Весеннее солнце грело ласково, на сугревках тянулась вверх молодая травка, а ветер приносил с огромного пруда волны холодного воздуха, серая рябь бежала по воде. «Самая простудная погода», — подумала баба Катя, поправляя шаль на голове. Скамейка у материнской могилки скособочилась, нуждалась в покраске, да и крест бы поправить не мешало. Только деда не дождёшься — он больше по части бутылочки проворный.

Вот и сейчас: специально позвала его на кладбище после родительской, чтобы народу поменьше, чтобы не пошёл старый по всем знакомым вкруговую, но он и тут уже ухитрился углядеть дармовую выпивку и пропал. Непутёвый, одно слово… Как только с ним жизнь прожила? Каким был по молодости — таким и остался, ничуть не изменился. Улыбнулась сама себе: как же не изменился-то? И ростом ниже стал, и от кудрей чёрных ничего не осталось — плешина одна. А всё королём смотрит.

Баба Катя вздохнула, не спеша стала прибирать могилку, убирать сухую траву. Солнышко пекло спину, но скидывать пальто она не стала — пусть застарелый радикулит прогреется как следует. Народу вокруг почти не было, все уже побывали, помянули, прибрались, лишь рядов за семь, далеко — не видно, сидела компания да слышался разговор, чересчур громкий для кладбища: видимо, уже напоминались и хватили лишнего. Не туда ли старый отправился?

Посмотрела вокруг: а кто же это совсем рядом с ней, в ближнем ряду, у Нины? К ней ходить было некому: никакой родни, разве подружки на минутку заглянут, и баба Катя присмотр за могилкой взяла на себя — уж очень хорошим человеком была эта Нина. Катерина вгляделась: мужчина, нестарый ещё, весь седой, ставил небольшую оградку на могиле. Рядом лежали инструменты — видно, настроен серьёзно. Кто бы это мог быть? Неужто Семён вернулся? Нет, вроде не похож…

Семён с Ниной жили в квартире напротив. Молодые ещё — было им по тридцать или нет? Вроде и не было… Нина — добрейшей души человек, всегда Катерину выручала с деньгами до зарплаты, а также по-соседски угощала пирогами. Тогда, двадцать лет назад, Катя ещё работала — до пенсии оставалась пара годочков.

И Семён был парень хоть куда, прямо как её дед в молодости, — красивый, высокий, крепкий. Работал на хорошем месте, Нину на машине возил. Детишек у них, правда, долго не получалось — но они надежды не теряли. А Господь, видимо, не зря детей не давал — как бы они потом без матери и отца росли?! Да, Семён-то всем был хорош, но вот имел один недостаток серьёзный — заводился с пол-оборота. Гневливый, вспыльчивый — не свяжись. Чуть что не по нему — кровью нальётся весь, как бык ноздри раздувает, каблуком землю роет. Правда, с женщинами никогда не связывался — это да. Мать свою любил, жену пальцем не трогал. А вот с мужиками… Идёт, бывало, с работы, аж лицом тёмный, пыхтит как паровоз — это ему опять что-то не под нос сказали. Смотришь, полчаса прошло, на балкон выходит — уже лицо другое, не злое. А это Нина постаралась — ласковая, добрая, она ему, злющему-то, сразу — раз и тарелку с борщом под нос. По голове погладит, приласкает — его и отпустит.

И вот как-то раз, дело к ночи уже, Катерина фильм по телевизору смотрела — в дверь ломятся, кулаками колотят. Она испугалась, деда с дивана подняла. Открыли — Семён бледный стоит: «Я Нину убил».

Как так — убил?! Побежали на площадку, зашли в квартиру — лежит Ниночка на кухне на полу мёртвая. Он, вишь, толкнул её, да в недобрый час — она о табурет споткнулась, упала и об угол стола виском и ударилась.

Как же он горевал-то! На суде просил-требовал, дайте мне, дескать, высшую меру наказания! Посадили надолго, после этого о нём и слышно не было. Да что она сейчас думать-гадать будет — пойдёт и узнает.

Баба Катя набралась храбрости, тихонько подошла к мужчине, несмело поздоровалась:

— Бог в помощь!

Седой оглянулся, после паузы негромко сказал:

— Здравствуйте, тётя Катя.

— Семё-ён! Ты ли это?! Живой-здоровый…

Он не ответил. Посмотрел внимательно:

— Не вы ли за могилкой ухаживали?

— Я…

— Спаси вас Господь!

Тяжело опустился на скамейку, сник головой:

— Я-то живой… А Ниночка моя…

В голосе слышалась застарелая мука.

На тропинке и под скамьёй пробивалась молодая крапива. Пели птицы. На ель рядом с могилкой опустилась здоровенная пёстрая сорока, застрекотала весело — Семён не поднял низко склонённой седой головы. Баба Катя почувствовала, как острым кольнуло сердце, подошла ближе, присела рядом:

— Бедный ты мой, Сёмушка… Что же ты? Как? Где живёшь? Отсидел?

— Отсидел, тётя Катя.

— Как там, в тюрьме-то, тяжело тебе, чай, было?

— Всякое было. Да я радовался, когда тяжело. Ждал, что облегчение душе будет, если тело-то помучится. Не было облегчения. Стало легче, когда в Бога поверил. Теперь знаю, что в раю Нина. А я уже на земле свои мытарства начал проходить. Знаю, что молится она там за меня, — по молитвам её милосердной души Господь мне Себя открыл. Я вот сейчас всё вспоминаю — так это ведь не я был совсем. Будто не со мной это происходило… А отвечать — всё равно мне.

Баба Катя задумалась:

— Так ты теперь верующий?! Что — и в церкву ходишь?

— Хожу. Я после зоны в монастырь поехал. Только там меня не взяли — и правильно сделали, куда мне, с моими грехами, в братию… Старец сказал: «В монастырь тебя пока не возьмём. Иди-ка ты в приют при обители — ухаживай за больными, за калеками». Я и пошёл. Живу там, что скажут — делаю.

— И — как?

— Старец за меня молится, так думаю. Стараюсь потяжелее работу на себя взять, по ночам встаю к больным. За кем ухаживаю — тоже молятся. По их молитвам надежда появилась.

— На что надежда-то?

— На милость Божию. Простите, тётя Катя, отвык я много говорить — устал. Дай вам Бог здоровья! Сейчас ещё поработаю, да и пойду. Ненадолго приехал — могилку поправить, памятник поставить.

— Хорошо, сынок, работай… Я тоже пойду.

Вернувшись к себе, ещё долго оглядывалась. От седого чуть тянуло ладаном, лицо его было светлым. И весь он — какой-то лёгкий, тихий — действительно совсем не походил на прежнего мрачного, темнолицего Семёна.

— Катя-Катеринка, ты моя малинка!

— Пришёл, старый! Где носило-то тебя?! Еле на ногах ведь держится — посмотрите на него!

— А кто там у Нины?

— Не узнал?! Это Семён!

— Какой Семён?! Совсем моя Катя-Катеринка слепая стала! Ничего общего с Семёном! Я что, соседа бывшего не узнаю, что ли?!

— Говорю тебе — Семён!

— А вот сейчас проверим!

И, расхрабрившийся от стопки — пошёл к седому.

До растерявшейся бабы Кати доносилась только брань, которой потчевал её дед соседа. Тот стоял молча, потом, не изменившись в лице, что-то ласково ответил.

Дед развернулся и поковылял назад. Вернулся — довольный:

— Я же говорил тебе — не Семён это! Кабы Семён был — я бы тут уже пятый угол искал! Я его и так и этак — а он хоть бы разок сругался! Отцом назвал… Другой это человек, Катерина!

И баба Катя не стала возражать мужу.