Теперь погреба Иденфилд-Плейс были заперты, и единственный ключ хранился у Джорджа Холланда. Он отпер дверь и, пригнувшись, повел Ларри вниз по крутым ступенькам.

– Осторожней, низкий свод.

Сквозь пыльные, затянутые паутиной узкие окна в прохладное подземелье просачивался свет. Все ниши вдоль стен были заполнены бутылками.

– Большая часть досталась мне от отца, – объяснил Джордж.

– Честное слово, вы совсем не обязаны это делать… – Ларри был смущен.

– Кто-то же должен это пить, – возразил Джордж. – Вы ведь его друг? – Он двигался вдоль ниш, разглядывая этикетки. – Сент-эмильон тридцать восьмого, – прочитал он, остановившись. – Наверняка хорошее. – Джордж достал две бутылки и протянул Ларри.

– Вы должны к нам присоединиться, Джордж, – сказал Ларри.

– Нет-нет. Это им двоим. Подарок. – Джордж вынул еще две бутылки. – Держите. Передайте Китти мои поздравления.

Ларри вез бутылки в багажнике мотоцикла, завернув в свитер, чтобы они не звякали по дороге и случайно не разбились. Он протер бутылки и оставил вино на столе в кухне деревенского дома – стекло мерцало в закатных лучах сочным фиолетовым цветом.

Открылась входная дверь, на пороге появился Эд со словами:

– Никак не могу держаться отсюда подальше… – и замер, увидев вино. – Бордо гран крю! Ради бога, где ты его достал?

– Это вам, – ответил Ларри, – тебе и Китти от хозяина особняка. Он поздравляет вас. И я тоже.

– От молвы не уйдешь. А я как раз пришел, чтобы рассказать…

– Мы с Китти встретились в Уэйкхерсте, – перебил Ларри.

– Она по-прежнему рада?

– С ума по тебе сходит, Эдди, сам знаешь.

– А я схожу с ума по ней. – Эд рассматривал одну из бутылок. – С чего это хозяин особняка так расщедрился?

– Он неравнодушен к Китти. По крайней мере, был, скажем так.

Едва Эд вышел во двор по нужде, как явился Рекс – явно расстроенный.

– Я только что узнал, что пакгаузы в доках оборудуют под полевые госпитали.

– Скоро все кончится, – утешил его Ларри.

Рекс машинально расставил бутылки в ряд, очевидно не осознавая, зачем он это делает, и вдруг улыбнулся:

– Посмеяться хочешь? Один парень у нас в медслужбе при виде крови хлопается в обморок.

– Видимо, это не его.

– Со мной-то все в порядке, – продолжал Рекс. – Кровь меня не пугает. Страшно другое: вдруг я не буду знать, что делать? Вдруг совершу ошибку?

– Такое случается, – пожал плечами Ларри.

– Но тогда человек умрет. – Рекс снял очки и, моргая, уставился на Ларри.

– Рекс, – успокоил его Ларри, – гони такие мысли. С ума ведь сойдешь. Ты медик и выполняешь свой долг. Вот и все.

Возвратился Эд и поделился радостной новостью с Рек-сом. Тот, поглядывая на Ларри, поздравил жениха. Эд предложил открыть бутылку подаренного вина:

– Выпьем за Китти!

– Пас, – отказался Рекс, – я не любитель вина.

– Знаю, ты трезвенник, – буркнул Эд, – но это же бордо гран крю.

– Мне не нравится вкус вина, – объяснил Рекс.

– Ты выпьешь, Ларри?

– Конечно.

Вино оказалось замечательное.

– Ты сам не знаешь, от чего отказываешься, Рекс! Видишь, я улыбаюсь, а это говорит само за себя. – Эд подлил себе и Ларри. – Две улыбки лучше, чем одна.

Эд решил остаться на ужин, и они с Ларри допили бутылку.

Рекс извинился: он вынужден уйти, надо лечь пораньше.

Друзья остались вдвоем. Эд, устремив на Ларри холодный взгляд голубых глаз, произнес:

– Возникает вопрос: не открыть ли нам бутылку номер два?

– Она может оказаться хуже, чем номер один, – заметил Ларри.

– Это правда.

– И тогда мы чертовски расстроимся, – продолжил Ларри.

– Может быть, – подтвердил Эд.

– Но мы же справимся с разочарованием?

– Как всегда. – Эд кивнул. – Шоу должно продолжаться.

– Рискнем!

Эд открыл вторую бутылку и наполнил бокал Ларри.

– Пока мне нравится, – сказал Ларри, попробовав.

– Пока да, – согласился Эд.

– Мы живем надеждой, – заметил Ларри.

– Еще одна причина, по которой я сегодня пришел, – попросить тебя быть шафером у нас на свадьбе.

– Почту за честь.

– Китти хочет венчаться в церкви. Без всякого шика, конечно. Но ей хочется, чтобы мы принесли все обеты, как полагается.

– Значит, надо пойти ей навстречу.

– Легко тебе говорить. Я-то от всего этого далек.

– И что? Притворись, да и все. Неужели не сможешь?

Эд откинулся на спинку старого глубокого кресла и уставился в потолок.

– Да могу, конечно, но я женюсь на девушке, которую люблю, и хочу, чтобы все было по-настоящему. Хочу верить в то, что говорю, не желаю лгать.

– Ты и не лжешь. Просто произносишь слова, которые для тебя мало что значат.

– А ты бы на собственной свадьбе так поступил?

Ларри промолчал.

– Китти верит в Бога. Я спросил почему. Она ответила, что не знает.

– Не принято спрашивать, кто и по какой причине верит в Бога, – заметил Ларри. – Вера иррациональна. Веруешь, и все тут.

– Почему же со мной не так?

– Понятия не имею. Должно быть, ты когда-то тоже верил. – Могу привести тысячу доводов, опровергающих существование Бога, и не знаю ни одного, подтверждающего его существование. Но почти все в мире верят, что Бог есть.

– Ну и кто же тогда шагает не в ногу?

Эд стремительно вскочил и, подлив вина в бокалы, принялся расхаживать по комнате.

– Я хочу верить, что ошибаюсь, Ларри. Поверь мне! Хочу быть на стороне Китти, на твоей стороне. Но я не знаю, как к вам попасть. Мне достаточно выглянуть в окно, чтобы увидеть, в каком абсолютном дерьме мы живем.

– Ну уж абсолютном. А как же красота?

– Сплошные страдания, сплошная жестокость. С человечества за многое спросится. Хотя бы за эту проклятую войну!

– Да, – согласился Ларри. – В нашем мире есть негодяи. Но есть и хорошие люди. На каждого Гитлера найдется Франциск Ассизский.

– Только твой хороший человек давно умер, а негодяй живет и здравствует.

– Тогда Ганди.

– Ну, не знаю… Не доверяю я вегетарианцам.

– Он живет по собственным законам. Простота. Ненасилие. Самопожертвование.

– Так почему Господь не сделал нас всех такими, как Ганди?

– Да ладно тебе! – фыркнул Ларри. – Ты не хуже меня знаешь, что Бог создал нас свободными. Сотвори он людей покорными своей воле, получились бы рабы или машины.

– Но я не могу понять, почему он не сделал по крайней мере так, чтобы в нас было больше хорошего, а не плохого.

– Он и сделал. По-моему, хорошего в нас все-таки больше. Несомненно. Уверен, в человеке заложено стремление любить, а не причинять страдания.

– Правда уверен? – Эд остановился и угрюмо, с сомнением посмотрел на Ларри. – Правда?

– Правда.

– Меня в любой момент могут отправить в богом забытый угол Франции убивать людей, которые спят и видят, как убить меня. О какой любви ты говоришь?

– Я тоже еду.

– Что?

– Я временно переведен в Гамильтонский пехотный полк. По собственному желанию.

Эд схватил Ларри за плечи и повернул к себе:

– Что случилось?

– Я солдат. Солдаты сражаются.

Голубые глаза Эда недоверчиво вглядывались в лицо Ларри.

– Солдаты еще и убивают. Ты собираешься убивать?

– Если придется.

– За короля и страну?

– Ну да.

Эд, хохотнув, отпустил друга:

– Значит, и ты тоже. На что тогда надеяться человечеству? – Если мне нельзя убивать, то и тебе нельзя.

– Конечно, нельзя! Никому нельзя!

Вопрос Эда поверг Ларри в смятение. Убить человека? Это невозможно даже представить! Ларри не для этого рвется в бой. А чтобы попасть под огонь. Ради самоуважения. Или гордости. Или Китти.

– В любом случае война – случай особый. В обычной жизни мы же не пытаемся друг друга убить.

– Ладно! – ответил Эд. – Забудь о войне, об убийстве. Возьмем обычную, привычную штуку – несчастье. Ты не станешь отрицать, что большую часть жизни человек несчастен. Какой в этом смысл?

«Китти любит тебя, – думал Ларри. – Уж ты-то можешь быть счастливым. Чего тебе еще не хватает?» И одновременно сознавал всю неуместность подобной дискуссии о счастье.

– Видишь ли, если сводить жизнь только к этому миру, то смысла и правда нет. Попробуй взглянуть на него в свете вечности.

– Ах, в свете вечности!

– Ты считаешь, насколько я понимаю, что жизнь обрывается после смерти.

– Конечно. Лампочка выключается, и все.

– А по-моему, мы находимся на пути к божественной жизни.

– Божественной! – засмеялся Эд. – Богами, что ли, станем?

– Проще я объяснить не могу.

– И усядемся все вместе на небесном престоле.

– Объясняю как могу. Ты хотя бы попытайся отнестись к моим словам серьезно.

– Да. Да, конечно. Ты прав, мой дорогой товарищ по оружию! Как насчет третьей бутылки?

– Это вино для вас с Китти.

– Мне оно сейчас нужнее. – Эд начал открывать третью бутылку. – Давай поступим так, – объявил он, выковыривая пробку. – Чтобы окончательно не опьянеть, выйдем подышать ночной прохладой, прихватив эту великолепную бутылку, ты расскажешь, почему вы с Китти правы, а я выслушаю со всей серьезностью.

Они брели по двору фермы, направляясь к сенокосному лугу, и передавали друг другу бутылку, отпивая прямо из горлышка. Над ними было чистое ночное небо, низко над холмами висел тонкий лунный серп.

– Видишь ли, Эд, – говорил Ларри, – как там оно на самом деле, никто знать не может. У нас есть только убеждения, а их формируют наши чувства. Я, например, не могу представить, что смерть – это конец. Должно быть что-то еще. И так совпало, что Иисус сказал: есть что-то еще. Он сказал, что принес нам жизнь вечную. Что он Сын Божий. Не знаю, как это понимать, но таковы его слова. И еще – что нет ничего важнее любви и что царствие его не от мира сего. Все это кажется мне вполне возможным. Подумай, что станет с миром, если я буду знать все? Мир станет крошечным. Бытие куда громаднее, чем я. И оттого, что я не в силах понять всего, подобная возможность представляется мне не менее, а более вероятной. Мир не ограничивается моими знаниями. И твоими тоже. Это тебе и следует признать. Главное – принять, что нельзя познать всего. Оставь в своей философии место для чудесного. Оставь место надежде.

К концу этой речи Ларри по-настоящему разгорячился, – может быть, еще и от вина, окружающей темноты и величия усыпанного звездами неба.

– Знаешь, – рассмеялся Эд, – лучше бы я был тобой, чем собой. Столько любви. Столько надежды. Замечательно!

Он передал Ларри бутылку и, раскинув руки, пошел по траве, выделывая танцевальные па. Ларри поднес бутылку к губам, запрокинув голову, допил вино и отшвырнул ее прочь. Она упала в ручей.

Эд, покачиваясь, подошел к Ларри и взял его за руку:

– Ну что, шаферочек! Уж если мы собрались умирать, давай умрем вместе!

Они танцевали, громко смеясь, пока не потеряли равновесия и не повалились на землю. И так и лежали, не разнимая рук, тяжело дыша и улыбаясь звездам.

В субботу пятнадцатого августа Эд и Китти обвенчались в часовне Иденфилд-Плейс. Свадьба была скромной – и невеста, и жених в военной форме. Родители невесты, преподобный Майкл Тил и его супруга Молли, прибыли из Малмсбери. Родители Эда, Гарри и Джиллиан Эйвнелл, – из Хаттона в Дербишире. Шафером был Ларри Корнфорд. За столом на свадебном завтраке, устроенном Джорджем Холландом и бригадиром Уиллсом, молодых поздравили Луиза Кавендиш и командир Эда, полковник Джо Пиктон-Филлипс.

Гости старательно улыбались, изображая радость по поводу знаменательного события, особенно родители Китти. Впрочем, удавалось это с трудом. Семьи встретились впервые. Гарри Эйвнелл – высокий привлекательный мужчина, директор пивоваренной компании, но на пивовара больше походил розовощекий отец Китти. Джиллиан шутливо выговаривала сыну за то, что он венчается не в католической церкви.

– Да какая разница, мамочка? Ты ведь знаешь, что мне все равно, – ответил Эд.

– Так я тебе и поверила!

Китти понравилось это «мамочка», но ее немного смущало то, как он держится со своими родителями: ни объятий, ни поцелуев. Гарри во время брачной церемонии сохранял странную отрешенность, будто он лишь временно замещает отца жениха, покуда тот не явится.

Мать Китти болтала без умолку:

– Жаль, Гарольд не приехал, но, даже если бы ему дали увольнительную, толку бы не было. Понимаете, он в Северной Африке, с одиннадцатым гусарским полком, их еще прозвали «сборщики вишен». Они еще участвовали в атаке Легкой бригады. Теперь-то у них бронемашины. Помню, как моей матери сообщили о гибели Тимми: он находился за линией фронта, в Пашендале, но один снаряд залетел туда – и все. Конечно, такое случается со многими, и все же… А теперь Гарольд там, в пустыне, хотя должен быть здесь с нами, и меня не оставляет мысль: что-то тут не так…

– Ну хватит, Молли, – попытался остановить ее муж. – Не порть Китти праздник.

Молодых отпустили на неделю в увольнение, и они уехали в Брайтон.

«Старый корабль», одна из немногих прибрежных гостиниц, не занятых военными, представляла собой ветхое строение со скрипучими ступеньками и отставшими от стен обоями. Единственным портье был больной старик. Девушка, назвавшаяся Милли, предложила отнести их сумки в номер, но Эд успокоил ее, что справится сам.

В номере имелась двуспальная кровать и окно с видом на набережную. За окном раскинулся пляж, усеянный бетонными противотанковыми блоками и мотками колючей проволоки.

– Пляж, скорее всего, заминирован, – заметил Эд. – Так что купаться не пойдем.

Море переливалось золотом в свете летнего вечера, но на Дворцовом причале – ни души. В середине его зиял пролом, сделанный на случай, если враг решит воспользоваться им в качестве пристани. Впрочем, людей вообще нигде не было видно: в городе действовал комендантский час.

– Может, стоило поехать в деревню, в нормальную гостиницу? – спросил Эд.

– Какая разница, – ответила Китти.

Эд мрачно оглядел убогую комнатушку. Китти показалось, будто он растерян.

– Что такое, Эд?

– Я хотел, чтобы тебе все казалось идеальным, – вздохнул он.

– А тебе?

– О, пока ты рядом, мне все равно.

– Что ж, я рядом. Что дальше?

Эд нежно обнял ее, Китти прижалась к нему всем телом.

– Я так люблю тебя, Китти!

– И я тебя!

– Я люблю тебя так сильно, что не могу думать, двигаться, даже дышать.

– Это уж слишком, – улыбнулась Китти. – Лучше люби меня меньше, но дыши как положено.

Он приник к ее губам.

А потом они лежали рядышком на гостиничной кровати: от каждого движения ее пружины издавали пронзительный скрежет. Какое-то время молодожены старались не двигаться, что удавалось с трудом. Стоило пошевелиться, как концерт возобновлялся с новой силой. Наконец они устроились на самом краю, где пружины оказались потише, зато появился риск свалиться на пол.

Эд замер, крепко сжимая Китти в объятиях:

– У нас есть выбор. Либо не двигаемся, либо скрипим.

– Давай поскрипим.

Воскресным утром, прогуливаясь вдоль берега, они дошли до зенитной пушки «Бофорс», стоящей у «Гранд-отеля». Компания канадских солдат играла в футбол, соорудив ворота из рюкзаков. Солнечные блики плясали на поверхности моря, и на пятнах мазута, покрывающих гальку за колючей проволокой, и на тусклом металле пушки. Перед ними тянулся Западный причал – тоже изувеченный. Там, за морем – Франция.

Легонько прижимаясь к Эду, Китти крепко держала его за руку. И любила так, что делалось больно.

«Я замужем, – думала Китти. – Теперь он принадлежит мне. И душой, и телом».

Она любила его тело. Любила чувствовать, как он прижимается к ней там, внизу. Хотелось рассказать об этом, но неловко, нет нужных слов. Китти лишь крепче сжала ладонь Эда. Около зенитной пушки они остановились и замерли в поцелуе. Солдаты, прекратив пинать мяч, аплодировали молодоженам.

Вечером того воскресенья все увольнительные были отменены и военнослужащих отозвали из отпусков. Во вторник 18 августа контр-адмирал Маунтбеттен отдал приказ начать операцию «Юбилей», крупнейшую со времени катастрофы в Дюнкерке высадку десанта на северное побережье континентальной Европы.