Падал чудесный долгожданный снег, поля вдоль дороги становились белыми, чистыми, ёлочки вдоль обочины принаряжались к Новому году. Только Алексей этот Новый год не встретит. Автомобиль мчался вперёд, а счёт его жизни шёл уже на минуты.

Маленький был, считал, вот наступит двухтысячный год, ему стукнет тридцать лет — и начнётся старость. Наступил двухтысячный — а старость не пришла, отодвинулась за горизонт. Недавно ещё думал: в 2015-м сорок пять исполнится, а старым до сих пор себя не почувствовал… Прикидывал: сколько ещё проживёт — двадцать, тридцать? Пытался представить себя старым… Зря пытался — старым он никогда не станет. Умирать очень не хотелось. Сильно не хотелось ему помирать-то.

«Эх, напрасно старушка ждёт сына домой, ей скажут — она зарыдает…» Бедная мама… Так радовалась за него — радовалась, что к Богу пришёл, что помогает батюшке, что всей семьёй в храм ходят. Помолодела даже. После смерти отца наконец снова улыбаться начала. А теперь что?!

Очень жалко было Иринку, жену, — как она там без него будет? Но больше всех — как острое жало в сердце — Мишку, сына. Так ждал парень снег, хотел с отцом снеговика слепить, ёлку ждал к празднику — пятый Новый год в его маленькой жизни… Кто теперь ему этого снеговика слепит? Кто ёлку принесёт? Кто его, маленького, смешного, белобрысого Мишку, в школу через пару лет поведёт?

Эх, нужно было сопротивляться, драться, кричать, может быть, или бежать. А он не сделал ничего, сел в эту машину как овца на заклание.

Полицейская форма парализовала сопротивление — привык быть законопослушным. Сказали: «Вы, гражданин, похожи на фоторобот подозреваемого, находящегося в розыске. Проедем в отделение».

И только в салоне, слушая развязные разговоры с чётко уловимыми блатными интонациями, понял — оборотни. Бандиты в форме.

Здоровые, мордастые, навыкшие к грабежам. Ждали его. Узнали как-то, что с деньгами — он вёз крупную сумму на строительство храма. Люди миром собирали, и сам вложился. И ни в какое отделение они не поедут. И живым из этой машины он не выйдет.

Сжали с боков тесно. Он и сам не слабак, но — с троими не справиться. Сидящий справа, помоложе, скомандовал хриплым, злым басом, уже не скрываясь:

— Деньги давай! Сами найдём — хуже будет!

Подумал: даже если отдаст деньги — живым не отпустят.

Слева, постарше, уже пожилой, рявкнул:

— Затихни, малой!

Потом спокойно, властно добавил:

— Всему своё время. Чего ты мне человека пугаешь!? Как Баба-Яга говорила? Напои, накорми, а потом уже и спать уложи. Как там тебя по паспорту? Алексей? Лёха, у меня сёдня день рождения. Родился я сёдня, Лёха. Ты ведь выпьешь за моё здоровье? Проявишь уважение? Всё по понятиям.

Водитель обернулся, весело пошутил:

— Он богомольный, понятий не знает, с попами дружит. Лёха, как там у вас: кто попросит у тебя верхнюю одежду, отдай ему последнюю рубаху! Видишь, мы люди тоже подкованные!

Да, точно по наводке, знают о деньгах на храм. Значит, вот так всё будет: его найдут где-нибудь на обочине, раздетым, мёртвым, с полным желудком палёной водки. Страха не было. Только жалко всех: маму, жену, сына, батюшку. Людей, которые доверили ему эти деньги. Храм недостроенный… Сейчас они вольют в него эту бутылку, и он умрёт пьяный, без исповеди, без причастия, без молитвы…

Молодой закопошился, достал бутылку:

— Из горла будешь, Лёха? Не в ресторане, чай!

Старший сказал:

— Подожди до остановки автобусной.

— Зачем до остановки-то? В лесу пусть пьёт!

— Здесь остановки все пустые — чисто поле. А в лесу чего он пить будет — ты подумал? На остановке выпил — и… А в лесу — это неестественно… Лёха, выпьешь за мою днюху — и отпустим.

Алексею стало жутко — это его последние минуты. Лица сидящих рядом напряглись, превратились в злобные гримасы. Странные тени замелькали в машине, какие-то неправильные тени. Как же он забыл помолиться перед смертью?!

— Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй меня, грешного!

В голове проносилось лихорадочно:

— Аще и пойду посреди тени смертныя — не убоюся зла. Яко Ты со мною еси… Богородице, Дево, радуйся…

И вдруг чётко и ясно, как озарение от анегла-хранителя:

— Живый в помощи Вышняго в крове Бога Небесного водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него.

Он ещё не успел дочитать псалом — а в машине что-то уже неуловимо изменилось. Тени исчезли. Гримасы злобы на лицах его соседей сменились недоумением, непониманием, опасением, страхом.

— Ты чего там бормочешь? Заклинания какие-то?! Аж мурашки по коже забегали… Слушайте, а нас не видели, как мы его в машину сажали, а? Чего-то мне внезапно в голову пришло… Вспомнил чего-то… Не, нас точно видели! Слушайте, да на что он нам, этот богомольник, сдался?! С ними только свяжись!

— Да… У меня братан с одним попом связался — до сих пор жалеет…

— Так этот же не поп…

— А всё равно — смотри: сидит бормочет тут. Слушай, останови машину. Останови — тебе говорю! Пошёл вон отсюда! Вали-вали! Поехали, пацаны!

Машина унеслась, скрылась среди падающего снега. Белая дорога уходила вдаль, медленно падали снежинки. Тень смертная отступила. И он закончил:

— Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое.

В этой истории изменены только имена главного героя и его родных.