Утром следующего дня я снова помчался в Шатуниху. Звонил Бэрримор, сообщая о проблеме с водоснабжением. Я был почти уверен, что нам банально перекрыли воду — сейчас, когда «по многочисленным просьбам» и чьим-то деньгам водопроводу решили придать статус зимнего, воду то и дело отключали, меняя трубы и занимаясь переключениями. Ко всему прочему, сломался дешевый китайский кран на рукомойнике, и мне пришлось срочно учинять мелкий ремонт. А Старлингу еще приспичило подвести воду к комнате второго этажа.

— Я видел возле дома насосную станцию, — сказал он. — Водяной столб дойдет до the loft?

Если перевести слова брата Дэвида на местное наречие, то «насосной станцией» он величал обычный погружной насос в баке с водой, который мы иногда использовали в случае довольно частых отключений водопроводной воды. А словом «лофт» он именовал верхнюю комнату, резонно полагая, что это не полноценный «floor» — этаж, но и не «attic» — чердак то бишь.

Решив проблемы арендаторов (по крайней мере частично), я покинул дачу и подошел к кабине «хайса». Тут зазвенел мой телефон и кто-то принялся стучать в стекло дома изнутри. Стучала Кэсси. Звонил Ричард. Что-то забыли сказать на прощание?

— Слушаю, — проговорил я в трубку.

— Андрей, — сказал Бэрримор, — на сиденье я забыл молитвенник и распятие. Будь добр, принеси их мне.

— Нет проблем… — Я снял с сиденья душеспасительную книжку в рыжеватом переплете и простой металлический крест из вороненого металла довольно больших размеров. Вернулся в комнату, где о чем-то говорившие между собой американцы примолкли.

— Положи на стол… Спасибо, Андрей. Больше не задержим.

…С Таниной тетей по имени Вера Павловна нам удалось пообщаться после обеда — благо на квартирном переезде мне пришлось делать только один рейс, да и то в черте одного района, так что во второй половине дня я был свободен.

Вера Павловна приняла нас сдержанно, без неприязни, но и без явного восторга. В общем, столь нейтральное поведение можно было легко объяснить — когда к вам неожиданно обращаются дальние родственники, с которыми вы почти не общаетесь, то это значит, что им от вас что-то надо. И вряд ли дело окажется простым и легким. Когда речь зашла о том, что нам бы хотелось пообщаться с Геннадием, Вера Павловна грустно покачала головой:

— Гена очень редко звонит и почти не появляется. Еще перед Новым годом как уехал куда-то в степи с археологами, так и не приезжал с тех пор.

— Перед Новым годом? Так это же зима — уж вряд ли археологи что-то в морозы копают, — усомнился я.

— Я не знаю. Уехал — и все. Он почти ничего не объяснял. Гена — он же очень скрытный. Ничего от него не добьешься. Уж матери-то мог бы сказать. Как чего ни спрошу — все нормально, все в порядке, лишнего слова не вытянуть…

В голосе Веры Павловны звучала горькая застарелая обида.

— Как бы нам с ним поговорить? Может, номер телефона подскажете? Или адрес есть? — рискнула спросить Таня.

— Адреса не знаю. А телефон? Ну, он на городской звонил всегда. Я кое-как допросилась, чтобы он мне свой номер сказал. Потом я три раза по нему звонила, все время автоответчик сообщал, что номер не обслуживается.

Становилось ясно, что человек «шифруется». От кого? Да и по какой причине?

— Это он по работе поехал в «степи»? — спросил я, подчеркнув устно слова «по работе». — И куда именно?

— Вот с работой у него точно проблемы были. Он ведь мальчик у меня умный, в аспирантуре учился. Ну вот не дали ему ни диссертацией заняться, ни работать потом толком. Очень расстраивался… Куда именно уехал? Не знаю я… У него в Алтайском крае в основном интересы были.

— А тематика какая у него была, не знаете? — опять спросил я.

— Примерно знаю. Он все больше сибирскими ханствами занимался. Очень переживал, что вся литература по этой теме как под копирку написана. А стоило, говорит, сделать чуть шаг в сторону от общепринятой концепции, так сразу все в крик: не подрывай основы! Я ведь сама филолог по образованию, знаю, как это бывает, когда пытаешься усомниться в правоте какого-нибудь так называемого основоположника. Все ведь видят, что хоть и авторитет, а у него написан вздор, и в коридорах все с этим согласны, но только не дай бог возразить в монографии или — страшно подумать — в диссертации! Особенно молодой если. Зажмут напрочь, а будешь упираться — проблем не оберешься….

— У него с научным руководителем были проблемы?

— Кажется, именно с ним — нет. Наоборот, Гена говорил, что он вполне адекватен. Фамилия — Кунцев. Как зовут, не помню. Там другие им обоим палки в колеса ставили…

Таня вовремя вступила в разговор, посочувствовала, даже выдала подобную историю из их института, по-моему, вымышленную. Но реплика пришлась к месту, Вера Павловна стала приветливее, предложила нам чаю с вафлями. Мы из вежливости покапризничали, но потом предложение приняли.

— Как у вас дела на даче? — вдруг неожиданно спросила Вера Павловна.

Вопрос застал нас врасплох. Думаю, вряд ли тетя обрадовалась, если бы узнала, что мы, вместо того, чтобы копать грядки, сдали дачу в аренду, да еще сомнительным иностранцам.

— Сложно все время ей заниматься, — осторожно ответил я. — Работать много приходится.

— Понимаю… Толя тоже так говорил, — вздохнула тетушка. — А вот Гена одно время просто зачастил туда. Так не поверите — в первое же лето после покупки перекопал весь огород, хотя до этого только ругался, говоря, что выращивать в наше время овощи — это глупость. Причем копал очень глубоко, так совсем не нужно было делать… И под домом подпол вырыл — просто огромную комнату сделал. Я даже боялась туда заглядывать.

Мы с Таней переглянулись. Подполья в доме мы не видели. Небольшой погреб под летней кухней имелся, но не более того.

— Может, он что-то искал там? — уже не так осторожно произнес я.

— Что там было искать? — равнодушно сказала Вера Павловна.

— А у вас эта дача давно? Анатолий Сергеевич ее ведь купил у кого-то, если я не ошибаюсь, — решила уточнить Таня.

— Да, купил… Лет шесть назад. Что интересно, ее Гена сам присмотрел и даже настоял на том, чтобы купить именно этот дом. Там хозяева уезжали за границу на ПМЖ, если я не ошибаюсь, а Гена прямо в ультимативной форме Толе так и говорил: «если хотите покупать дачу, то надо покупать именно эту и никакую другую». Я, если честно, почти не помню ни прежних хозяев, ни даже вообще каких-то подробностей сделки. А Толя как-то не очень берег старые бумаги, документы. Однажды даже чуть было не выбросил сберкнижку в мусор. Но, это скорее из-за того, что не выносил, когда в доме барахло скапливалось. За чистотой всегда следил, это у него с флотских времен, наверное, еще осталось. Вот, помню, бывало, придет кто-нибудь к нам в гости…

Разговор стал понемногу уходить в сторону. Таня это тоже заметила.

— Вера Павловна, — мягко втиснулась она в тетушкину тираду, — подскажите все-таки, Гена только на Алтай ездил по своей основной работе или еще куда-то?

— Нет, еще и в Узбекистан. Но с работой у него уже тогда проблемы были, а он надеялся их решить. Помню, с кем-то он обсуждал эти проблемы и свои поездки… Я слышала, как тогда он из дома звонил кому-то, очень довольный был, говорил, что там-то он точно это найдет… Но после Узбекистана он сам не свой вернулся — видимо, неудачно съездил… Я потом спросила, что он хотел там найти, так ведь не сказал даже ничего толком.

И опять послышалась затаенная обида.

— Он и жене своей ничего не говорил, как я понимаю. Правда, в последнее время они не очень ладили. Но этого и следовало ожидать… Вы знаете, Танечка, она мне с самого начала не нравилась… — Характерно, что Вера Павловна подчеркнуто обратилась именно к Татьяне, будучи уверенной, что мне этой темы насчет жены все равно не понять. — Ведь ясно же было, что как только у Гены начались проблемы с научной работой, так она сразу вильнула, даже у нас не появлялась. Я Гену спрашивала, что и как, но он, как обычно, отмалчивался. А потом, как только он уехал, так она сразу начала звонить, в гости напрашиваться, подлизываться начала…

Таня, похоже, совсем была не в курсе дел своей тети и своего кузена — про его женитьбу она действительно ничего не знала. Но говорить об этом вслух явно не хотела.

— Но ведь кто-то же был в курсе его дел? — спросила Таня.

— Да не знаю я, — вздохнула тетя. — Он же ничего рассказывать не любил. Конечно, у него были друзья, я даже думаю, что он им больше рассказывал, чем нам…

Да, Вера Павловна сильно была расстроена поведением сына. Хотя, кто из нас не расстраивает родителей тем, что не желает им всего рассказывать? Но ведь страшно же даже подумать, что будет с ними, если мы начнем делиться своими проблемами! Помочь все равно не в состоянии будут, а советы будут давать такие, что пригодиться могли бы разве что лет тридцать назад. Только спать не смогут, и денег в аптеке оставят втрое больше…

— А с кем именно он общался? Что у него были за друзья?

— Я с ними не знакома, — неохотно сказала Вера Павловна. — Раньше, когда Гена учился, конечно, однокурсники заходили. На дачу, кстати, ездили… Ой, у меня же где-то фотографии есть.

Мы с Таней опять переглянулись. Фотографии — это уже лучше.

Вера Павловна принесла небольшой альбом с цветными снимками формата десять на пятнадцать, вероятно, еще пленочных времен.

— Вот Гена здесь как раз в аспирантуру поступил…

Несостоявшийся кандидат наук сфотографировался на фоне здание альма-матер в Академгородке. Он выглядел вполне по статусу: рыжеватая бородка на веселом мальчишеском лице, свитер с растянутым воротом. На Татьяну, даром что родственник, совсем не был похож. Разве что тоже блондин.

— Это мы на даче…

Снимку, если я верить надпечатанной дате, было около пяти лет. «Мама, отчим, я — счастливая семья». На фоне дома, в котором сейчас гнездились псевдо-евангелисты (а может, и не «псевдо», еще не решил), стояли три человека — сама Вера Павловна; ее сын опять же в свитере и в пятнистых брюках, с чуть более уже густой бородой; и улыбающийся благообразный флотоводец в характерном кителе без значков… Между домом и сараем была навалена огромная куча грунта.

— А это как раз отвал из того самого подпола, — сказала тетушка, когда мой палец уперся в эту кучу. Гена потом заделал дыру снаружи, и в подпол стало возможным попасть только из коридора. Там спуск под лестницей, которая наверх ведет.

Я знал точно, что никакого спуска там не было. По крайней мере, ничего подобного там не видел.

— … Вот это, кажется, те самые его друзья-археологи, — сказала Вера Павловна, перелистнув несколько страниц и указала на фото, которое просто было вложено между листами.

Кто-то запечатлел Геннадия на перроне вокзала. Возле вагона стоял он сам: все та же борода, торчащий ворот свитера из-под пуховика (дело зимой было) и камуфляжные штаны. Вот только если эти двое, сидящие на корточках, археологи — то я, извините, шериф Ноттингемский. То есть, может быть, они и археологи. Но только те, кого называют «черными копателями». Удивительно, что они согласились фотографироваться. Но, может быть, они просто не знали, что их фотографируют? По крайней мере, в объектив не смотрел ни один из троих… Вернее, из четверых. Рядом с Геннадием стоял еще один человек, неизвестный широкоплечий мужчина приличного роста. Снят он был со спины, со сложенными за спиной руками. Еще один археолог? Да еще с какой-то татуировкой на правом запястье… Тот зимний день, значит, не сильно холодный была, раз без перчаток.

— Это тоже их сотрудник? — Таня и сама заинтересовалась, ткнула пальцем в спину.

— Танечка, ну откуда ж мне знать, кто это?

— А фото кто сделал? И когда примерно?

— В прошлом году, в ноябре, скорее всего. Вот тогда он и уехал. А уж кто сделал — ну, когда «эта» приходила в феврале пообщаться, спрашивала, нет ли от Гены вестей… Показала она мне это фото прямо на фотоаппарате. Я пообещала ей сразу же сказать, как только Гена объявится, если она мне это фото распечатает. Сделала, занесла потом… Уж так и этак выспрашивала, не появлялся ли, не звонил ли?.. А Гена и фотографироваться не любил никогда особо. Хорошо, хоть есть теперь какое-то фото из недавнего времени…

— Кстати, а фото с его семьей вообще нет здесь, — сказал я.

— С какой семьей? — очень сухо спросила Вера Павловна. — С «этой», что ли? Какая там «семья»! Вот не захотел он на хорошей девушке жениться, Галочка, с которой они в аспирантуре учились, такая славная была, с ней и поговорить всегда так хорошо было, почему ж Гена выбрал «эту» — не знаю… Да и внуков не дождалась я от них… Мне даже и снимки-то с ней держать у себя не хочется совсем… А, ну вот она… Просто фото хорошее, тут Толя еще… Последняя фотография с ним…

На фото были запечатлены трое. Адмирал здесь выглядел значительно хуже, чем на снимке пятилетней давности. Отощавший, сутулый, он сидел на скамейке где-то в саду или сквере, держа в руке трость, и угрюмо глядел в объектив. Больничный парк? Возможно, да. Анатолий Сергеевич находился слева. В центре сидел Геннадий, а справа…

— Это же Эльвира, — потрясенно сказала Таня.

— Ну да. Эльвира, — подтвердила Вера Павловна. — Жена Гены.

— Чем дальше в лес, тем толще партизаны, — сказал я, когда мы возвращались домой.

— Это уж действительно. — Таня выглядела ошеломленной. — У меня тоже в голове все перепуталось.

— Она ведь всегда говорила про Павла как про своего мужа, и у нас в отделе ее знали как Столярову, его жену, — продолжила Таня. — Может, и другим она так же представлялась. А может быть, она даже и действительно замуж за него вышла.

— Но ты ведь ее настоящую фамилию не знаешь? — спросил я.

— Откуда? Она в другом отделе работает, на другом этаже даже, я что — пошла бы к ее начальству или к персональшикам, спрашивать, настоящая ли фамилия у сотрудницы?

— Но она все равно рисковала. Кто-то мог случайно проговориться. Шило в мешке не утаишь.

— Какое-то время да. Значит, ей было нужно только одно — найти Геннадия.

— Что-то я не помню, чтобы она его искала…

— Ну ты же с ней не общался так, как я. Я вот сейчас припоминаю, что она почти в каждой беседе так или иначе подводила разговор к тому, что слышала про какие-то успехи Геннадия. Как-то хитро, потихоньку, но пыталась узнать, известно ли мне про него хоть что-то… И тебе просила ничего не говорить, типа мы секретничаем… Я, конечно, сказала ей, что если его и видела, то лишь в дошкольные годы, что мы не общаемся, и что я вообще не знаю, где он обитает… После этого, кстати, я заметила, что интерес у Эльвиры ко мне стал немного пропадать… Вот ведь плутовка, а? Я-то думала…

Таня замолчала.

— Во-от, — сказал я, не отрывая взгляда от дороги. — Не слушаешь ты меня, а в какой раз уже тебя пытаются использовать всякие шарлатанки! И ты даже мне ничего не рассказала о том, что именно Эльвира у тебя выпытывала. Мне она сразу не понравилась, я тебе это сколько раз говорил, а ты только спорила!

Таня насупилась. Принять позу обиженной невинности ей было трудно, поскольку машина ощутимо подпрыгивала и раскачивалась — дороги-с…

— Ясно, что твой кузен, — сказал я, — интересовал еще и Павла. Как бы даже не больше, чем Эльвиру. Зачем и почему — это он уже вряд ли скажет. Наверное, он что-то где-то раскопал, и за ним начали охотиться. Нашел золотой шлем Мамая, или что-то в этом роде.

— Очень похоже, что так. И работал к тому же с «черными археологами», если я правильно понимаю. Но значит ли это, что он раскопал нечто только совсем недавно? А до этого ему не везло?

— Эльвира когда устроилась к вам на работу?

— Да уж месяца три-четыре, если не врет… Но я и раньше в коридорах ее встречала, еще до того, как она стала меня приглашать на собрания и беседы… А американцы твои когда в Сибирь приехали?

— Откуда я знаю… Но думаю, не слишком давно. Месяц… Два, может быть… Нет, не знаю. Не хочу гадать. Но я тоже начинаю думать, что они не просто так на нашу дачу нацелились. Что-то там есть.

— Или уже нет.

— Не исключено. Так что никаких случайностей. Все закономерно. Геннадий что-то нарыл и решил за лучшее исчезнуть. Павел и Эльвира скооперировались и взялись за тебя. А американцы поселились на даче…

— Неплохо бы там пошарить, — заметила Таня. — В подполе.

— Как ты это сейчас сделаешь? У нас же эти миссионеры постоянно торчат. Уж кто-то один из них постоянно на месте.

— И еще есть люди, которые убили Павла. И которые приставали к тебе. Помнишь?

— Да помню… Нет, с ними связываться немыслимо. А вот на даче можно будет покопаться, но надо заранее подумать, как выманить оттуда обоих миссионеров, пока третий куда-то уехал…

Таня согласилась, что надо хотя бы дождаться, когда они куда-нибудь отправятся. Ведь они же наверняка выбираются куда-нибудь хотя бы иногда?

— Выбираются, конечно. Вот, когда мы Артема слотошили… — Я прикусил язык, но было уже поздно.

— А? Что? Чем это ты там с ними занимаешься?

С большой неохотой я изложил историю про поимку и допрос Артема. Татьяна внимательно ее выслушала и назвала меня кретином. Я спорить не стал. Но и соглашаться — тоже. Хотя бы потому, что про историю с неосторожным убийством гоблина у меня хватило ума промолчать. Такие вещи, знаете, даже самым близким людям лучше не рассказывать. Поэтому я быстро свернул на другую тему:

— С американцами решим чуть позже. Знаешь, что надо сделать? Нам надо найти этого Кунцева. Начальника Геннадия.

— Научного руководителя?

— Ну конечно. По крайней мере, мы сможем узнать, над чем он работал на самом деле.

— Можно заняться им хоть сейчас. Поехали в институт!

…С доктором исторических наук Василием Кунцевым нам встретиться не удалось. Я узнал только, что профессор опять уехал куда-то в Узбекистан, при этом давно и надолго. Что касается Ратаева — «талантливый и подающий надежды, но занялся сомнительными делами, далекими от науки». Так сказала худощавая женщина неопределенного возраста, окруженная какими-то черепками, обломками и прочими артефактами сибирских ханств. По-моему, это была едва ли последняя оставшаяся на посту сотрудница института, который сдал все свои помещения под офисы оптовиков и хиропрактиков.

Зато Таня, отправившись потом к себе на работу, подняла справки в отделе персонала, и ей стало ясно, что Эльвира — никакая не Столярова, и даже не Ратаева, а вовсе Мельникова, разведенная. Но действительно уверявшая всех, что является женой Павла. Без уточнения, гражданской или нет.

— Вот тебе и евангелисты, — не удержался я от комментария, когда мы обсудили за ужином новые обстоятельства. — Поехали на дачу, что ли? Надо же все-таки в подполье залезть.

— Для начала надо, чтобы они выбрались оттуда хотя бы на час-другой. Если, как ты говоришь, их сейчас осталось двое, то это редкий шанс. Будь они втроем, всех троих зараз выманивать с дачи было бы бессмысленно.

— Я не представляю, как это сделать, — честно сказал я.

— Может, просто приехать и начать ждать, когда они выедут куда-нибудь? — спросила Таня.

— Это можно неделю ждать и не дождаться…

— Кстати, а на чем они выбираются с дачи? Ведь не на автобусе же…

— У них есть «форд фокус». Вроде бы они его взяли в долгосрочную аренду. В гараже на участке держат. А ездят по очереди.

— У кого взяли?

— Откуда я знаю?.. Может в конторе прокатной, а может — у частника какого-нибудь… Нет, это нам не поможет.

— А если позвонить и соврать, что их вызывают в прокуратуру?

— На какой телефон? На сотовый Бэрримора? А вдруг у него этот номер только для связи со мной предусмотрен? И вообще, если так сделать, то потом они поймут, что я затеял с ними игру, а играть с ними…

Я вспомнил выражение лица Кэсси, когда та угрожала Артему каблуком и кочергой. Действительно, играть в опасные игры с американцами мне совсем не хотелось. Не дай бог разозлить их по-настоящему.

— Нет, надо что-то придумать. Они выедут вдвоем и надолго, только если их выманить под каким-то очень важным предлогом… И потом — зачем ему держать несколько сим-карт, и среди них одну исключительно для переговоров с тобой?

А действительно, зачем?

— С какого только телефона его вызывать? И кто будет звонить? И что говорить?

— Ты что, не знаешь, как можно купить «симку» на черном рынке? А позвонить могу я. А что сказать…

Таня задумалась.

— «Ну что сказать, ну что сказать…» — пробормотал я.

— «… Устроены так люди. Желают знать, желают знать… Желают знать, что будет», — подхватила Таня. — Поехали, купим «симку». Я знаю, что сказать.

В Шатуниху мы въехали около восьми вечера. Я проехал мимо кирпичного забора, бормоча «пронеси, пронеси» — мне совсем не хотелось, чтобы американцы увидели мою «Тойоту». Я успел заметить, что окно второго этажа было освещено, но происходило ли что-нибудь за оранжево-желтыми занавесками — разглядеть было невозможно. Тем более на ходу.

Я остановился через три участка по дороге, ведущей к магазинчику Семужного, развернул машину, заглушил двигатель и погасил фары. Таня вынула свой телефон, аккуратными движениями сменила в нем сим-карту и набрала номер, который я сбросил ей со своей трубки.

— Надеюсь, ты хорошо знаешь, что делаешь, — тихо сказал я, пока в телефоне слышались гудки псевдо-зуммера; Таня включила громкий звук, чтобы мне тоже было слышно.

— Hallo? — донесся знакомый голос брата Ричарда.

— Хай, — произнесла Таня. — Ду ю спик рашн?

— Да, я говорю и слушаю по-русски, — подтвердил Бэрримор.

— Ваш адрес: поселок Шатуниха, второй проезд, дом номер один?

— Да… — без особой уверенности ответил американец. Впрочем, адрес был назван правильно.

— Почтовое отделение семьдесят четыре, ящик двадцать восемь?

— Я не совсем в этом уверен…

— Ваша фамилия Бэрримор?

— Да.

— Вы ожидаете почту из Нью-Йорка? Из научного общества… не могу понять, как его правильно прочесть…

Бэрримор издал горловой звук, прокашлялся и сипло подтвердил, что да, он давно ждет подобное письмо…

— Who's talking to me? — он даже сбился на родной язык. — What d'you know for this letter?

— Говорите по-русски, пожалуйста, — жалобно сказала Таня. — Вас беспокоят из бюро находок. Нам только что передали письмо в конверте с вашим адресом и вашей фамилией. Очевидно, его нужно вернуть вам.

Где-то на том конце линии послышалась невнятная женская речь. Наверное, сестра Кэсси рекомендовала срочно принять решение.

— Я немедленно готов приехать за этим письмом, — с уверенностью сказал брат Ричард. — Мне нужно иметь документ? По какому адресу мне нужно приехать?

— К сожалению, мы уже закрываемся, мистер Бэрримор. Будьте любезны, приезжайте завтра. Либо мы вышлем…

— Я очень прошу вас подождать! Это очень важно для нас! Мы немедленно будем выезжать!

— Только в порядке исключения. Возьмите любой документ, удостоверяющий вашу личность. — И Татьяна назвала адрес, естественно на другом конце города, куда даже без пробок добираться нужно по меньшей мере минут сорок.

Все-таки американцы оказались на редкость легковерны. Евангелисты они, сатанисты или масоны, но Таня «развела» их как детей. Не прошло и пяти минут, как свет на втором этаже «миссии» погас, а из ворот выехал белый «фокус», в котором — ошибиться было невозможно — сидели два человека.

Если честно, я не сильно надеялся, что из этой авантюры что-нибудь выйдет. На месте Кэсси я, наверное, отправил бы Ричарда одного. Или поехал бы сам, оставив Бэрримора караулить миссию. Или тоже бы предложил поехать вместе? Не знаю. Да и неважно. Важно, что они клюнули.

Подождав минут пять, мы подошли к даче. Машину я так и оставил стоять чуть поодаль, чтоб не давать никому пищу для возможных обсуждений в будущем.

Участок меня слегка удивил. В девятом часу вечера в мае в наших краях еще относительно светло, чтобы я мог понять, что тут продолжают занимаются то ли экстремальным огородничеством, то ли раскопками. Мини-трактора на прежнем месте не было видно, но следы его деятельности были заметны. Я начал припоминать, что видел следы земельных работ, еще в тот день, когда произошло то злополучное приключение, но тогда не придал значения увиденному. Выходит, Геннадий не был последним исследователем местных недр… Выходит, американцы не в курсе его изысканий? Но знают, что на этом участке что-то надо искать?

В дом попасть было немногим труднее, чем на участок. Мы поднялись на крыльцо, выполненное в виде небольшой террасы, и я нащупал на двери привычную кривую ручку. Дверь была свежевыкрашенна и заперта на замок. Ключ от которого лежал в моем кармане.

Мы вошли в дом, и оказались в каминой комнате первого этажа. На столе не было ни ноутбука, ни карт, ни книг… Ни выпивки. Я ощутил странный аромат — нечто среднее между дымом курительных палочек, канифоли и конопли. Таких запахов я сроду не разводил на даче (да и не только) — по крайней мере, одновременно. Порознь, признаюсь, бывало…

Таня тоже потянула носом. Как известно, у женщин обоняние развито гораздо лучше, чем у мужиков (особенно это хорошо заметно, когда вы возвращаетесь домой с вечеринки или корпоратива, где имели удовольствие употребить излишек горячительного или склеить девушку), поэтому она сразу определила источник запаха. Каминная полка была уставлена недавно погашенными свечками. Не дешевыми ароматическими из «Икеи», а какими-то особенными — таких я сроду не видел. Ярко-красные, крученые, в металлических подсвечниках желтого металла. Ритуальные, что ли? Да и выстроены как-то уж очень четко с геометрической точки зрения — правильным пятиугольником…

На камине лежал знакомый мне большой металлический крест, прикрытый прозрачным куском полиэтиленовой пленки. Тот самый, который Бэрримор просил меня принести из машины, назвав «распятием». Но это было не распятие, а просто крест — два перекрещенных бруска квадратного сечения. Я не удержался от того, чтобы опять не взвесить его в руке. Странно, конечно, что крест просто так валяется. Уж верующие евангелисты были просто обязаны повесить его на стену… Да и в спальне на втором этаже над кроватями не было ничего подобного. Может быть, Павел и Артем были правы? И никакие эти миссионеры не христиане, а просто прикидываются таковыми?

— Можно глянуть? — Таня требовательно протянула руку.

Я протянул ей крест. Таня тоже взвесила его в руке, оглядела со всех сторон…

— По-моему, он пустой внутри. На вид сталь, но это не она. Более легкая.

— Алюминий?

— Не похоже… Ой!

Таня на своей работе занимается, в числе прочего, физикой металлов, поэтому ей можно верить — я привык, что свойства некоторых «железок» она определяет буквально «на глаз» и куда точнее, чем я… Но вот к тому, что у нее вещи то и дело валятся из рук, я так и не смог привыкнуть. Хотя я ведь тоже не без мелких недостатков…

Я вытащил крест из камина. Пытаясь изловить его в падении, Таня умудрилась забросить крест на колосники, покрытые золой и пеплом. Пришлось его хорошенько протереть. Я дал Тане платок, и она, придерживая крест за края перекладины буквально кончиками пальцев, стерла следы преступления и аккуратно потом положила на камин, прикрыв сверху той же пленкой.

Диван во второй комнате уже был аккуратно застелен — видимо, на первом этаже устроила себе спальню мисс Роузволл: на покрывале валялись пилка для ногтей и смятые комом нейлоновые колготки. Странная рубашка-«власяница» была брошена на кресло рядом. Я кстати вспомнил, что Кэсси, в отличие от мужчин, крайне редко надевала эту грубоватую одежду, предпочитая простейший стиль — прямые брюки и блузку светлых тонов. И то верно — а на кой черт и для кого эти представления устраивать? Прихожан и потенциальных адептов я на даче так ни разу и не увидел с момента заселения арендаторов. Не рабочих же из Таджикистана они намерены обращать в свои идеалы?

— Наверх поднимемся? — шепнула Таня.

Я согласился. На втором этаже была устроена мужская спальня. Там стояли две не менее аккуратно застеленные кровати. Как и при прежних хозяевах, они располагались вдоль противоположных стен — обстановка сейчас в общем и целом не изменилась. На одном покрывале лежали часы, вроде бы принадлежащие Ричарду, на втором не было ничего. Поверхность столика тоже был пуста, если не считать электрического ночника в виде мухомора с облезлым металлическим абажуром. На стене висели старые механические часы с частично отвалившимися цифрами. Странно, что здесь, так же, как и внизу, никто не позаботился о настенном распятии или просто кресте.

«Нет, никакие они не евангелисты», — подумал я в очередной раз.

Мы спустились по деревянной лестнице и снова оказались на первом этаже. В коридоре было еще довольно светло, но я еще включил фонарь и внимательно изучил все основание этой лестницы. Взял монтировку и проверил доски. Вроде все надежно, кроме… Ага, кажется, тут что-то есть…

— Похоже, это действительно ход в подполье, — сказал я, аккуратно отдирая доски вагонки от основания лестницы, переходившего в пол коридора и стену. — Если не знать, ни за что не догадаешься.

— Ты потом сможешь приколотить все, как было раньше? — негромко спросила Таня.

— А то как же!

Из образовавшейся дыры тянуло холодом и запахом погреба. Лезть в эту могильную черноту было жутковато. Я долго светил фонарем вглубь, но толком ничего не увидел. Почти вертикально вниз уходила не очень надежная на вид деревянная лестница, вернее просто две длинные палки с перекладинами.

— Время у нас есть, — сказал я. — Мы все равно должны проверить, что там внутри. Это же наша дача, в конце-то концов.

Таня нервно хихикнула.

Я протиснулся в проем ногами вниз и осторожно спустился по шаткому и хлипкому сооружению. Возможно, когда-то эта лестница была немного надежнее, но четыре года в подполье не пошли на пользу древесине.

— Все, я на месте, — сказал я, почувствовав под ногами твердую поверхность.

— Лови меня! — крикнула Татьяна.

Я помог ей спуститься, придерживая сначала за лодыжки, потом — за коленки и, под конец — за талию. Через несколько секунд мы оба стояли рядом внизу этого подземелья. Я поднял фонарь на высоту плеча и осветил место, в котором мы оказались.

— Ух ты! — только и сказала Таня.

Несостоявшийся кандидат наук постарался серьезно. Он действительно выкопал немаленький бункер. Высота его была метра два, площадь примерно три на три. Пол был земляным, три стены закрывала опалубка из досок. Четвертая представляла собой мощную и на вид весьма древнюю каменную кладку с неровной дырой посередине, куда можно было бы легко засунуть голову. Выкрошенные камни валялись рядом. Дыра эта меня беспокоила. Казалось, оттуда словно исходит то ли свечение, то ли едва слышный тонкий певучий звук. Я посветил в дыру. Это была ниша, предназначенная, видимо, кем-то и когда-то для хранения неких предметов. Но сейчас в дыре было пусто. По-моему, и Таня что-то чувствовала: она сама подошла вплотную к дыре, потом зачем-то посмотрела вверх… Потолок являлся простым деревянным перекрытием; расстояние между ним и полом дома не превышало полуметра. Словом, если приложить еще немного сил и денег, то получится роскошный погреб.

Ратаев, однако, не стремился использовать вырытое помещение под хранилище картошки и домашних консервов. Похоже, он действительно что-то искал. Наверное, какие-нибудь артефакты. На полу лежали две лопаты — стандартная штыковая и малая саперная, мелких размеров кайло и хозяйственная сумка. Посередине «бункера» имелись два деревянных ящика — один служил столом, другой — табуреткой. На «столе» стоял большой светодиодный фонарь, имитирующий керосиновую «летучую мышь», рядом с ним была брошена простая пластмассовая авторучка, сломанная пополам.

— Рабочее место археолога, — шепнула Таня. Ее слегка потряхивало — то ли от сырости, то ли она нервничала. А может быть, ее охватил своего рода азарт исследователя.

Таня нагнулась, чтобы поднять сумку, но я на всякий случай остановил ее:

— Там могут быть крысы.

Татьяна отшатнулась. Я взял с ящика фонарь (он не включался) и осторожно потыкал им в сумку. Никаких крыс там и в помине не было.

— Вот теперь бери, — сказал я.

Таня подняла сумку, принялась в ней копаться, и вдруг с визгом отбросила ее от себя, принявшись отчаянно трясти руками. Я немедленно посветил своим фонарем ей на руки, приготовившись увидеть черт знает что. С кистей Таниных рук на пол сыпались какие-то извивающиеся сикараки. Я пригляделся — ничего опасного. Обычные уховертки, которых дети прозвали «двухвостками», но уж очень крупных размеров. Татьяна быстро успокоилась, только дернулась всем телом и пробормотала с омерзением: «буэ, гадость какая».

Из сумки, кроме уховерток, удалось извлечь сложенный вдвое листок бумаги, завалившийся под плотную нижнюю подкладку. Больше ничего интересного в сумке не нашлось. Как, впрочем, и во всем «бункере» в целом. Для очистки совести я простукал пол, потолок и стены, попытался отогнуть доски опалубки. Но искать больше тут было нечего. Возможно, за каменной стеной можно было что-нибудь попытаться обнаружить, но сейчас для дальнейших раскопок совершенно не было времени. Если честно — то и желания тоже. Я засунул единственный трофей в карман, и мы покинули подполье. Сначала наверх вылезла Татьяна, которой я помогал ставить ноги на лесенку, потом выбрался и сам, сломав-таки по пути одну из перекладин и кое-как сумев не загреметь вниз. После этого мы тщательно забили вагонкой лаз, подогнав доски точно так, как они и были установлены изначально, а в конце концов я подмел пол веником, который, как и раньше, стоял справа от камина.

Вернув веник на место, я глянул на часы (с момента отъезда американцев не прошло и сорока минут) и произнес:

— Ну вот, дело сделано. Как сказал палач, отрубив голову невинной жертве.

Татьяна согласилась, и менее чем через десять минут мы уже выезжали из Шатунихи. Я полагал, что никто нас не увидел, а если и увидел, то вряд ли сделал какие-либо далеко идущие умозаключения.

…Ксерокопия, найденная в подвале, поставила меня в тупик. Лист бумаги был щедро усыпан непонятными значками. Я, конечно, не лингвист, но это вряд ли были буквы из каких-либо языков, на которых сейчас пишут инструкции для китайской бытовой техники. То есть, не латиница и не кириллица. Не иероглифы. Не арабская вязь. И не тайские или индийские завитушки. И даже не грузинские. Один знак походил на шубный крючок, другой — на заглавную сигму, третий — на символ пацифистов. Некоторые при этом повторялись, следовательно, я предположил, что это скорее буквы, чем иероглифы. Таня еще в дороге, сидя в кабине, пыталась что-то разобрать, но и она не смогла понять, на каком языке написаны восемь строк текста… Если, конечно, это на самом деле был текст.

— Похоже на наскальные знаки, — сказала она. — Помнишь, в Горный Алтай ездили? Нам там петроглифы показывали.

В общем, разведка на собственной даче ничего не принесла, разве кроме того, что мы умудрились разозлить миссионеров (представляю их реакцию, когда они вместо «бюро находок» попали в закрытое по случаю вечера заводоуправление). Таня даже не рискнула дожидаться возможного звонка от Бэрримора, и еще в Шатунихе выбросила «симку», предварительно переломив ее пополам.

Часов до двенадцати мы терзали интернет, пытаясь найти аналогию найденным каракулям, но в конце концов сдались. Кроме того, завтра к девяти утра меня ждал клиент, так что сидеть допоздна не было никакого резона. Я спрятал лист в папку, где хранил всякие квитанции и копии автомобильных документов, после чего отправился на боковую. Уже засыпая, я вдруг решил, что все неприятности теперь должны остаться позади, и что сейчас пойдет наконец-то сравнительно спокойная жизнь свободного водителя, по совместительству — рантье.

Заблуждаться мне пришлось часов до одиннадцати наступившего дня, когда я оперативно отработал первый заказ и собирался договориться насчет второго. Мне позвонила Татьяна и сообщила о том, что Эльвиру вчера вытащили из комы, и едва ли не первое, что она потребовала — это найти Татьяну и разрешить ей прийти в палату для очень важного разговора.

Таня отпросилась на вторую половину дня и потребовала, чтобы я тоже поучаствовал в визите. Но ехать пришлось не в городскую больницу — Эльвира сказала, что она написала заявление о снятии ответственности, и ее перевезли в частный медицинский центр «Серватис», сутки пребывания в стационаре которого стоили, наверное, недельной зарплаты среднестатистического гражданина Российской федерации.

Как бы я ни относился к Эльвире и к отношениям между ней и Татьяной, поездка в больницу мне тоже показалась делом необходимым. Отменив заказ (этак скоро можно вообще клиентов лишиться!), я направил колеса в сторону этого центра.

Выглядел «Серватис» не так уж и элитно. Он располагался в старом здании на юго-западной окраине города, и со стороны его можно было принять за управление какого-нибудь закрывшегося по случаю наступившей демократии промышленного предприятия. Первый человек, которого мы увидели в холле, был здоровенный стриженый парняга в спортивном костюме, словно перенесшийся в наш новый период застоя из середины девяностых. Он скалил фиксатые челюсти и отпускал какие-то любезности девушке-регистраторше, сидящей за стойкой. Правая рука его была обмотана не слишком свежим бинтом, пестревшим коричневатыми пятнами, а физиономия хранила следы соприкосновений с каким-то твердым предметом.

Таня подошла к девушке и сказала, кто мы такие, и зачем, собственно, сюда пришли. Стриженый в это время так и продолжал стоять, облокотившись на стойку. Он излишне пристально, оценивающе разглядывал фигуру моей жены, наверняка будучи совершенно уверенным, что имеет на это полное право. В этот момент из коридора вышел средних лет мужчина в зеленовато-белом врачебном костюме и обратился к громиле: «ну что, Курач, пошли ремонтировать клешню? Смотрю, ты никак успокоиться не можешь, и понять не в состоянии, что сейчас уже не те времена…»

Нас проводили на второй этаж, где находился стационар. Насчитывал он всего четыре палаты — две двухместные, одну большую человек на восемь, и еще элитную — на одну персону. Нет, Эльвира лежала не в этой, а в двухместной, правда, сейчас кроме нее, там никого не было. Меня, кстати, в палату не допустили. Похожий на северного кавказца лечащий врач заявил, что он разрешит войти и поговорить только Татьяне. По крайней мере сегодня. Пациентку вообще уже успели утомить сотрудники милиции, а она всего сутки как пришла в себя.

Я успел заметить, что у лежащей на койке фигуры одна нога была на вытяжке, а лицо замотано бинтами почти наполовину. Не исключено, что Эльвира сама попросила врача не допускать меня к ней — уж очень жалко и страшновато она сейчас выглядела.

Таню эта десятиминутная встреча расстроила. Когда мы уже спускались по лестнице, она заявила, что Эльвире очень сильно досталось. Неизвестные налетчики, расправившись с Павлом, принялись ее бить, и били очень сильно, пока Эльвира не сумела случайно вырваться. Она бросилась к лестнице, но один из нападавших (случайно или нет — не суть важно) поставил ей подножку, и она покатилась по бетонным ступеням.

— … Трещина в черепе, лицо пострадало. Сложный перелом правой ноги. Очень жалко. Не заслужила она такого. Да и никто бы не заслужил.

— Может, кто-то и заслужил бы, — процедил я. — Но это уже другой вопрос. Для чего она тебя позвала?

— Она сказала, где находится американское письмо. Сказала, что я могу его взять и сделать с ним что угодно. Лучше всего — сжечь не читая. Но если уж так хочется — отдать миссионерам. Или ее бывшему мужу, Геннадию то есть, если он вдруг окажется где-то поблизости. Но так, чтобы об этом никто не знал. Ей это теперь совершенно без разницы… В общем, поехали. Время еще есть.

— Куда?

— За письмом, куда же еще? Сейчас мы поедем к Полине — женщине, у которой есть второй комплект ключей от машины. И которой Эльвира уже позвонила, предупредив, что приду я. Письмо находится в машине под задним сиденьем.

— Эту машину уже распотрошили те самые налетчики, — заметил я. — Или сыщики.

— «Короллу» Павла — точно. Ее угнали в тот же день. Эльвире это уже сказали. Но Эльвира иногда ездила на «шевроле-ланосе», а он ей формально не принадлежит, и находится там, где этого никто не знает… Полина — это компаньонка Эльвиры, коммерческая директриса. Хозяйка машины — она. Только ее прав лишили.

— За что? — удивился я. — Неужели пьет?

— У нас за что угодно лишить могут, неужели не знаешь? Но думаю, что не за пьянку. За выезд на встречную через двойную сплошную, например — таких же случаев сколько угодно.

— Главное, чтоб до машины действительно никто не успел добраться, — заметил я.

…До «ланоса», который я однажды уже видел, злоумышленники действительно не добрались. Хозяйка автомобиля, то и дело передававшая Эльвире эту машину, дала Татьяне ключи от «шевроле» и от гаражного бокса, объяснив, как туда добраться. Разумеется, мы железно пообещали машиной не пользоваться и вернуть ключи не более чем через час.

По дороге Таня мне изложила мне еще некоторые подробности беседы. Я даже не знал — ругаться мне или смеяться. По ее словам, Эльвира натурально каялась в своих многочисленных грехах. Более всего, конечно, она была подавлена смертью Павла, которого, оказывается, тоже водила за нос — не сильно и нужен он был ей со своим раздутым чувством собственной значимости, особенно после того, как его вроде как вознамерились сделать руководителем очень высокого уровня. Стыдно ей было и за корыстные поползновения по отношению к Тане. Хотя как сказать — корыстные? Все, что делала Эльвира — было направлено исключительно на то, чтобы найти Геннадия и уговорить его вернуться к нормальной жизни. Эльвира его всегда любила и любит, что бы там ни говорила его матушка! Она, Эльвира, тянула свой бизнес, в то время как Геннадий ловил журавлей в небе за копейки, а то и вообще за бесплатно. Эльвира его всячески поддерживала, когда Геннадия выгнали из аспирантуры. Наконец, Эльвира (уже после развода!) сама выбила грант на археологические исследования, и что же? Геннадий бросил работу и уехал неизвестно куда, неизвестно с кем и неизвестно зачем. Почему развелись? А ты представляешь себе, как этот бородатый мальчик крепко держался за мамину юбку? И как мама ему ежедневно капала в уши ядом, что он сделал неправильный выбор? Дело доходило до того, что Вера Павловна (при живой-то жене) знакомила Гену с какими-то странными и очень некрасивыми девицами, такими же восторженными, как и он сам. Одно хорошо — они ему совсем не были нужны. Ему была нужна только наука, исследования, раскопки… И куда его завела эта страсть — неизвестно.

«…А ведь Павел — его однокурсник! Да, а ты не знала? Прости, что не сказала. Но этого я и не могла тебе сказать. За Павлом действительно стоит… стояла… крупная церковная организация. Кстати, он ведь каким-то образом договорился с антисектантским комитетом, чтобы его не трогали… Да, они не трогают те секты и конфессии, которые откупаются от преследований, ты разве об этом не слышала?.. А вот ваши американцы свалились как снег на голову. Все пикеты и выступления против них так или иначе подстрекались Павлом, в том числе и православный. Не веришь? Сходи в антисектанский центр, к господину Водопьянову — он много интересного может рассказать… Если захочет, конечно… Да и журналист Чаповалов, который хоть и написал много ерунды, свою статью тоже в том же комитете согласовывал. И Павел знал про это. Павел вообще многое делал и по моим просьбам, конечно. Будучи региональным руководителем, он имел возможность подключить волонтеров к поискам — об этом у нас уже давно шел разговор… Да, у меня есть небольшой бизнес — пара салонов красоты и доля в частной медицине — так что некоторые вещи мне по карману. Пришлось Павла как-то заинтересовать… И не только вообще, но и в частностях — ведь это он упросил меня (уж прости, если можешь!) украсть у вас письмо. Да, может быть, это кому-то покажется не очень красивым, но, повторяю, я все делала ради Гены… Все. Таня, ты ведь представляешь, на что мы способны ради мужиков, этих бесчувственных, толстокожих, самовлюбленных и эгоистичных козлов?.. Представляешь, наверное… Значит, понимаешь, о чем я…»

… Тут Татьяна перестала распространяться про откровения в этом ключе, и вернулась к теме американских миссионеров. Которые, по словам Эльвиры (так же, как и по словам Павла, которые я хорошо запомнил), на самом деле не евангелисты и вообще не христиане, а приверженцы темного и страшненького культа. Эльвира упомянула и Бафомета, и пентаграммы и прочие сатанинские штучки. А Таня, уже слегка растаявшая и развесившая ушки, подтвердила насчет ритуальных свечей, книги-перевертыша, а заодно выдала и про нашу находку в подполье. И про Артема, которого американцы взяли в оборот, причем с моей подачи.

Вот это мне совсем не понравилось. Я (может, излишне резко) высказал, что думаю о подобном разглашении информации. Но Таня напомнила, что Эльвира, как бы там дело ни обстояло, надолго выпала из активной жизни, кроме того, она все-таки нашла письмо, и мы можем его теперь забрать.

— Она его не «нашла», — проворчал я. — Она его стащила у нас ради Павла. Или ради своего беглого мужа, что в сущности, не так уж и важно. А теперь Павлу он больше не нужен, и можно возвращать его нам. Невелико благородство!

Таня не стала спорить, но насупилась… Знакомый конверт действительно был спрятан под задним диваном. Я засунул его под сиденье уже своей машины, мы вернули ключи Полине и поехали восвояси.

Дома мы без лишних споров принялись изучать содержимое конверта. Пусть хоть кто-то попробует меня упрекнуть! Из-за этого письма несколько человек уже поимело кучу неприятностей, двое вообще отправились на тот свет, и я считал, что просто обязан знать, что там такого смертельно опасного. Одна моя знакомая как-то сказала, что я не только жаден, но еще и любопытен не в меру. Возможно, она была права…

Кроме того, конверт уже носил на себе следы вскрытия, пусть даже достаточно аккуратного. Но заметного. Может быть, из него что-то даже пропало. Но кто теперь об этом скажет?

Внутри мы обнаружили книжку небольшого формата, нечто вроде методичек или брошюр, какие печатают в вузах для студентов и аспирантов. На обложке было написано на английском «Работа миссий в иностранных государствах и взаимодействие с местными властями», а в выходных данных значилось все то же «общество солгулианского знания». Я был уверен, что, несмотря на определенную «эзотеричность», содержимое брошюры вряд ли является высочайшим секретом, хотя и вряд ли предназначено для посторонних. Но перевести ее быстро и точно я не сумел бы, поэтому отложил брошюру в сторону, и мы принялись за дальнейшее изучение.

Следующим документом оказался лист удивительно гладкой и чрезвычайно тонкой бумаги примерно формата А2, аккуратно сложенный вшестеро. Это оказалась карта, великолепного качества карта на основе цветного фото со спутника-шпиона. Куда там гугловским или им подобным изображениям! А был заснят и впоследствии схематизирован левый берег нашего Обского моря со всеми населенными пунктами и дорогами, включая даже те, которые и направлениями сложно назвать. Н-да, в прежние времена только за просмотр такой карты можно было очень легко загреметь под фанфары. Да и сейчас вряд ли ФСБ было бы в восторге от того, что иностранцы настолько пристально изучают наши территории. И ведь не просто так изучают, раз присылают карты своим эмиссарам. Значит, для конкретного дела. Легенда (и очень подробная) к этой карте шла отдельной распечаткой.

А всего таких карт было шесть. Самых разных мест Западной и Южной Сибири — Бердский залив, окрестности Ордынки, Чемала, горы Белухи, еще что-то… С удивлением я узнал участок к северо-западу от города, где как раз располагались Шатуниха и речка Турлак, место последнего успокоения гоблиноподобного гопника.

Кроме этого, в большом конверте находился еще один конверт, малый, обычного «почтового» формата. На нем была грозная надпись: «Inside information! For level one or above only!» И знакомый значок — три рунические буквы «S». Теперь только клинический идиот не мог бы сопоставить эту аббревиатуру с названием нью-йоркской организации «Solgulian Science Society». Выходило, что ее миссионеры (или эмиссары) относятся как минимум к уровню первому инсайдеров. Ну, пусть так. Теперь меня вряд ли кто смог бы убедить, что получатели данного письма — мирные христианские евангелисты. Я окончательно разуверился в этом и вскрыл совершенно секретное письмо, в котором тоже уже кто-то порылся, вероятнее всего, Павел.

Поначалу я испытал легкое разочарование — лист бумаги, извлеченный изнутри, был покрыт уже знакомыми невразумительными значками. А также группами латинских букв, вроде бы слогами. Это тоже была копия, а оригинал кто-то старательно подготовил от руки.

И тут мне словно кто-то подсказал: смотри-ка, это из Нью-Йорка прислали ключ! Ключ к тайнописи, образец которой волею случая достался мне в подполье собственной дачи. Не исключено, что это такой же сравнительно простой шифр, вроде «пляшущих человечков» где один значок обозначает одну же букву. Вот только, черт, на каком же языке было написано письмо из подполья? Если на русском или хотя бы на английском, это еще куда ни шло. Надеяться насчет русского было несколько наивно, английский я все же знал не слишком хорошо, но оставлять дело просто так не хотелось.

Заявив, что мы просто обязаны хотя бы попытаться расшифровать письмо, найденное в подполье, Таня принесла на всякий случай английский словарь и заготовила несколько чистых листов бумаги.

В присланном ключе (если это был действительно ключ), таинственных значков было около трехсот. Я попытался их сосчитать, но скоро сбился и решил прекратить подсчеты — и без того было, чем заняться. Напротив каждого знака стояло сочетание из двух-трех латинских букв. Некоторые знаки, правда, соответствовали каждый одной букве — e, a, u, o, i — то есть, основным гласным. Иные, видимо, имели разные варианты чтения — напротив них стояли варианты вроде «si/zi» или «ski/sti».

— Это, наверное, слоговая азбука, как у японцев, — предположил я.

— Ты, вроде, в японском должен разбираться, — заметила Таня.

— Но откуда здесь японский язык? Нет, это всего лишь немного похожий принцип… Знаешь, что? Давай, бери ручку, я буду выбирать слоги по каждому значку из нашей распечатки, диктовать тебе, а ты записывай. Посмотрим, может, что и получится…

Мы принялись за расшифровку, и менее чем через полчаса у нас получилось вот что:

Слоги сами вдруг сами собой стали складываться в слова.

— Слушай, а ведь язык-то почти русский! — Таня тоже не могла не заметить определенную «гладкость» в строчках, куда более «родную», чем немецкая, к примеру, речь.

— По крайней мере, на какой-то из славянских очень похож, — согласился я, испытав некоторое облегчение. Получи на выходе неразборчивый набор букв, я, наверное, бросил бы это занятие. И злился бы. Или принялся бы биться до посинения. И не факт, что добился бы до чего-нибудь, обернись расшифровка древнегреческим или еще каким экзотическим текстом. Мы начали собирать слоги в слова, но это оказалось очень непростым занятием.

«Тозараку», «сумаед», «здепосе», «сомноге» и прочие маловразумительные буквосочетания потребовали серьезных усилий. Интернет отказался подтверждать старославянское происхождение многих подобных слов, а другие варианты не попадались. Татьяна — умница, она предложила отделить приставки типа «от» почти от всех слов, и стало чуть проще. Теперь я уже не сомневался, что это русский язык — архаичный, но именно русский, а не какой-либо еще из славянских.

Из «тозараку — сумаед — наздиан» в итоге получилось «то зара кусума едназди андреим отиато».

— «Андреем отъято»! — хихикнула Таня. — Про тебя, похоже, уже в древние времена было известно. Сознавайся, у кого ты в те времена и что стащил? И почему — самое главное! — я об этом ничего не знаю?.. «Кусума» — опять что-то японское лезет…

— Ну это вряд ли…

Через несколько минут мы «перекомпилировали» текст почти окончательно:

Это уже походило на что-то… Более всего на стихотворение. Я заменил латинские буквы на русские, подправил некоторые слова, содержащие явные ошибки оригинала или — что вероятнее — ключа, и в тексте сразу же появился намек на смысл. Таня взяла лист бумаги и вдохновенно произнесла вслух:

— Ничего не понял, — искренне произнес я.

Таня произнесла тихо:

— Слушай, я почти уверена, что это какая-то средневековая древность. Вероятно, времен еще Ивана Грозного. Представляешь, это, наверное, сочинял какой-нибудь дьяк при великом князе…

— Угу, — скептически отозвался я. — Феофан. В исполнении Крамарова. Под диктовку Жоржа Милославского.

— Вредный ты все-таки… — вздохнула Таня.

— А восемь углов земных — это опять Япония, — сказал я. — Именно у них мир был восьмиугольным. Может, и еще у каких других азиатов.

— А у наших? У русских? Каким они видели мир?

— Да плоским, наверное… Как блин. И небо сверху как миска. Стихи помнишь: «где (я слышал стороною) небо сходится с землею»?

Второе четверостишие оказалось куда более простым, с ними удалось справиться минут за десять:

Значение слов «наступный» и «останный» было понятно. Зато «конь томский» вызвал у нас, мягко говоря, недоумение. Толкование многозначного слова «аже» пришлось уточнять в интернете, и после некоторых споров мы сумели распознать его смысл, хотелось бы надеяться, правильно. Наконец, совместными усилиями нам удалось переложить и этот фрагмент на более современный язык: