Вместо послесловия: Приговор вынесет время

Назад: Вопрос седьмой: Кто стрелял в затылок?

Мы завершаем не очень веселое и, поверьте, нелегкое для нас повествование. Не исключено, что разочаровали тех, кто ждал увлекательного, детективного сюжета, где все разыгрывается по непреложным законам жанра: зло, как бы оно ни изворачивалось и ни хитрило, настигает справедливая кара, а добро, пройдя через все испытания и невзгоды, все-таки торжествует.

Не знаем, можно ли в нашем случае считать торжество истины победой добра и справедливости, но следствие, а вслед за ним и мы, стремилось отыскать максимально объективные, правдивые ответы на очень длинную цепочку вопросов, которая потянулась вслед за первыми горькими открытиями в Куропатах.

На большинство из них удалось дать ответы — найдены веские аргументы и доказательства, сказана, наконец, правда о событиях, многие десятилетия скрывавшихся от народа за плотным пологом секретности. Это особенно важно, если вспомнить, что возрождение истины для тысяч родных и друзей павших — людей старшего поколения — это то, чего они терпеливо и с надеждой ждали долгие годы, и дождались.

Важно и другое — не меньше отцов правда о прошлом нужна их детям, потому что позволяет прояснить главный вопрос: как жить сегодня и что взять с собой в завтра. Что сделать, чтобы никогда больше на нашей земле не попирался закон, не погибали невинные люди, чтобы потомки наши, вглядываясь в прошлое, видели в нем не приторную сказочку, именуемую историей, а летопись преодоления, борьбы, ошибок и побед.

Следуя нашему правилу — чаще давать слово документу, живому свидетельству, нежели собственным эмоциям, мы, подводя итог, хотим предложить вам фрагменты из постановления о прекращении уголовного дела под условным названием «Куропаты». Напомним, что по истечении пяти месяцев после начала расследования, когда были собраны весомые доказательства, подтверждающие главное — а именно: что «в лесном массиве на восточной окраине Минска в 37—41-х гг. НКВД производились массовые расстрелы советских граждан…», что «…на территории урочища в захоронениях покоится не менее 30 тыс. граждан…», дело в ноябре 1988 г. производством было прекращено.

Но затем по решению правительственной комиссии в январе 1989 г. возобновлено с целью установления имен конкретных людей, расстрелянных в Куропатах, и выявления виновных в массовых репрессиях, непосредственных исполнителей приговоров. К сожалению, как мы уже говорили, назвать хотя бы одно имя из многих тысяч покоящихся в братских могилах людей пока не удалось. Но обнародованы другие имена…

Дополнительное расследование продолжалось еще полгода. Его итогом стало открытие многих ранее неизвестных страниц куропатской трагедии. Сейчас мы выборочно познакомим вас с последним процессуальным документом по делу, в котором упоминавшиеся нами и оставшиеся за рамками рассказа факты приведены в логической последовательности, а за сдержанно-строгим, протокольным слогом легко угадываются и боль, и сострадание к невинным жертвам, и искреннее презрение к палачам.

Из постановления о прекращении уголовного дела о захоронениях в лесном массиве Куропаты

…В ходе дополнительного расследования установлено следующее:

Проведенными по делу стоматологической и криминалистическими экспертизами зубных протезов, коронок и пломб, извлеченных при эксгумации могил, определено, что большая часть протезов и коронок изготовлена в нашей стране, так как методика, по которой выполнены протезы, применялась раньше и используется сейчас. Время производства протезов можно отнести к периоду после 1933 года. Этот вывод подтверждается тем, что нержавеющая сталь в зубном протезировании начала применяться в начале 30-х годов. Применение для эстетических облицовок зубов фарфора и изготовление базисов съемных протезов из каучука свидетельствуют об отсутствии пластмассы, которая в отечественном зубопротезировании начала применяться с 1946 года.

Искусственные зубы седловидной формы в послевоенные годы не изготавливались.

Эта информация согласуется с ранее добытыми доказательствами о времени расстрелов граждан в Куропатах, которые осуществлялись не ранее 1933 года и не позднее июня 1941 года.

Об этом же свидетельствуют показания Антилевского Б. И., 1921 года рождения, который, будучи трактористом колхоза «Свобода», выполнял в 1936–1940 гг., сельскохозяйственные работы неподалеку от лесного массива «Куропаты». Из этого леса, в основном по ночам, слышались одиночные выстрелы и крики людей. Участок лесного массива был огорожен высоким забором и охранялся людьми в военной форме.

В послевоенные годы расстрелы в названном лесу не осуществлялись и какие-либо раскопки в нем не производились.

Как видно из протокола допроса Бетанова И. И., 1915 года рождения, он с 1936 года и до начала Отечественной войны работал в автотранспортном отделении административно-хозяйственного управления (АХУ) НКВД БССР. В АХУ входили также комендатура и ряд других подразделений.

И. И. Бетанов вспомнил 5 фамилий водителей гаража — это братья Могдалевы, Козловский, Давидсон, Перельман и Перников.

Некоторые шоферы рассказывали ему, что на расстрелы заключенных возили чаще всего по ночам в автозаках из внутренней тюрьмы НКВД БССР. Расстрелы осуществлялись в лесу, расположенном недалеко от Логойского шоссе. Более точное место казней свидетель не назвал, сославшись на то, что ему об этом водители не говорили, потому что эта информация считалась секретной.

Согласно архивным данным Могдалевы, Перельман, Перников, Козловский и ряд других в довоенные годы действительно работали водителями автотранспортного отдела АХУ НКВД БССР. Однако допросить их об обстоятельствах перевозки осужденных к месту расстрела не представилось возможным, так как, по сообщениям адресного бюро, КГБ и МВД БССР эти лица прописанными на территории республики не значатся и неизвестно живы ли в настоящее время. Установлено, что Перельман умер в 1986 г., Могдалев Мефодий — в 1954 г., а Могдалев Афанасий — в 1979-м.

…Согласно показаниям Антончика С. И., 1922 года рождения, в 1936–1937 гг. из западных областей Белоруссии на территорию СССР переходило много членов КП Западной Белоруссии, которых пограничники задерживали, а затем как польских шпионов отправляли в тюрьму. Многие из них были осуждены и расстреляны недалеко от Минска. Однако точного места казней С. И. Антончик не знает.

Свидетель Лукашенок В. Г., 1902 года рождения, пояснил, что с 1926 по 1937 гг. он служил сначала в органах ОГПУ, а затем НКВД БССР.

По его словам, приговоры о высшей мере наказания осуществляли работники комендатуры, которые ночью на машинах выезжали в неизвестное ему место и производили там расстрелы.

Допрошенный в качестве свидетеля Вертеев Григорий Спиридонович показал, что, работая с 1935 года в милиции г. Борисова Минской области, он видел, как работники местного районного отделения УГБ НКВД БССР арестовывали руководителей города, которые сначала содержались в местной тюрьме, а затем перевозились в Минск.

По словам Вертеева, дальнейшая судьба этих людей ему не известна, но в Борисове и его окрестностях в довоенные годы приговоры в отношении осужденных к высшей мере наказания в исполнение не приводились.

В процессе расследования установлена и допрошена Такушевич Е. 3., 1916 года рождения, — вдова Такушевича К. Н., который в 30-х годах работал в органах ОГПУ — НКВД БССР.

В 1937 году муж был неожиданно арестован, находился под стражей до 1940 года, после чего выслан в Тобольск, где в 1942 году добился освобождения.

Такушевич Е. 3. пояснила также, что, возвратившись домой, муж ей рассказывал о применении к нему во время расследования дела сотрудником НКВД БССР Саголовичем физического воздействия и других незаконных методов следствия.

…Согласно данным учетно-архивного отдела КГБ БССР, Саголович в июне 1938 года совместно с Писаревым учинил «конвейерный» допрос арестованного Андреева 3. Д., который продолжался 43 часа. После этого Андреев признался, что является агентом польской разведки, и по постановлению особой тройки НКВД БССР 3 ноября 1938 года расстрелян.

Будучи допрошенным, Саголович, 1909 года рождения, показал, что, работая с 1933 по 1939 гг. в органах ОГПУ — НКВД БССР, применял по указанию руководства к подследственным, в том числе и Такушевичу, такие незаконные методы расследования, как избиения, угрозы, многочасовые изнурительные допросы.

Саголович пояснил: «Наш отдел в основном занимался делами так называемых перебежчиков из Западной Белоруссии… В таких перебежчиках в то время видели, как правило, шпионов… Во время их допросов (с применением физических методов воздействия) многие признавались в том, что они были завербованы польской разведкой, называли своих знакомых и родственников, проживающих в БССР, говорили, что они тоже завербованы дефензивой. Таких людей также арестовывали. Многие из них во время применения вышеуказанных методов сознавались. Мы верили таким признаниям, хотя объективно перепроверить их было нельзя».

По словам Саголовича, большинство таких перебежчиков, а их в 1937–1938 гг. арестовывалось очень много, было осуждено «тройками» и расстреляно. Расстрелы осуществляли охранники тюрьмы и работники комендатуры, вооруженные наганами, но где именно, Сагаловичу неизвестно.

Как установлено расследованием, в ноябре 1938 года после постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» ряд работников НКВД БССР за нарушение социалистической законности были привлечены к уголовной ответственности, осуждены, а затем некоторых из них расстреляли.

Так, согласно архивно-следственным делам, в декабре 1938 года был арестован следователь Быховский, которому вменялось в вину грубое нарушение революционной законности, систематическое, с применением садистских методов, избиение на допросах арестованных — бывшего председателя СНК БССР Темкина, начальника особого отдела 24 кавдивизии Готовского и других.

По приговору Военного трибунала пограничных войск НКВД БССР Быховский осужден к 10 годам лишения свободы.

26 декабря 1938 года арестованы бывший начальник отдела УГБ НКВД БССР Гепштейн и его заместитель Серышев, обвинявшиеся в том, что, «являясь активными участниками контрреволюционной заговорщической организации, существовавшей в НКВД, проводили активную контрреволюционную вредительскую работу в этих органах, направленную на создание провокационных дел, осуждение невиновных граждан, что достигалось производством массовых необоснованных арестов…

…В целях поощрения к применению физических мер воздействия к арестованным, Гепштейн давал установку о „разоблачении“ следователями одного-двух, а то и трех арестованных в сутки».

Гепштейн был приговорен к расстрелу, а Серышев к 5 годам лишения свободы.

За аналогичные преступления, а также за незаконный расстрел бывшего секретаря Паричского РК КП(б)Б, необоснованные аресты 60 человек, которые впоследствии были освобождены, убийство во время допроса одного из задержанных колхозников — Шелега Якова — и «садистские избиения подследственных» приговорены в мае 1939 года к высшей мере наказания бывший начальник следственного отдела УГБ НКВД БССР Ермолаев, его заместитель Кунцевич и начальник Руденского РО НКВД Кулешов.

Впоследствии эта мера наказания им была заменена на длительные сроки лишения свободы.

В январе-феврале 1939 года к уголовной ответственности за самоуправное распоряжение о приведении в исполнение отмененных приговоров к высшей мере наказания в отношении 371 осужденного были привлечены помощник наркома Стояновский, начальник учетно-архивного отдела Розкин и еще 5 ответственных работников органов НКВД республики.

Стояновский, Кауфман и Ягодкин приговорены к расстрелу, остальные к 10 годам лишения свободы.

К уголовной ответственности в этот период были привлечены, а затем осуждены также Цейтлин, Слукин, Волчек, Перевозчиков и другие.

В связи со смертью большинства названных бывших работников НКВД и отсутствием в адресном бюро, КГБ и МВД БССР данных о месте жительства возможно оставшихся в живых, допросить их об обстоятельствах расстрелов граждан в лесном массиве «Куропаты» не представилось возможным.

Таким образом, из показаний свидетелей явствует, что в 1937–1941 гг. к уголовной ответственности привлекалось значительное количество работников партийно-хозяйственного актива, так называемых перебежчиков, а после 17 сентября 1939 года жителей западных областей Белоруссии, бывших работников НКВД БССР и других правоохранительных органов, многие из которых были осуждены к высшей мере наказания.

Как видно из вышеприведенных доказательств, расстрелы осужденных осуществлялись работниками комендатуры в лесном массиве по Логойскому шоссе.

Объективность и достоверность этого вывода подтверждается также показаниями свидетелей Михайлашева Н. А., 1917 года рождения, и Стельмаха И. М., 1912 года рождения, которые в довоенные годы служили в органах НКВД БССР, а после окончания Великой Отечественной войны занимали в аппарате МГБ республики руководящие должности.

Так, Михайлашев пояснил, что в 1939–1941 гг. органами НКВД арестовывалось большое количество «врагов народа». Многие из них после содержания в подвалах наркомата и внутренней тюрьмы приговаривались к высшей мере наказания. Расстрелы осуществлялись работниками комендатуры…

Осужденных привозили ночью на автозаке в лес, где заранее была вырыта могила. Выстрелы производились в затылок из наганов или пистолетов. Рядом с трупами бросали принадлежавшие расстрелянным личные вещи, после чего яму закапывали. При расстреле, кроме конвоя, из работников НКВД присутствовал начальник учетно-архивного отдела (до войны, как выше отмечалось, им был впоследствии репрессированный Розкин), который составлял акт о приведении приговора в исполнение.

Розкин, как установлено следствием, и другие работники 1-го спецотдела на основании таких актов делали выписки о приведении приговора в исполнение в г. Минске без указания конкретного места и подшивали их в уголовные дела.

Свидетель Стельмах, дополняя показания Михайлашева, показал, что в 1937 году был стажером в следственном отделе НКВД БССР и видел, как его работники применяли к арестованным физические меры воздействия, иными словами избивали их, принуждая сознаться в шпионаже, вредительстве и других преступлениях, которых они не совершали.

В начале 1939 года, по показаниям Стельмаха, начали возбуждаться уголовные дела в отношении работников НКВД, нарушавших социалистическую законность. В этот период начальником комендатуры НКВД БССР был Никитин, его заместителем Ермаков. В этом отделе служил также Коба Степан. Приведение в исполнение приговоров в отношении осужденных к расстрелу осуществляли названные лица. Осужденные расстреливались Кобой, Ермаковым, Никитиным и другими работниками комендатуры. Выстрелы производились из револьверов «Наган» в голову. Происходило это в лесном урочище под Минском.

Аналогичные показания о месте расстрелов и участии в них Кобы и других сотрудников комендатуры дали Бармаков М. Т., Кресик С. В. и Захаров С. М., который, в частности, пояснил, что, будучи работником комендатуры НКВД БССР, однажды конвоировал в лес близ д. Цна-Иодково 20 приговоренных к высшей мере наказания. Они были расстреляны из наганов в голову Бочковым, Кобой и Острейко. Место казней было огорожено высоким забором и постоянно охранялось сотрудником НКВД. В этом лесу в довоенные годы систематически расстреливались вышеназванными лицами, а также Ермаковым и Никитиным так называемые «враги народа», из которых Захарову никто знаком не был.

Принимая во внимание показания Захарова, а также Стельмаха о случаях раскапывания могил местными жителями и пояснения о том же ранее допрошенных жителей деревень, примыкавших к Куропатам, и анализируя протоколы допросов сотрудников тюремной охраныи комендатуры Харитоновича, Кмита и других, можно сделать достоверный вывод о том, что расстрелы осужденных производились в лесном массиве неподалеку от д. Цна-Иодково, т. е. в «Куропатах».

Факт расстрелов осужденных из револьверов «Наган» подтверждается, кроме ранее изложенных доказательств, свидетелем Ивановым В. Н., 1909 года рождения, который показал, что в 1934–1941 гг. он служил оружейным техником управления погранвойск НКВД БССР и снабжал оружием и боеприпасами к ним охранников тюрем, конвойные войска и работников наркомата, в том числе винтовками, пистолетами и наганами.

В целях установления фамилий работников комендатуры и охраны тюрьмы в Центральном Государственном архиве Октябрьской революции и социалистического строительства БССР (ЦГАОР) изучены документы НКВД БССР. Установлено, что в этих подразделениях в 1940 году служило более 90 человек, в том числе комендант комендатуры Никитин, его заместитель Ермаков, инспектор Абрамчик, дежурный комендант Бочков, старшие вахтеры Кмит, Батян, Коба и другие.

По данным адресного бюро и информации КГБ и МВД БССР, указанные лица (за исключением Кмита И. А., который был допрошен), проживающими на территории республики не значатся либо выписаны в связи со смертью.

Установлено, что Бочков и Батян к моменту возбуждения настоящего дела умерли.

…Таким образом, хотя достоверно доказано, что расстрелы осужденных осуществлялись сотрудниками комендатуры НКВД БССР, однако допросить их о том, кто именно был расстрелян в урочище «Куропаты», по вышеизложенным причинам оказалось невозможным.

Принимая во внимание, что виновные в этих репрессиях руководители НКВД БССР и другие лица приговорены к смертной казни либо к настоящему времени умерли, на основании изложенного, руководствуясь ст. 208, п. 1, и ст. 5, п. 8, УПК БССР, уголовное дело, возбужденное по факту обнаружения захоронений в лесном массиве «Куропаты», прекращено.

Обнаруженные при эксгумации захоронений предметы одежды, обуви и т. п. как не имеющие ценности уничтожить.

На этом можно было бы и закончить разговор. Но перед нами лежит последний — самый толстый том «Куропатского дела», целиком состоящий из читательских посланий и ответов на них следствия. Писем сотни — благодарных, доброжелательных, содержащих конкретные советы и просьбы, и злых, ругательных, исполненных не убывающей с годами любви к великому вождю, восхищения его историческими деяниями и откровенной ненависти к тем, кто смеет сомневаться в сталинском величии, а тем более пытается доказать невиновность «врагов народа». Мы сочли необходимым сказать несколько слов об этой переписке, потребовавшей от следователей и душевного такта, и сострадания, а в некоторых случаях — и выдержки, терпения.

«…Зачем вы копаетесь в прошлом? Если бы тогда не расстреляли многих правокаторов, то не было бы и Советской власти. Куропаты — это продолжение революции. Значит, вы против того, что победила революция? …Сталин, несмотря на все трудности, удержал Советскую власть, под его руководством добыта победа в войне. Он умными речами призывал выдержать, выстоять, преодолеть все трудности. За ним шел народ.

В тяжелые послевоенные годы регулярно снижались цены на товары, а вы Сталина оклеветали, опозорили. Какое о нас мнение будет за рубежом, подумали бы хорошенько! Вы считаете, потомки скажут вам спасибо за то, что врагов Советской власти обелили, поставили им памятники? Сталин правильно делал, когда держал народ в „ежовых рукавицах“. А вы распустили всех, наплодили воров, проституток и наркоманов. Не лучше ли заняться этими делами, чем искать дырочки в черепах?»

Ветеран труда А. И. Осипова, г. Донецк

Что ж, по крайней мере откровенно, без оговорок и экивоков. Человек не кривит душой, не открещивается от той веры, которую пронес через всю жизнь и от которой, как от тяжелой болезни, так просто и легко не излечиваются. Очень не хотелось бы, чтобы молодые люди, прочитав письмо, сразу, не раздумывая, зачислили Анну Ивановну и других полпредов ее поколения, откликнувшихся на куропатские заботы следствия, в ярые сталинисты. Просим вас, не спешите. Ведь чувства, не важно, правильные они или неправильные, нельзя отменить даже самым мудрым постановлением.

А не любить его они не могли. Ну, хотя бы потому, что он самый верный и близкий соратник Ленина, что прошел через тюрьмы и ссылки, что не щадя себя трудился на благо народа и что не страшась разоблачал вредителей, оппортунистов и других «врагов народа». В непоколебимой твердости и не знающей границ безжалостности этих разоблачений им виделась какая-то особая, величайшая его правота.

Их души рвались к возмездию, когда газеты сообщили об убийстве Кирова, а затем об отравлении Горького. Никто из них ни секунды не сомневался в заговоре Бухарина и шпионаже Тухачевского… Они верили свято и безоговорочно, ведь все было так очевидно. А всякие сомнения казались неуместными, преступными, даже наедине с собой, без свидетелей…

И вот сейчас, еще и еще раз вчитываясь в строки письма А. И. Осиповой, невольно размышляешь: вправе ли мы судить их за то, что не хотят, а может, и просто не могут расстаться с прежней любовью к вождю, которая освящала большую часть их сознательной жизни? Это, пожалуй, не вина их, а беда. Беда, если умом понимаешь, что то, во что верил, чему поклонялся, недостойно твоей веры и поклонения, но душа противится. Уступаешь душе, а сознание, разум привычно изворачиваются и находят какой-то иной, удобный и успокоительный аргумент.

Вот несколько строк из письма, которое мы условно отнесли к разряду рассудительных, горько-исповедальных. Именно они дают возможность заглянуть в душу человека, оказавшегося на «перекрестке эпох», и наглядно подтверждают, что перестройка, в первую очередь сознания, не может произойти в одночасье, а многое из того, что подталкивает некоторых к сопротивлению ей, заложено генами прошлого. Надежда Петровна Коваленко из Черниговской области пишет:

«Я отношусь к поколению, родившемуся и окончившему школу при Сталине. В нас воспитывали преклонение перед вождем, веру в его непогрешимый гений. Потом был XX съезд, за ним последовал волюнтаризм, потом почти на два десятилетия много слов при видимости дела — застой.

Мы знаем все это не из газет и телевидения, оно прошло через наши руки, сердца, умы. Это — в нас. Нас учили разоблачать врагов народа, и мы их разоблачали. Учили славить Сталина, и мы, соревнуясь в красноречии, славили. Поздней взахлеб хвалили начальство, подхалимничали, врали. Через все это мы прошли. И нас не выкинешь за борт, не отодвинешь в сторону, не закроешь глаза. Мы есть».

Что и говорить, образ мыслей — не мода на прическу: носил завивку, завел стрижку… Но перемены возможны только там, где к ним готовы, ждут их, а не сопротивляются. Ведь есть вещи, которые не откроются человеку нетерпимому, несвободному от стереотипов и предубеждения, неспособному от них избавиться.

Разве не видели они, некоторые дорогие наши ветераны, что число репрессированных день ото дня растет? Что вчерашний закадычный друг, который вместе с тобой ходил в атаку, не щадя жизни, воевал за Советскую власть, сегодня вдруг объявлен ее ярым врагом, а через месяц расстрелян? За что? За какие преступления? Неужели не рождалось в их душе таких вопросов? И отчего сегодня, получив, наконец, исчерпывающие ответы, они не хотят их принять, поверить?

Повторимся, огромное число ругательных писем свидетельствует, как много среди нас еще людей, которых совсем не смущают обнародованные в последнее время огромные и, к сожалению, еще далеко не окончательные цифры расстрелянных, умерших в лагерях, неведомо как и где сгинувших в ссылках. Они по-прежнему, как и полвека назад, упорно твердят: «Правильно», «Нечего было либеральничать», «Мало их ставили к стенке». Пытаются под это свое непреклонное упорство подвести «теоретический» фундамент, по старой привычке, привлекая в союзники мысли и слова великих людей. Не пожелавший назваться автор письма, пришедшего из Краснодара вопрошает:

«Кто они, эти расстрелянные? Сколько среди них оклеветанных и неоклеветанных, т. е. сколько шпионов, кулаков и подкулачников, саботажников, террористов, идеологических диверсантов, сколько вредителей, троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев, партийных и беспартийных? И сколько честных, невинных людей?

В Крыму местное население в годы войны загнало партизан в заснеженные горы, ни один из них не мог появиться в населенном пункте — его тут же бы схватили и выдали гитлеровцам. А в Белоруссии все население помогало партизанам. Почему? Не потому ли, что в Белоруссии была добросовестно и качественно проведена санация (очистка, оздоровление. — Авт.) территории от фашистских шпионов, антисоветских и антипартийных элементов, а в Крымской АССР некачественно? И что было бы, если бы столь же некачественно провели санацию еще и в РСФСР, на Украине? Вы можете себе представить?»

До знакомства с этим письмом мы, признаться, и думать не могли, что может быть и такое оправдание репрессий, которое иначе как кощунственным не назовешь. Ведь если следовать логике автора, то и геноцид гитлеровцев на советской земле можно назвать необходимой им санацией — они исправно очищали ее от коммунистов и их детей, людей «низших рас» всех возрастов и профессий, антифашистов и просто жителей тысяч «нецивилизованных», забитых белорусских деревень. Дальше автор размышляет:

«Если среди этих расстрелянных в Куропатах 30 тысяч есть действительно невиновные люди, то они являются жертвами классовой борьбы в нашей стране. Борьбы жестокой, не на жизнь, а на смерть, где стоял вопрос: быть или не быть единственному в мире социалистическому государству. И за невинные жертвы несут ответственность замаскировавшиеся враги трудового народа. Вспомните, В. И. Ленин писал в „Очередных задачах Советской власти“, что ни одно глубокое и могучее народное движение в истории не обходилось без грязной пены, без присасывающихся к неопытным новаторам авантюристов и жуликов».

Вот и цитата авторитетная найдена, и вроде к месту пристроена. Только нет в ней желанного для автора указания, что этих жуликов и авантюристов непременно надо расстреливать. Тогда сегодняшним разоблачителям и авантюристам вовсе крыть было бы нечем. Тогда, как говорится, поднимай руки, прекращай всякие расследования и бегом неси тюльпаны на могилу Кобы.

Еще одно категоричное суждение. Бывший военнослужащий, член КПСС с 1939 года С. А. Бугорский из Симферополя пишет:

«…В последнее время столько запестрело всяких публикаций, что Сталин — сущий изверг, ничем другим не занимался в государстве, лишь ощипывал кур, прятался от охраны, да приказывал Ежову, а потом Берии беспощадно уничтожать советских людей. А органы НКВД — НКГБ — МГБ только и занимались тем, что постреливали…

Надо бы знать некоторым критикам, что после февральско-мартовского пленума 1939 года в стране соблюдалась строжайшая законность и с той поры органы государственной безопасности, как и сейчас, без прокуратуры, суда не арестовывали и тем более не расстреливали невинных людей».

Очень хотелось бы, уважаемый Степан Аникеевич, согласиться с вами. Но, увы, не можем — следствие располагает документами, беспристрастно подтверждающими, что и арестовывали без санкции прокурора, и расстреливали после выбитых пытками «признаний». И не только в тридцать девятом, но и позже — до самого начала войны и даже после ее завершения. Впрочем, об этом мы уже говорили выше.

Несколько особняком от всей почты стоит письмо И. Т. Шеховцова из Харькова. Он одним из первых откликнулся на сообщения в прессе о расследовании «Куропатского дела». Иван Тимофеевич обрел всесоюзную известность после участия в транслировавшемся по Центральному телевидению процессе, где он выступил в защиту Сталина, его чести и достоинства от посягательств писателя А. Адамовича и газеты «Советская культура».

В Прокуратуру БССР И. Т. Шеховцов написал:

«Как бывший следователь и прокурор понимаю, что дело возбуждено для установления истины предусмотренными законом средствами в связи с большим общественным значением фактов, вокруг которых людьми, менее всего заинтересованными в установлении исторической правды, развязана кампания, приобретающая, как это видно из публикации «Огонька», опасный характер.

…Это одно из проявлений развязанной нашими средствами информации кампании по дискредитации Сталина в отечественной истории, всего „сталинского периода“ и тех, кто пытается призвать к разуму, честности и порядочности распоясавшихся ниспровергателей. Я — один из тех, кто пытался это сделать, за что решением суда был признан „торжествующим защитником палачей“ (Известия, 1989, 23 сент.).

Сейчас еще рано предполагать возможные результаты расследования. Трудно представить, что дело будет направлено в суд, так как нет обвиняемого. Думаю, пожелание А. Адамовича судить наше государство останется всего лишь пожеланием. Возможно, „обвиняемым“ будет Сталин. Но тогда необходимо соблюдение всех предусмотренных законом процессуальных гарантий его права на защиту, начиная с „предъявления обвинения“ с участием защитника (в таком деле участие защитника в процессе необходимо именно с этой стадии) и кончая ознакомлением защитника с материалами законченного уголовного дела, а затем — участием его в судебном разбирательстве. Но до этого, как я понимаю, должен быть издан союзный законодательный акт, устанавливающий возможность расследования уголовного дела в отношении умерших…

Скорее всего по материалам дела будет организован „общественный суд“. Но и в этом случае следственные материалы должны быть такими же убедительными, как если бы они направлялись для рассмотрения в судебные органы. Должен быть назначен и общественный защитник, который имел бы право на заявление ходатайств, вплоть до возвращения дела для производства дополнительного расследования и его прекращения.

С учетом характера развязанной в Белоруссии, а теперь уже и в общесоюзном масштабе кампании вокруг обнаруженных в Куропатах захоронений этому защитнику придется очень трудно. И тем не менее, предлагаю свою кандидатуру. (Сейчас не осуждается предложение себя)…»

Это письмо вряд ли нуждается в пространном комментарии. Позиция его автора предельно обнажена, он не может допустить «дискредитации Сталина в отечественной истории» и готов не пощадить «живота своего» в отчаянной схватке с «распоясавшимися ниспровергателями». Но одно хотелось бы заметить уважаемому Ивану Тимофеевичу. Настойчиво требуя в будущем процессе над Сталиным, если такой состоится, соблюдения «всех предусмотренных законом гарантий», он почему-то напрочь забывает, что именно с повеления «великого и мудрого вождя» в середине тридцатых годов было отменено всякое право подсудимого на защиту, а «тройкам» и «двойкам» даровано безграничное право карать, отправлять в ссылку, в лагеря и в Куропаты. О том, как они использовали этот изуверский мандат, немало примеров дано в предыдущих разделах.

В одном из писем приведена пространная цитата из выступления штатного государственного обвинителя, Прокурора СССР Вышинского. С присущим ему напором и пафосом он воскликнул однажды:

«Пройдет время. Могилы ненавистных изменников зарастут бурьяном и чертополохом, покрытые вечным презрением честных советских людей, всего советского народа.

А над нами, над нашей счастливой страной по-прежнему ясно и радостно будет сверкать своими светлыми лучами наше солнце. Мы, наш народ, будем по-прежнему шагать по очищенной от последней нечисти и мерзости прошлого дороге во главе с нашим любимым вождем и учителем — великим Сталиным — вперед и вперед, к коммунизму!»

Не вступая в полемику с автором, скажем, что главный обвинитель страны все-таки ошибся. Нет у его жертв могил и нечему зарастать бурьяном и чертополохом.

Но пройдет совсем немного времени и в Куропатах, в других местах народной боли и горечи встанут обелиски, будут сооружены мемориалы и пантеоны. На мраморных плитах напишут имена павших, чтобы возвратить их из небытия в историю и в будущее. А суд над палачами — большими и маленькими — состоится, и будет вынесен приговор. Это сделает время. Оно — главный судья.

…Каждый день почта приносит новую пачку писем с лаконичным адресом на конвертах: «Минск, Прокуратура БССР, „Куропаты“». Из всех уголков страны люди обращаются к следствию с надеждой узнать что-нибудь о судьбе своих близких, осужденных когда-то «без права переписки», «на поселение…», «в ссылку». Хотя жизненные дороги тех, о ком они и через полвека помнят и желают получить весточку, проходили далеко от Белоруссии, они обращаются сюда, в Минск, потому что надежда не ведает границ.

Открываем конверт: «Умоляю, ответьте, не встречалось ли вам имя моего отца…» Кто знает: а вдруг этот крик исстрадавшейся души поможет заполнить хотя бы одну из пустующих пока строк в скорбной повести о Куропатах? Вдруг поможет… И уходят в архивы, в суды и Прокуратуру СССР, в КГБ и МВД СССР, по многим адресам запросы и просьбы, несущие надежду на возвращение истины. Выходит, и через год следствие не закончено, оно продолжается…

notes

Назад: Вопрос седьмой: Кто стрелял в затылок?

Дальше: Примечания