Глава пятая
В 1965 году Генри Хиллу было двадцать два, он оставался холостяком и наслаждался жизнью. Его дни были длинными, и он с удовольствием заполнял их множеством дел. Жульничество и махинации занимали каждую свободную минуту. Вокруг них крутились все разговоры, и они же придавали жизни остроту. В мире Генри «жить» означало разводить лохов и поднимать бабло. И он по-прежнему не волновался о накоплениях. Фактически, насколько ему было известно, никто из парней его возраста сбережений не делал. Финансы Генри могли катастрофически уйти в минус и тут же снова пополниться на протяжении всего какой-то пары часов. После удачной аферы у него вдруг появлялось столько толстых пачек новёхоньких банкнот, что их приходилось совать за пояс, потому что в карманах не хватало места. А ещё несколько дней спустя ему опять не хватало наличности. Скорость, с которой он и его друзья могли растратить любой капитал, была просто поразительной. Он буквально швырялся деньгами. Отправляясь в поход по барам и ночным клубам Лонг-Бич, Файф-Таунс или Рокавей, он ошеломлял официантов чаевыми.
Генри тратил деньги, пока его карманы не пустели, а потом занимал у приятелей до очередной удачной аферы. Он был уверен, что новый мошеннический «гонорар» так или иначе подоспеет не позже чем через неделю. В работе у него всегда было одновременно не меньше дюжины разных жульнических схем. При этом у Генри практически не было расходов, кроме собственных прихотей. Он не содержал иждивенцев. Он не платил налогов. У него даже настоящего номера социального страхования не было. Он не приобретал страховок. Не платил коммунальных платежей. Не имел банковских счетов, кредитных карт, кредитных рейтингов и чековых книжек, за исключением фальшивок, купленных у Тони Пекаря. Свой гардероб он хранил в доме родителей, хотя редко там ночевал. Генри предпочитал проводить ночи в одном из домов Варио, на диванах в притонах его банды или в бесплатных номерах мотелей в Рокавей или у аэропорта, которыми управляли его друзья. Он никогда не просыпался в пижаме. Хорошо, если ботинки успевал скинуть, прежде чем отрубиться. Как и у большинства других умников, его жизнь была настолько беспорядочной, что он никогда заранее не знал, где его застигнет ночь. Он мог провести свои обычные восемнадцать часов бодрствования в пиццерии или таксопарке около Питкин-авеню, а то вдруг оказаться вместе с Поли в Коннектикуте по делам подпольной лотереи, или отправиться с Джимми в Северную Каролину за сигаретами, или махнуть с другими ребятами в Лас-Вегас, чтобы просадить неожиданный куш, подвернувшийся в течение долгого и совершенно непредсказуемого дня.
Некоторые девушки стоят денег, а некоторые нет. Соседские девчонки, разносчицы из баров, учительницы, официантки, разведёнки, офисные работницы, маникюрши, стюардессы, сиделки и домохозяйки днём всегда в изобилии крутились вокруг него на ипподроме, ночью — в клубах, а похмельным утром — в мотелях. Некоторые из них любили потанцевать. Другие — выпить. Генри вовсю наслаждался холостяцкой жизнью, подбирая то, что подворачивалось под руку. Его свобода была совершенно лишена всяческих оков.
Генри. Я был в таксопарке, когда вдруг примчался взмыленный Поли-джуниор. Он несколько недель уговаривал знакомую девушку Диану сходить с ним на свидание, и она наконец согласилась, но с условием, что свидание будет двойным: она приведет подругу, а он — приятеля. Джуниор был в отчаянии. Ему срочно нужен был кто-то для поддержки. У меня готовилась сделка по сигаретам, на заднем сиденье машины лежала стопка краденых свитеров, на одиннадцать вечера была запланирована встреча с Тадди, который хотел обсудить какое-то дело, а тут ещё и Джуниору дуэнья понадобилась. Он сказал, что уже забронировал для нас столик у Фрэнки Макаронника в «Вилла Карпа». В те времена наша команда постоянно там зависала. Когда я, желая оказать Джуниору услугу, добрался-таки ближе к вечеру до «Виллы», я так спешил на встречу с Тадди, что мог думать лишь о том, как бы поскорее смыться.
Карен. Он мне сразу не понравился. Я считала, что он совершенно несносен. Диане приглянулся Пол, но мы с ней были еврейками, и она никогда прежде не встречалась с итальянцем. Поэтому она хотела проявить осторожность. Пол казался очень милым, но она настояла, чтобы первое свидание было двойным. Что Пол женат, она не знала. Она уговорила меня пойти. Но мой визави, которым стал Генри, оказался ужасным. Было очевидно, что находиться здесь он не хочет. Он постоянно ёрзал. Всех торопил. Потребовал счёт ещё до того, как подали десерт. Когда пришло время ехать по домам, он затолкал меня в машину, а когда мы приехали, буквально из неё выволок. Это было дико. Но Диана и Пол заставили нас пообещать, что мы снова встретимся вечером в следующую пятницу. Разумеется, когда она настала, Генри меня продинамил. Я ужинала с Полом и Дианой. Вместо двойного свидания получилось трио. Тогда я заставила Пола взять нас с Дианой в машину и отправиться на поиски Генри.
Генри. Я шёл по улице неподалёку от пиццерии, как вдруг рядом остановилась машина Пола и из неё вылетела Карен. Меня как громом поразило. У неё буквально дым из ушей валил. Она бросилась ко мне и завопила, что никому не дозволено её динамить. «Никто не смеет со мной так поступать!» — кричала она на всю улицу. Я хочу сказать, вышло очень громко. Я выставил ладони, чтобы её успокоить. Сказал ей, что не приехал, поскольку был уверен — она сама меня продинамит. Что готов загладить вину. Сказал, что подумал, будто Пол и Диана хотят встретиться без нас. В общем, к тому моменту, когда она закончила орать, мы уже назначили новое свидание. На этот раз я пришёл.
Карен. Он повёл меня в китайский ресторан в «Грин Акрс Молл» на Лонг-Айленде. Был очень мил. Он оказался потрясающим парнем. Выглядел старше своих лет и, кажется, знал гораздо больше, чем мальчики, с которыми я прежде встречалась. Когда я спросила, чем он занимается, он сказал, что работает каменщиком, и даже показал мне профсоюзную карточку. Ещё упомянул, что раньше был менеджером в «Азорах», я знала, что это шикарный ресторан в Лидо Бич. Мы очень приятно неторопливо поужинали. Потом сели в его новенький автомобиль и прокатились по ночным клубам Лонг-Айленда, послушали музыку. Потанцевали. Казалось, он знает здесь всех и вся. Когда я заходила с Генри в разные заведения, к нам тут же подходили люди, чтобы поздороваться. Он меня всем представил. Все спешили ему угодить. А он чувствовал себя там словно рыба в воде. Это было так непохоже на мои свидания с другими парнями… Они вели себя, словно дети. Приглашали меня в кино или боулинг, ну, в общем, куда обычно ходят, когда тебе восемнадцать, а твоему парню — двадцать два.
Генри. С Карен было весело проводить время. Она была очень живой. Любила ходить в разные заведения и великолепно выглядела. Все говорили, что у неё фиолетовые глаза, как у Элизабет Тейлор. Мы начали вместе посещать клубы. Например, «52/52» на Лонг Бич, рядом с «Руморс Диско» Филли Бэзила. Музыкальные бары. Заведения, в которых я бывал с Поли. Где я знал владельцев, барменов и менеджеров, а они знали меня. Когда я впервые приехал забирать её из дома родителей на вечеринку в клуб «Палм Шор», то как следует принарядился. Хотел произвести хорошее впечатление. Я чувствовал себя отлично, но когда она открыла мне дверь, то вместо ожидаемой радости вдруг вскрикнула. Её глаза выпучились, как в ужастике про чудовищ. Я огляделся. Я не понимал, что происходит. Тут она указала на мою шею. «Переверни его, сейчас же переверни!..» — прошептала она испуганно. Глянув вниз, я увидел, что она показывает на мой медальон на золотой цепочке, который подарила мне мать, где изображён маленький золотой крест.
Карен. Он собирался познакомиться с моими родителями. Они знали, что я с ним встречаюсь, и были недовольны, что он не еврей. Я им соврала, что он еврей наполовину. Что его мать еврейка. Их это всё равно не слишком радовало, но что они могли поделать? И вот их первая встреча. Раздался звонок в дверь. Я была взволнована. Моя бабушка тоже была дома. Глубоко верующая ортодоксальная иудейка — когда она умерла, её с Торой хоронили. Я заранее нервничала. И вот я открываю дверь и вижу, что он вырядился в чёрные шёлковые брюки, расстёгнутую до пупа белую рубаху и синий пиджак с искрой. Но прежде всего мне бросился в глаза огромный золотой крест. Я имею в виду медальон, висевший у него на шее. На цепочке, спускавшейся с шеи на грудь. Я быстро прикрыла за собой дверь, чтобы семья не увидела, и велела ему перевернуть медальон. Он так и сделал, но, когда мы вошли в дом, я всё равно обливалась холодным потом от страха. Родные и так были не рады, что он всего лишь наполовину еврей, а тут ещё это. Его семья, кстати, тоже была не в восторге от меня. Одна из его сестёр, Элизабет, та, что собиралась стать монашкой, просто терпеть меня не могла. Помню, я как-то зашла к Генри домой, и дверь открыла она. У неё вся голова была в бигудях. Она смутилась, потому что не ожидала моего визита. Никогда прежде не видела, чтобы человек так злился.
Генри. Однажды Карен отвезла меня в загородный клуб её родителей. Там было гольф-поле на девять лунок, теннисные корты и бассейн, а также куча богатеев, бродивших вокруг, прыгавших в воду с трамплинов, стучавших по теннисным мячикам и сажёнками рассекавших в бассейне с резиновыми шапочками на головах и очками для плавания на физиономиях. В жизни не видал, чтобы богачи так напрягались забесплатно. Оглядевшись вокруг, я вдруг осознал, что ничего из этого не умею. Ничего. Не умею нырять. Не умею плавать. Не умею играть в теннис. Не умею играть в гольф. Ни хрена не умею.
Карен. Я начала ходить с Генри в такие места, где никогда прежде не бывала. Мне было восемнадцать. Я была ослеплена их великолепием. Мы ходили в зал «Эмпайр Рум» послушать Ширли Бэсси. Ходили в клуб «Копакабана». Другие знакомые мне мальчики бывали там в лучшем случае лишь раз, и то на выпускном. Генри посещал «Копакабану» постоянно. Мало того, его там знали. И он знал всех. Мы всегда сидели у самой сцены, а однажды знаменитый певец Сэмми Дэвис Джуниор послал нам шампанское. По вечерам там бывали аншлаги, народ стоял в очереди, чтобы попасть внутрь. Тогда швейцар проводил Генри и всю нашу компанию через кухню, заполненную китайскими поварами, прямо в зал, где мы немедленно получали лучшие места. Потрясающе. Но меня всё это ничуть не удивляло — ну, что у двадцатидвухлетнего парня есть такие связи. Я мало что понимала тогда. Просто думала, что он знаком с нужными людьми.
Генри. Мы развлекались каждый вечер. Днём Карен работала помощником дантиста, а ночи мы проводили вместе. Стали очень близки, я хочу сказать. С ней мне было хорошо. Думаю, мне импонировала мысль, что она не похожа на девчонок из нашего бедного района. Нравилась её привычка к шикарной жизни. Нравилось, что она такая стильная штучка. Мы начали ходить на свадьбы. Младшие отпрыски семейства Варио как раз стали один за другим жениться в то время, и это сблизило нас с Карен ещё больше. Согласно моему воспитанию, отвести девушку на свадьбу друзей считалось серьёзным шагом в отношениях. Вскоре мы начали убегать на уикенды вдвоём. Карен говорила родителям, что поедет на Файр-Айленд с подругами, и предки подвозили её к станции Вэлли Стрим. Там я её и подбирал.
Карен. Как только мы начали встречаться с Генри, ко мне зачастил наш сосед Стив. Мы были знакомы много лет, и я никогда не воспринимала его всерьёз. Однажды, ближе к вечеру, когда я шла с работы, он подловил меня у дома и попросил с чем-то помочь. Уж и не помню, что это было и куда он предложил пойти. Вроде какое-то обычное хозяйственное дело. Ничего особенного. Это же сосед. Я сказала маме, куда мы собрались. Честно говоря, я согласилась в основном из-за его машины. У него был шикарный «Корвет». Стив был, как и всегда, очень мил, пока мы не доехали до ипподрома «Белмонт», километрах в пяти от моего дома. Тут он припарковал машину и полез обниматься. Я была поражена. И разозлилась. Велела ему прекратить. Он отказался. Начал говорить, что я очень повзрослела. И прочую обычную чушь. Я влепила ему пощёчину. Он удивился. Я ударила снова. Он озверел. Завел машину и рванул к Хемпстедской магистрали. Потом дал по тормозам так, что я чуть не вылетела через лобовое стекло. Наклонился, открыл пассажирскую дверь, выпихнул меня из авто и уехал. Обдав напоследок грязью и гравием из-под колёс. Это было ужасно. Всё случилось, наверное, часов в семь вечера. Я была в шоке. Парень поступил отвратительно, но виноватой почему-то чувствовала себя я. Боялась позвонить домой. Знала, что мать взбесится. Начнёт допрос с пристрастием прямо по телефону ещё до того, как я успею выбрать гравий из волос. Я была не готова выслушивать претензии. Так что вместо мамы я позвонила Генри. Рассказала ему, что случилось и где я. Он приехал через несколько минут и отвёз меня домой.
Генри. Я чуть с ума не сошёл от злости. Хотел прикончить того парня. Пока я вёз Карен и слушал её историю, закипал всё сильнее и сильнее. Когда мы прибыли к дому Карен, она сразу убежала внутрь. Я огляделся и увидел «Корвет», припаркованный на другой стороне улицы. У дома, полного жалких богатеньких ублюдков. Там жили три брата. У всех троих были «Корветы». А у меня был краденый ствол двадцать второго калибра. И коробка патронов к нему в отделении для перчаток. Не сводя глаз с «Корвета», я зарядил пушку. Очень хотелось пристрелить ублюдка, а о последствиях подумать потом. Я перешёл через улицу и позвонил в дверь. Нет ответа. Я позвонил снова. Ничего. Я сунул пистолет в карман. Обошёл дом сзади. Стив и его братья сидели во дворе. Стив пошёл ко мне. Думал, наверное, что я хочу поговорить. Выяснить отношения один на один и прочую чушь. Как только он приблизился, я схватил его за волосы правой рукой и нагнул. Левой вынул из кармана пушку и принялся бить его по морде. Он заорал: «У него пистолет! У него пистолет!» Я чувствовал, как поддаётся под ударами его лицо. Я сунул ствол ему в рот и провернул там пару раз. Его братья так испугались, что не двинулись с места. Уроды. Если бы они хоть дёрнулись, я бы тут же пристрелил их, клянусь. Из дома кто-то крикнул, что звонит копам. Пока те не прибыли, я врезал Стиву ещё пару раз. Сам не пойму, как я его не убил, — думаю, это из-за криков про пистолет. Огрел ещё пару раз по башке и оставил рыдать на подъездной дорожке к дому. От страха он обмочился.
Я вернулся к дому Карен. Она вышла и стояла у чёрного хода. Я сунул ей в руки пистолет и велел спрятать. Она положила его в ящик для молочных бутылок. Потом я отогнал свою машину на другой конец квартала и бросил под неё коробку с патронами. Когда я пешком вернулся к дому Карен, там уже стояли четырнадцать машин полиции округа Нассау. Копы искали пистолет. Я сказал, что у меня пушки нет. Что тот парень, должно быть, сбрендил. Копы обыскали меня и мою машину от и до. Пушки не нашли. Тогда они велели мне сесть в мой автомобиль и проконвоировали до границы округа на Бруклин-лейн. Отъезжая от тротуара, я опасался, что они заметят патроны. Не заметили.
Карен. Он подошёл к чёрному ходу в наш дом. Я видела, что он торопится. Сказал мне: «Спрячь это». Он что-то прикрывал ладонью правой руки. Я взяла этот предмет и взглянула на него. Это оказался пистолет. Маленький, но тяжёлый, серого цвета. Я глазам своим не поверила. Пистолет был холодным на ощупь. Даже просто держать его было очень возбуждающе. Творилось такое безумие, что я даже начала испытывать от этого восторг. Я решила не прятать пистолет в доме, от матери там ничего не скроешь. Она бы сразу его нашла. Поэтому я сунула пистолет в ящик для молочных бутылок, стоявший около двери. Генри куда-то пропал, но через несколько минут пришёл обратно. Полиция его поджидала. Они уже поговорили со Стивом и другими соседями. В нашем квартале никогда не случалось ничего подобного. Я была страшно взволнована. Мне нравилось, что Генри совершил всё это ради меня. Это повышало мою самооценку. Когда копы начали спрашивать Генри, есть ли у него пистолет, он отвечал совершенно спокойно. Сказал, что тот парень, должно быть, просто с ума сошёл. Копы уже знали, что сделал со мной сосед, а Генри так упорно отрицал наличие пистолета, что они снова допросили Стива, и тот начал мямлить, мол, может, это был какой-то «металлический предмет». В конце концов копы решили, что просто спровадят Генри из нашего района, чтобы гарантировать отсутствие дальнейших проблем.
Генри. К тому времени мне порядком надоело делать всё украдкой. Мы с Карен встречались ежедневно уже три месяца, а я не мог прийти к ней в дом, если там была её бабушка, да и её мать не уставала твердить, что мы не пара. Мои родители вели себя точно так же. Казалось, все сговорились против нас. После заварухи с её соседом я решил, что нам пора бежать и тайком пожениться. Тогда родным придётся смириться с этим фактом. После пары фальстартов мы наконец решили, что отправимся в Мэриленд и поженимся там. Просто возьмём и поступим по-своему. Нам был нужен свидетель, и я попросил Ленни. Уже добравшись до Мэриленда, мы, стоя на светофоре, разговорились с молодыми людьми из соседнего автомобиля. Они сказали, что здесь по закону всё равно надо ждать бракосочетания три дня после подачи заявления, а вот в Северной Каролине можно пожениться без проволочек. Так что мы поехали в город Уолден в Северной Каролине. Прошли положенный медосмотр, сдали анализы крови и прямиком направились к мировому судье. Ленни устал и вырубился на заднем сиденье нашего авто, так что свидетелем стала жена мирового судьи.
Карен. Потом мы с Генри вернулись и всё рассказали моим родителям. Поначалу это известие их шокировало, но где-то через полчаса они начали свыкаться с реальностью. Дело было сделано, оставалось смириться. Они были не из тех, кто готов выгнать дочь из дома за подобный проступок. Вдобавок я понятия не имела, что значит быть женой. Не умела готовить, даже яйцо сама сварить не могла. В сущности, мы оба были ещё детьми. Родители предложили пожить у них. Отремонтировали для нас второй этаж, и мы поселились в их доме. Генри в голову не приходило, что можно подыскать место, где мы могли бы жить отдельно. Ему понравилось у нас. Он полюбил моих родных. Полюбил мамину стряпню. Перешучивался с мамой. Очень тепло к ней относился. Я видела, что ему по душе снова стать частью семьи. Постепенно и мать с отцом к нему привязались. У них было три дочери, и вот наконец они обзавелись сыном, хотя и несколько необычным путём. Генри очень искренне обсудил с ними религиозную проблему и пообещал, что перейдёт в их веру. Даже начал брать уроки иудаизма. Каждый день он уходил «на работу». Мы все думали, что он каменщик. Профсоюзная карточка и всё такое. Как мы могли догадаться? Мне даже в голову не приходило, что для каменщика у него подозрительно нежные руки. К августу Генри завершил своё религиозное образование, и мы сыграли очень милую еврейскую свадьбу. Даже бабушка была почти счастлива.
