— Я уж думала, что больше тебя не увижу, — сказала Кэсси.

Ее серые без цветных линз глаза внимательно ощупывали мое лицо. Я был уверен, что выражение на нем не очень нравилось женщине и, скорее всего, неприятно удивляло ее. Наверняка я уже не выглядел так, словно меня только что приняли в пионеры, либо лишили девственности.

Вообще все четверо смотрели на меня со смесью недоверия и осуждения. Я изложил моим коллегам по Обществу свою легенду, согласно которой обратился к психиатру, поскольку почувствовал себя плохо в смысле душевном — перестал адекватно воспринимать окружающее, началась депрессия…

— Шито белыми нитками, — заявил Виктор. — Ты ведь дал клятву перед Обществом, а сам что-то замышляешь против него.

Солгулианцы расположились в единственном на тот момент хостеле города Славгорода, что в Алтайском крае, в той его части, которая зовётся Кулундой. Американцы, думая, что хостелы во всем мире представляют собой однотипное общежитие странствующих студентов, устроенное по стандартному английскому образцу, были слегка шокированы, когда убедились, что ничего английского тут нет. Даже неуловимый персонал — и тот вряд ли знал по-английски хоть что-нибудь, кроме названий торговых марок. Так что багаж знаний Бэрримора и Старлинга, уже понявших, что такое «дача», теперь должен был вместить и понятие «общага». Конечно, она выглядела не так люто, как притон из знаменитого фильма про ужасы Словакии, но запахи и интерьер даже мне, ко всему вроде бы привыкшему, и то казались весьма далекими от цивилизованных. Четырехместная «спальня» с крашенными в цвет электрик панелями выглядела уныло. Если вы играли в компьютерную игру «Черный оазис» и дошли до того момента, когда вашего протагониста помещают в общую камеру, то примерно представляете себе, что я увидел.

— Ваше дело, — сказал я, — верить мне или не верить. Но я считаю, что вы со мной поступили не совсем правильно. Я не люблю, когда надо мной устраивают психовирусные эксперименты.

И выразительно посмотрел на Сашу Омельченко, бывшую валютную проститутку из города Киева. Естественно, она и ухом не повела. Не такие взгляды видела.

— Тем не менее, я вернулся, — продолжил я. — И намерен продолжать искать вместе с вами Геннадия Ратаева и те сокровища, которые он добывает… Или уже добыл.

— Я тебе не верю, — отрезал Виктор.

— Я почти уверена, что тебя, как и прежде, отправили к нам, чтобы следить за нами, — произнесла Кэсси. — И рассказывал потом своим бандитам… Ты понимаешь, что Общество не потерпит такого… Мы не потерпим… Я не потерплю…

Речь Кэсси вроде была совершенно обычной, но даже в коротких фразах я слышал ловушки. Возможно, их там не было, а может, и были — тут поневоле параноиком станешь… Я опасался этой женщины, явно получившей образование не только в темных переулках близ Крещатика.

— Прикажете выметаться вон? — спросил я и начал подниматься, будучи уверенным в том, что меня остановят. Так и случилось.

— Не торопись, — сказал Виктор.

Я опустил свой зад обратно на стул, склёпанный явно ещё во времена развитого социализма. Такие кое-где остались еще в муниципальных поликлиниках.

— Тебе придется вернуться обратно к своим уголовным друзьям, — сказал он, — и сказать, что мы тебе поверили. Не безоговорочно, конечно. Так, чтобы это было похоже на правду… Не так, как это выглядит для нас. Ты и без того сильно заврался, уважаемый брат Андрей…

— Я не думаю, брат Виктор, что со мной надо говорить в таком тоне, — сказал я. — Вы все отлично знаете, что поступили со мной не совсем э-э-э… корректно.

— Не начинай демагогию, — поморщился Виктор. — Лучше подумай о том, каким образом ты будешь доносить нам о планах и действиях бандитов.

— Э-э-э, — снова протянул я, догадываясь, что сейчас и тут получу предложение, от которого не смогу отказаться. — Я вообще-то и так вернулся к вам. Я хочу оставаться членом Общества и действительно могу кое-что рассказать о моих делах с вашими конкурентами. Вот только как мне доказать свою лояльность, просто не могу себе представить.

Виктор нехорошо ухмыльнулся.

— Тебе не нужно что-то доказывать. Ты в любом случае наш и от нас никуда не денешься. Ты привязан к Обществу кое-чем более серьезным, нежели то, о чем мы с тобой сейчас подумали.

Я вообще-то подумал не о Кэсси, а о случае с Кислым. О его нелепой смерти во дворе дачи. Как выяснилось, Виктор тоже думал о смерти. Только другого человека и при других обстоятельствах.

— Смотри, — сказал он, протянув мне фотоаппарат и показывая на его дисплее фото металлического креста, того, который я дважды держал в руках. — Узнаёшь?

— Может быть, — сказал я, ожидая неминуемой гадости.

Виктор перекрутил аппарат на другой снимок.

— Хорошая вещь, как ты думаешь?

На втором фото был изображен тот же крест, только в разобранном виде. И он представлял собой безусловно колюще-режущий предмет. Верхние концы креста образовывали рукоятку, неудобную, конечно, но для разовой акции годящиеся. А длинный нижний конец оказался ножнами, куда прятался тонкий клинок. Вот тебе и «неустановленное холодное оружие».

Складывать одно с другим я и раньше умел, а сейчас чувства и память у меня были обострены, потому я отлично понял, кого именно прикончили этой вещицей.

— Вот значит, зачем было нужно якобы забыть этот крест у меня в машине, — протянул я. — Эх, брат Ричард, и гнусный же номер ты со мной выкинул.

— Выкинул, — подтвердил Бэрримор. Он, видно, уже понимал многие фразеологические обороты русского языка.

— Отпечатки пальцев на кресте твои, — вставил реплику Старлинг.

— А ведь в тот момент, когда убили Артема, я был с вами, — сказал я. — Интересно, кто же тогда непосредственно расправился с парнем?

И посмотрел на Виктора. Тот выдержал мой взгляд, ничем не выдав ни подтверждения, ни отрицания того, что Артема пырнул именно он. Вообще, конечно, пырнуть мог кто угодно.

— А может быть, действительно ты, — промурлыкала Кэсси. — Мы ведь можем и забыть, что ты приезжал к нам в то утро…

Забавно, подумал я. Уж очень похожим образом меня подсадила на крючок Эльвира. Впрочем, история обычно повторяется в виде фарса. Плоховато сработали американцы во главе с Виктором. Нечисто. Как я уже говорил оперативникам из убойного отдела, меня видели в тот недобрый для Артема час не только в магазинчике дачного поселка, но и на автозаправочной станции поблизости. Конечно, если бы нужно было запрессовать в это дело именно меня, стражи порядка вполне могли бы это сделать — в особых случаях и свидетельские показания можно потерять или сфабриковать… Оставалось надеяться, что я все-таки птица не столь высокого полета, чтобы из-за меня искусственно что-то подкручивать в полицейской машине. И самое главное — отпечатков моих пальцев на этом кресте все-таки нет. Татьяна опять (в который раз уже) меня выручила, пусть сама того не желая, когда уронила его в камин и тщательно потом вытерла, уничтожив все следы на его поверхности. Так что с нового крючка я аккуратно слез, но, что вполне понятно, не стал этого афишировать.

— Связался же я с вами, — с искренней досадой сказал я.

— Насильно тебя никто не тянул в Общество, — произнес Бэрримор и, в общем-то, резонно.

— Ну ладно. Будем считать, что мы договорились, — подвел черту Виктор. — И все-таки, я не советую тебе забывать, что ты член Общества. Обратной дороги нет. Будешь лоялен к Обществу — будет у тебя удача. Я говорю серьезно — веришь ты или не веришь, но Бафомет реален. Помни об этом. И если тебе посветит успех, не отрекайся от него… Рок-музыку любишь? Знаешь историю группы «Лед Зеппелин»?

Я вспомнил свой давнишний «бизнес». Магнитофоны, медленно тянущие километры блестящей ленты, постоянное «буц-буц» и «бам-бам-бам» в динамиках киосков… Нет, не люблю я музыку. Даже в машине не включаю, только радио иногда, чтобы погоду послушать, да где пробки образовались.

— Пойду я, наверное, — сказал я.

«Братья» и «сестра» со мной даже не попрощались.

Потянулись нудные дни. В отличие от солгулианцев, наша мафия сняла трехкомнатную квартиру в Квартале «А» города-курорта Яровое, что находится в десяти километрах от Славгорода и располагается на берегу одноименного горько-соленого озера, где утонуть не легче, чем в Мертвом море. Летом по прибрежным улицам шастают полчища туристов, на пляжах гремит музыка, хотя сам городок достаточно приятен и тих. Пляжей на озере я обнаружил два — один назывался «Причал N22», другой — «Причал N42». Резонно было спросить — а где, собственно, остальные сорок (по меньшей мере) причалов, но на этот вопрос мне так никто и не ответил. Зато Монин рассказал мне маловразумительную легенду о том, что на дне озера якобы выложен неизвестно кем огромный крест, и что именно благодаря этому символу в этом городе всегда сплошное миролюбие и благорастворение воздухов; так было даже в советские годы, когда местный химический завод производил ядовитый дихлофос… Не знаю, не знаю… У Эльвиры на этот счет была другая теория — озеро настолько богато солями брома, что на этом курорте не то что на правонарушения — даже на обычный секс не особенно тянет. Не знаю, не знаю… Из-за постоянного отсутствия Татьяны и разрыва отношений с Кэсси я даже в Эльвире вдруг увидел привлекательную женщину, и мысли мои то и дело двигались в совершенно ненужном направлении… Особенно когда мы (по ее инициативе, вот даже как!) несколько раз коротали время на соленом, как вобла, пляже, болтая о не относящихся к делу пустяках, словно приятели. Вопрос про то, кем и как именно был убит Павел, я вслух не задавал — скажу честно, даже не хотел этого знать… Ясно было, что с ведома и подачи Мельниковой… которая то и дело загадочно улыбалась мне, и я был на сто процентов уверен, что если проявлю должную инициативу, то затащу Эльвиру в постель достаточно легко и естественно. Благо Таня все-таки осталась дома. Во всяком случае, по легенде… Правильно говорят, что горбатого могила исправит, думал я о себе без особого восторга…

Мы наметили с учетом возможных погрешностей при расчете около восьми точек, где хоть что-то могло подходить под описание «ослиной головы». И посетили их всем кагалом, набившимся в мой «хайс» и, разумеется, без особого толку. Никаких гор в этом степном краю не находилось, местные жители сроду не встречали светловолосого молодого бородача, за исключением проницательных сизоносых мужичков, которые были уверены, что за любую информацию им положена выпивка. Про Ратаева, по словам классика, они «рассказывали много и охотно, причем все время врали». В конце концов Ивана Курочкина оставили на время в поселке под названием Кулунда, поскольку именно здесь, по его словам, было последнее место, где видели Геннадия. Эльвира надеялась, что он хоть что-то разведает. Я на это не надеялся, о чем и сказал Мельниковой открытым текстом. Она сказала, что рассчитывает не столько на сообразительность Курача, сколько на его способности находить людей, подобных ему. Что ж, в этом был определенный резон. Как бы там ни было, с Эльвирой у нас установились вполне корректные отношения, можно даже сказать — доверительные. И в эти дни я наконец-то узнал всю предысторию последней «командировки» Геннадия в эти края. Неуловимый Джо по фамилии Ратаев получил неслабую сумму денег от Эльвиры (про это я услышал впервые) для продолжения своих поисков, крайне интересующих Мельникову, которая даже после официального разрыва отношений, инспирированного мамой Геннадия, продолжала принимать деятельное участие в прожекте своего бывшего мужа. Так что в Кулунду он уехал с полного одобрения Эльвиры. Гуцул со товарищи тоже получили хороший аванс с учетом того, что будут приглядывать за Геннадием, но подробности им были неизвестны. Немногим больше было известно Курачу, который традиционно пользовался большей благосклонностью Мельниковой, нежели остальные гопники. Узнал я и нелегкую историю родителей Эльвиры, да и ее самой. Отец Эли был вор. Самый настоящий. Более известный под кличкой Мельник, он провел за решеткой большую часть жизни, но когда выходил на свободу, не чаял души в жене и дочери… Хотя жену, бывало, поколачивал; без жестокости, а так — для поддержания реноме. В местах не столь отдаленных он, не будучи особо приближенным к уголовной верхушке, тем не менее выпестовал верную ему шайку, состоящую из молодых рэкетиров образца девяностых, которые на воле, естественно, продолжали свою веселую деятельность. Эля, будучи школьницей, ни сном ни духом не ведала о подробностях деяний папаши, но стеснялась того, что он ушел на очередную отсидку и предпочитала не распространяться про отца. В один далеко не прекрасный год у мамы Эли обнаружили рак, причем весьма зловредного типа. Отец про это узнал и, поняв, что до его освобождения жена просто не доживет, решился бежать. При побеге Мельник был застрелен. И если бы не помощь, в том числе материальная, получаемая Эльвирой от уголовной троицы, (которой Мельник поручил перед своим побегом в случае чего позаботиться о девушке), трудно сказать, какой была бы судьба дочери вора после похорон матери. Ей удалось избежать детского дома (Студент слепил документ, враз на два года «состаривший» Элю), а Гуцул с Лымарем осуществляли, так сказать, общее кураторство. Нельзя сказать, что им это было по нраву, но перед памятью Мельника они были чисты… По крайней мере те несколько лет, пока Эльвира «вставала на ноги». Обладая жизненной сметкой и цепкой хваткой, молодая женщина подняла и раскрутила бизнес, да не один. Она привыкла к тому, что Гуцул, Лымарь и Студент всегда оказывают ей помощь, и для нее стало неприятным открытием, что уголовникам это надоело. У них постепенно стерся из памяти образ тюремного воспитателя, его дочь выросла и превратилась в приличную стерву… и теперь она была вынуждена приплачивать бандитам практически «на общих основаниях». Что не слишком способствовало дружеским отношениям.

Иван же Курочкин прибился к Эльвире с другой стороны. Он не был уголовником, не проходил и «малолетку». Он просто был однажды нанят в службу безопасности одного из предприятий Эльвиры, а потом стал кем-то вроде ее личного бодигарда. Не имея идейных разногласий с троицей бандитов, он иногда даже действовал с ними в одной «упряжке». Как, например, это происходило в случае с «командировкой» Геннадия.

Почти две недели я находился в странной роли заведомого двурушника. Эльвира внимательно выслушивала меня, когда я рассказывал ей о том, что сливали мне американцы, и говорила мне, что я должен буду сообщить Виктору. При этом и Эльвира, и Виктор догадывались, что обмениваются через меня заведомой «дезой» и я, если честно, однажды начал побаиваться, а вдруг они, чего доброго, договорятся между собой и объединят усилия… Тогда я стану совсем не нужным что той стороне, что другой, и не просто ненужным, но еще и опасным да вредным. А поскольку и та сторона, и другая не испытывали особых комплексов при ликвидации неугодных им людей, то побаивался я изрядно.

…И вот, как-то раз, когда всем уже стало ясно, что мы тут все попусту теряем время, я солгал Эльвире, что поехал в Славгород. Виктору я загодя тоже солгал, что пробуду весь вечер в Яровом. Я почти не сомневался, что никто из них не будет проверять правоту моих слов, а потому спокойно завел двигатель (бензина нажег я, конечно, дикое количество за эти дни!) и поехал в село под названием Селекционное, которое находится примерно посередине между Яровым и Славгородом, но немного в стороне от связывающей их дороги.

Таких домов, возле которого я остановился, полно в любом краю России, да и в других обломках великой империи. Частный сектор в середине двадцатого веке застраивался сравнительно однотипно: приземистая многокомнатная изба с четырехскатной крышей, окна со ставнями, плюс сени или веранда, представляющие собой кладовку для тех вещей, которые в дом заносить уже неприлично, а во дворе бросать — прослывёшь неряхой. Я поставил машину впритирку к почерневшему от времени дощатому забору, вывалился из нее и подошел к калитке. Оглядевшись по сторонам (мало ли что?), запустил руку между штакетин и нащупал шершавый металлический засов. Не очень удобно вывернув кисть руки, откинул щеколду, отворил воротину и прошел во двор. Десяток шагов — и я на крыльце. Открыл наружную дверь, миновал кессон сеней и потянул на себя дверь внутреннюю — тяжелую, обитую мощными слоями войлока с обеих сторон. Двери были не заперты и двигались на смазанных солидолом шарнирах практически беззвучно.

Интерьер внутри был тоже весь из двадцатого века: круглый стол, накрытый тюлевой скатертью, комод со следами многолетнего стояния на нем разных безделушек, да древний лупатый телевизор, уже не советского производства, но с антенной, которая наверняка помнила «горизонты» и «изумруды». Один ус антенны был отломан и валялся на комоде. Рядом со стенкой, на которой висел неизменный ковер, похожий на туркменский, стоял диван с вышарканной обивкой и продавленными, лоснящимися валиками. На телевизоре громко тикал большой и круглый будильник «Севани» с механическим приводом. Словом, добро пожаловать в семидесятые, как они есть. Бабушка, сдававшая эту хату, и сама выглядела как на фото из старых фотоальбомов: кофта из тонкой шерсти, длинная юбка в цветочек и темный платок на голове.

В картину быта тех лет как-то не очень вписывались спящая на диване молодая женщина и ноутбук, стоящий с открытой крышкой рядом с ней на полу. Я невольно залюбовался. Не ноутбуком, естественно. Женщина лежала на спине, закинув правую руку под голову, покрытую длинными светлыми волосами. Левая рука ее покоилась на голом животе, который мерно вздымался в такт дыханию вместе с грудью, тоже голой. На матово-белой коже у спящей из одежды были только трусики, не совсем стринги, правда, но — уверен — такие у нас в семидесятые еще не могли быть в свободном доступе. По идеологическим соображениям — ибо план Даллеса и всё такое.

Я снял с комода «ус» антенны, оканчивающийся пластмассовой шишечкой и, ухватив его словно удочку, принялся водить наконечником по нежному животику, едва касаясь атласной кожи. Спящая блондинка забеспокоилась, завозилась, попыталась во сне смахнуть рукой источник щекочущего раздражения, промахнулась раз, другой, после чего открыла глаза и увидела мою наглую физиономию.

— Маскаев, ты совершенно бессовестный тип!

— Абсолютно согласен, — сказал я. И, бросив антенну на стол, выволок из-под него гнутоклеенный стул, который и оседлал задом наперед, положив подбородок на спинку и принявшись поедать Татьяну глазами. Красивая она у меня, черт возьми! Куда там Кассандре с Эльвирой…

— А ты совершенно бесстыжая, — продолжил я. — И очень неосторожная. Дверь незаперта, лежишь, изволите видеть, голая. Вот придут степные кочевники и украдут тебя.

— Я их не боюсь, — фыркнула Таня. — После всех бандюг, с кем я вынуждена была встречаться по твоей милости, печенеги, знаешь ли, только за счастье будут… Брось мне мою рубашку…

— Так жара ведь такая…

— Я стесняюсь…

— Кого? Меня?!

— Ты имей в виду, Андрюха, — грозно произнесла Татьяна, — я тебе никак простить не могу твои фокусы с этой шалавой… Дай рубашку, говорю!

— На! — я кинул Тане блузку. Она накинула ее на себя, пропустив руки в короткие рукава, но застегивать не стала. По-моему, так даже выглядело еще эротичнее.

— Устроил же ты мне отпуск, Маскаев, — сказала Татьяна. — Я тут на стенку лезу от одиночества и жду каждый день, не случилось ли что с тобой опять…

— Вижу, какое у тебя одиночество — сказал я, углядев на экране ноутбука оранжево-белое оформление «Одноклассников». — С кем ты там общаешься? Опять с лемурийками?

Таня слегка покраснела, подняла ноутбук с пола и закрыла все окна браузера. Но потом все-таки сказала мягко:

— С лемурами.

Слово было произнесено через звук «я» и с французским прононсом. Минут пять мы немного пикировались на тему «лямур-тужур», потом начали хохотать. Но хохотали недолго, потому что у Татьяны нашлось-таки что мне сообщить:

— Вчера звонила Вера Павловна. Геннадий объявился — рискнул позвонить. Как бы там ни было, все же она мать, а он сын. Рано или поздно дал бы о себе знать.

Если честно, то и я сам так думал. Но все же сказал:

— Как же ты так умудрилась влезть в доверие к пожилой женщине?

— А как ты думаешь? Пришлось излишне эмоционально полить грязью Эльвиру в беседе с ней… Не могу сказать, что мне это было приятно.

— Он не сказал матери, где находится?

— Не знаю… Но Вера Павловна спросила, не знаю ли я, где находится деревня или поселок под названием «Вранки»…

— Как ты сказала?!

— «Вранки»…

Провалиться мне, если я не слышал где-то и от кого-то это или очень похожее название! Уж не американцы ли называли это исковерканное слово? Точно! Помнится, Бэрримор как-то предлагал мне поискать какие-то «Варанки», пока Кэсси его не одернула. Значит, солгулианцы нарыли в Шатунихе что-то еще, кроме дырки от бублика…

— С ударением на первый слог? — уточнил я.

— Да, она сказала именно так.

— Значит, Геннадий произнес это название вслух… Не нашла, где это находится?

— Нет… Всю ночь насиловала компьютер, но без толку. Есть похожие названия, но очень далеко отсюда. Белоруссия, Забайкалье… Хотя, кто его знает, этого Геннадия, где он сейчас. Уверена, что поблизости его давно нет… И кстати, здесь нет и того, что мы все ищем. Ни Золотой бабы, ни Золотой чаши. Тут есть ошибка…

— Погоди. Но ведь и сам Монин считает, что надо искать где-то здесь, в местах, где скитался Кучум после разгрома…

— Кучум после разгрома не имел сокровищ. И вообще какого-либо богатства и авторитета. К тому же, а почему мы решили, что надо идти по следам Кучума? Если у него что-то и было, то, согласно запискам, казаки забрали себе всё…

— Но погоди, а ошибка-то в чем именно заключается?

— Я еще раз перечитала все записи. С этим «томским конем» мы лихо облажались. Пообщалась на форумах, смотри, что нашла!

Таня подняла ноутбук, открыла изображение герба с бегущей лошадью на зеленом фоне.

— Герб Томска? — спросил я.

— Ага. В какую сторону бежит лошадь?

— В левую…

— Вот тут-то ты и попал пальцем в небо. Лошадь бежит вправо!

— Но я же сам вижу… Погоди, это зеркальное изображение, что ли?

— Не совсем. Это геральдический парадокс. В геральдике «право» и «лево» определяются со стороны того, кто несет щит с гербом… а щит, как известно, держали за тыльную сторону. То есть, когда мы смотрим на герб, то правая его сторона у нас получается слева, и наоборот!

— Черт! Чего только не узнаешь на старости лет… Ты знаешь, я, конечно, всегда говорил, что ты умница… Но вот почему тогда Монин тоже считает, что надо искать тут? Неужели он не обратил на это внимание?

— А если Монин водит всех за нос? Если он знает что-то такое, чего не знает больше никто, и тратит свое время здесь, пока не убедит всех, что поиски бессмысленны. А когда он в этом убедится, то…

— Что тогда?

— Тогда он подождет еще немного, Эльвира и Виктор вернутся ни с чем, а он…

— Будет искать дальше? С одной рукой, весь из себя больной и без помощников?

— Определенно будет. В крайнем случае он опять обратится к тебе. Тебя он не боится, в отличие от банды и секты.

— Но он же сам нашел Эльвиру и предложил ей объединиться!

— Это такой иезуитский ход, Маскаев! Он знал, что Павел ввел Эльвиру в курс дела, а потому решил не оставлять ее без присмотра. Заодно он вытянул у нее массу полезной информации. Видишь, что получается? Он тут едва ли не главный крестоносец, если ты мне рассказываешь все как есть…

Надо же! А ведь если подумать, здравое зерно в рассуждениях Татьяны есть! Разве только…

— Разве только он уже не предложил объединиться американцам против Эльвиры, — сказал я.

— Не-а, — уверенно произнесла Таня. — Не пойдет он на это. Он терпеть их не может. Словно еврей эсэсовцев. А в этом Обществе точно что-то нацистское есть… Маскаев, будь осторожен! В наши дни за принадлежность к нацистам загреметь едва ли не проще, чем при коммунистах!

— Естественно, я не собираюсь на каждом углу болтать о том, что являюсь членом Общества… Достаточно того, что об этом ты знаешь… И Эльвира с бандитами.

— Я думаю, и о нашем открытии надо пока промолчать… Насчет «томского коня».

— Это верно. Кому надо, те и сами рано или поздно найдут ошибку. А пока у всех глаз замылен этой Кулундой, тем более что и Геннадий уехал сюда и исчез где-то здесь… А где тогда на самом деле находится сокровище? Как это узнать?

— Я попыталась как могла проложить новый маршрут по карте, — сказала Таня, — и уперлась в Горный Алтай. Район Кош-Агача. Наш первоначальный вариант расшифровки той строчки был самым верным: «Последние — направо, или же на юг».

— По крайней мере, это больше подходит под описание! Но пока действительно, лучше никому не напоминать о нем… Пока не наступит нужный момент, конечно.

— Андрик, будь осторожен… — сказала Таня.

— Что ж ты так за меня беспокоишься? Сама же говоришь, что мерзавец и раздолбай…

— Ты хочешь сказать, что это не так?.. — Таня грациозно повела плечами, сбрасывая блузку. — Здесь действительно очень жарко, не замечаешь?

В общем, вернулся я в Квартал «А» только утром. Как, впрочем, и планировал.

— Вспоминай теперь, — мрачно потребовала Эльвира от Курача, — куда все-таки поехал тогда Гена? Кто его встретил в Славгороде?

— Не в Славгороде, а на станции Кулунда, — проворчал Иван. — Мы тогда проводили Ратаева до поезда. Я остался. И Лымарь остался. Студент и Гуцул поехали с ним. Приехали в Кулунду, кажется, на следующий день, пятого… Или шестого… Не помню. Короче, как раз между ноябрьскими праздниками — новым, забыл, как он называется, и старым… А встречал их Нариман…

— Это который из Казахстана? Друг Гуцула?

— Ну да, пацан из Павлодара, я ж говорил… Занимался раньше тачками, запчастями и всякой мелочугой.

— Куда он потом делся? Почему ты его до сих пор не нашел?

— Не знаю я… Никого тут не осталось из знакомых, сама же видишь…

— В Павлодар не желаешь съездить? — спросила меня Эльвира. — Это не так далеко отсюда.

— Город большой. Кого я там буду искать и где?

Эльвира чертыхнулась. Дела действительно шли из рук вон плохо. Парню из Казахстана шайка Гуцула перепоручила задание приглядывать за Геннадием, но Нариман, как водится среди веселых ребят, забил на это дело как не приносящее бабла, а Геннадий тем временем куда-то исчез. А без него все наши так называемые поиски выглядели занятием идиотским. Эльвира, похоже, и сама это понимала. Монин держался непроницаемо. Курач, похоже, вообще плохо понимал, что мы тут делаем и чего ищем, помимо собственно Геннадия. Он был уверен, что придется заниматься черной археологией (а это занятие для него было делом не новым), но до этого так и не дошло, и Иван был в некоторой растерянности. Впрочем, ему было ясно, что без Геннадия пока что делать особо нечего, а большего этому пехотинцу знать и не полагалось.

Эльвира, как женщина прагматичная, должна была понимать, что затеяла авантюру. И она это понимала. Но она еще и надеялась въехать в рай на плечах американцев. За которыми, как оказалось, приглядываю не только я. Вернувшись утром в Яровое, я столкнулся с выходящим из нашего подъезда Студентом, к которому у меня были некоторые претензии… Он болтал по мобильнику, сообщая кому-то, что выезжает сейчас в хостел Славгорода. Не похож он был сейчас ни на хулигана, ни на перекупщика. Свободные джинсы, яркая тенниска, рюкзачок со смайликом… Как есть учащийся вуза.

Надеясь, что он приглядывает именно за солгулианцами, а не за мной, я поднялся в нашу квартиру, где встретил и вернувшегося из Кулунды Курача. Мы пожали друг другу клешни, словно друзья — я даже и забыл, что нас, собственно говоря, держит далеко не дружба, а совсем наоборот… Этакий стокгольмский синдром, алтайская разновидность.

Выслушав рассказ Ивана, стало ясно, что имели мы следующее: Геннадий (и карауливший его контрабандист) бесследно исчез, а куда — о том степь хранит молчание.

— А если ты не найдешь этого Наримана? — прямо спросил Монин.

Аркадий выглядел неважно. Местный климат и здешняя вода действовали на него плохо. Его грызла какая-то болезнь, из-за которой он не мог принимать некоторую пищу, при этом то и дело глотал таблетки. Жару он переносил тяжело. Поездки по степным дорогам под палящим июньским солнцем в машине с неработающим кондиционером выматывали его до предела. Естественно, на озеро с нами он не ходил. Зато совершенно добровольно взялся за процесс приготовления пищи для всей нашей хунты, ловко управляясь с газовой плитой и кухонной утварью с помощью всего одной левой руки. Поначалу мы удивлялись, но через день привыкли. И пока Иван рыскал по Кулунде, пока мы с Эльвирой плескались в горькой прохладной воде и жарились потом лежа на солнце (то и дело даже чуть касаясь друг друга), Монин хозяйничал в квартире — а что ему было делать на раскаленных улицах?

— Я найду его, — уверенно произнес Курач. — В Павлодаре искать бесполезно, зато в Щербактах есть его дружок, звать Анвар Муратов… Там у них база была, для переброски товаров через границу.

— Какая там граница, в наши-то дни, — пробормотала Эльвира.

— Ну да, — согласился Иван. Пока таможня была, Нариману было чем тут заниматься, а сейчас какой смысл…

— Уехал, наверное, на другую границу, и Геннадия с собой прихватил. Может, приобщил его к своему занятию… — предположил я.

— Ерунду не говори, — поморщилась Эльвира. — Генка на такое не способен. Он и работать-то за деньги никогда не умел, а уж подниматься на таких делах — тут другие мозги иметь надо. И даже не столько мозги, сколько примативность.

— Жизнь всему научит, — веско сказал Курач. — Ты себя вспомни…

— Заткнись, — сказала Эльвира, и громила стушевался, к моему некоторому удивлению. Как бы я ни относился к Эльвире, какой бы стервой она ни была, но женщина она сильная. Даже немного жаль, что у меня с ней ничего общего нет… Разве что золотишко мы оба одинаково сильно любим — вон она опять играет со своей цепкой, и так ее между пальчиками пропустит, и этак… Прямо эротический акт.

— И вообще, — продолжила она. — Андрей, Иван… Давайте-ка съездите туда.

— Прямо сейчас? — возмутился Курач. — Я ж только с дороги…

— Да, прямо сейчас, — настойчиво сказала Эльвира. — Туда ехать-то часа три. К вечеру всяко вернетесь.

— … Извините, — вдруг сказал Монин. Он прижал протез к желудку, тяжело поднялся с кресла и, согнувшись, побрел нетвердой походкой в сторону туалета, не забыв деликатно закрыть за собой дверь.

— Доходяга, — негромко, с презрительным сочувствием пробормотал Курач.

Мне бы тоже надо было что-нибудь сымитировать. А под это дело сообщить Обществу о наших планах. И, конечно, Татьяне — я обещал ей сообщать обо всем как можно подробнее и слово свое держал… Почти. Про наши с Эльвирой вылазки на пляж я решил не упоминать — какой смысл про них рассказывать?

Забегая вперед, скажу, что наша поездка в Щербакты не имела ровным счетом никакого смысла. Дорога оказалась в меру хорошей, село оказалось в меру глухим, его населяли обрусевшие казахи и оказахившиеся русские. Не нашли мы там ни Геннадия, ни Наримана. Зато нашли Анвара. Он оказался, что называется, «не при делах», Наримана и Геннадия не видел с Нового года, с криминалом давно завязал, а на что живет — а не пох ли вам, ребята, я вообще вас впервые в жизни вижу…

Когда мы вернулись уже в девятом часу вечера, дверь открыл старый знакомый по кличке Студент.

— А! — сказал он. — Кое-как вас дождались тут… Прикиньте, нашелся наш археолог!

— Да ну?! — поразился Курач. — И где он?

— Вон в комнате… Пришлось попрессовать немного, ну да ничего, зато он такого понарассказывал…

Две мысли одна за другой мелькнули у меня в голове. Первая — как бы посмотреть на этого Геннадия, из-за которого тут такая катавасия закрутилась. Вторая — а не сделать ли мне ноги от греха подальше, не оказалось бы так, что я тут больше не нужен совсем…

Третью мысль, еще толком не оформившуюся, мне не довелось додумать. Сильнейший удар в затылок сбил меня с ног. Пол в квартире оказался твердым. Видимо, они действительно решили, что я им не нужен…

Холодные серебряные лезвия прошлись по лицу и шее сверху вниз. Одежда моментально промокла от холодной жидкости… Странно, кровь же не должна быть холодной…

Но это была вовсе не кровь. Меня окатили холодной водой, чтобы я обрел способность воспринимать окружающее с возможностью обратной связи — желательно положительной.

Изображение расплывалось и двоилось. Глядеть с пола было, что называется, «не с руки»… «Несруки»… Кто это такие — «несруки»? Смешное слово… Наверное, эти мерзавцы и есть они самые, можно же их назвать?

— Ну вот, вроде все очухались и все в сборе, — сказал чей-то знакомый голос.

— Не все, — возразил кто-то. — Сектант исчез.

— Фигли этот однорукий сделать сможет…

— Зато он знает все… Если ему сказать, что вторую руку отпилим, все сразу выложит…

— Так, остальные все тут… Ну-ка…

Когда меня усадили в кресло, обстановка прояснилась. И была она совсем уж ни в какие ворота не лезущей. Студент, Лымарь и Гуцул, как оказалось, сговорились за спиной Эльвиры, и теперь решили выяснить, на каком основании и зачем их держат в этой интересной игре за болванов. Трое членов сопредельной шайки, а именно сама Эльвира, Курач и примкнувший к ним Андрей Маскаев оказались выведенными из строя и упакованными… Вообще меня в последнее время слишком уж часто стали лишать подвижности, и это — честно признаюсь — бесило. Кажется, я совсем потерял хватку. И «чуйку». И примативность. Это тоже расстраивало.

Однако Эльвиру никто пока даже пальцем не тронул. И связан был только Иван, валяющийся на полу — видимо, его сочли самым опасным. Сама же «бандерша» гневно глядела на окружающих ее мужчин, словно на обезьян, которые до глубины души оскорбляют ее своими примативными выходками.

— Эля, — проникновенно говорил Гуцул, — объясни нам всем, что тут происходит. Мы всегда были рады тебе помочь, еще по старой памяти, да и отец твой завещал нам быть друзьями… Но я не понимаю, по какой такой женской логике ты тупо кидаешь меня и Лымаря, которые столько для тебя сделали? Студента ты вообще ни во что не ставишь, он кто — мальчик на побегушках, что ли?

Студент криво усмехнулся при этих словах, прикурил сигарету. Он заметно нервничал, в отличие от Гуцула с Лымарем. Последний, кстати, держал в руке пистолет и явно был не прочь пустить его в ход. На ствол пистолета была навинчена толстая трубка, по всей видимости, импровизированный глушитель.

Эльвира молчала. Напряжение в комнате было таким, что воздух прямо потрескивал.

— Что мы ищем, Эля? — продолжил Гуцул. — Что это за сериал с твоим бывшим? Зимой мы должны были его кормить и обхаживать. Теперь мы его должны искать, когда он сделал ноги. Послушай, мы тут парни деловые, многое видели, и я посчитал, сколько ты бабла впалила за эти полгода. Это приличные деньги, но мы же не на работу к тебе устроились, в отличие от этого… — Гуцул скосился в сторону Курача. Нам гораздо прикольнее было свои дела мутить, но ты совсем обнаглела. С одной стороны ты начинаешь истерить, когда Студент говорит, что ему впадлу дальше заниматься ерундой, а с другой — не желаешь объяснить, что мы ищем, что мы будем иметь, когда найдем Гену… Ну, найдем мы его. И что — опять караулить придется и ждать, пока он соизволит закончить свои исследования?

Гуцул выдал эту косноязычную, хотя вполне доступную тираду, и Эльвира все же ответила:

— Если бы вы приглядывали за Геннадием сами, а не переложили это дело на каких-то сомнительных казахов, мы бы сейчас все уже имели по личному самолету…

— Что мы ищем, Эльвира?! — загремел уже Лымарь. — Что? Что это такое, ради чего нам приходится под статьей ходить и вообще… Золото? Сколько его, этого золота? Где оно?

— Я еще раз говорю: не упустили бы вы Геннадия зимой…

— Мы его посменно караулили до конца января. И что? Он ни черта не делал, только жрал и читал какие-то книги…

— Причем выбор этих книг был совершенно непонятным, — подал голос Студент. — Его интересовала то химия, то астрономия. То астрология. Потом он начинал читать беллетристику. Я проверял все книги, какие он брал в библиотеке — все бессистемно и непонятно. К тому же он…

— Ладно! — перебил Гуцул. — Харэ вату катать. В общем, так, красота моя… Мы с пацанами решили, что нам тоже надо знать всю правду. Студент считает, что твой бывший знает, где находится какое-то неимоверное сокровище. Золото Колчака или что-то в этом роде. Ты нам скажешь все как есть… Ну и почему тут эти пиндосы одновременно что-то вынюхивают. И только знаешь что?.. Не ври. Все равно ведь разберемся, где правда, а где фуфло…

Я видел, что Иван, которого так и оставили валяться на полу, едва заметно шевелит пальцами рук, пытаясь добраться до узлов капронового троса, которым его скрутили. Не знаю уж, чем думали ребята из этой веселой команды, но Курач вряд ли способен простить подобное обращение.

— Эй, вы! — подал я голос. — Монин тоже все знает. И даже больше.

Гуцул, Студент и Лымарь уставились на меня. Потом переглянулись.

— А куда он делся, ты знаешь? — вкрадчиво поинтересовался Лымарь.

— Я думаю, могу найти…

— Кретин, — еле слышно выдохнула Эльвира. Не знаю уж, в чей адрес… Да и наплевать, если честно, было мне сейчас на ее мнение.

— Ну, говори! — потребовал Лымарь.

— Он в Славгороде, — сказал я.

— Где?

— Он там, с этими американцами, сказал я уверенно, начав растирать запястья. — Точно знаю, что они заодно…

— Врать ты тоже здоров, — проворчал Студент.

— А погоди… Почему врать-то сразу? — заинтересовался Гуцул.

— Ну не видел я там ни разу его…

— Правильно, — сказал я. — Он все время здесь был, с нами. А по телефону общался с американцами и сливал им информацию про нас… Они ж и с меня требовали осведомлений, и когда я приносил им дезу, они сразу же меня раскусывали… Ну, чем еще доказать-то?

— Я вообще фигею с этих дел… — сказал Лымарь. — Никто ничего не знает, зато все друг друга уверяют, что тема стоящая… И все друг другу информацию сливают втихушку. Причем почти всегда фуфло… Ты вот сам-то хоть что-нибудь знаешь?

— Да, конечно… — сказал я, краем глаза глядя на Курача и потихоньку убеждаясь, что он уже почти освободил руки. — Мы только что с Казахстана, там есть такой Анвар, он нам передал бумаги Геннадия. Сейчас пока ехали, читали, так все правильно — тут двадцать кладов Колчака собрать можно, и все равно Геннадий больше нашел. Блокнот и карты вон они, у Курача в заднем кармане…

Для Ивана это было к лучшему, что к нему наклонился именно Лымарь, а не Гуцул. Но не для Лымаря. Потому что в эту же секунду Иван, издав глухой рык, выбросил вперед и вверх свои руки, которыми он когда-то сгибал стойки шасси. Через какой-то миг что-то неприятно хрустнуло, и Лымарь начал медленно заваливаться на пол. Его пистолет в ту же секунду оказался в руке у Курача, и ствол глушителя был направлен на Гуцула. Гуцул застыл истуканом, и в этот момент я услышал металлический щелчок у себя за спиной.

Кое-что я, конечно, умею. Ближний бой на кольях — это у меня сильная сторона еще со школьных времен. Впоследствии я некоторое время даже занимался боккэном, но сейчас ни меча, ни даже хорошей палки под рукой не было. Однако прямой проникающий удар правой я провел очень грамотно, затем, когда Студент отшатнулся и, пытаясь поймать равновесие, взмахнул руками, снова открываясь для ударов, я снова свистнул ему прямо в физиономию, только уже с левой. На мое счастье, Студент оказался не самым сложным противником, несмотря даже на выхваченный из кармана нож. Работать ножом этот эрудированный урка просто не умел.

Курач меня спас от нападения сзади. Гуцул находился ближе ко мне, чем к Ивану и, видя, как я начинаю проявлять ненужную, по его мнению, активность, уже был готов кидаться на меня сзади, когда Курач выстрелил в прямо в физиономию Гуцулу. Пистолет дал осечку, но Иван споро сориентировался и попытался вогнать глушитель Гуцулу прямо в глотку. Возможно, он даже сломал противнику пару зубов, но, что важнее, дал себе полсекунды форы, потому что удар краями металлического цилиндра по нёбу и гландам — это очень больно.

В это же самое время я бился со Студентом, который всеми силами пытался сопротивляться. Этого типа я бил с особым чувством, сами понимаете почему. Но он был живуч, резв и яростен. Мне удалось выбить из его руки нож. Я несколько раз достал его физиономию. Впрочем, мне тоже досталось крепко, но я оказался сильнее и ловчее. А может, и злее. Я скоро сбил этого типа с ног и хорошенько пнул ему несколько раз в солнечное сплетение, чтобы слегка успокоить. Поэтому подробности схватки между двумя терминаторами остались для меня немного «за кадром», но то, что я увидел, и без того произвело впечатление как античная битва.

Удары обоих громил, как правило, достигали цели. Гуцул выбил пистолет из руки Курача почти сразу же после несостоявшегося выстрела, и начался настоящий бокс в супертяжелом весе. Огромные угловатые кулаки сразу же вдребезги разбили обе физиономии. Сила соприкосновения, наверное, была не меньше, чем у кузнечного молота, бьющего по наковальне. Мне казалось, что я слышу грохот как от падающих одна на другую бетонных плит. Думаю, одно такое попадание вмиг отправило бы меня в нокаут, но этим титанам подобный бой был не в диковину. Эльвира, кажется, подумала о том, чтобы влезть в это рубилово, по крайней мере, она дернулась на своем кресле. Но это было даже не смешно. Тут и мне было делать нечего… Но я-то не Эльвира.

Я подобрал пистолет, быстро передернул затвор, выбросив несработавший патрон, дослал следующий и прицелился. Я отлично понимал, что из этой схватки в живых останется только один человек, и им должен был остаться… А кто, собственно, из них двоих для меня предпочтительнее? Останься победителем Гуцул, то с помощью Студента он окончательно запрессует Эльвиру, а вместе с ней и меня… Но статус-кво и так для меня означал нечто вроде крепостного права…

Наверное, лучшим выходом было бы прямо сейчас уложить весь этот зверинец. Добить контрольным Студента, убрать обоих терминаторов, а затем — что? Застрелить Эльвиру? Хоть я и прозвал ее для себя «killer queen», но стрелять в женщин я не умею. Для этого надо иметь душевные качества совершенно непохожие на таковые, имеющиеся у Андрея Маскаева, которому, что греха таить, доводилось стрелять в людей…

Тем временем Курач решил за меня. Гуцул пропустил крайне неприятный удар под подбородок, и пока он всплескивал руками, Иван отвесил противнику чудовищной силы пинок в пах. Твою ж дивизию! Мне даже послышался хруст… Словом, Гуцул перестал представлять для Курочкина опасность, чем тот и воспользовался. С разворота в три четверти он буквально вбил свой левый кулак Гуцулу в висок… И этот хруст мне уже не послышался… Он был реален. Гуцул кулем повалился на пол. Курач, тяжело дыша, смотрел вниз, потом перевел налитые кровью глаза на залитом кровью лице в мою сторону.

— Да-а-а, — только и сказал он.