5 Как работают лингвисты.
Полевая лингвистика

Задачи любой науки, непосредственно познающей мир (философию и математику оставим в стороне), включая, разумеется, и лингвистику, можно на самом общем уровне разделить на два класса. Это, во-первых, получение и первичное исследование нового фактического материала, во-вторых, обобщения, построение объяснительных теорий. А наука делается людьми, и кому-то, может быть, ближе одна задача, а кому-то другая.

В 1913 г. или 1914 г. в московской частной гимназии Е. А. Репман учитель истории, рассказал ученикам о «двух типах историков, из которых представители одного занимаются подготовкой фактического материала, анализом письменных источников, дешифровкой надписей, папирусов, клинописи и т.д., а другие — обобщениями социологического характера». Двое из его учеников в то время мечтали стать историками. Учитель одному из мальчиков предсказал будущность историка первого типа, другому — второго.

Конечно, два типа бывают и среди лингвистов (дешифровка — скорее лингвистическая задача), а научные обобщения не обязательно имеют социологический характер. В итоге лингвистом стал как раз первый из гимназистов — Пётр Саввич Кузнецов (1899–1968), один из создателей Московской школы фонологов, о которой еще будет идти здесь речь (и автор цитируемых воспоминаний). Он всегда отличался большой эрудицией и энциклопедичностью, любил подробности, но жил во время, когда больше ценилось умение строить теории. И он сумел это сделать.

Тот факт, что одни ученые преуспели (или не преуспели) в обнаружении фактов, а другие — в обобщениях (кто-то сразу и в том, и в другом), разумеется, может иметь разные причины, и склонности человека — лишь одна из них. Они важны, но не всегда могут реализоваться. Ученый может попасть в научную среду, где ценится совсем не то, к чему он склонен, тогда ему придется либо приспосабливаться к приоритетам окружающих, либо идти на конфликты и обрекать себя на одиночество в профессиональной сфере. Наконец, нельзя не учитывать и разный уровень индивидуальных способностей, возможность или невозможность получения должной подготовки и многое другое.

В самой истории мировой науки мы видим постоянную смену приоритетов. Едва ли не в каждой дисциплине чередуются периоды интенсивной работы теоретической мысли и следования устоявшимся канонам, открытия новых фактов и стремления переосмыслить то, что уже известно. И в одни периоды (конечно, при прочих равных условиях) легче работать тому, кто склонен к «подготовке фактического материала», а в другие эпохи ценятся любители обобщать. Как правило, первые выходят на авансцену в спокойные этапы развития уже сложившейся науки, вторые — на самых ранних этапах формирования той или иной дисциплины и в эпохи смены научных парадигм. Играют роль и воздействия извне, и общий «климат эпохи».

Например, немецкая наука первой половины XIX в. была связана с именами Августа и Фридриха Шлегелей, Гумбольдта, Ф. Боппа, Я. Гримма, А. Шлейхера. Все эти ученые выдвигали широкие теории, не подкреплявшиеся или подкреплявшиеся в небольшой степени конкретными примерами. Не только вышеупомянутый Гумбольдт, но и сравнительно–историческое языкознание того времени любило делать обобщения о происхождении языка, прогрессе и регрессе языков и связи языка с культурой. Все это распространялось и на их последователей, в том числе русских. Уже в 1880-е гг. петербургский профессор, теоретик языка и индолог Иван Павлович Минаев (1840–1890), например, из «символического значения» гласных звуков в семитских языках (имеется в виду то, что там корень состоит из согласных, а гласные выражают грамматическое значение) выводил единобожие семитов. Выдвигал он (и не только он) и идеи о связи строя языка и языкового родства с расой, «антропологическими типами», что современная наука полностью отрицает.

Но уже в те годы, когда Минаев читал свой курс, приоритеты стали меняться. Развитие науки требовало, с одной стороны, более тщательного изучения фактов, с другой стороны, отказа от всякой «метафизики», под которой в конце XIX в. и начале XX в. (иногда и позже) понимались любые теории, которые нельзя проверить фактами. Например, никто кроме дилетантов уже не занимался происхождением языка. Распространилось «преклонение перед "фактом", понятым… как что-то незыблемое и устойчивое», по выражению В. Н. Волошинова. Член-корреспондент Российской академии наук Александр Иванович Томсон (1860–1935) говорил: «Об общих вопросах имеет право рассуждать только тот, кто сам годами барахтался в разрешении частных вопросов и потому может говорить по опыту, не с чужих слов». В это время еще преобладал исторический подход и преобладало изучение истории языка на основе анализа дошедших до нас памятников, причем предполагалось, что исследователь должен сам скрупулезно изучать эти памятники, и это его главная задача. При взгляде на эту деятельность вспоминается то, что писал о поэзии В. В. Маяковский: «Та же добыча радия. В грамм добыча, в год труды». Интерпретация добычи либо занимала второстепенное место, либо вообще считалась чем-то не очень научным.

Новый виток развития науки обозначился во втором десятилетии XX в., опять-таки большую роль сыграл «Курс общей лингвистики» Соссюра. Резко возросло стремление строить теории. Ученые новой научной парадигмы если и интересовались, например, рукописями, то не как основным объектом исследования, а в качестве источника сведений по исторической фонологии языка, их влекла интерпретация. Ученые старшего поколения просто не понимали происходящее. Тот же Томсон писал о Трубецком и близких ему по направленности ученых: «Что это все означает? Искание новых путей? Которые, однако, заведомо избегают углубления. По-моему, лишь одно: слабосилие. Не могут больше преодолевать подготовительной работы по изучению накопившихся данных по истории языков, особенно по сравнительному языковедению… Очевидно, силы истощены. Вместо изучения реальных фактов — высокопарное беззастенчивое переливание из пустого в порожнее».

Но процесс был необратим. И сбором, и первичной обработкой фактов наука не в состоянии ограничиться: она неизбежно опирается на некоторую теорию, пусть это не всегда осознает исследователь. Он может думать, что теория ему не нужна, но он всегда, в частности, должен из моря фактов производить отбор, а этот отбор всегда опирается на некоторую теорию, хотя бы на ту, которая содержится в когда-то им прочитанном школьном учебнике. Но учебники обычно отражают уже пройденный этап развития науки. А теории в большинстве своем приближают нас к истине, пусть не полностью и с разных сторон.

Бурное развитие теоретической лингвистики к 1940–1950-м гг. в ряде стран (например, в США этот процесс был более очевиден, чем в СССР) стало сменяться новым сосредоточением на фактах, которое, однако, имело иной характер, чем у ученых, изучавших старинные тексты. Речь шла об изучении современных языков в полевых условиях. Огромное количество языков мира оставалось неописанным, и американские ученые, в большинстве принадлежавшие к уже упоминавшийся школе дескриптивистов, поставили перед собой задачу их описания на основе разработанных Блумфилдом и его последователями методов. Они отправлялись в районы распространения языков и там работали с носителями этих языков — информантами. Разрабатывалась специальная методика работы с информантами, возникла особая лингвистическая дисциплина — полевая лингвистика.

Как пишет современный американский исследователь, «до Хомского американский лингвист был почти что обязан провести один-два года среди носителей индейского языка и написать его грамматику. В североамериканской лингвистике это было чуть ли не обрядом посвящения». Однако смена научной парадигмы проявилась и здесь. Тот же автор отмечает: «Сам Хомский не занимался полевыми исследованиями и тем не менее, очевидно, обнаружил в языке больше интересного, чем любой полевой исследователь». Добавлю, что Хомский, как уже упоминалось, был принципиально сосредоточен на материале английского языка.

Разумеется, нельзя в духе Томсона понимать всякого лингвиста-теоретика как человека, который только интерпретирует. Многие ученые успешно совмещали роли собирателя фактов и создателя теорий, обычно, однако, стремясь преодолеть «преклонение перед фактом» и рассматривать факты в системе. Так, Соссюр задолго до создания «Курса» в книге «Мемуар о первоначальной системе гласных в индоевропейских языках» (написанной им в возрасте 21 года!), рассматривая реконструкции праиндоевропейских звуков, старался выявить в них строгую систему. Еще одним примером лингвиста, совмещавшего эти роли, был выдающийся американский лингвист, культуролог и этнограф Эдвард Сепир (1884–1939). Много занимаясь полевым изучением индейских языков США и Канады, он использовал свои материалы для построения теорий, в частности в области типологии, о чём дальше будет сказано.

В наше время сбор фактов, в частности полученных полевым путем, производится в расчете и на расширение объекта лингвистических исследований, и на использование полученных материалов для развития понимания природы языка. Многие полевые исследования описывают вымирающие языки; уже не раз бывало, что вскоре после экспедиций изученные языки исчезали. Видный японский лингвист С. Хаттори (1908–1995) говорил о проведенных под его руководством в 1950-е гг. исследованиях диалектов айнского языка на острове Хоккайдо: «Мы успели на последний автобус». Если нельзя спасти язык, то можно хотя бы сохранить данные о нем. Бывает и так, что на основе этих данных делаются попытки возрождения языка: потерявшие язык айны (а иногда и японцы) учат его на основе записей японских специалистов и русского ученого Н. А. Невского. Но, разумеется, и для развития лингвистики полевые данные значат очень много. Как уже говорилось, мировая наука о языке, выросшая из европейской традиции, первоначально основывалась на материале одного или двух языков, затем — на материале примерно десятка языков Европы, далее количество изучаемых языков неуклонно увеличивалось, но всё равно для понимания того, что есть в языке, нужно знать о языках как можно больше.

Одним из успешных примеров полевых исследований являются экспедиции кафедры теоретической / структурной и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ, проводимые с 1967 г.; их основателем и многолетним руководителем был уже упоминавшийся Кибрик. В них участвуют не только уже сформировавшиеся лингвисты, но и студенты, являющиеся полноправными участниками. Через экспедиции прошли многие ныне известные лингвисты, работающие как в России, так и за рубежом. Перед их участниками ставятся две задачи: исследовать язык и обучить студентов полевым методам. Экспедиции за полвека охватили более 40 языков СССР и России, а теперь ученики Кибрика проводят экспедиции и в Индии, Вьетнаме и других странах.

Методика работы с информантами бывает различной. Один способ получения результатов был разработан дескриптивистами. «Обряд посвящения» заключался в том, что лингвист несколько лет жил в местах обитания носителей изучаемого языка и старался с помощью информантов им овладеть, его деятельность обычно бывала индивидуальной. Иначе строится работа в экспедициях МГУ. В ней участвует целый коллектив исследователей, в который входят преподаватели и студенты; на начальном этапе они изучают язык как бы с чистого листа, ничего про него не зная; да и позже за довольно короткий период работы (обычно во время летних каникул) у них нет времени его изучить досконально. Тем не менее «на выходе» неоднократно удавалось получить вполне серьезное описание системы языка или его фрагмента. Это удается сделать благодаря разработанной методике полевых исследований.

Как писал Кибрик, «кажется, что легче изучать язык, когда о нем предварительно многое известно. Однако следует иметь в виду, что всякая традиция навязывает некоторое априорное видение фактов. Усвоенная до знакомства с фактами, она их заменяет в нашем сознании, гипнотизируя творческую волю и мешая увидеть факты в их непосредственной данности. Впоследствии, под давлением языкового материала, начинается мучительное преодоление традиции, на что затрачивается много лишних усилий». Поэтому «наиболее благоприятная исследовательская ситуация» — работа «с языками, не имеющими глубокой лингвистической традиции описания».

Как показывает опыт экспедиций МГУ, преимущества имеет и коллективный метод работы. Кибрик формулировал это так: он позволяет ускорить этап сбора фактов, дает возможность эффективно использовать каждого участника на видах работы, где он может приносить наибольшую пользу, обеспечивает взаимодействие участников. По его выражению, коллективный метод «собирает группу партнеров по интересам, и их профессиональное взаимодействие создает комфортную творческую среду и является мощным психологическим стимулятором».

Как получать нужные сведения от информантов? Используются два способа: анализировать получаемые от информантов в естественных условиях спонтанные тексты (фольклор, рассказы о жизни и т.д.) и стимулировать информанта на порождение текстов, желательных для исследователя. Методика дескриптивистов ориентировалась лишь на первый способ получения информации, однако два способа дополняют друг друга, и каждый из них должен использоваться.

Бывают спокойные периоды, когда наука сосредоточена на конкретном фактическом материале и на шлифовке методов его получения. Но неизменно наступают времена кризиса и перелома, когда необходим прорыв в теории, нередко приобретающий характер научной революции, когда не всегда нужно искать новые факты, достаточно по-новому интерпретировать то, что известно. Словом, на первый план в развитии науки выходит то описание, то объяснение. Между тем одни ученые по складу характера любят одно, другие — другое. И споры теоретиков и фактографов вечны. А современная лингвистика дает тем и другим возможности реализовать свои склонности.