Эд Эйвнелл явился на ферму в воскресенье ранним утром, а к моменту, когда Ларри проснулся, уже успел приручить Мэри Фаннел.

– Мэри, милая Мэри, – говорил он ей, – вы танцуете, Мэри? Ну конечно, танцуете. Ножки настоящей танцовщицы я узнаю всегда.

Он покружился с ней вокруг кухонного стола и, закончив танец, возвратил ее, раскрасневшуюся и смущенную, к раковине, где та мыла посуду.

– Уверен, ваша б воля, вы протанцевали бы всю ночь напролет.

– Ваш друг ужасный человек! – сказала Мэри Фаннел Ларри. – Слышали бы вы, что он только говорит.

– Я подкупаю вас, пытаясь заслужить вашу любовь, Мэри, – улыбнулся Эд. – Ради яйца вкрутую я скажу что угодно.

Ларри с восхищением смотрел, как обаяние Эда сокрушает все преграды. Вот ведь удивительно: вроде говорит парень чистую правду, но в результате немолодая и замученная работой фермерша почувствовала – ее понимают и уважают, что незамедлительно сказалось на содержимом корзины, которую она им собирала. Эд решил изучить окрестности и найти подходящее место для пикника, а Ларри попросил сложить посуду.

– И не забудь стаканы, – напомнил он.

Китти и Луиза в легких платьях подъехали к ферме на велосипедах, и всем стало казаться, что война далеко, за тысячу миль отсюда. Вернулся Эд, заговорил с Китти ненавязчиво и дружелюбно, будто они знакомы многие годы.

– Ларри, бери корзину, а я возьму коробку.

– А я что понесу? – спросила Китти.

– Можете плед понести.

Эд выбрал место на склоне холма Маунт-Каберн, в рощице неподалеку от деревни Глинд. Китти уселась на переднее сиденье джипа, а Ларри с Луизой позади.

– Вам выписали персональный джип? – удивилась Китти. – Не совсем, – ответил Эд. – Но у нас в части инициатива поощряется.

– Да угнал, и все, – ухмыльнулся Ларри.

– А что за часть? – полюбопытствовала Луиза.

– Сороковой десантно-диверсионный батальон морской пехоты, – отчеканил Эд.

– Знакомое название. – Китти наморщила лоб, пытаясь вспомнить, где она его слышала.

– Китти возит бригадира, – пояснила Луиза, – она много всего знает.

– Вашего командира зовут Филлипс? – спросила Китти. – Да, Джо Филлипс. А вы откуда знаете? – заинтересовался Эд.

– Так я его наверняка возила. Значит, вы будете участвовать в предстоящем шоу?

Эд со смехом обернулся к Ларри:

– Говоришь, совершенно секретно?

– Ладно вам, – хохотнула Луиза. – Про это даже тупые канадцы знают.

Эд свернул с дороги, через лесок проехал вверх по холму и остановился на дальней его стороне. Через небольшой просвет в деревьях открылся великолепный вид на восточные равнины Сассекса. Еще несжатые поля отсвечивали под полуденным солнцем бурым и золотым. Тут и там тускло краснели черепичные крыши деревенских домиков.

Ларри расстелил плед на земле, Китти и Луиза стали раскладывать еду из корзины, радостно вскрикивая при виде очередной вкусной находки:

– Помидоры! Вареные яйца!

– О господи, я попала в рай! Это что, домашний хлеб?

– Смотри, Луиза, настоящее масло!

Эд откупорил фляжку сидра и всем налил по стаканчику:

– За удачу!

Ларри поглядывал на Китти, каждый раз замечая, что та глаз не сводит с Эда. Ларри старательно пытался обуздать собственную глупость: в конце концов, весь этот пикник организован, чтобы у Эда была возможность пообщаться с Китти. Его долг как друга Эда – оказывать внимание Луизе.

– Вы верите в удачу? – спросил он ее.

– Не особо, – ответила Луиза. – Я не знаю точно, во что верю. А что, обязательно надо во что-то верить?

– Нет, не обязательно. – Ларри задумался. – Но, по-моему, каждый во что-то да верит. Осознанно или нет. Даже Эд.

– Я верю в удачу, – отозвался тот, нарезая хлеб длинным и страшным армейским ножом. – В порыв, в славу.

– Что это значит? – спросила Китти.

– Это значит, что, если хочется что-то сделать, делай. Без страха, стыда или сомнения. Живи, как стрела в полете. Бей сильней, рази глубже.

Он с силой резал буханку.

– Боже! – воскликнула Китти. – Какая поразительная целеустремленность! – В ее словах слышалась насмешка, но глаза сияли.

– Эд вечно ерунду говорит, – заметил Ларри. – Кому охота быть стрелой?

Луиза подбирала хлебные крошки:

– Ничего, если я начну есть? Такое чувство, будто я голодала целый год.

К еде приступили все, – перемазавшись маслом и помидорами, пока накладывали их на кривые хлебные ломти. Китти принялась чистить вареные яйца. Ларри залюбовался, как аккуратно она снимает большие куски скорлупы.

– Профессионально! – похвалил Эд.

– Я люблю чистить яйца, – ответила Китти. – Терпеть не могу, когда люди грубо сдирают скорлупу, отрывая мякоть. Подумали бы хоть раз, каково это, когда тебя так раздевают.

Она подняла глаза, увидела тихое изумление в глазах Эда и покраснела. Эд взял неочищенное яйцо и спросил, кто сумеет поставить его так, чтобы не упало.

– Знаю, Колумбово яйцо, – ответила Луиза. – Нужно просто разбить его с одного конца.

– Нет, не разбивая. – Эд сделал в земле небольшую ямку и поставил в нее яйцо.

– Так нечестно! – возразила Китти. – Нужно, чтобы оно стояло на ровной поверхности.

– Это по вашим правилам, – улыбнулся Эд, – а в моих о ровной поверхности ничего не сказано.

– По своим правилам кто хочешь выиграет.

– Вот вам и мораль, – заключил Эд. – Всегда играйте по своим правилам. – И посмотрел на Китти так, что та вздрогнула.

– Беспощадный ты, должно быть, человек. И целеустремленный, – тихо произнесла она.

– Ему нельзя такого говорить, – засмеялся Ларри, – только фантазию разбередишь. Он опять начнет разглагольствовать о порыве и славе. В Эде всегда таилась эта романтическая гнильца. Потому, полагаю, он и стал десантником. Одинокий воин, бесшумный убийца, ни во что не ставящий собственную жизнь.

Эд засмеялся – он совсем не обиделся.

– Скорее мы группа психов, которым в остальной армии места не нашлось, – сказал он.

– Разве десантник не должен быть нечеловечески силен? – спросила Луиза.

– Нет, конечно, – ответил Эд, – лишь немного безумен.

Китти то и дело посматривала на Эда, поскольку он, кажется, вообще не обращал на нее внимания. Она замечала каждый его нетерпеливый жест, движение головы, которым он откидывает лезущие в глаза темные волосы, ладони, которые то и дело сжимались, будто стискивая воздух. Длинные, изящные, почти женские пальцы. Он был бледен и по-девичьи хрупок. Но при этом никакой мягкости, он словно сплетен из натянутой проволоки, и каждый взгляд его голубых глаз будто обдавал ее ледяной водой.

Он уверенно говорил странные вещи, даже интонацией не пытаясь их объяснить. Она не знала, шутка это или правда. Ей было не по силам разгадать. Она просто хотела прикоснуться к прохладной бледной коже его щеки, упасть в объятия этих рук. Она хотела, чтобы он хотел ее.

– Эту шутку про яйцо, – сказал Ларри, – на самом деле выдумал не Колумб. Задолго до него Брунеллески использовал тот же трюк, когда его попросили представить модель купола собора во Флоренции. По крайней мере, так писал Вазари.

Его реплика была встречена молчанием.

– Ларри, как видите, – пояснил Эд, – на занятиях не спал.

Ларри скорчил гримасу, чтобы все улыбнулись, хотя ему было совсем не весело. Он изо всех сил старался не смотреть на Китти, ведь каждый раз, когда его глаза находили ее, Ларри накрывала волна тоски. Он наблюдал за Эдом, таким стройным, обходительным и уверенным в себе, и понимал, что этот небрежный стиль ему недоступен. Оставалось лишь растерянно смотреть, как Китти восхищается непроницаемым Эдом. Что же до собственного веснушчатого лица, то он выдает любое чувство – то напряженно хмурится, то расползается в благодарной улыбке.

– Мне всегда хотелось увидеть Флоренцию, – призналась Китти.

– Только без меня, – сказала Луиза. – У меня от искусства голова болит.

– А вот этого при Ларри говорить не надо, – встрял Эд. – Он хочет быть художником, когда вырастет.

– А вы кем хотите стать? – спросила Луиза.

– О, я вообще расти не буду.

– У Эда все получится, за что бы ни взялся, – попытался объяснить Ларри. – И тут ничего не поделаешь. Он любимчик небес.

Эд с ухмылкой кинул в него кусочком хлеба:

– Те, кого любят небеса, умирают молодыми.

После того как они наелись и напились, Луиза достала фотоаппарат «Брауни» и велела сесть поближе:

– Китти, ты давай посередине.

– Терпеть не могу фотографироваться, – проворчала Китти.

– Это все от тщеславия, – назидательно произнесла Луиза. – Будь как Эд, ему вон все равно.

Эд опустился рядом с Китти, обхватив колени. Его голубые глаза рассеянно смотрели в никуда, а плечо касалось руки Китти, но он будто не замечал этого. Ларри уселся по другую сторону от Китти по-турецки, упершись руками в плед.

– Улыбочку, Ларри, – попросила Луиза.

Ларри улыбнулся, затвор фотоаппарата щелкнул. Луиза начала отматывать пленку:

– Ну что ты будешь делать! Последний кадр, оказывается. – Но тебя тоже нужно сфотографировать, – расстроилась Китти.

– Пленки не осталось.

– Вместо фото сделаем воспоминание, – предложил Эд.

Все посмотрели на него с удивлением.

– И что это значит? – спросила Китти.

– Даже не знаю, – ответил Эд. – На голове постоим, на луну повоем.

– Китти могла бы нам спеть, – предложила Луиза, – у нее потрясающий голос. Раньше она солировала в церковном хоре.

Эд бросил на Китти пристальный взгляд:

– Да, пусть Китти нам споет.

Китти покраснела:

– Вам вряд ли понравится.

Эд поднял руку, будто голосуя. Он по-прежнему пристально смотрел на Китти. Поднял руку и Ларри. И Луиза тоже.

– Единогласно, – сказал Эд. – Теперь придется петь.

– А как же музыка? – запротестовала Китти. – Я не могу петь без аккомпанемента.

– Все ты можешь, – оборвала ее Луиза, – я уже слышала. – Ладно, но я не могу петь, когда на меня все смотрят.

– Мы закроем глаза, – предложил Ларри.

– А я нет, – сказал Эд.

– Ну и ладно, – сдалась Китти, – тогда я закрою.

Она поднялась, немного постояла, собираясь с мыслями; остальные с удивлением смотрели на нее, внезапно осознав, что Китти отнеслась к шутке серьезно.

Китти закрыла глаза и запела:

У нее был высокий, чистый, искренний голос. Ларри перевел взгляд на Эда и заметил на лице друга прежде не виданное выражение. «Ну вот, – подумал он, – Эд влюбился».

И, будто очнувшись от сна, Китти открыла глаза и увидела, что Эд смотрит на нее не мигая. Смутившись, она пожала плечами:

– Дальше не помню.

– Мне кажется, ты ангел, – сказал Эд.

– Я на небеса не тороплюсь.

А потом они все лежали на пледе, в пятнах света и тени. Облачка проносились в небе, словно парусники, подгоняемые ветром. А выше их, завывая, пробирался к Лондону одинокий самолет.

– Меня уже тошнит от войны, – прервала тишину Луиза. – Раньше мир был так прекрасен. Теперь кругом сплошное уродство.

– Чем ты занималась до войны, Луиза?

– Ничем особенным. В тридцать девятом, как полагается, вышла в свет. Глупо получилось. Я терпеть не могла, когда меня заворачивали в пестрые тряпки, точно подарок, и заставляли улыбаться скучным дяденькам. А теперь это вспоминается как сказка.

– А я благодарен войне, – признался Ларри. – Она спасла меня от бананов.

– Рано радуешься, – возразил Эд, – бананы до тебя еще доберутся.

Компания отозвалась смехом.

Китти спросила, о чем это они, и Ларри рассказал о своем дедушке Лоуренсе Корнфорде, в честь которого его назвали. Дед основал компанию «Элдерс & Файфс» и придумал голубую наклейку на бананы. Именно он первым разрекламировал эти фрукты и в дальнейшем прослыл банановым королем.

– В начале Первой мировой у нас было шестнадцать кораблей, и адмирал флота призвал деда помочь родине. Дед тогда ответил: «Мой флот – в полном распоряжении моей страны». Тем адмиралом был Людвиг фон Баттенберг, отец Маунтбеттена. Так что я попал в Штаб совместных операций по знакомству.

– У бананов длинные руки, – ухмыльнулся Эд.

– По-моему, замечательный бизнес, – отозвалась Китти. – А многие смеются. Притом что некоторые страны, Ямайка например, выживают только за счет банановой торговли, – сказал Ларри. – Так вот, голубая наклейка в свое время стала настоящим прорывом. Никто и не думал помечать фрукты, пока этим не занялся мой дед. Отыскать подходящий клей и уговорить упаковщиков лепить наклейки оказалось не так-то просто. Но дед сказал: «Наши бананы – самые лучшие, и когда люди это поймут, то будут высматривать голубую наклейку». Так и вышло.

– Теперь компанией управляет его отец, – добавил Эд. – Угадайте, кто следующий.

– К сожалению, отца я несколько разочаровал, – вздохнул Ларри.

– Вроде бы есть такой сорт бананов – «кавендиш»? – спросила Луиза.

– Конечно, – подтвердил Ларри. – Герцог Девонширский вывел их в пакстонской оранжерее Чатсуорт-хауса.

– Мы с ним родственники, – сообщила Луиза.

– Тогда тебе есть чем гордиться. Бизнес моего деда начался с импорта канарских «кавендишей».

– Чем же ты разочаровал отца, Ларри? – спросила Китти.

– Тем, что решил стать художником. Отец надеялся, что я пойду по его стопам и унаследую фирму. Но главным образом он боится, что я не смогу заработать на жизнь.

– У Ларри дар, – сказал Эд.

– Ты моих работ со школы не видел.

– Ну хорошо, тогда у тебя был дар. Советую гнаться за мечтой.

– Порыв и слава, да, Эд?

– Бей сильней, рази глубже. – Его слова, произнесенные в небрежной манере, лениво повисли в воздухе.

Поскольку Эд похвалил его талант, поскольку они лучшие друзья и ничего уже не изменить, Ларри решил поступить как хороший парень. Лишь бы задушить глупую тоску в груди.

– Может, покажешь Китти Маунт-Каберн, Эд? А мы с Луизой останемся и поболтаем о «кавендишах».

– Я видела Маунт-Каберн, – отозвалась Китти.

– Так то снизу, а если подняться на вершину… – возразил Ларри.

Эд вскочил с пледа.

– Что ж, пойдем, – обратился он к Китти. – Почему бы и нет?

Китти послушно встала.

– Ну ладно, – согласилась она, – надо так надо.

И они исчезли в лесу на склоне холма.

– И что это было? – спросила Луиза, когда Эд и Китти отошли достаточно далеко.

– Эд запал на нее, – ответил Ларри. – Ему нужно побыть с ней наедине.

– И добрый дядюшка Ларри все устроил.

Судя по голосу, Луиза сразу сообразила, что именно он сделал и почему.

– Уж лучше буду добрым дядюшкой Ларри, чем надутым злюкой.

– Ну и правильно, – согласилась Луиза. – Надеюсь, он все поймет.

Ларри вздохнул:

– Да он и так все понимает.

Они полежали, не произнося ни слова, а потом Луиза села, обхватив колени руками, и взглянула на Ларри сверху вниз:

– А ты неплохой парень.

– Ну да, – согласился Ларри. – Не повезло.

– Ты тоже в Китти влюблен. Угадала?

– А что, должен?

– Да просто в нее влюблены абсолютно все. Не вижу причин исключать тебя из списка.

– Ну, пусть так.

– Она хорошая. Не то чтобы она как-то специально соблазняет мужчин… Но, говорит, ей уже семь раз делали предложение. Семь!

– И она до сих пор не согласилась.

– Пока нет.

– Интересно, чего она ждет.

– Бог ее знает. Мне кажется, ей нужен человек, который сам за нее все решит. Ты можешь просто взвалить ее на плечо и унести.

Ларри это предложение развеселило.

– Эд меня убьет, – улыбнулся он. – Он ее первый увидел. – О господи, ну и что? На войне все средства хороши – или как там? Но давай не будем о Китти. К ней приковано столько внимания, что иногда меня начинает поташнивать. Тем более что у меня есть вопрос.

– Валяй.

– Как заставить Джорджа Холланда на мне жениться?

Ларри захохотал:

– А ты не пыталась просто предложить? – Девушкам так поступать неприлично.

– Он бы согласился, как думаешь?

– Скажем так, я считаю, что стала бы ему доброй верной женой, за которую он всю жизнь будет небеса благодарить. Но он, кажется, об этом еще не знает.

– Что ж, – после секунды размышлений произнес Ларри, – можешь представить, будто он уже сделал предложение, а твое дело его принять. А когда примешь, он уже поверит, что действительно сделал предложение.

Луиза с уважением посмотрела на Ларри:

– Великолепный совет.

– Идея не моя, – признался он. – Толстого. Из «Войны и мира».

Китти следовала за Эдом по пологому, поросшему травой склону, обходя кучки овечьего помета. Он шагал впереди не оглядываясь, давая ей возможность подниматься в своем темпе. Глядя, как этот стройный сильный мужчина взбирается на холм, она понимала, что эта целеустремленность – часть его характера, а не желание произвести на нее впечатление. Он видит гору, которую нужно покорить, и упорно стремится вверх. И Китти чувствовала себя свободной: она была избавлена от привычного стремления угодить.

Эд добрался до узкого длинного уступа и остановился, дожидаясь ее. Холм венчали развалины крепости, построенной в незапамятные времена.

– Здесь круто, – сказал он, – давай помогу.

Он держал Китти за руку, пока они спускались в широкий, поросший травой ров, и поддерживал на опасном подъеме с другой стороны. Ладонь у него была теплая, сухая и очень сильная. Когда они достигли плоской вершины горы, он широким жестом обвел открывшийся пейзаж:

– Вот! – словно преподнося ей эту красоту.

Китти счастливо засмеялась.

С юга река огибала деревню Иденфилд, устремляясь к далекому морю. Китти смотрела вниз, будто из самолета. Вон лагерь канадской армии – строгие ряды бараков в парке, вот блестит пруд, а дальше – зубцы и башни Иденфилд-Плейс. С такой высоты ее привычный мир казался крохотным и ничтожным. От пронзительного ветра, трепавшего ее волосы, слезились глаза.

– Видишь, вон там, – Эд протянул руку, – где река соединяется с морем, – гавань?

– Нью-Хейвен, – кивнула Китти.

Она любовалась маленьким портом и пирсом, что обнимает его, словно длинная рука.

– Гавань. Мне нравится это слово – и смысл, который в нем заключен. Река все бежит, торопится. И только тут, встретившись с морем, может обрести покой.

– Никогда не думала, что море означает покой, – отозвалась Китти. Его слова тронули ее. – А человека река жизни уносит к вечному покою небесной гавани, наверно. – Она подняла голову. Небо над ними было огромное, пустое и пугающее. – Глядя на небо, я чувствую, будто ничего не значу, – произнесла Китти и перевела глаза на Эда.

Он смотрел на нее с неизменной легкой улыбкой:

– Да, не значишь. Как и все мы. Ну и что?

– Не знаю… – Его улыбка смущала девушку. – Разве тебе не хочется хоть что-то значить?

Помолчав, он неожиданно протянул руку и осторожно убрал прядь волос с ее лица.

– Китти, ты просто ангел, – тихо сказал он.

– Правда?

– А я не такой, каким тебе кажусь.

– И каким же ты мне кажешься?

– Целеустремленным. Беспощадным.

Китти льстило, что он запомнил ее слова. Ей-то казалось, в тот момент он ее не слушал.

– Значит, это лишь показное?

– Нет, – возразил он. – Просто это не все.

– А какой ты еще?

– Неприкаянный. Одинокий.

У Китти даже голова закружилась – так захотелось дотронуться до него, обнять, прижаться.

– Глупость сказал. – Эд отвернулся. – Не знаю, что на меня нашло.

– Это не глупость, это ужас.

– Да, ужас. Бывает, что я испытываю ужас. Но разве у других иначе?

– Полагаю, так же, – сказала Китти.

– Правда, об этом не принято говорить.

– Не принято… – согласилась она.

– Если ужас будет одерживать верх… – начал Эд.

– Да?

– …ты поцелуешь меня?

Он хотел сказать: «Если ты поцелуешь меня, ужас не победит. Если ты поцелуешь меня, мы больше не будем одиноки».

– Если хочешь, – ответила Китти.

Он привлек ее к себе и поцеловал. Ветер, гуляющий на вершине Маунт-Каберн под бесконечной пустотой небес, охватил их и еще крепче прижал друг к другу.