Глава одиннадцатая
В 1969 году Генри было двадцать шесть, они с Карен жили в Айленд-парк, всего в паре кварталов от Поли. Каждый из супругов владел новеньким «Бьюиком Ривьера», шкафы в доме ломились от модных вещей. У Генри было пятнадцать тысячедолларовых костюмов Бриони, больше трёх десятков шитых на заказ шёлковых рубашек и две дюжины пар туфель из кожи аллигатора, подобранных в тон костюмам и кашемировым спортивным пиджакам. Чтобы развесить все вещи, супруги порой воевали за вешалки. Ящики их секретеров трещали от набитых туда браслетов, тонких золотых и платиновых часов, сапфировых колец, антикварных брошек, золотых запонок и спутанных клубков золотых и серебряных цепочек.
У Карен были служанка и четыре норковые шубы. Она даже в магазин ходила в норке, а когда ей требовались деньги, просто раздвигала указательный и большой пальцы, показывая толщину пачки: от сантиметра до трёх. Комнаты детей были завалены игрушками из магазина «ФАО Шварц», а обшитый сосновой доской подвал набит подарками — колясками размером с яхту, кашемировыми кашне, подушками с вышивкой, импортной детской одеждой, наборами серебряных ложечек и целым зверинцем гигантских мягких игрушек.
Генри обзавёлся всем: деньгами, авто, украшениями, шмотками и — немного погодя — любовницей. Для большинства умников иметь постоянную подружку считалось нормой. Почти все друзья Генри так и поступали. Разумеется, и речи не шло о том, чтобы бросить жену и оставить семью, однако красоткой можно было щеголять перед друзьями, снимать ей квартиры, снабжать машинами, краденой одеждой и ворованными ювелирными изделиями. Любовница считалась признаком успеха, вроде породистой лошади или моторной яхты, и даже лучше: самое дорогое приобретение из возможных.
Генри. С Линдой мы встретились случайно. Всё закрутилось в конце 1969 года. Я готовился отсидеть два месяца в «Райкерс-Айленд» за контрабанду сигарет. Она и её подружка Вералин обедали в «Майклс Стейк Паб» в Роквилл-центре, а я там же тусовался с Питером Варио, сыном Поли. Неожиданно Питер завёл разговор с Вералин, а мне пришлось волей-неволей начать общаться с Линдой. Они с Вералин работали в Квинсе и снимали на двоих квартиру на Фултон-стрит в Хемпстеде. После ужина мы все отправились в «Вэл Энтони», небольшой клуб на северном берегу Лонг-Айленда, где ещё выпили и потанцевали. Линде было тогда двадцать лет, и она только что приехала в Нью-Йорк из Калифорнии. Загорелая блондинка. Красавица. Нас притянуло друг к другу мгновенно. Это была такая волшебная ночь, когда всё складывалось как надо. Питер с Вералин скоро ушли, а мы с Линдой продолжали танцевать и разговаривать. Я подвёз её к дому, но заметил поблизости машину Питера. Мы ещё покатались, а когда вернулись, автомобиль Питера был всё ещё там. Тогда мы с Линдой решили направиться в гостиницу «Холидей Инн». Когда мы вернулись на следующее утро, машина Питера всё ещё была на стоянке у их квартиры.
Пару дней спустя Поли пожелал узнать, что за девушек мы встретили. Сказал, что Питер словно околдован. Целыми днями не может говорить ни о чём ином. Вералин то, да Вералин сё — Поли уже подустал. Он хотел повидать эту волшебницу Вералин. Я понял, что его что-то беспокоит, но Поли не сознавался, что именно, пока мы в следующую субботу не подъехали к дому девушек.
«Они копы, — сказал Поли. — Обе они из полиции, сучки». Я был в шоке. Я сказал: «Поли, ты сбрендил?» Но он продолжал твердить своё: «Вот увидишь. Они из ФБР. Увидишь». Я знал, что на Поли сильно давит большое жюри графства Нассау. Он только что отбыл месяц тюрьмы за неуважение к суду. У него допытывались, кто руководит подпольной лотереей вместе со Стивом Де Паскуале, кто встречается в ресторане Фрэнки Макаронника и кому на самом деле принадлежит его моторная лодка. Поли начало казаться, будто копы повсюду. Он установил видеокамеру у своей квартиры в Бруклине. Часами сидел в нижнем белье на кровати и таращился в монитор, пытаясь заметить агентов правительства. «Вон там, — говорил он. — Вон тот парень прячется за деревом. Видишь?» По-моему, он вёл себя как записной псих.
Когда мы подъехали к дому, где снимали квартиру Линда и Вералин, Поли отказался подниматься — якобы весь дом прослушивается ФБР. Он потребовал, чтобы Вералин вышла к нам. Я наплёл в домофон какую-то историю, что, мол, просто проезжал мимо и захотел повидаться. Линда ответила, что Вералин поехала по магазинам, но она сама сейчас спустится. И спустилась, с широкой улыбкой. Поцеловала меня. Пригласила нас к себе, но я соврал, будто мы торопимся. Поли продолжал ворчать. Он глядел на окна. Высматривал копов. Линда была великолепна. Вела себя умно. Очаровательно. Не жаловалась, что я не позвонил ей после свидания. Не возмущалась, что мы припёрлись без предупреждения. Она была изумительна. Я видел, что с ней полный порядок.
Но Поли не успокоился, он продолжал шептать: «Она из ФБР. Она из ФБР». Бормотал мне прямо в ухо, чтобы Линда не услышала. Мне так надоел этот бред, что я решил сыграть в открытую. Мы стояли около «Кадиллака Флитвуд» Поли, когда я прямо спросил Линду, не из полиции ли они с Вералин. Поли посмотрел на меня как на психа, но Линда лишь рассмеялась. Сказала, что работает в магазине свадебного платья «Брайдл Лэнд» на бульваре Квинс. Это было идеально. Она словно ткнула булавкой в воздушный шар подозрений Поли, потому что он отлично знал этот магазин. «Брайдл Лэнд» формально принадлежал «недоумнику» по имени Пол Стюарт, а фактически — Винни Алои, сыну Бустера Алои. А Бустер был бригадиром семьи Коломбо.
Пока мы так беседовали, даже Поли убедился, что Линда понятия не имеет, кто мы такие. И, что было важнее, её это вовсе не интересовало. Теперь Поли захотел домой. Ему стало скучно. Прежде чем мы отбыли, я сказал Линде, что я аудитор. Она верила в это несколько недель. Верила, что я аудитор, а Поли просто толстый чокнутый старый хрен.
После этого случая мы начали встречаться с Линдой практически ежедневно. Она была идеальной любовницей. Когда бы я ни явился, она была счастлива. Никаких попыток привязать меня. Никакого нытья. Никаких проблем. Я жил своей безумной жизнью, а она спокойно подстраивалась. Карен уже привыкла, что я часто не ночую дома, и мы с Линдой отлично проводили это время. Ходили развлекаться по три-четыре вечера в неделю. Правда, гулянки начали плохо сказываться на её работе. Она не появлялась в магазине раньше одиннадцати утра, потому что по ночам отрывалась вовсю, и это начало бесить её босса Пола Стюарта. Однажды он на неё наорал, и я пришёл в магазин, чтобы призвать его к порядку. Просто слегка припугнуть. Не собирался его бить или ещё что. Но когда я в следующий раз позвонил туда, Стюарт вместо того, чтобы позвать Линду, просто бросил трубку. Вот так. Тут я уже взбесился. Прихватил отвисавшего у меня в баре Джимми и сказал ему: «Поехали!» На этот раз я хотел припугнуть гада чуть более, чем слегка. Врезать ему по башке. Увидев нас, Стюарт кинулся наутёк, но мы поймали его на задах магазина и немного попинали. «Трубку швырять вздумал, козёл?» Я схватил телефонный провод и начал затягивать у него на шее. Он умолял отпустить и орал, покупатели тоже подняли крик.
Дело закончилось разборкой. Нам забили стрелку Винни Алои и его папаша Бустер. От моего имени выступал Поли, а Джимми пришёл в качестве свидетеля. Бустер сразу начал ко мне подлизываться. Мы с Джимми ему очень полюбились с тех пор, как откинули шестьдесят штук за дело «Эйр Франс». Просил не убивать поганца Стюарта. Сказал, что это партнёр его сына. Винни Алои сверлил меня яростным взглядом, но поделать ничего не мог. Старик сказал, что Винни получает с магазина дань и к тому же регистрирует здесь свои машины.
Я изобразил из себя большую шишку и притворился, будто всерьёз обдумываю просьбу, хотя ничего такого делать и не собирался. Плевать на Стюарта, он был не из нашего круга. Но я подыграл старику и наконец сделал вид, будто только ради Бустера согласен не убивать эту крысу. Тогда с кухни вызвали Стюарта. Ему велели сидеть там, ожидая результатов сходки. Он дрожал от страха и тут же перед всеми принёс мне извинения. Он умолял о прощении и плакал. Клялся, что не знал, с кем я работаю, и обещал сделать всё, чтобы загладить оскорбление.
Теперь Линде стало и вовсе не нужно появляться на работе. Мы начали встречаться ещё чаще. Вскоре я зажил двойной жизнью. Снял Линде квартиру неподалёку от «Сьюта». Появлялся дома три-четыре раза в неделю и, конечно, водил Карен по клубам в субботу. Остальное время она сидела с детьми, а я занимался делами и развлекался с Линдой. Все её знали. Линда стала частью моей жизни.
Линда. Я познакомилась с Генри, когда Питер Варио начал встречаться с моей соседкой Вералин. Нас сразу потянуло друг к другу. Мы оба любили шутить и развлекаться. Он был таким милым парнем. И добрым. Я не раз видела, как он оказывал услуги разным людям и никогда с них за это ничего не требовал, порой они даже и не знали, кто им помог.
Думаю, я была для него чем-то вроде отдушины, и это было совсем неплохо. Он жил под колоссальным давлением. Они с Карен вечно цапались. И двух слов не могли сказать друг другу, чтобы не началась очередная война. Каждый раз после ссоры с ней он приходил ко мне. Однажды она выкинула в окно ключи от всех машин, и ему пришлось ехать шесть километров до моей квартиры на велосипеде. Карен была очень сильной и требовательной личностью. Всё время на него давила. Например, заставила его принять иудаизм перед свадьбой. В возрасте двадцати или двадцати одного года ему пришлось сделать обрезание. Это было ужасно. Он целый месяц после этого ходил с подгузником в штанах.
Он очень сильно отличался от своих приятелей. Благотворно на них влиял. Побуждал к нормальным человеческим поступкам. Например, когда я заселялась в квартиру около «Сьюта», магазин не успел доставить вовремя мебель, тогда Генри взял Джимми, Томми и грузовик, и они в субботу съездили за мебелью сами.
Они напоминали мне больших шумных детей. Всегда смеялись. Всегда искали развлечений. Особенно Джимми. Я знала его под прозвищем Бёрки. Ни разу не слышала, чтобы кто-то звал его Джимми Джентльмен. Он был самым ребячливым из всех. Обожал играть с водой. В «Робертсе» или в «Сьюте» он любил подвешивать над дверями большие вёдра и, когда кто-то входил, опрокидывал их, обливая гостя. «Робертс» был потрясающим местом. Что-то вроде студенческого клуба, но с венецианской мозаикой тераццо в подвале и большой площадкой для барбекю на заднем дворе. Стены украшали ангелочки и канделябры. У Томми там была квартира на втором этаже. Пол любил готовить, и они пробовали то один рецепт, то другой, постоянно жалуясь, что в блюде слишком много соли или недостаточно чеснока.
Мы с Генри встречались долго, и я чувствовала, что стала частью его жизни, близко познакомившись с его друзьями и их семьями. Я знала, что у него есть дети. Понимала, что ему трудно будет их покинуть. Но мне так нравилось быть с ним, что дело того стоило. Проходили неделя за неделей и месяц за месяцем, а я всё надеялась, что однажды он придёт ко мне и останется навсегда.
Хуже всего мне приходилось по праздникам. Рождество. Новый год. Это было ужасно. Я оставалась одна. Сидела и ждала, когда он сумеет вырваться из дома для очередной короткой встречи. Он всегда опаздывал, а порой и вовсе не приходил. Иногда тайком звонил, но от этого становилось только хуже. Несколько раз он отсылал меня перед праздниками прочь. Заказывал билеты в Вегас или на Карибы и обещал, что приедет к Рождеству или после того, как проведёт время с детьми. Я улетала вместе с другими девушками. Сестрой Томми, например, которая тоже встречалась с женатым мужчиной. Когда Генри так и не появлялся, я из вредности задерживалась там ещё на неделю, нарочно загоняя на космическую высоту счета за отель.
Но всё остальное время я проводила с ним и его друзьями, и мы стали очень близки. В конце концов такая жизнь начала казаться мне почти нормальной.
Карен. Я начала подозревать, что Генри меня обманывает, незадолго до того, как его отправили в «Райкерс-Айленд» за контрабанду сигарет. Я была беременна Рут и просто что-то почувствовала. Полагаю, разных тревожных звоночков был миллион, но, учитывая обстоятельства, кто стал бы их слушать? Доказательства должны были оказаться прямо перед моим носом, чтобы я решилась признать очевидное. Тем летом мне позвонила подруга и сообщила, что видела нас с Генри в подъезде соседнего дома, когда проезжала вместе с мужем мимо «Сьюта». Она хотела остановиться и поздороваться, но её муж возразил, что у нас, кажется, ссора, поэтому они проехали мимо. Подруге я ничего не сказала, но точно знала, что не ссорилась с мужем ни в каком подъезде. Значит, он был с другой женщиной.
Иногда я звонила Генри в «Сьют» и просила позвать его к телефону, не уточняя, кто я. Пару раз мне отвечали: «Сейчас, Лин» или «Подожди, Лин». Лин? Какая такая Лин?
Когда я пыталась заговорить об этом, всегда начиналась ссора. Он злился и начинал орать, что я ведьма, а иногда вообще уходил из дома на день или два. Это страшно угнетало. Я могла кричать и обвинять его сколько угодно: он просто делал вид, что не слышит меня, и начинал расхаживать по дому, собирая вещи. Он утверждал, что я всё выдумываю, а ему и без моих скандалов хватает головной боли. Но никогда ничего не отрицал напрямую, просто бесился.
Вот почему я заставила его переехать из Айленд-парк в Квинс. После того как офис окружного прокурора устроил облаву в пиццерии и арестовал Рэймонда Монтемурро, я заметила двух мужчин, сидевших в машине у нашего дома и украдкой фотографировавших меня и детей. Это оказалось удачным предлогом. В ту же ночь я рассказала Генри о слежке. Объяснила, что в Нассау стало для нас слишком «горячо». Он согласился. Через несколько недель мы перебрались в Рего-парк, в квартиру с тремя спальнями и террасой, всего в пяти километрах от «Сьюта».
«Сьют» служил Генри офисом, и я начала появляться там на час или два каждые пару дней. Сказала, что хочу приглядывать за счетами, но на самом деле внимательно смотрела по сторонам. Там постоянно болталась куча народу. Одна девушка, Линда, работавшая в соседнем магазине свадебных платьев, приходила на обед и часто задерживалась. Она была такой жалкой кошёлкой, что я никак не могла сложить два и два. Не обращала на неё внимания. Мы впервые пообщались в Хэллоуин, на вечеринке в квартире одного из наших общих друзей. Я была с Генри, а она делала вид, будто пришла с братом хозяина квартиры. Всё время плакала. Я зашла за ней в ванную и сказала, что если парень так сильно её огорчает, то его следует бросить. Она разрыдалась ещё сильнее. Я была настолько глупа, что протянула ей салфетки.
Но она продолжала ошиваться в «Сьюте». Не раз, отправляясь развлекаться с Генри, я видела, как она сидит в баре и льёт слёзы в стакан. Я думала, она просто пьяная. Мне и в голову не приходило, что она рыдает из-за Генри, который уходит со мной.
Наконец, однажды наш китайский шеф-повар просветил меня. Я в очередной раз позвонила в «Сьют», и кто-то опять назвал меня «Лин». Я примчалась туда и устроила скандал. Впала в истерику. Я была с Джуди и огромным, словно дом, животом с Рут. Я вышла из себя. Бросилась на кухню и вцепилась в несчастного шефа. Он едва говорил по-английски. Но я желала узнать, кто такая Лин. «Нет Лин! Нет Лин! — повторял он. — Линда — это Лин! Линда Лин!»
Я сорвалась с катушек. Узнала на кухне её адрес, потому что они часто доставляли ей еду. Она никогда сама не готовила и не убиралась. Я схватила дочку и направилась к дому Линды. Она открыла дверь подъезда, потому что по домофону не поняла, кто я, но, когда мы поднялись к дверям её квартиры и я закричала, что хочу поговорить, она притворилась, будто её нет дома. Не открывала дверь. Я позвонила в дверь. Она всё равно не открывала. Я трезвонила два часа кряду, но она продолжала прятаться.
Линда. Эта чокнутая дамочка орала под дверью. Начала истерить. Вообразила, будто Генри у меня в квартире. Кричала, что слышит, как он убегает по пожарной лестнице. Отчаянно пыталась удержать его и сама же сводила его с ума.
Она и раньше подозревала нас. Вот почему она начала постоянно торчать в «Сьюте», но нам с Генри некоторое время удавалось скрываться от неё. Однажды, незадолго до её набега на мой дом, Генри взял меня с собой в Нассау на Багамах. Хотел увезти Поли из страны на уикенд, немного развеяться, прежде чем старичок в очередной раз сядет в тюрьму.
Генри сделал для Поли и его жены фальшивые паспорта, мы уехали и отлично провели там время. Поли так нервничал, оказавшись за пределами своего привычного мирка, что не отлипал от нас ни на секунду. У него была куча денег, но сам он при этом никуда не ходил и ничего не делал. Он жил только рядом с Генри.
Мы отправились в казино на Парадайз-Айленд, где Генри и Поли открыли нам кредит. Мы встретили в «Ла Конче» Билли Дэниелса и стали его гостями. Потом всю ночь искали для него шлюху.
На обратном пути таможенники решили обыскать мой багаж. Поли и Генри впали в истерику, только что по полу не катались.
Думаю, Карен прослышала о наших приключениях, потому и начала следить за нами, а затем решила сделать свой ход. Ведь она теряла Генри. Он взял в поездку с Поли меня, а не её. Она была в отчаянии, но ничего не могла с этим поделать, трезвонь она в мою дверь хоть до посинения.
Генри. В тот день я пришёл домой поздно. Всё было как всегда. Дочь спала. Я был слегка поддатый и уставший. Карен занималась какими-то домашними делами. Пошёл в спальню и рухнул на кровать. Я, наверное, уже почти уснул, когда почувствовал тяжесть на руках и плечах. Полусонный и пьяный, я слегка приоткрыл глаза и увидел, что это Карен уселась на меня верхом, придавив коленями. Она держала тридцать восьмой, нацеленный мне точно между глаз. Я всегда хранил в гардеробе заряженный револьвер и знал, что он отлично работает. Мне были видны пули в барабане. Карен трясло, она тяжело дышала. Потом она взвела курок. Я не мог пошевелиться. Зато мгновенно протрезвел. Она кричала что-то про Линду, Лин, ресторан и шефа, я чувствовал, что у неё начинается истерика.
Я начал говорить. В надежде, что она ещё как-то себя контролирует. Когда я пришёл домой, она ведь ни слова не сказала. Держала всё это внутри. Я подумал, может, она просто блефует. Так что я начал говорить и в конце концов медленно и осторожно отвёл её руку и забрал револьвер. И тогда уже дал себе волю. Я так взбесился, что отхлестал её ремнём. Господи боже, только этого дерьма мне не хватало! Я и так постоянно беспокоился, как бы меня не пристрелили другие умники, а теперь волноваться ещё и насчёт жены? Я сказал ей, что вернусь, когда она успокоится. Собрал вещички и отбыл к Линде на пару недель. Тогда мне впервые пришлось так надолго уехать, но в последующие несколько лет это повторялось неоднократно, пару раз и она от меня съезжала.
Карен. В ту ночь я просто с ума сходила. Чувствовала, что меня используют. Вначале я думала: ага, сейчас припугну его! Но как только взяла револьвер, моя ладонь вспотела. Я ощутила пугающую силу. Оружие было тяжёлым. Никогда прежде не держала такой тяжёлый револьвер, однако стоило поднять его, как появилось чувство, что я смогу им воспользоваться. Смогу убить. Я навела револьвер Генри между глаз. И тихо позвала его по имени. Как будто просто хотела пробудить от сна. Он медленно открыл глаза. Тогда я взвела курок. Я хотела, чтобы Генри знал, до какого отчаяния он довёл меня. Но выстрелить не смогла. Не могла заставить себя причинить Генри вред. Ведь мне не хватало решимости даже уйти от него.
Правда заключается в том, что, как бы мерзко я себя ни чувствовала, я была всё ещё очень, очень сильно к нему привязана. Он был неотразим. Обладал прекрасными качествами, которые хотелось сберечь. Он мог быть милым, чутким, искренним, мягким. Без острых углов. Совсем не похожим на своих друзей. Он был молод и очень привлекателен. Мои сёстры твердили, что я им одержима: стоило нам разлучиться на несколько дней, как я не могла говорить ни о чём другом. Кроме того, воссоединившись со мной после разлуки, он начинал клясться, что отныне это навсегда. Никакой больше Линды! Я хотела верить. Думаю, он и сам верил в это.
Полагаю, если свести в таблицу все за и против нашего брака, многие люди решили бы, что лишь сумасшедшая продолжит жить с ним, но у каждого из нас имелись свои потребности, и простой математикой этого было не решить. Мы всегда были поглощены друг другом, даже потом, после появления детей и многих лет брака. Мы заводили друг друга. Иногда в разгар ссоры мы вдруг начинали смеяться, и драка прекращалась.
Я часто слышала, как мои подруги обсуждают своих мужей, и, несмотря на все наши размолвки с Генри, понимала, что заключила более удачную сделку, чем все они. Когда я смотрела на него, я знала, что он мой, потому что видела, как он ревнует. Однажды он пригрозил спалить дотла заведение одного парня, который пытался со мной заигрывать. Мне нравилось наблюдать, как он ревнует.
Но всё равно известие об измене оказалось очень тяжёлым. Он был моим мужем. Мне необходимо заботиться о Джуди и о малышке. И что мне следовало делать? Прогнать его? Бросить человека, которого я любила и который так хорошо обеспечивал семью? Он не походил на своих приятелей, которые заставляли жён буквально вымаливать у них каждые пять баксов. У меня всегда были деньги. Он ничего для меня не жалел. Я получала всё что хотела, и он был счастлив. И теперь я должна была выпнуть его? Из-за какой-то измены? Отдать другой? Никогда! Если я и хотела кого пнуть, так это бабу, которая пыталась нас разлучить. Почему она должна победить?
Кроме того, начав расспрашивать подруг, я вскоре выяснила, что Генри всегда напивался, когда был с ней. Вёл себя грубо, заставлял её, как дуру, ждать в машине всю ночь, пока он резался с дружками в карты. Мне начало казаться, что я получаю от Генри всё лучшее, а худшее достаётся ей.
Генри. Я проводил время в основном с Карен и детьми, но, когда Карен начинала орать и доводить меня, я уходил к Линде. Жил у неё несколько дней и возвращался к семье. Это безумие продолжилось, даже когда я сел в тюрьму. Помню, однажды Карен ворвалась в зал свиданий «Райкерс-Айленд», рыча, словно горилла. Она бесновалась. Оказывается, один из этих крысячих вертухаев показал ей имя Линды в списке моих разрешённых посетителей. Карен заставила меня вычеркнуть Линду, угрожая в противном случае не подтвердить наши крепкие семейные связи и здоровую домашнюю атмосферу на очередном заседании комиссии по досрочному освобождению. Это могло обойтись мне в пару месяцев свободы, так что Линду из списка пришлось убрать.
Карен. Пока он сидел в «Райкерс», я старалась ходить на свидания как можно чаще, хотя эта тюрьма оказалась настоящей дырой. Охрана обращалась с нами очень плохо. Посетители приезжали на парковку неподалёку от острова, пересаживались в тюремный автобус и ехали через охраняемый мост, а потом расходились по вагончикам, откуда охранники забирали нас на свидания с заключёнными в разных корпусах тюрьмы. Я была на последних месяцах беременности и с таким огромным животом, что едва могла забраться в автобус, но с другими женщинами охранники вели себя гнусно — постоянно хамили им и даже лапали. Это было отвратительно, но что бедные женщины могли поделать? Они боялись кричать на охрану, чтобы не лишиться свиданий, и боялись рассказывать своим мужьям и приятелям, потому что от этого стало бы только хуже. Свидания представляли собой всего лишь двадцатиминутный разговор по телефону через грязное стекло, которое никому и в голову не приходило помыть. Кроме того, нельзя было приходить, когда захочешь. Я приезжала по субботам, потом надо было ждать следующего воскресенья, а потом снова субботы.
Я постоянно встречалась с адвокатом, пытаясь вытащить Генри как можно скорее. Например, существовало правило, что за хорошее поведение заключённому уменьшают срок на десять дней каждый месяц. Это могло бы сократить его двухмесячную отсидку на треть. Я направилась прямо к окошку «Взыскания и поощрения», и они объявили мне, что правило изменилось — теперь это лишь пять дней в месяц. Я разозлилась. Пошла к нашему адвокату, и он выправил мне бумаги, подтверждающие, что Генри был осуждён, когда ещё действовали прежние правила. Я написала письмо комиссару. Написала в надзорную комиссию. Написала всем и каждому. Адвоката тоже заставила писать жалобы. Я боролась и победила. Они решили наконец, что Генри можно сократить срок на двадцать дней.
Но даже с учётом этого, его срок заканчивался только 28 декабря. Я поклялась себе, что верну его домой к Рождеству. Просто поставила себе эту дату как цель. Это помогало сосредоточиться и не опускать руки. Снова пошла к тому окошку в «Райкерс». Заявила, что 28 декабря — воскресенье, а они обычно выпускают заключённых перед уикендом, значит, его можно освободить в пятницу, 26-го. Они согласились, но это всё равно было на день позже Рождества. Помню, клерк сказал: «Я не могу взять ещё день из ниоткуда». Тогда я спросила: «Хорошо, а как насчёт тех двух дней, что он провёл под арестом?» Я уже знала, что арест можно засчитать в общий срок. Генри не был под арестом два дня, но охранники этого не знали и переглянулись задумчиво. Я проделала большую работу. И как раз в тот момент, когда один из них ушёл, чтобы уточнить насчёт моей просьбы, я увидела в оставленном на столе журнале визитов имя Линды. Это меня так разозлило, что, когда охранник возвратился с положительным ответом, я его уже не слушала. Я тут с ног сбилась, пытаясь вернуть Генри домой до Рождества, а он в тот же день устраивает свидание с любовницей! Мне хотелось его убить. Но я была настолько вне себя, что на свидании меня хватило только на крик. Я даже не сказала ему, что его освободят пораньше. Пусть помучается.
Генри. Она заставила меня убрать Линду из списка разрешённых посетителей, но всё равно злилась. В первый мой день на свободе она подловила меня в «Сьюте». Мы сцепились. Она сорвала с пальца мой подарок — кольцо с чёрным опалом в семь карат — и швырнула его в меня с такой силой, что камень треснул. Потом на глазах у всех влепила мне пощёчину. Я схватил её за горло и вытолкал из ресторана. На улице она продолжала кричать. На ней была подаренная мной накидка из белой норки. Она содрала её и запихнула в канаву. Тогда я отлупил её ремнём. Она притихла и выглядела оскорблённой. Тут мне стало уже хреново. Я устыдился, заставил уборщика выудить накидку из канавы, отвёз её домой, и мы помирились. После очередной пары ночей у Линды Карен позвонила Поли и Джимми. Они пришли ко мне и сказали, что пора вернуться домой.
Моя жизнь превратилась в постоянную битву, но я не мог заставить себя расстаться ни с одной из них. Не мог бросить Линду и не мог бросить Карен. Я чувствовал, что мне нужны обе.
