ГИКИЯ — спасительница Херсонеса (гераклейское сказание)

Трахейский полуостров значит каменистый полуостров. Он называется тоже Герак-ейским, по имени гераклейских поселенцев, основавших на нем знаменитый Херсонес.

Гераклейский полуостров составляется с северной стороны Севастопольскою бухтою — древним Ктенунтским заливом, а с запада и юга окружен морем, которое изрезывает его множеством бухт и делает в этом отношении весьма похожим на Пелопоннес; немудрено, что этот юго-западный угол Крыма, так напоминавший греческим колонистам Грецию, первый обратил на себя их внимание.

На этом пространстве, в несколько квадратных верст каменистой почвы, процветал почти две тысячи лет знаменитый город, со множеством окрестных селений, всякого рода торговых и хозяйственных учреждений; здесь были разведены прекрасные виноградники, проведены водопроводы; вся страна, по свидетельству современников, представляла вид цветущего сада или оживленного города; в городе было много статуй и храмов; в Инкермане добывался отличный камень; по берегам Каламитского залива выволакивали соль; рыбу ловили не только по крымским берегам, но и при устье Днепра. Все это везли в Грецию, в Малую Азию, в Египет, и Херсонес был предметом удивления и зависти окрестных племен. Но, имея богатство, он имел и силу.

Он пал, как падает все на земле, — это, разумеется, само собою. Но мысль спрашивает: отчего же нет третьего Херсонеса, такого же торгового и могущественного, на месте, оказавшемся столь удобным, и в век, несравненно более счастливый? Ведь разорены же были здания первого Херсонеса и перенесены были на другой пункт полуострова, где возник новый Херсонес, второй, или так называемый Корсунь; и однако же судьба херсонесцев не изменилась через это к худшему.

Историки много толкуют о влиянии географических и климатических условий на историю; но кроме географии, как видно, есть этнография, которой выводы делают иногда ничтожными все другие выводы. Видно, недаром в рабочем скоте верблюд сильнее буйвола, буйвол сильнее вола, какой хомут ни надевайте на них.

Племена людские имеют те же различия и характерные свойства.

Зеленый сад в руках одного превращается в руках другого в бесплодный сухой пустырь, хотя вода, почва, небо и солнце остаются без перемены.

Большая разница, когда жизнь кипит свободно и самостоятельно; беспрепятственно выбирая для себя пути и средства, принимая на собственный страх свое счастье и несчастье, свой барыш и убыток; или когда она вгоняется в рамки, приготовленные для нее постороннею рукою, и заводится, как бессознательная машина, на определенный срок, для определенной цели, по определенному размеру.

Расчеты и размеры, предначертанные заранее, редко оправдываются единственным их знатоком и критиком — текущей жизнью.

Чиновничьи города, разумеется, будут бессильны в том деле, которое спорилось в руках свободной общины.

История Херсонеса, конечно, много обязана тому гражданскому устройству, под которым жили обитатели Херсонеса и которое у разных племен, в разные века — у финикийцев, как у голландцев, — при самых разнообразных географических и климатических обстоятельствах — в Америке, точно так же, как в Африке и Европе, — приводит всегда к одному и тому же благому и естественному результату.

Так начиналась присяга граждан Херсонеса, текст которой был вырезан на мраморной плите, установленной на главной площади города. Плита была найдена при археологических раскопках в конце XIX века; и спустя тысячу двести лет после своего создания херсонесская присяга явилась на свет как зримое свидетельство драматической истории города-государства и его блестящей культуры. Полутораметровая мраморная стела, в лаконичном декоративном оформлении, производит впечатление монументальной художественной вещи строгого классического стиля; пятьдесят семь строк ее текста напоминают о том, что, пустившие глубокие корни на таврической земле, херсонеситы гораздо прочнее, чем жители других греческих городов-колоний — ольвийцы или боспорцы, — сохраняли чистоту греческой речи.

Присяга — «прекраснейший образец заклинательной и гражданской поэзии» (по выражению Максимилиана Волошина) — свидетельствует о том, что через полтораста лет после своего образования, на рубеже IV–III веков до нашей эры, Херсонес испытал первые серьезные потрясения. Город-полис был устроен как демократическая республика: его свободные жители составляли гражданскую общину и все важнейшие вопросы своей жизни решали в Народном собрании, руководимом Советом; государственные декреты издавались от имени «Совета и Народа». Каждый свободный гражданин Херсонеса обладал политическими правами и был наделен правами имущественными — прежде всего на владение своим земельным наделом. Херсонеситы были хозяевами своего города, дорожили его свободой — и потому присяга, которую принимал каждый гражданин полиса по достижении политического совершеннолетия, не была для них пустой формальностью.

Но та клятва, которая была начертана на мраморной стеле и которую должен был произнести каждый гражданин, — была не обычной гражданской присягой: она была вызвана чрезвычайными обстоятельствами. В этой присяге есть три ключевых слова, которые помогают нам представить, что же произошло в Херсонесе на рубеже IV–III веков до нашей эры: Заговор; Спасение; Свобода. Был обнаружен заговор против города некими людьми, которые «отпали» от него: изменили своей клятве, захватили часть владений города — его хоры — в северо-западной Тавриде и вознамерились установить в самом Херсонесе свою единоличную, тираническую, власть. Поэтому два других ключевых слова в новой клятве херсонеситов — СПАСЕНИЕ и СВОБОДА: спасти город — это и значило сохранить его свободу, его демократическое устройство и общину свободных граждан.

С той поры, на протяжении своей долгой истории, Херсонесу не раз угрожали заговоры врагов — внутренних и внешних; в борьбе за свою свободу процветающий, зажиточный и благоустроенный город полагался не только на свою военную силу, экономическую мощь и дальновидную политику. Херсонеситы свято верили, что в спасении от всех напастей им помогает богиня Дева — то самое божество, что упомянуто в первой строке присяги вместе с великими богами Неба, Земли и Солнца — Зевсом, Геей, Гелиосом. Культ этой богини херсонесские греки переняли от аборигенов полуострова, с которыми им пришлось жить бок о бок — от тавров. Как называлась великая богиня на языке тавров — мы не знаем; греки называли ее Парфенос — Дева. Это была великая богиня земли, воды, всего животного и растительного мира — владычица всякой жизни и всякого рождения. Херсонесским колонистам это божество было знакомо еще на их родине, в Гераклее; тем легче было им здесь, в Тавриде, принять культ таврской Девы, которая с течением времени стала отождествляться у них с Артемидой-охотницей. Этой богине был посвящен в Херсонесе главный храм, в ее честь совершался ежегодный праздник — Парфении.

Дева была, в представлении херсонеситов, их богиней-хранительницей; и уже за первые двести лет существования свобода и благополучие города были столько раз спасены от разных угроз, что потребовалось составить хронику всех этих событий. Так появился собственный херсонесский историограф — Сириек, который, тщательно изучив храмовые записи и городские предания, трудолюбиво описал все известные случаи «чудесных явлений» богини Девы своему городу в трудную минуту. За этот труд Совет и Народ постановили увенчать Сириска золотым венком в праздник Дионисий и удостоить его почетного декрета: «Народ венчает Сириска, сына Гераклида, за то, что он описал явления Девы…».

Так было положено начало патриотической херсонесской историографии, в которой реальные факты переплетались с городскими преданиями, а чудесные и спасительные явления Девы сопровождали полную драматизма хронику отношений Херсонеса с соседними народами и государствами. Уже Сириек описал историю отношений своего города с его главным соперником на востоке Тавриды — Боспорским царством. Политическое и экономическое соперничество Херсонеса и Боспора с течением времени все обострялось — пока не превратилось из хронической вражды в длинную цепь военных конфликтов. Жизнь не переставала давать все новый материал для продолжателей дела Сириска; и вот, спустя два века после него, в патриотическую историю Херсонеса было вписано новое яркое сказание — об очередном спасении Херсонеса от гибели. На этот раз героиней оказалась не столько Дева небесная (хотя без ее участия, конечно, не обошлось), сколько земная дева, херсонесская гражданка Гикия, дочь архонта Ламаха. Случилась эта история во второй половине I века до нашей эры; какой-то новый Сириек описал происшедшее во всех красочных подробностях — и история эта, пережив свое время, превратилась в самое знаменитое херсонесское предание. Настолько знаменитое, что когда, девять столетий спустя, император Византии (которой теперь был подвластен Херсонес) Константин Багрянородный составлял для своего сына и наследника поучения под названием «Об управлении империей», он включил сюда и героическую легенду о Гикии, позаимствованную им из какого-то неизвестного нам херсонесского историографа.

Когда в Херсонесе был венценосцем и первенствующим Ламах, а в Боспорской земле царствовал Асандр, боспорцы, исполненные страшной злобой на херсонеси- тов и, не будучи в силах успокоить свою злость, постоянно старались отомстить как-нибудь херсонеситам за свои пленения. И вот, узнавши, что у Ламаха есть единственная дочь Гикия, между тем как у Асандра были сыновья, задумали устроить между ними брак, чтобы посредством этого безопасно войти в землю херсонеситов и отомстить. И вот они посылают послов к херсонеситам с такой просьбой: «Если, как мы знаем, между нами существует истинная любовь и мы относимся друг к другу без коварства, то породнимся между собою: отдайте дочь Ламаха, вашего главы, за сына нашего владыки Асандра или возьмите его к себе в зятья; и мы будем знать, что между нами верность упрочена, так как сын нашего царя будет с вами». Херсонеситы говорят:

«Отдать вам дочь свою мы не согласны; если же вы хотите дать нам в зятья одного из сыновей царя вашего Асандра, то мы соглашаемся, но с тем условием, чтобы тот сын Асандра, который приедет с нами породниться, никогда и ни в коем случае не пытался возвращаться в Боспорскую землю даже для свидания или для приветствия своего отца; если же он это задумает, то тотчас же умрет». Когда отпущенные послы пришли в Боспорскую землю и передали это, Асандр снова отправил послов сказать херсонеситам: «Если вы говорите правду и удостоверяете меня, что Ламах согласен выдать дочь за моего старшего сына, то я пошлю его к вам в зятья». Ламах в то время, говорят, славился большим богатством в золоте, серебре, рабах и рабынях, разном скоте и многих имениях; дом его простирался на четыре квартала в длину и ширину и до низа так называемых Сус; здесь в стене у него были собственные ворота и четыре больших портала для входа и выхода, а также были и другие прекрасные боковые выходы, так что, когда скот его входил в город, то каждое стадо — коней и кобылиц, быков и коров, овец и ослов — входило в свои ворота и шло в свое стойло. Итак, херсонеситы упросили Ламаха принять в зятья сына Асандра. Когда Ламах согласился на их просьбу, сын Асандра прибыл в Херсонес и женился.

Спустя всего два года после этого Ламах умер, мать же Гикии умерла раньше. Гикия по прошествии года, в самый день погребения отца, желая отпраздновать память своего отца (в то время в Херсонесе был венценосцем и первенствующим Зиф, сын Зифона), попроси- ла знатнейших граждан принять не в обиду себе от нее| со всем народом вино, хлеб, масло, мясо, рыбу и прочее, что нужно для пиршества, и чтобы все граждане с женами, детьми и со всеми домочадцами праздновали день памяти Ламаха, веселились каждый в своем конце, водили общественные хороводы и не принимались ни за какое дело. Она клятвенно обещала согражданам в течение всей своей жизни каждый год устраивать им такое празднество в память Ламаха. Когда это было решено и подтверждено клятвой Гикии, муж ее, сын Асандра, питавший втайне коварные замыслы и искавший случая к предательству, услышав сказанное Гикией и подтвержденное клятвой, выразил восхищение, похвалил Гикию за это клятвенное обещание и за любовь к родителям, причем и сам согласился при таком обещании принять участие в веселье и возлияниях. Затем, когда прошел день памяти Ламаха и пиршество кончилось, он через своего раба дал знать боспорцам, так им сказав:

«Я нашел способ, каким мы без труда возьмем Херсонес. Посылайте мне, — говорил он, — с промежутками по 10 или 12 надежных молодых людей, сверх того гребцов, на кораблях, — как будто посылая мне дары; когда ваши корабли придут в Символ, тут пусть и остаются, а я буду посылать лошадей, чтобы привозить прибывших молодых людей и посылаемыек дары в город. Таким оразом боспорцы в течение двух лет приходили в разное время с дарами. Сын Асандра, чтобы город не узнал его коварных замыслов, приводил их сухим путем из Символа в город и через несколько дней в виду всех отпускал их к вечеру, как говорил, за город, так как время-де слишком позднее. Они же, отойдя с места мили на три, по наступлении глубокого мрака возвращались и входили в так называемый Лимн, а оттуда он перевозил их на корабле в Сусы и через калитку в стене вводил их в свой дом. Никто этого не знал, кроме трех верных ему рабов-боспорцев, из которых один ходил в Символ и доносил об отплытии кораблей, другой возвращал боспорцев и приводил в Лимн, а третий из Лима на отвозил на корабле в Сусы и приводил в дом Ламаха; через них же сын Асандра кормил юношей в скрытых помещениях, так что Гикия не знала его коварных замыслов. Муж ее рассчитывал, как сказано, что в день годовщины памяти Ламаха, когда весь город после пиршества будет объят сном, он ночью нападет вместе с боспорцами и своими домочадцами, зажжет город и всех перебьет. Когда в течение двух лет в доме Гикии собралось до двухсот боспорцев и приближался день поминок Ламаха, случилось, что постельница Гикии, очень любимая ею, за какую-то провинность была удалена с глаз ее и заключена. В нижнем этаже дома, в котором служанка была заперта, кормились боспорцы. Когда она сидела и пряла лен, случайно у нее упало кольцо с веретена и закатилось в очень глубокую щель у стены. Вставши, чтобы поднять, она увидела его в этой глубокой щели; не будучи в состоянии вытащить его вследствие ее глубины, она принуждена была, чтобы достать его, вынуть один кирпич из пола у стены, при этом и увидела сквозь дыру в подвальном помещении множество мужчин. Тогда она осторожно положила кирпич опять на место, чтобы бывшие внизу люди ничего не узнали, и затем тайно послала одну из служанок к своей госпоже с просьбой прийти к ней, чтобы услышать и увидеть нечто очень важное. Гикия, по Божьему внушению, пришла к девушке. Когда она одна вошла в комнату и заперла дверь, девушка упала ей в ноги и сказала: «Ты, госпожа моя, имеешь власть над своей негодной рабой, однако я хочу показать своей госпоже нечто странное и необычайное». Гикия сказала ей: «Говори безбоязненно, покажи, что такое». Тогда девушка подвела ее к стене и, подняв осторожно кирпич, сказала: «Видишь, госпожа, сквозь дыру внизу скрывающуюся толпу боспорцев». Гикия посмотрела, и, пораженная этим, сказала: «Недаром задумано это дело» — и спрашивает девушку, как она это открыла. Девушка сказала: «По воле Божьей, без сомнения, упало у меня с веретена кольцо и закатилось в эту щель; так как я не могла достать его, то вынуждена была вытащить кирпич — и тогда увидела их». Гикия велела девушке положить осторожно кирпич на место и, обняв ее, крепко поцеловала и сказала: «Ничего не бойся, дитя мое, прощается твой проступок, так как Богу угодно было, чтобы об этом ты провинилась для обнаружения этого коварного замысла. Смотри же, всеми силами скрывай это дело и отнюдь не смей никому доверить его». После этого Гикия приблизила ее к себе больше прежнего, как безусловно верную.

Затем Гикия призвала к себе двух своих родственников, очень преданных ей, и сказала им наедине: «Придите и соберите к себе тайно первенствующих и благородных граждан, и пусть они выберут трех верных мужей, могущих сохранить тайну и сделать дело, и пусть обяжут их клятвою заверить меня в том, о чем я хочу просить их, и пусть пошлют их тайно ко мне; я открою нечто нужное и полезное для города. Только поскорее исполните то, о чем я вам говорю. Родственники ее ушли и тайно сообщили об этом первуюнствующим, те тотчас выбрали трех мужей, верность которых была им известна, и все обязали их клятвою в том, что, если они условятся с Гикией что-нибудь сделать или дать, то не отрекутся от своих свло но доведут до конца все, о чем условятся с ней.

бывших молодых людей и посылаемые дары в город

исполните то, что я вам говорю». Родственники ее ушли и сообщили тайно об этом первенствующим; те тотчас выбрали трех мужей, верность которых им была известна, и все обязали их клятвою в том, что, если они условятся с Гикией что-нибудь сделать или дать, то не отрекутся от своих слов, но доведут до конца все, о чем условятся с нею.

Когда они тайно пришли к Гикии, она приняла их и спросила: «Можете ли вы удостоверить клятвою, что исполните то, о чем я хочу просить вас?». Они сказали ей: «Да, госпожа, мы готовы удостоверить, что слова твои будут исполнены до конца».

Тогда Гикия сказала им: «Подтвердите, что, когда я умру, вы похороните меня внутри города, и тогда я открою вам свою тайну; я не ищу от вас сделать что-нибудь тяжелое». Мужи же, услышав это, со всей готовностью заверили ее клятвою, говоря: «Когда ты умрешь, мы похороним тебя внутри города, и тогда я открою вам свою тайну, я не ищу от вас сделать что-нибудь тяжелое." Мужи же, услышав это, со всей готовностью заверили ее клятвою, говоря: "Когда ты умрешь, мы похороним тебя внутри города и не вынесем тебя из городских стен." Гикия, приняв с доверием их клятву, сказала: "Так как вы поклялись мне, то я открою вам свою тайну: я хочу, что бы вы знали, что мой муж хранящий врожденную злобу своего города питающий коварство и зависть к нам, введя тайно в мой дом в разное время толпу боспорцев числом до двухсот душ вооруженных, содержит их без моего ведома. Но Бог случайно ныне открыл мне это. Муж имеет замысел: когда я в память своего отца устрою гражданам праздник и вы после пришества ляжете спать, — подняться ночью вместе с собравшимися к нему боспорцами и своими домочадцами, поджечь ваши дома и всех вас перерезать. Вот уже наступает день памяти моего отца, и я, сообразно со своей клятвой, должна, по обыкновению, дать вам все необходимое для пиршества. Итак, вы соблаговолите все с радостью прийти, спросить и охотно все взять, чтобы он как-нибудь не заподозрил, что мы узнали его замысел, и чтобы внезапно не вышло междоусобная война. Устройте, по обыкновению, общественный пир, но умеренно, и водите хороводы на улицах. Пусть каждый приготовит в своем доме дров, связки хворосту и большие факелы — и затем сделайте вид, что уходите спать, уставши пировать и водить хороводы. И когда я раньше обыкновенного прекращу пир и прикажу запереть свои ворота, тогда вы тотчас же в полной тишине несите всеми домами с рабами и рабынями дрова, хворост и факелы, кладите их к воротам, калиткам и вокруг всего дома; облейте дрова маслом, чтобы они скорее разгорелись. Когда я выйду и скажу вам, тотчас устройте костер, а сами в вооружении станьте вокруг дома и когда кого-нибудь увидите выскакивающим из окна, тех убивайте. Идите, расскажите эту тайну и приготовьте все, что я вам сказала».

Граждане, услышавшие об этом от этих трех лиц, в короткое время исполнили все согласно со словами Гикии. Когда наступил день поминок, Гикия как бы с радостью пригласила граждан, прося их взять все приготовленное для пиршества. Муж ее присоединился к этому и просил дать им для пира побольше вина. Граждане, с удовольствием приняв все дары, начали пировать, как им было предложено, и весь день водили хороводы; по наступлении же вечера стали утомляться и уходить в свои дома на покой; пировали они целыми домами Гикия в своем доме просила всех своих пить не стесняясь, чтобы они, напившись, скорее уснули; только одних постельниц она просила не пить — и сама воздрживалась от вина; доставши красный кубок, она дала его своей постельнице, знавшей в чем дело, и велела ей примешивать в него воды, так что муж, видя красный кубок, не догадывался, что она пьет с водой.

Когда наступил вечер и горожане, как сказано, утомились, Гикия говорит своему мужу: «Пойдем и мы на покой, так как достаточно уже повеселились». Муж, услышав эти слова, еще более обрадовался и лег спать; сам он этого не мог сказать, чтобы не подать жене повода заподозрить задуманное коварство. Гикия же приказала запереть ворота и все калитки и принести к себе, по обыкновению, ключи; затем тайно говорит своей верной постельнице, знавшей о замысле: «Поди, возьми с остальными постельницами осторожно все мои украшения, золото и все нужное, сколько сможешь взять за пазуху, и приготовьтесь — чтобы, когда я вам скажу, следовать за мной». Они исполнили все по ее приказанию и были наготове. Муж Гикии прилег немного соснуть, чтобы вскоре встать для нападения на город. Гикия же медлила ложиться, пока все домашние не заснули. Муж ее крепко уснул после обильной выпивки. Гикия, увидев, что он заснул, осторожно заперла его в спальне на ключ и, вышедши из дома со своими постельницами, тихо прошла через калитку, заперла ее и тотчас приказала горожанам поскорее разложить огонь вокруг дома.

Когда был подложен огонь и дом загорелся, всякий, кто из бывших в нем выскакивал, был убиваем гражданами. Таким образом, дом вместе с находившимися в нем людьми сгорел весь дотла, и Бог спас город херсонеситов от злоумышленников-боспорцев. Когда граждане хотели срыть остатки сгоревшего дома и расчистить место для постройки нового, Гикия не позволила, а, напротив, приказала всем сносить и выливать туда всякую нечистоту — чтобы весь ее дом был завален ею как место злого замысла против города; поэтому и до сих пор это место называется дозором Ламаха.

После всех этих событий херсонеситы, видя беспредельное благодеяние, оказанное им после Бога Гикией, которая не пощадила ничего из своего состояния, но предпочла всему спасение города, в благодарность воздвигли в честь нее на городской площади две медные статуи, изобразив ее в молодых летах, в каких она была во время этих событий, показывая этим ее огромное благодеяние, и любовь к согражданам, что уже в юных летах она так сумела, после Бога, спасти свое отечество. На одной статуе они представили ее в скромном убранстве, открывающую согражданам коварные замыслы своего мужа; а на другой — в боевом виде защищающейся против злоумышленников города. На пьедестале статуй изложили всю историю оказанных Гикией, после Бога, благодеяний гражданам. И если кто хочет проявить любовь к прекрасному, тот всякий раз, как встретится надобность, очищает этот пьедестал с целью прочтения написанного на нем, — для воспоминания о совершенном ею и для изобличения злоумышленников-боспорцев.

Спустя несколько лет, когда у херсонеситов был венценосцем и первенствующим Стратофил, сын Филомуса, Гикия, как женщина очень умная, захотела испытать херсонитов и узнать, действительно ли они исполнят свое клятвенное обещание и похоронят ее внутри города; и вот, сговорившись со своими служанками, она притворилась внезапно умершей от какого-то огорчения. Девушки, обрядив ее, объявили гражданам, что госпожа их умерла, и потому путь покажут им, в каком месте она должна быть погребена. Херсонеситы, услышав о смерти Гикии, после совещания не постарались исполнить свое клятвенное обещание похоронить ее внутри города, но подняли и вынесли ее для погребения вне города. Когда носилки были уже поставлены у могилы, Гикия вдруг села и, окинув взором всех граждан, сказала: «Таково ваше клятвенное обещание? Так вы говорите правду во всем? Горе тому, кто будет верить херсонеситскому гражданину». Херсонеситы, увидев ее насмешку над ними, очень устыдились сделанного ими нарушения клятвы и стали просить ее успокоиться, простить им этот проступок и больше не бранить их.

Итак, они уверили ее вторичною клятвой, что похоронят ее не за городом, а внутри города. Это обещание они выполнили: еще при жизни Гикии они устроили ей гробницу в том месте, которое она сама избрала, и воздвигли ей другую медную статую, вызолотили ее и поставили возле ее гробницы ради вящего уверения.

Древнейший град — в развалинах, в пыли, Но память о веках неистребима… Клочок сухой щебенистой земли На тесной кромке побережья Крыма, Где волн понтийских не смолкает шум, Где зубья скал увиты пенным кантом И шквалы ветра будоражат ум, Когда борей вступает в спор с левантом, И где прибой столетьями долбит Известняков сарматских вертикали, — Вот здесь, в руинах, на плато лежит Все то, что грекиХерсонесом звали, Что в византийских актах и трудах Носило имя города Херсона, А старец Нестор, киевский монах, Как Корсунь-град писал во время оно. Неповторим его застывший вид, Печален днем, а вечерами страшен Ряды колонн, фундаменты апсид, Массивы стен, остатки грозных башен… Текли года — некрополи росли: Не только раб подвержен смертной каре… Печальный вздох летит из-под земли С надгробных плит — с коротким словом: ХАЙРЕ.

Греческие эпитафии — надгробные надписи — по традиции завершались коротким призывным словом «Хайре» — как бы замогильным обращением души умершего к живущим, к тому, кто проходит мимо могилы: слово это одновременно означало и «Привет!», и «Прощай!». Как звучала эпитафия Гикии — мы не знаем. Может быть, лаконично: «Гикия, славная дочь Ламаха, прощай», — а может быть, пространно, с напоминанием о ее незабвенном для херсонеситов деянии и с картиной ее загробной жизни: «Ныне же ты почиваешь на хладных песках у волн шумящего Коцита… вокруг тебя кружатся чернопучинные потоки Океана, а души сошедших под землю усопших страшно шумят…». На великом тысячелетнем некрополе — городе мертвых, каким является ныне Херсонес, не сохранилось ни надгробие Гикии, ни один из ее памятников, никакого вещественного следа ее жизни. Мы даже не знаем доподлинно, исполнили ли херсонеситы ее главную просьбу, сдержали ли свою клятву: ведь сила обычая — не хоронить граждан в черте города — была слишком велика. Археологи пока не дали ответа на этот вопрос — поэтому будем верить легенде, которая пережила века.

Примечания:

Раздел 1: фрагмент из кгини Е. Маркова "Очерки Крыма". Печатается по указанному изданию.

Раздел З: фрагмент из сочинения Конст. Багрянородного "Об управлении империей". Печ. по изд. Е. Г. Суров. Херсонес Таврический. Свердловск, 1961.

Раздел 4: фрагмент из стихотворения Л.Фирсова. "Херсонес — Херсон — Корсунь". Печ. по изд.: Л. В. Фирсов, Этюды радиоуглеродной хронологии Херсонеса Таврического. Новосибирск, 1976