Глава 7
В гостях у князя Вячеслава

Пока корпел Хотен над книгой князя Владимира Мономаха, в отношениях между русскими князьями случились кое-какие подвижки, и теперь для малой дружины Радко был открыт прямой путь вплоть до самого Белгорода, где сидел уже ставленник Юрия Долгорукого. Поэтому решили совместно они, Хотен и Радко, от Мутижира повернуть влево и по льду речек Буча и Ирпень выйти на дорогу, что идет рядом с Днепром через Вышгород к Киеву. Жестокие холода не возвращались, путешествие выдалось скорее спокойным, хоть Радко не переставал дуться на приятеля, не желающего его посвятить в тайну поручения князя Изяслава.

Обида было зряшной, и к тому же Хотен полагал, что это сам Радко, напротив, провинился перед ним. Во Владимире, занятый целыми сутками читательским трудом, хозяин оставил Хмыря без присмотра, а Радко, как на грех, взялся подучить его ремеслу дружинника. Пару часов они и в самом деле рубились на мечах, после чего Радко пожелал отдохнуть и пригласил с собою ученика, чтобы некоторые тонкости пояснить на словах. Они засели за пиво, и обучение продолжилось исключительно словесным образом. Хмырь выехал в путь буквально распухшим от дармового княжеского питья, чересчур задорным и, по мнению хозяина его, почти забывшим о своем печальном положении холопа. Слава богу, кони хоть были накормлены в дорогу.

Радко остановил свою дружину, когда над днепровской кручей вырисовались купола огромной вышгородской церкви Святого Василия. Подъехал он к Хотену, ухватил за повод и отвел Рыжка подальше от своих дружинников. Потом хлопнул приятеля по плечу тяжелой своей рукою и захохотал-загрохотал:

– Ну как, славный хоробр, будем биться или будем мириться?

– Было бы из чего нам биться, старый друже! – ухмыльнулся Хотен. – Тайна ведь не моя, а великого князя. Но сейчас, перед въездом в город, я тебе кое-что раскрою.

– Самая пора, – и децкий смешно насупился, – и мне тебе кое-что поведать.

– Значит, так, старый ты разбойник, – понизил голос Хотен, стирая с лица ухмылку. – Хмырь, я вижу, тебе по нраву пришелся, забирай. То есть это я отдал бы его тебе по дружбе безденежно. Да только он не мой холоп, а жены моей, точнее тестя моего, ведомого киевского купца Корыто. Поди к Корыту и выкупи парня, за сколько скажет.

– Хмырь Хмырем, про паренька разговор будет особый, – протянул децкий и, прищурившись, заметил важно: – Только не о твоем холопе у нас беседа. Шутки все со мной шутишь, посол?

– Шучу, шучу! Старый ты пень, а на коне тебя не объедешь! Княжеские ведь придумки, не мои, так как же мне не шутить? – Хотен помолчал значительно, откашлялся. – Послом к Вячеславу Владимировичу тебе ехать приказано, а не мне, так что доставай знак посольский, цепляй на копье и вели кричать: «Дорогу боярину Радко Сытиничу, послу великого князя Изяслава Мстиславовича!»

– Лихо! – Радко, не скрывая радости, подбоченился. И тут же пригас: – А о чем же я буду править посольство тогда?

– Говорить с Вячеславом Владимировичем буду я, но только наедине. И ты, как скажешь князю, что необходимо остаться только втроем, имени моего называть не должен.

– Понял, – заявил Радко столь решительно, что емец еле удержался от смеха: ведь и Рыжок уразумел, небось, что децкий как раз ничего и не смог понять. – Теперь ты меня выслушай. Ты ведь сейчас наденешь доспех, подаренный тебе великим князем, шелом его прежний, сверху корзно набросишь, а сядешь на престарелого своего Яхонта, тоже ведь из Изяславовой конюшни. Не так ли?

– Так, Радко, – подрастерялся емец. – Сам великий князь мне приказал. И перед воротами городскими велел забрало у шлема опустить, чтобы не узнали меня вышгородские доброхоты Долгорукого князя.

– Да кому ты нужен, Хотенко, чтобы тебя под забралом прятать? – децкий захохотал снова и, утирая слезы, продолжил уже громким шепотом: – Великий князь выехал из Владимира тайно тем же утром, что и мы. Поскакал в становища черных клобуков договариваться на весну, смекаешь? Под самым носом у своего Долгорукого дядюшки… А ты разве что росточком его повыше, зато ноги у тебя длинные. Так что на коне да в его доспехах, да в корзне княжеском… Уразумел теперь?

– Где уж мне, дураку, понять, – процедил Хотен сквозь зубы, спешился и принялся пританцовывать на талом снегу, разминая ноги. – Давай уж сразу здесь и переоблачимся. Как только на пригорок выедем, нас с Варяжских ворот увидеть будет можно.

– Спешились, хрены вы сосновые! В доспехи облачаться! – заорал вдруг Радко и, наблюдая с коня рассеянно, как спешат к ним оруженосец и холоп с заводными конями, проговорил: – Я бы на твоем месте гордился, что народ тебя за князя Изяслава может принять. И ради бога, надень под доспех и свою кольчугу. Береженого Велес бережет.

Когда сошли дружинники с коней перед княжеским расписным теремом, Хотен, все время державшийся четвертым в строю, бросил поводья Хмырю и вслед за Радко бегом поднялся на крыльцо. Белобрысый дружинник, что столь предприимчиво обошелся с рабой Хвойкой, именем Соломина, бросился за ними с увязанной в холстину шпалерой на плече.

В большой палате князя, куда послы ворвались вслед за растерявшимся сторожем, не давая ему времени объявить о своем прибытии, делалось черт знает что. Несмотря на предобеденный только час, в душном воздухе висели запахи пивного и винного перегара, кислой капусты и несвежей копченой рыбы. Хитрые игрецы играли на всевозможных своих орудиях, иные скоморохи плясали и ходили колесом, а один из них, в платье немецком, справа зеленом, а слева красном, пускал изо рта огонь, не cтрашась поджечь мох между бревнами на низком потолке. Понять, где сам князь Вячеслав Владимирович, за этим мельтешением было трудно, и поэтому, быть может, гаркнул тут Радко во всю мощь своего громового голоса:

– Посол от великого князя Изяслава Мстиславовича! А вы все вон, дети бесовы!

Сразу же смолкли скрипицы, гудки, сопели и бубны, а скоморохи стеснились в двери, а там и испарились. В палате, от веселого племени освобожденной, обнаружился стол, накрытый для питья и закуски, возле него молодой безбородый князь с кубком в руке, а на роскошном, золотой парчою покрытом ложе – вовсе и не старый, как показалось Хотену, бородач. Был он тоже в княжеской шапке, только искрящейся драгоценностями, и лежал, обложенный подушками и на локоть опершись.

– Кто посмел тут у меня самовольничать? – прошамкал князь с ложа. – А впрочем, подите, детушки, отдохните немного.

Присмотрелся Хотен и увидел, что жидкая бороденка и остатки волос, из-под шапки вылезающие, у князя Вячеслава Владимировича ярко-рыжие, наверняка крашеные, морщины же на лице замазаны румянами и белилами. А не сразу рассмотрел, потому что через щели в шлеме немногое увидишь.

– Не прогневайся, княже, мы к тебе с посольством от великого князя Изяслава Мстиславовича, – поклонился Радко. – И поручение наше тайное, говорить можем только наедине с тобою, княже.

Хотен тем временем забрал сверток со шпалерой у растерявшегося вконец Соломины и махнул стальной блестящей рукою, прогоняя его, а заодно и сторожа, из палаты. Соломина рывком отворил дверь, и от него в проеме брызнули в темноту сеней и в стороны любопытствующие рожи.

– Ты, что ли, Радко? – осведомился князь Вячеслав и добавил равнодушно: – Жив, значит, старый черт.

– Ладно, ладно! Уже понял, уже ухожу, дедушка, – скривив красное пьяное лицо, заявил вдруг молодой князь, поклонился зачем-то Хотену и направился к двери. Странной показалась сыщику его походка: и не тем, что выписывал молодой князь ногами кренделя… Ага, вот: сапоги его сафьянные стоптаны, и за тем, что на правой ноге, волочится подметка.

– Ты посол, надевший шлем и доспехи сына моего названого великого князя Изяслава, повыше его будешь, посему и не обманулся я, хоть и полуслеп уже. А троюродному моему племяннику Всеволоду простительно было обмануться, потому что пьян он. А пьян потому, что в дому его скудном еда его – сухарь, а питие – вода, вот бедный и дает себе волю, когда к себе от скуки приглашу. Была у него волость, так отец его Ростислав Мстиславович за безделье и за нехождение на войну отобрал. А ты кто, посол?

– Лицо я тебе открою, – заявил Хотен, положил ковер на скамью, а шлем, снявши, на стол. – Меня ты не знаешь в лицо, а имени своего, ты уж извини, князь, не скажу. Мне еще в Киев скакать, а там я дольше проживу, если себя не стану здесь объявлять. Ты уж не прогневайся, княже.

– Ты давай, правь свое посольство, – замахал на него руками князь. – Больно мне нужно твое имя, хитрец! Ты лучше покажи, что привез для меня, не томи!

Тогда торжественно, как положено, изложил Хотен старцу просьбу его племянника. Потом занялся свертком: разрезал ножиком тонкие ремешки, освободил из холщовой обертки драгоценную немецкую шпалеру, они с Радко развернули ее и, неловко толкаясь, догадались, наконец, встать, как столбы, растянув между собою. Князь Вячеслав свесил ноги в мягких аксамитовых сапогах и уселся на ложе, чтобы удобнее было рассматривать.

– Сие шпалера, – начал Хотен, – немецкое изобретение. Для немецких князей она еще и полезна в жизненном их течении, поскольку живут они в замках, из дикого камня сложенных, а сии шпалеры щели в стенах прикрывают. Русским князьям и без шпалер не дует, ибо у них стены либо кирпичные, либо добре законопачены, и потому для русича такая вещь не столь полезна, как утешна, потому что позволяет глазу отдохнуть на занимательном изображении, а голове подумать над смыслом вытканной картины.

Князь тем временем нашарил под ложем свой посох и, опираясь на него, подступил к шпалере поближе, а стал (прав оказался насмешник князь Изяслав!) как раз напротив тонконогой красотки. Наглядевшись вволю, нахмурился и заявил:

– С вами, распутники, как бы снова не попасть под тяжелую руку духовного батьки моего, отца Ивана. Как застал он у меня подобную немецкую картинку, едва от церкви не отлучил. Понеже «Воспрещается смотреть изображения на досках или на ином чем представляемыя, обаяющие зрение и растлевающие ум, и производящие воспламенения нечистых удовольствий, по сотому правилу Шестого вселенского собора, и творящие такие изображения отлучаются». Вот! Даже запомнил с испугу… Не худо бы и вам со своим князем поберечься, Изяславовы бояре.

– Так ведь Вселенский собор грозил творящим, а мы только смотрящие, – встрял тут Радко.

– Ты лучше меня послушай, преславный княже, – Хотен метнул на децкого неласковый взгляд и забасил убеждающе: – Ведь мы, к примеру, глядя на шпалеру сию, отнюдь не воспламеняемся в чаянии нечистых удовольствий. Ведь и не дымимся даже, сам изволишь видеть!

Князь Вячеслав хохотнул коротко и отмахнулся от него.

– А для какой причины сия баба нагая? И о чем у нее с толстяком сим беседа? – зачастил. – Желает у него на одежду себя заработать?

– Господин отец митрополит Клим прочитал написанное немецкими буквами на белой сей ленте, – показал Хотен подбородком. – Старец сей толстый есть языческий бог богатства, Плут именем, а баба богиня же языческая Венерка. Одежды у нее имеются, у богини, а разделась она, чтобы потешить зрение старца Плута. Толкование же всей картины, на белой ленте латинским языком выписанное, есть следующее: молодые прекрасные бабы должны к старцам иметь уважение, оказывать им почет и не прятать от них свою красоту, ибо лицезрение ее полезно для старцева здоровья.

– Добрая мысль, хоть и немцем-латинщиком высказанная, – покивал головой князь Вячеслав. – Только не вижу я смысла в том, чтобы мужу, уже пожившему, дозволять одно токмо лицезрение. Мне вон внук мой Сева поведал, что слышал от отца митрополита Клима, будто премудрого Соломона, когда вступил он в почтенные лета и никак не мог избавиться от холода в членах, укладывали между двумя юными девицами, дабы согрелся и приободрился.

Радко захохотал и потянул край шпалеры на свою сторону. У Хотена тем временем нестерпимо зачесалась голова под подшлемником, руки же, распялившие шпалеру, начали затекать… Он не расслышал сказанного вновь заговорившим князем, пришлось переспросить.

– Отец Клим, говорю, вынудил, небось, Изяслава избавиться от соблазнительного коврика?

– Вовсе нет, княже, – поклонился Хотен, и бог Плут на шпалере вместе с ним. – Господин отец митрополит Клим великому князю Изяславу советчик, а не указчик. Великий князь Изяслав хотел доставить тебе, княже, веселье и утеху. А нужна ему взамен одна только книга, которую некогда, в молодые еще свои годы, отдал он тебе – небольшая такая, в простом переплете, без злата-серебра и драгоценных камней, а в ней премудрого деда его, великого князя Владимира Мономаха, переписано наставление.

– Во второй раз талдычишь ты про сию книгу, а я что-то ее не припомню, – пошлепал губами князь и, будто дразня Хотена, сдвинул шапку на лоб и неторопливо, с явным удовольствием поскреб в затылке. – Впрочем, я за скарбницею своею присматриваю самолично, у меня ничего ценного не пропадает. Я велю скарбнику поискать… Можно бы внучка моего названого Севу попросить, да боязно, знаете ли, мужи, бедняка-княжича в скарбницу запускать.

– Нешто нечист княжич на руку? – прогудел вдруг Радко, и нагая Венерка с его стороны шпалеры шевельнулась, будто надоело ей тут рассиживаться, и начала она ноги подбирать под себя, чтобы встать.

Старичок отвлекся этим зрелищем, поэтому ответил не сразу, однако с удивившей Хотена обстоятельностью:

– Князь Всеволод человек честный. Да только для князя законы не точно таким же образом писаны, как для вас, мужи. Ты, Радко, в своей жизни успел потереться около князей, и ты меня поймешь, если я скажу, что князю бывает необходимо и призадуматься, что для него важнее – честь ли его или же польза для его княжеского дела…

Хотен тем временем принялся скатывать шпалеру, приближаясь постепенно к старому децкому, обратившему ко князю Вячеславу свое здоровое, правое ухо.

– …и если вдруг придет ему в голову, что от пары золотых перстней моей скарбницы не убудет, а его желудку польза несомненная… Эй, куда коврик забираешь? Мы ж еще не договорились!

– А ты разве решил, княже, будешь ли менять шпалеру сию на книгу?

Князь Вячеслав, не торопясь, посохом постукивая, вернулся на свое парчовое ложе. Уселся и заговорил:

– Теперь припоминаю, книги в скарбнице есть. Кое-что из Минска, в Успенском соборе взято было блаженным отцом моим великим князем (не половцам же было отдавать!), а мне досталось. Переплеты, помнится, в золоте и каменьях. Иметь же книгу блаженного отца моего, им самим для сыновей своих сотворенную, для меня дело чести. Посему отдать книгу было бы порухою для чести моей княжеской, я и не отдам ее никому.

– Ты, княже, захочешь ли обидеть великого князя Изяслава Мстиславовича? – кстати встрял Радко.

Или, напротив, некстати? Потому что князь распрямил плечи и вскинул голову. Однако промолчал и тем дал возможность Хотену собраться с мыслями.

– Книга нужна не насовсем, а на время только, – осторожно заговорил Хотен. – Уж открою я тебе тайну, княже. Господин отец митрополит Клим попросил князя добыть для него сию книгу на время. Почитает – да и вернет. Зачем ему, отцу митрополиту, такая книга – памятная, княжеская? А потом мы бы снова поменялись: ты отдашь шпалеру, а великий князь Изяслав вернет тебе книгу, для тебя столь дорогую. А?

Поразмыслив, старинушка кивнул утвердительно:

– Вечно уж потом страдаю от своей доброты, да что ж тут поделаешь… Значит, так договоримся. Ковер у меня остается, и я завещаю его при послухах сыну моему любезному, паче родных, ей-богу, князю Изяславу Мстиславовичу. А книгу, как только станет не нужна, мне сразу верните. Я ведь догадался, для чего она вам: отец митрополит Клим возжелал ее для себя переписать. А я и не против – Бог в помощь! Другие церковники золото и серебро собирают, а он, кроткий наш бессребреник, – книги! Прямо как блаженной памяти предок мой великий князь Ярослав Владимирович, тот, правда, и о тленном богатстве не забывал.

– И когда мы могли бы забрать книгу, княже? – осведомился Хотен и весело перемигнулся с Радко.

– Когда, когда? Вот ведь торопыга – прямо как твой князь! – отмахнулся от послов князь Вячеслав. – Мне надо еще ключнику все объяснить, а ключнику в скарбнице порыться…

– Тогда мы, княже, дня три-четыре поживем у тебя – ты не против? – Хотен спросил и тут же взглянул на Радко: не погрешил ли против посольского обычая? Тот кивнул утвердительно. – Доколе дело не решится.

– Лишь бы не во дворце! – заволновался вдруг князь Вячеслав и даже рассердился, непонятно только, с чего бы. – Гостите у меня хоть месяц, только не здесь. Есть у меня для послов особливые палаты, туда вас мой ключник Рыло отведет. Идите теперь с богом и позовите ко мне князя Всеволода: желательно мне с ним совет держать, где ваш потешный ковер лучше будет повесить.

– Шпалеру, княже, – не удержался Хотен, склоняясь уже в прощальном поклоне.

– Иди, иди, незнакомец! Где сие видано, чтобы посол не объявлял своего имени? И ключника ко мне пришлите.

Когда уже спускались послы вместе с ключником с высокого крыльца теремного, в воздухе коротко свистнуло, и Хотен, еще смеясь над соленой шуткой Радко, объяснившего, почему боится князь Вячеслав селить здоровых мужиков у себя в тереме, вдруг ощутил резкую боль в груди и очнулся, уже катясь с немалым лязгом по ступенькам. Кричал что-то Радко, звенели стремена, топотали кони, потом возле Хотена остались только ключник да Хмырь.

Хотен сосредоточился и попробовал набрать в грудь воздуху. Опущенное забрало помешало, Хотен поднял к нему руку и вернул ее назад, удивленный, что рука так легко двигается. Боль, правда, усилилась, однако позволила вздохнуть.

– О Велесе могутный! – это Хмырь над ним склонился. – Из тебя, хозяин, торчит стрела!

Не сумев сообразить, откуда стрелял лучник, Хотен отказался от мысли повернуть холопа так, чтобы прикрывал от следующей стрелы. Прорычал:

– Коня подведи!

Самостоятельно, все с тем же противным лязгом встал на колени, уцепился за стремя, а потом усилиями Хмыря и помогавшего ему советами ключника встал и на ноги. Встревоженный суматохой Рыжок теперь надежно прикрывал его спереди, а за спиною был терем. Можно было заняться и стрелой, тем паче, что боль понемногу стихала. Вытащив стрелу, Хотен похолодел и чуть было снова не шлепнулся в снег. Стрела от самострела! Она ударилась в стальную пластину панциря, скользнула по ней, перебила завязку между пластиной и оплечьем и сбоку прошлась острием по старой кольчужке, в благословенную минуту поддетой Хотеном под великокняжеский доспех.

А тут топот, гиканье, вокруг Хотена, все так же стоявшего, упершись спиною в Рыжка, потемнело. Свои ребята, окружили со всех сторон, молодцы…

– Ты погляди только, живой! – гаркнул Радко и продолжил: – А я, как самострел увидел, уже начал мыслить, грешным делом, где хоронить станем – здесь или в Киев повезем?

– Не поймали стрелка?

– Ушел. Вон с той крыши стрелял, страдник, – и Радко показал плетью на крышу, и Хотен послушно взглянул на нее, да только сразу же и забыл, что там увидел. – Хозяин-купец клянется, что…

А Хотен, если бы не мужи вокруг, оторвал бы совсем спасшую его пластину и поцеловал бы, благодаря. Да только губами бы к ней примерз – или нет уже, не примерзли бы губы, потеплело ведь – да и теплая та пластина, на нем, муже горячем, и в теплой палате княжеской бывшая с ним… Княжеской!

– Ох, ну и спасибо же тебе, великий княже Изяслав Мстиславович! Вовек не забуду!

– Ты того, ты помолчи! – засуетился Радко. – Хлопцы, подсадите посла на коня! Ты же помолчи: иногда из сердца такое скажешь, что после и сам пожалеешь… Не знал ведь великий князь, что так оно обернется. Сейчас проводит нас ключник в посольское пристанище, протопит как надо, и ты отлежишься немного. В баню сходим, выпарим тебя хорошенько. А лучшее лекарство тебе – меды стоялые… Найдется ли для посла, боярин, у тебя такое лекарство?

– Найдется, господине посол, – приосанился ключник и свистнул, вызывая своего слугу с конем.

– Тогда милости просим, боярин, присесть с нами – полечиться, чтобы простуду не подхватить! Эй, глядите веселее, ребята! Каково посольство у нас – такова и честь!