1. Уже некоторые старые комментаторы обратили внимание на то, что первая фраза главы XX, возможно, изначально относилась к предыдущему речению: она продолжает тему последнего, написана тем же четырехсловным размером, что и две ее последние строки и даже рифмуется с ними. Р. Хенрикс считает логичным предположить (без видимых оснований), что, поскольку первая часть главы XIX представлена тремя суждениями, то и «дополнительных» – а, по сути, положительных – высказываний Лао-цзы о мудрой жизни тоже должно быть три. Тем не менее в списке из Годяня эта фраза стоит именно в начале 20-го речения и притом следующее высказывание касается как раз различий в речи, прививаемых учением, поэтому здесь сохранена традиционная композиция. «Ученость», о которой говорит Лао-цзы, относится в первую очередь, конечно, к знанию правил этикета, то есть – условностям жизни в обществе, которые калечат «первозданную цельность» человеческой природы.

2. Во 2-й строке в оригинале фигурируют знаки вэй и а, которые обычно считаются выражением соответственно вежливого и грубого ответа на обращение, что-то вроде: «Слушаюсь» и «Чего еще?». Согласно разъяснению Чэн Сюаньина, первое слово следовало употреблять младшим в разговоре со старшими, а второе, напротив, – старшим в разговоре с младшими. В мавандуйском тексте во втором случае говорится о «сердитом возражении». Несмотря на сходство в формальном значении и даже звучании этих слов, правила этикета противопоставляли одно другому. Это противопоставление, как и различие между хорошим и дурным, красивым и безобразным, культивировалось тем самым образованием, которое Лао-цзы считал источником лжи и несчастий в человеческой жизни.

3. В 3-й строке в традиционном тексте значится: «добро и зло…». Я следую годяньскому, мавандуйским и ряду других древних списков как более предпочтительной версии оригинала.

4. В 4-й строке в традиционном тексте сказано буквально: «Того, чего боятся все люди, нельзя не бояться». Ван Би предлагает самую естественную и наиболее влиятельную в комментаторской традиции трактовку этой фразы: «Чего боятся люди, я тоже боюсь и не смею этим пользоваться». Комментаторы видят в этом суждении иллюстрацию жизненной мудрости Лао-цзы с ее принципами «уподобляться праху» и «иметь одно сердце с народом». Правда, такая трактовка не объясняет не менее существенной в учении Лао-цзы темы непохожести мудрого на «обыкновенных людей», которая вводится как раз после данной фразы. Один из ответов дают списки из Мавандуя и Годяня, где эта строка выглядит иначе: «Тот, кого опасаются люди, не может по той же причине не опасаться других». Такое высказывание в известной мере соответствует контексту главы. Наконец, возможно еще одно прочтение традиционной формулировки: мудрый должен с осмотрительностью относиться к самому факту того, что люди чего-то боятся, и превозмогать этот страх. Именно так трактует данную фразу наставник Цао Синьи (см. ниже), а среди академических исследователей – У И. По-видимому, следующая далее строка разъясняет источник людских страхов – или, можно сказать, природу «метафизического ужаса» – который замалчивает цивилизация с ее благодушной «ученостью». Тема «большого страха» появляется ниже в гл. LXX.

5. Строка 5 с трудом поддается интерпретации. Классические комментаторы видят в ней критику людского мнения. Хэшан-гун пишет: «Иногда говорят, что люди в свете все путают и хотят совершенствовать ученость и словесность, не зная удержу». Пояснение Ван Би: «Он далек от мирских понятий». Этой трактовке следует И. С. Лисевич, который связывает данную строку с контекстом ценой явного искажения ее смысла: «Как далеко людям до просветленья!». Между тем позднейшие комментаторы приписывают начальному иероглифу значение «пустынный», «грандиозный», а заключительному – «неисчерпаемый». Я следую тем современным толкователям, которые видят здесь описание «того, чего боятся люди». В таком случае здесь говорится о невозможности дойти до «сердцевины» (в переводе: «дна»). Существуют и совершенно иные трактовки данной фразы. Так, Я. Дуйвендак считает ее выводом из зачина главы: здесь, по его мнению, говорится о том, что приведенные выше суждения «беспредельны, и нельзя исчерпать их». К. Ларр развивает традиционную трактовку этой фразы как критики людского мнения: «И так много вопросов, которые не имеют смысла!». У Чжан Чжунъюаня: «Как это до крайности смешно!». Столь же невнятен перевод И. И. Семененко: «Какое запустение! Нет этому конца!». Все эти толкования не кажутся убедительными.

6. Строка 7 напоминает, что люди, пребывая в безотчетной тревоге, тем исступленнее веселятся в праздничные дни. Здесь упоминается жертвоприношение тай лао (букв. «великая жертва»), сопровождавшееся обильным пиром.

7. Фигурирующее в 8-й строке слово «покоен» в древнем словаре «Шо вэнь» толкуется как «ничего не делает». Слово «ребенок» комментаторская традиция отождествляет со сходным по начертанию иероглифом, который имеет более конкретное значение: «улыбка ребенка». Разъяснение Хэшан-гуна: «подобен ребенку, который еще не умеет откликаться людям». В оригинале употреблен иероглиф чжао, который имеет значение «знак», «знамение». Речь идет, очевидно, об отсутствии рефлексивного «я», которое определяет свое отношение к миру, имеет устремления и потому обладает устойчивыми «признаками». В английских переводах влиятельна версия А. Уэйли: «Я покоен, как младенец, еще не подавший знака, как ребенок, который еще не улыбнулся». Ма Сюйлунь предложил перенести сюда словосочетание «смутное, простодушное» из 12-й строки, разбив данную фразу на две строки:

Предложению Ма Сюйлуня следует Чжан Сунжу, но оно остается чисто гипотетическим.

8. В 9-й строке два первых знака в древних списках, включая мавандуйские, записываются по-разному, и интерпретация их затруднительна. Большинство комментаторов полагают, что речь здесь идет об утомленности трудами и неспособности передвигаться, то есть о некоей противоположности «лучащейся радости» обыкновенных людей. Одно из побочных значений данного словосочетания, согласно списку Ван Би, – «спеленутый младенец», что позволило Е. А. Торчинову увидеть здесь тему «тесной связи» мудреца-младенца с дао-матерью. Однако подобная трактовка, насколько мне известно, отсутствует в классической комментаторской традиции. Цао Синьи толкует данный образ просто как «деятельность». Отвлекаясь от конкретного значения иероглифов, употребленных здесь, можно предположить, что речь идет о чистой, или беспредметной, «работе духа», превосходящей отношения между субъектом и объектом и, следовательно, не требующей усилий.

9. «Сердце глупца» в 12-й строке комментаторы единодушно понимают как свидетельствование о цельности сознания, превосходящей субъектно-объектное разделение мира.

10. Перевод 13-й строки основан на комментарии Хэшан-гуна. Су Чэ уточняет: «В мире считают знанием различение, а мудрец знает, что всякие суждения тщетны и не могут установить истинное различие». Р. Хенрикс переводит: «The common people see things clearly».

11. Перевод 14-й строки основывается на толковании Ма Сюйлуня. Большинство переводчиков видят здесь упоминание о «неведении» и «отрешенности».

12. В 17-й строке начальный знак записан по-разному в разных списках, и одними толкователями трактуется как «покойный», другими – как «волнующийся». В мавандуйских текстах здесь фигурирует слово «безбрежный». Разъяснение Хэшан-гуна: «Разливается, как река и море, и неведомо, где ему предел». Имеется в виду, надо полагать, образ океана, который остается покойным (в глубине?) даже в бурю. Согласно же толкованию У И, данный образ, напротив, указывает на то, что под спокойной гладью вод океана бурлит таинственная жизнь.

13. В 18-й строке начальный знак указывает на образ стремительного ветра, или вихря.

14. Строки 19 и 20 классические комментаторы «Дао дэ цзина», Хэшан-гун и Ван Би трактуют как противопоставление «делания», стремления использовать что-либо, присущих «обыкновенным людям», и «недеяния» мудреца. Во второй части фразы употреблен знак би, который означает «низменный», «неотесанный», «презираемый».

15. В последней строке сказано буквально: «Дорожу тем, что питаюсь (от) матери». Хэшан-гун поясняет: «Питаться – значит пользоваться, а мать – это Путь». Комментарий Ван Би: «Питаться от матери – это основа всякой жизни». Император Сюань-цзун, по его собственному признанию, добавил в эту строку два знака, чтобы сделать ясным ее смысл: «Дорожу тем, что стараюсь кормиться от матери». Некоторые комментаторы без должных оснований предлагают читать здесь «ценю постижение матери» или «ценю совершенство матери».

16. В этой главе рифмуются строки 2 – 3, 5 – 8, 9, 10, 12 и 14, 17 – 19 и 21.

Тот, кто хочет идти великим путем, должен первым делом забыть об условностях, прививаемых воспитанием и ученостью. Мы понимаем собеседника и без книжных мудрствований. Нет ничего глупее, чем ученый спор о понятиях. Не следует уподобляться людям, которые, не умея играть на музыкальных инструментах, спорят о том, кто из них лучший музыкант, показывая друг другу написанные ноты. Во всем даосском каноне не сказано так откровенно и с такой пронзительной силой, как здесь, что «претворение Пути», которому учили Лао-цзы и его последователи, требует особой решимости: решимости выбрать внутреннюю правду жизни. Даосский мудрец может казаться со стороны совсем обычным, даже неприметным человеком, ибо он все превозмогает и самый свой покой «помещает» в движение. Но он – «не таков, как другие». И не потому, что хочет блеснуть своей оригинальностью. Просто он живет самой бытийственностью бытия и, значит, исключительными, неповторимыми качествами существования. И недаром эта глава у Хэшан-гуна озаглавлена «Отличаться от обыденного».

Мудрец Лао-цзы ищет опору не в зыбких и обманчивых понятиях света, а во внутреннем самосвидетельствовании духа, в откровении полноты бытия. Как сказано в даосском трактате «Гуань Инь-цзы», «в том, что мудрый говорит, делает и мыслит, он не отличается от обыкновенных людей. А в том, что мудрый не говорит, не делает и не мыслит, он отличается от обыкновенных людей».

Удел «человека Пути» – великое, абсолютное одиночество. Не может не быть одинок тот немыслимый и невероятный человек, кто вместил в себя всю бездну времени и пространства. Ошибаются поэтому те, кто видит в этом пассаже образец лирической исповеди. Перед нами бесстрастное и почти со школярской педантичностью запечатленное свидетельство внутренней реальности опыта, которая может открыться духовному видению. И эта подлинность существования дана нам как матерь-матрица бытия, которая сама «не есть», но все предвосхищает.

Комментарий Ван Би: «Учиться означает развивать свои способности. Но если всего иметь в достатке и не испытывать желаний, зачем же стремиться иметь больше? Тогда и без знания со всем справишься. И у ласточек, и у журавлей есть свои пары. Жители холодных мест умеют делать шубы на вате. Они сами по себе имеют нужное им в достатке, для чего стараться иметь больше и навлекать на себя печали? Кормящая мать означает корень жизни, а люди отворачиваются от того, что составляет корень жизни, и дорожат второстепенными прикрасами. Вот почему здесь говорится: “Я один не похож на других”».

Комментарий Ли Яня: «В этой главе разъясняется смысл сокрытия сокровенности. Если люди знают только духовное и не знают телесное, как могут они понять эту истину? “Как будто лишен всего” и означает достижение сокрытия сокровенности. Входишь в некое пространство и устраняешь это пространство, делаешь один шаг и упраздняешь этот шаг, обретаешь одну мысль и забываешь эту мысль. Ничего не удерживаешь в себе, но един с первозданным Хаосом. В Хаосе есть только срединность и мать. Собирая Прежденебесное семя, питаешься изнутри себя: вот что значит “кормиться от матери”».

Разъяснение Цао Синьи: «Тот, кто отбрасывает мирскую ученость, не будет иметь печалей. Прямое и кривое, насколько далеки друг от друга? Добро и зло: чем друг от друга отличаются? Принимай все – и только. Чего люди страшатся, я тоже не могу не страшиться. Но я уношусь за пределы Неба и Земли и погружаюсь в беспредельный простор – чего же мне бояться? Люди стремятся к удовольствиям и веселью, я один покоен и не имею желаний, как младенец, который еще не умеет улыбаться. Я двигаюсь, полагаясь на Небесное, и ничем не мараю себя. Люди все довольны собой, я один как будто всего лишен и совершенно пуст. Я дорожу тем, что возвращаюсь к истоку и питаю себя Прежденебесным».