Многие африканские страны страдают от эпидемии ВИЧ/СПИД. К сожалению, лечение этой болезни очень дорогое — требуется 10–12 тысяч долларов на пациента в год. Это в три-четыре раза превышает годовой доход на душу населения даже в самых богатых странах Африки, таких как ЮАР и Ботсвана, в которых, кстати, наблюдается очень высокая заболеваемость ВИЧ/СПИД. Это в 30–40 раз больше годового дохода жителей беднейших стран, таких как Танзания и Уганда, где тоже страдают от этого заболевания. Неудивительно, что некоторые импортируют «копии» лекарств из Индии и Таиланда. Они стоят всего 3–500 долларов, то есть 2–5% от цены «подлинных» средств. Африканские государства не совершают революции в этом вопросе. Все патентные законодательства, даже американское, которое поддерживает правообладателей в максимальной степени, содержат условия, ограничивающие патентные права, если они вступают в противоречие с общественными интересами. В таких обстоятельствах правительства могут отменять исключительные права, вводить обязательное лицензирование (заставлять держателей патента лицензировать деятельность третьих сторон за разумную плату) или разрешать параллельный импорт (копий продукта из тех стран, где продукт не запатентован). Достаточно вспомнить, как в результате общественных опасений по поводу террористических атак и вируса сибирской язвы в 2001 году правительство США максимально воспользовалось оговоркой об общественных интересах: под угрозой обязательного лицензирования оно выбило потрясающую 80%-ю скидку на Cipro, патентованное средство от сибирской язвы, у немецкого фармацевтического концерна Bayer.

Несмотря на легитимность действий правительств африканских стран в отношении лекарств от ВИЧ/СПИД, 41 фармацевтическая компания объединилась и решила устроить над правительством ЮАР показательный процесс. В 2001 году они обратились в суд, заявив, что законы этой страны, касающиеся лекарств, разрешают параллельный импорт и обязательное лицензирование, что противоречит соглашению по TRIPS.

Последующие общественные кампании и поднявшаяся шумиха выставили фармацевтов в дурном свете, так что со временем те отказались от иска. Некоторые производители даже предложили серьезные скидки на лекарства от ВИЧ/СПИД для африканских государств, чтобы унять вызванное их действиями общественное недовольство. В процессе дебатов фармацевтические компании указывали на то, что без патентов не появится новых лекарств: если «украсть» изобретения сможет любой, нет причин инвестировать в разработку новых средств. Цитируя Авраама Линкольна, единственного президента США, которому был выдан патент, можно сказать, что «патентная система подливает масло заинтересованности в огонь гения». Харви Бэйл, генеральный директор Международной федерации ассоциаций фармацевтических компаний, указывал, что «без [прав на интеллектуальную собственность] частный сектор не сможет инвестировать сотни миллионов долларов, необходимых на разработку новых вакцин от СПИДа и других инфекционных и неинфекционных заболеваний». Таким образом, по утверждению фармацевтических корпораций, критики патентной системы (и других прав на интеллектуальную собственность) угрожают появлению в будущем новых идей (а не только лекарств), тем самым подрывая саму капиталистическую систему.

Этот аргумент кажется вполне резонным, но это лишь часть правды. Мы не всегда должны «подмазывать» умных изобретателей, чтобы они создавали что-то новое. Материальные стимулы важны, но это не единственный посыл инвестировать в новые идеи. В разгар дебатов по ВИЧ/СПИД 13 членов Королевского общества, ведущего научного общества Великобритании, в открытом письме в газету Financial Times убедительно высказались: «Патенты — лишь одно из средств поддержки изобретений и открытий. Научное любопытство в сочетании с желанием принести пользу человечеству в истории идей всегда имело гораздо большее значение». Ученые во всем мире постоянно порождают новое, даже если не получают от этого непосредственной выгоды.

Государственные научно-исследовательские институты или университеты часто прямо отказываются брать патенты на свои открытия. Все это демонстрирует, что исследования часто мотивированы отнюдь не доходами от патентной монополии.

Это не маргинальное явление. Многие эксперименты проводятся некоммерческими организациями даже в США. Например, в 2000 году всего 43% экспериментальных лекарств в Штатах спонсировались самой фармацевтической промышленностью, 29% средств поступило от правительства, а оставшиеся 28% — от частных благотворителей и университетов. Таким образом, даже если бы прямо завтра в Америке отменили фармацевтические патенты и все компании закрыли бы свои исследовательские лаборатории (чего, впрочем, не произойдет), более половины существующих разработок все равно будут проводиться. Небольшое ослабление прав держателей патентов, например, требование взимать меньшую плату с бедных стран (людей) или согласиться на меньший срок патентной защиты в развивающихся странах, с еще меньшей вероятностью вызовет исчезновение новых идей, что бы ни говорили по этому поводу участники патентного лобби.

Не стоит также забывать, что патенты имеют особое значение лишь для некоторых отраслей промышленности: фармацевтической, химической, программного обеспечения и индустрии развлечений, где копирование легко осуществимо. В других сферах промышленности копирование новых технологий — дело непростое, так что инновация автоматически дает изобретателю временную технологическую монополию без всякой дополнительной защиты. И это связано с естественными преимуществами: задержкой имитаций (поскольку конкурентам нужно время на обретение новых навыков и знаний); приобретением репутации (изобретатель становится первым и наиболее известным производителем); изначальным стартовым рывком по «диаграмме роста производительности» (то есть естественным приростом производительности благодаря опыту). Обретенные в результате временные монопольные выгоды достаточно существенны для большинства отраслей, чтобы не отказываться от инноваций. В XIX веке, кстати, это было популярным возражением против введения патентов. Именно поэтому документы, защищающие авторские права, совершенно не вписываются в знаменитую теорию инноваций американского экономиста австрийского происхождения Йозефа Шумпетера. Тот считал, что монопольная рента (то, что он называет предпринимательским доходом), которую в результате описанных механизмов получит технологический изобретатель, сама по себе является серьезным стимулом для инвестиций в создание новых знаний. Большинству отраслей не нужны патенты и другие способы защиты интеллектуальной собственности для порождения нового знания, хотя от них, конечно, никто не откажется. Когда патентное лобби утверждает, что без таких ограничений технологический прогресс невозможен, это полная чушь.

Даже в тех отраслях, где копирование осуществить просто и патенты (и другие способы защиты интеллектуальной собственности) необходимы, нужно стараться сохранить баланс между интересами держателей этих охранных документов (в том числе авторских прав и торговых знаков) и остальным сообществом. Очевидная проблема в том, что патенты по определению создают монополии, что дорого обходится остальной части общества. Например, держатель патента может пользоваться технологической монополией для эксплуатации покупателей, как, по мнению многих, поступает Microsoft. Но камень преткновения не только в распределении доходов. Монополия также влечет социальный ущерб, позволяя производителю увеличить свой доход посредством недопроизводства (как это происходит, объясняется в главе 5). Кроме того, патентная система — это система, где «победитель получает все», так что критики указывают, что она часто приводит к дублированию исследований конкурирующих организаций, что с общественной точки зрения становится просто потерей времени.

Сторонники охранных документов подразумевают, что такая цена с лихвой окупится благами от увеличения инноваций (то есть повышением продуктивности), но это не гарантировано. Например, в Европе середины XIX века влиятельное антипатентное движение, которое, как известно, возглавлял выступавший за свободный рынок британский журнал The Economist, выдвигало в качестве контраргумента довод, что патенты обойдутся дороже, чем прибыль от их установления.

Конечно, либеральные экономисты XIX века, выступая против исключительных прав, ошибались. Они не смогли понять, что некоторые формы монополий, в том числе патентная, приносят больше пользы, чем вреда. Например, защита молодых отраслей промышленности действительно вызывает неэффективность, искусственно создавая монополии для местных фирм, на что всегда рады указать теоретики свободной торговли. Но такой протекционизм может быть оправдан, если в долгосрочной перспективе он ведет к повышению производительности, которая с лихвой окупает вред от монополии, что я постоянно подчеркивал в предыдущих главах. Точно так же мы выступаем в пользу патентной и иной защиты интеллектуальной собственности, хотя потенциально они приводят к неэффективности и пустой трате сил и времени, поскольку, на наш взгляд, в долгосрочной перспективе эти расходы окупятся созданием новых идей и повышением производительности. Но согласие с потенциальными выгодами — это не то же самое, что отрицание любых связанных с патентной системой убытков. Если она недостаточно продумана и защищает избыточно, то может дать больше расходов, чем доходов, как и в случае с чрезмерной защитой молодых отраслей промышленности.

Неэффективность монополий и трата сил в ходе соревнования, при котором «победитель получает все», — не только единственные, но даже не самые существенные проблемы патентной системы и других схожих форм защиты интеллектуальной собственности. Наиболее разрушительное воздействие связано с тем, что эта система может блокировать поступление знаний в отсталые страны, которым для развития экономики нужны новые технологии. Экономический рост напрямую связан с овладением передовыми зарубежными технологиями. Все, что затрудняет это, будь то патентная система или запрет на экспорт передовых технологий, вредит экономике. В прошлом страны — злые самаритяне хорошо понимали это и делали все, чтобы подобного не происходило.