Епископ Стефан (в миру Сергей Алексеевич Никитин), родился 28 сентября 1895 года в благочестивой семье московских мещан. С 1906 года Сергей Никитин учился в 1-й Московской мужской гимназии. Окончил ее с золотой медалью и поступил на медицинский факультет Московского университета. После окончания университета в 1922 году перед Сергеем Алексеевичем встал вопрос: какой род деятельности стоит избрать? По специальности он был невропатологом, но поскольку учился он очень хорошо, то ему было предложено остаться в университете и заниматься научной деятельностью. Сергей Алексеевич начал работать в клинике у Россолимо, и перед ним стоял выбор: быть ученым-врачом или практиком.

Сразу же после окончания университета он познакомился с Борисом Васильевичем Холчевым, будущим архимандритом, который был очень верующим человеком, прихожанином храма святителя Николая в Кленниках, воспитанником Оптиной пустыни. Он привел на Маросейку и Сергея Алексеевича. Он же предложил ему обратиться с вопросом по поводу выбора пути к старцу Нектарию Оптинскому. Сергей Алексеевич приехал в Козельск. И они поехали вместе с отцом Никоном к батюшке отцу Нектарию. А батюшка жил у Андрея Ефимовича Денежкина. Из сеней направо — к Андрею Ефимовичу, налево — к батюшке.

Приехали, как велено было, вечером. И пошли налево, там читались вечерние молитвы. На вечерние молитвы собирались все: и сам Денежкин, и его дети. Присоединились к молящимся. А батюшка отец Нектарий стоял за перегородкой, он был великий делатель Иисусовой молитвы. Услышал — заканчивается молитва, вышел из-за перегородки, еле передвигает ногами. Сергей Алексеевич подумал: «Ну, вот, я, молодой врач, приехал к какому-то старику-развалине спрашивать, как мне быть».

А отец Нектарий спрашивает Сергея Алексеевича:

— Вы когда-нибудь читали про потоп?

Сергей Алексеевич говорит:

— Читал.

— А ведь вот Ной-то сто лет строил ковчег и призывал к покаянию. А на него смотрели и думали: «Э, какой-то старик-развалина тут». — Но закончил батюшка все очень мирно: — Вы устали с дороги, а я вам стал говорить про потоп. Отдыхайте.

Под утро Сергей Алексеевич проснулся от шороха: батюшка отец Нектарий готовил письма в Москву с ним послать. Он встал, руки для благословения сложил (а сначала-то даже благословения не хотел брать). Батюшка отец Нектарий его благословил, приговаривая:

— Врач-практик, врач-практик, врач-практик.

И Сергей Алексеевич стал практикующим невропатологом. С 1926 года по 1931 год он был сотрудником различных медицинских учреждений Москвы. После прихода на Маросейку Сергей Алексеевич стал очень активным прихожанином, членом общины. Он приходил с сестрой, Ольгой Алексеевной. Характер у него был деятельный, и с 1928 года по октябрь 1930-го он даже исполнял обязанности старосты храма святителя Николая в Кленниках.

К 20-м годам относится начало дружбы Сергея Алексеевича Никитина с будущими священномучениками: Владимиром (Амбарцумовым), Василием (Надеждиным), после мученической кончины которых — отца Василия в 1930-м, отца Владимира в 1937 году — Сергей Алексеевич взял на себя заботу об осиротевших семьях своих друзей. После ареста в октябре 1929 года своего духовника, священника Сергия Мечева, он заботился также и о его семье. Известно, что отца Сергия Мечева Сергей Алексеевич дважды навещал в ссылке в городке Кадникове Вологодской губернии.

16 февраля 1931 года и сам Сергей Алексеевич Никитин был арестован в составе группы маросейских прихожан из 17 человек во главе с протоиереем Сергием Смирновым и священником Борисом (Холчевым). Их обвиняли в участии в контрреволюционной организации, якобы существовавшей при храме святителя Николая в Кленниках.

Никаких объективных данных для обвинения в контрреволюционной деятельности в деле не обнаруживается, за исключением единственного протокола допроса одной из осужденных. Под пытками ли добились от нее такого признания или как-то иначе, неизвестно, но на основании этого признания был вынесен приговор.

Протоколы допроса С.А. Никитина свидетельствуют, что он готов был пострадать за правду и не шел на компромиссы с совестью. Будучи не поминающим митрополита Сергия, он не мог скрывать своего отношения к его действиям. Отношение к советской власти Сергей Алексеевич сформулировал достаточно четко: «Я считаю неправильным гонение советской власти на религию, и Декларация, объявленная митрополитом Сергием, также неверна, ибо советская власть закрывает церкви и устраивает гонения на религию. Я же являюсь противником этого».

В результате 30 апреля 1931 года Сергей Алексеевич Никитин был приговорен к трем годам заключения в Красновишерском исправительно-трудовом лагере на Северном Урале.

Сохранилось достаточно большое количество интереснейших воспоминаний о его пребывании в лагере, где его, квалифицированного врача, назначили на работу в лагерной больнице, которой он некоторое время даже заведовал.

Будущий владыка Стефан с величайшим риском для себя старался оказывать помощь заключенным, особенно духовенству, молясь, чтобы Господь Сам открывал ему глаза и позволял в подходящих к нему обритых и раздетых людях, прибывающих с этапа, распознавать лиц духовного звания. Он старался помогать духовенству. Как-то ему сказали, что в одной партии есть архиерей. Сергей Алексеевич молился — и он почувствовал, и говорит: «Владыка, благословите». Архиерей заплакал и говорит: «Я среди ада услышал ангельский голос».

Игумения Евгения (Волощук), духовная дочь епископа Стефана, вспоминает слова владыки о лагерном времени: «Старался чем мог помочь: или питание лишнее выписать, или еще чем-нибудь, но как ни старался незаметно это делать, все равно замечали, потому что люди были с зорким глазом. Хотели продлить за это срок, но душа-то христианская все равно должна страждущему помочь. Срок — временный, а Бог — постоянный».

Ему грозило продолжение тюремного заключения, потому что он помогал заключенным. И он приуныл. Но одна медсестра поддержала его, сказав: «Сергей Алексеевич, вы знаете, у нас есть такая блаженная Матронушка, помогает многим». Он говорит: «Как же я ее найду?» — «А вы, — говорит, — покличьте ее: “Матронушка, помоги мне, я в беде”».

Он так и сделал. В результате, слава Богу, его отпустили. Он выбрал время, поехал к блаженной. Входит в дом, смотрит: ящик, в ящике лежит женщина — неразвитый ребенок. И она ему и говорит: «Я о тебе молилась». Эту блаженную Матрону Анемнясевскую епископ Стефан до конца своей жизни поминал даже прежде своих родителей.

После освобождения из лагеря Сергей Алексеевич, не имея права проживать ближе чем за сто километров от Москвы, устроился жить и работать врачом в городе Карабанове, недалеко от Александрова. А вскоре переехал в Струнино, тоже Александровского района Владимирской области. К этому периоду жизни будущего владыки относится его тесное общение с епископом Афанасием (Сахаровым).

Здесь необходимо сказать о проблеме, которая пока не находит разрешения, — это датировка священнической хиротонии Сергея Алексеевича Никитина. По обстоятельствам советского времени такие темы между собой не обсуждали, поэтому духовные чада владыки Стефана называют различные даты его тайного рукоположения. Самый ранний срок — это 1925–1927 годы. Наиболее поздний — 1934 или 1935 год.

Достоверно известно то, что будущий владыка Стефан был тайно рукоположен епископом Афанасием (Сахаровым). И в этот, Карабановско-Струнинский, период был, без сомнения, тайным священником. Владыка Василий (Златолинский) свидетельствует, что уже в лагере Сергей Алексеевич Никитин тайно служил и хранил священные сосуды, на которых совершались эти литургии в заключении, а затем в Струнине и Карабанове.

На тайных службах в Струнине приходилось бывать Ирине Сергеевне Мечевой и матушке отца Глеба Каледы, Лидии Владимировне. Служил отец Сергий обычно по ночам, поскольку днем был занят на работе в больнице. Лидия Владимировна отмечает некоторую нервозность, сопровождавшую службы. Дело в том, что отец Сергий был единственным врачом на этом краю города, причем не только невропатологом, но и терапевтом. Поэтому обращавшиеся к нему за медицинской помощью могли приходить и среди ночи.

Известно, что весной 1941 года в течение некоторого времени на квартире у отца Сергия Никитина в Струнине жил его духовник протоиерей Сергий Мечев. Принимать его было крайне небезопасно, поскольку за ним с 1940 года велось почти постоянное наблюдение. 7 июля 1941 года протоиерей Сергий Мечев был арестован в Рыбинске и больше уже не выходил на свободу до самой мученической кончины в 1942 году.

О тайном священстве отца Сергия Никитина было известно очень малому количеству людей. И даже те, кто близко знал его, не были посвящены в эту тайну. Вспоминает Лидия Владимировна Каледа: «Поскольку мы были непоминовенцами, то ходили в церковь только ко всенощной, а с литургии уходили после ектении об оглашенных. Нами кто-то руководил, а кто — я не знала. Практика была такая: мы писали исповедь, кто-то ее отвозил к священнику, и после десяти дней нам разрешалось причащаться запасными Святыми Дарами, хранившимися у нас дома. Я лично не знала, кому передавались мои исповеди: мама передавала кому-то. Но потом я взбунтовалась и сказала, что не могу без живого общения — только писать, и все. Тогда-то мне и сказали, что тайным священником является Сергей Алексеевич Никитин, которого я знала по Никольскому».

После избрания патриарха Алексия I епископ Афанасий (Сахаров) призвал всех оставшихся в живых непоминавших к литургическому общению с Московской Патриархией.

В 1950-м году священник Сергий Никитин решил выйти на открытое служение. В свою епархию его принял епископ Ташкентский и Среднеазиатский Гурий (Егоров), всегда сохранявший верность евхаристического общения с патриаршей Церковью, но в течение длительного времени оказавшийся в состоянии катакомбного служения, даже организовавший свой катакомбный монастырь в Средней Азии. Будучи епископом Ташкентской и Среднеазиатской епархии, особенно сильно пострадавшей во времена гонения на Церковь (там хозяйничали, по существу, обновленцы), владыка Гурий собирал живые духовные силы вокруг себя. Многие впоследствии оказались служащими в разных епархиях нашей Церкви, а некоторые даже стали ее архиереями. Епископ Гурий стал тем архимандритом, которому суждено было открыть Троице-Сергиеву лавру и быть первым ее наместником после долгих лет закрытия в послереволюционные годы.

Отцу Сергию при встрече Владыка задал вопрос: почему он хочет служить и что его привлекает? Привлекает ли его молитва перед престолом, амвон с его проповедями или аналой с духовничеством и исповедью? Отец Сергий четко и определенно ответил: алтарь, молитва, евхаристическое служение. Этот ответ был близок духу владыки Гурия. Будучи глубоким богословом, имея серьезное богословское образование, он организовал полуподпольный богословско-пастырский институт после закрытия Петроградской духовной академии, и сам был прежде всего священнослужителем и предстоятелем перед Престолом Господним.

Служение отца Сергия Никитина в Средней Азии длилось пять с половиной лет. За это время его трижды переводили с прихода на приход, и все эти приходы были крайне непростыми. Служил в Курган-Тюбе, Ленинабаде, Самарканде, Ташкенте. Из воспоминаний отца Сергия того времени известно: больше всего его расстраивало то, что приходилось терпеть от своих, верующих, казалось бы, людей. В одном месте — псаломщик, не захотевший служить из-за увеличения служб, в другом — «православные», готовые вцепиться друг в друга. Примирить их отцу Сергию не удалось: он заболел брюшным тифом, и его отправили в Ташкент. Там он служил в кафедральном соборе вместе со своим другом отцом Борисом (Холчевым). Через некоторое время сменился епархиальный архиерей: владыку Гурия назначили в другую епархию, и новый Ташкентский архиерей епископ Ермоген (Голубев) поставил отца Сергия настоятелем молитвенного дома на окраине города. Для отца Сергия это послушание оказалось трудно исполнимым. Состояние его здоровья ухудшилось, он тяжело переносил жару, и когда владыка Гурий (Егоров) пригласил его в Днепропетровскую епархию, отец Сергий согласился.

Владыка Гурий (Егоров) имел обыкновение давать искус тем священникам, которые приходили к нему из катакомбных церквей, или после долгих лет перерыва в священническом служении, или молодым ставленникам. Эти искусы-послушания должны были раскрыть духовный облик принятого на священное служение человека и дать ему возможность возрасти духовно в тишине молитвенного действия. Отец Сергий писал Александре Александровне Семененко: «Ну, назначил меня владыка в уголок, забытый Богом и людьми». Был такой момент, что он служил, а никого в храме не было. И он сказал проповедь. На вопрос «Батюшка, кому вы проповедь-то говорили?» он ответил: «Когда в храме нет людей, присутствуют ангелы».

Через всю жизнь пронес Владыка твердость и принципиальность в вопросах веры, честность перед Богом и Церковью. Особенно эти черты проявились в период его священнического и архипастырского служения. Средняя Азия в советские годы стала местом подвигов многих исповедников веры.

Позже владыка Гурий выписал отца Сергия к себе в Днепропетровскую епархию, где находился небольшой женский монастырь. Монахини полюбили своего духовно опытного, вдумчивого молитвенника-пастыря. С теплым чувством и глубоким уважением они вспоминали его потом многие-многие годы. Два года в Свято-Тихвинском монастыре, молитва, общение с сестрами, службы — все это было мило его сердцу. Здесь, в монастыре, 2 января 1959 года протоиерей Сергий был пострижен архиепископом Гурием в монашество с именем Стефан, в честь преподобного Стефана Махрищского.

Свято-Тихвинский Днепропетровский монастырь был закрыт вскоре после Пасхи 1959 года, насельницы в один день выдворены из обители. Жившие в Днепропетровске отправились по домам сами, а остальных за счет монастырских средств снабдили билетами до мест проживания.

Архимандрит Стефан (Никитин) поехал вслед за митрополитом Гурием в Минск, где был назначен клириком Крестового Казанского митрополичьего храма. Пробыл он там недолго: власти отказались его прописывать, приходилось жить на разных квартирах. Вскоре к митрополиту Гурию в гости наведался архиепископ Ермоген (Голубев), встретил у него отца Стефана, и, будучи в Москве, порекомендовал его Святейшему Патриарху Алексию I как кандидата во епископа. Так 7 апреля 1960 года архимандрит Стефан (Никитин) был рукоположен в Елоховском соборе в Москве во епископа Можайского, викария Московской епархии.

1960-е годы — это время хрущевского гонения на Церковь, менее кровопролитного, чем в 20-30-е годы, но не менее болезненного. У верующих отбирались последние храмы. Владыка Стефан, ставший архиереем в такое сложное время, всеми способами старался облегчить те удары, которые наносили Церкви государственные власти.

К сожалению, тяжелая болезнь (инсульт) привела к тому, что 9 апреля 1962 года он был освобожден от должности епископа Можайского, и долгое время жизнь его висела на волоске. Но, как только его здоровье несколько восстановилось, он был назначен временно управляющим Калужской епархией. Ситуация там, как и по всей стране, была тяжелой. Вот как описывает деятельность епископа Стефана уполномоченный по Калужской области в своем отчете за 1962 год в Москву: «В августе месяце 1962 года патриархия прислала временно исполняющего обязанности епископа Стефана (С.А. Никитина) из Московского епархиального управления. Епископ Стефан пытается поддерживать приходящие в упадок общины, укрепить пошатнувшееся влияние Церкви. В первые же дни пребывания в Калуге он с помощью патриархии заполнил вакантные должности в трех церквях, стремится подбирать достойные, крепкие в вере кадры. Знакомых священников из других епархий: Минской, Среднеазиатской, где ранее он работал, приглашает на работу в Калужскую епархию. Епископ Стефан, врач по специальности, ревностный служитель Церкви, крайне религиозный. Этого же требует и от священников. А нерадивых, допускающих нарушения или аморальные поступки, наказывает».

Здоровье Владыки все ухудшалось. И он, и близкие ему люди хранили в памяти предсказание блаженной Матроны. Она сказала ему, что он будет Владыкой, епископом, но только два года. Поэтому, когда состоялась хиротония во епископа владыки Стефана, то близкие, с одной стороны, радовались за него, а с другой — были огорчены, потому что оставалось жить ему только два года. Владыка тоже готовил себя к кончине. Он говорил: «Я ведь сейчас готовлюсь служить, читаю правила — как готовлюсь к смерти». Весь Великий пост 1963 года он не посещал церковь: очень плохо себя чувствовал. Служил на Пасху, в четверг на Светлой седмице, затем в Фомино воскресенье. Всю последнюю неделю своей жизни вспоминал архиепископа Мелхиседека (Паевского), скончавшегося в храме рядом с престолом, и говорил: «Вот бы так умереть».

В Неделю жен-мироносиц он отслужил литургию, и после, чтобы не задерживать духовенство, облачился в мантию и говорил народу проповедь. Рядом с ним иподиакон. И вот Владыка покачнулся, тут же иподиакон его поддержал, и он в храме скончался. Протоиерей Глеб Каледа: «Смерть его была блаженной, ведь он умер после литургии, причастившись, закончив назидательное слово своей пастве. Блаженная и святая кончина». Друзья его, которые бывали в маленькой домашней церкви владыки, где служение совершалось почти без людей (по три человека присутствовали), поражались той торжественной службе, которую совершал епископ Стефан с благолепием и красотой архиерейского православного служения, и говорили: «Праведник увенчан в конце жизни славой Господней».

Протоиерей Валериан Кречетов, нынешний настоятель Покровской церкви в Акулове, с молодых лет знал владыку Стефана по маросейской семье: «Промыслом Божиим Господь привел меня в маросейскую семью: Константин Константинович Апушкин, Елена Владимировна Апушкина — это та раба Божия, которая собрала материал о батюшке отце Алексии, отце Сергии Мечевых. Ну и как раз, когда я познакомился с этой семьей, будущей моей тоже, среди маросейских имен я услышал имя владыки Стефана.

Причем было очень интересно. Я вырос с детства в Церкви, но никогда не общался с архиереями: сельский храм, городской храм в городе Зарайске. И я слышал, что был Зарайский архиерей когда-то, кафедра была. Теперь действительно первым архиереем Зарайской кафедры стал владыка Ювеналий. А мне как ребенку мечталось, что вот, архиерей, архиерейское богослужение… Я с детства, с шести лет, в церкви прислуживал.

В жизни моей были встречи с архиереями, когда я был студентом. И мне даже однажды пришлось подменять иподиакона. А постольку, поскольку я вырос в Церкви, для меня это было очень интересно и захватывающе, я почти не ошибался, поскольку привык к этому. И после, когда я услышал, что могу познакомиться с архиереем — это был владыка Стефан, — я очень обрадовался. Меня пригласили. Владыка был после парализации — у него правая рука, правая сторона плохо работали, он жил при храме Ризоположения в Москве. Там была комнатка. И вот я к нему пришел туда.

Он со мной очень тепло так разговаривал, просто. Я никак не ожидал, что такой простой архиерей. Он почувствовал, конечно, что я церковный, воспитание церковное. И вот он тогда благословил меня на брак.

— Ну, как у вас, — говорит, — с Наташей?

— Да все так у нас вроде тихо, спокойно.

— Тогда делайте предложение.

— Благословите.

Приехали мы с моей будущей матушкой, и владыка благословил нас образом Спасителя на брак.

Владыка говорил о важности богослужения и непрестанной молитвы: «Я ведь врач. И когда больной раздевается, чтобы его прослушать, я читаю в это время молитву Иисусову. Потом он одевается — я опять читаю молитву. Я иду из кабинета в кабинет — творю молитву». То есть везде. Он мне говорил, как нужно жить в непрестанной молитве.

Потом уже я услышал замечательный тоже пример о непрестанной молитве из его проповеди, на которой присутствовала Наталья Николаевна Соколова. Она мне рассказывала: «Мне так запомнилось, владыка говорил очень просто и для простого народа, что непрестанной молитвой может заниматься кто угодно — и домохозяйки. Вот ты, говорит, чистишь картошку — читай молитву Иисусову». «Я, — говорит, — с тех пор, как только начинаю чистить картошку, вспоминаю про Иисусову молитву».

Потом у меня было несколько встреч с Владыкой на 43-м километре. Он мне тогда богословские вопросы стал задавать и дал очень простую заповедь: «Занимайтесь, изучайте богослужение — там все богословие».

Он особенное внимание обращал на богослужение, как и все маросейские, особенно отец Сергий Мечев, который, можно сказать, был трибуном, проповедником богослужения. Его любимое изречение: «Приход — богослужебно-покаяльная семья <…>. Владыка сказал: «Запомните, в Евангелии ни одно слово не написано так просто». И начал объяснять притчу о милосердном самарянине (см.: Лк. 10, 30–37). «Вот, — говорит, — возьмите притчу о милосердном самарянине». И, видимо, взял объяснение ее из богослужения: «Человек некий схождаше от Иерусалима во Иерихон». А почему из Иерусалима в Иерихон, а не из Иерихона в Иерусалим? Это одна и та же дорога. Или не из Иерусалима в Вифлеем? Почему из Иерусалима в Иерихон? Потому что Иерусалим — город горний, город святой, а Иерихон — город греха. Все человечество идет по пути греха.

«И в разбойники впаде, иже совлекше его и язвы возложше отидоша, оставльше едва жива суща», то есть израненного грехами и бесовскими кознями. Вот, оно, человечество, лежит израненное и еле живое.

«По случаю же священник некий, — говорит, — схождаше путем тем». Тоже замечательно: тем же путем шел, «и видев его, мимоиде». И левит, «видев его, мимоиде». Хотя они были представителями ветхозаветной Церкви, но происходили из того же народа, «который шел путем греха», поэтому и сами шли тем же путем, увы. Господь почему их назвал? Чтобы обличить, что они немилосердные? Нет: ветхозаветная Церковь не могла помочь этому умирающему, полумерт вому человечеству.

Далее сказано: «Самарянин же некто грядый». Не сказано «тем же путем шел». «Самарянин же некто грядый, прииде над него, и видев его, милосердова». Кто этот самарянин? Это Господь. А есть в Евангелии такие слова, когда пытаются иудеи обличить Спасителя и говорят: «Ты самарянин, и бес в Тебе». Господь говорит: «Я беса не иму, но чту Отца Моего Небесного», а что Он «самарянин» — не отрекается, таким образом признает Себя самарянином. И вот как раз в великопостных текстах эти слова есть: «Не от Самарии, но от Марии воссиявый, Христе Боже». Владыка взял, видимо, оттуда их, а потом продолжил:

«Всадив же его на свой скот, приведе его в гостиницу и прилежа ему». А кто такой «скот»? Вот тут тоже отвечают богослужебные тексты: «сел еси на кони — апостолы Твоя, и спасение бысть еждение Твое», то есть Господь возложил бремя на апостолов, а они — как архиереи или как ангелы Божии. На ангела Церкви — епископа, то есть новозаветное священство, Господь возложил «бремя» — вот это человечество. Привел в гостиницу. В какую гостиницу? Это Церковь, которую оставил после Себя Господь. Дал, говорит, два динария — «изъем два сребреника, даде гостиннику». Но почему два, а не три? Не один, не три, не четыре, а почему два? Тело и Кровь Свою, оставил Таинство Причащения. И вот, говорит, когда Я возвращусь: «Аз, егда возвращуся, воздам ти», то есть Господь возвратится во Второе Пришествие и воздаст каждому служащему этому человечеству».

Вот так он объяснил притчу о милосердном самарянине. Впервые я слышал это удивительное объяснение.

А потом вдруг говорит: «Помнишь такую притчу: В одном городе был судья, который Бога не боялся и людей не стыдился, был судья неправды (см.: Лк. 18, 1–8). Кто это? Я так задумался, а он отвечает: «Это Господь». «Бог, кого Он должен бояться? Он Сам Бог, Он Святейший. А почему «неправды»? Если бы Он был судья правды, Он бы нас всех казнил по грехам нашим. А Он не по беззакониям нашим сотворил есть нам, ниже по грехам нашим воздал есть нам. Он судит по милости, а не по правде». Такой неожиданный разворот показал владыка.

А потом в эту последнюю встречу он мне вдруг начал говорить об Иоанне Богослове, о том, что Иоанн Богослов не умер. Потому что, когда Господь призвал Петра, восстанавливая его в апостольском достоинстве, Он сказал: «Иди по Мне». А когда тот пошел, он обернулся и увидел Иоанна Богослова.

Не потому, что он возревновал, что его позвали, а того не позвали. А потому, что он уже понимал слова Спасителя в истинном смысле: иди за Мной, то есть иди Моим путем на страдания. Спаситель обернулся и, увидев юношу, который не отступил, спросил: «Зачем?» В текстах богослужебных сказано: «Друголюбие показуя, о другом ученице вопрошаше», то есть любя его, Иоанна Богослова, о нем спросил: зачем же он? Он пусть не страдает, как Я.

Господь утешил его: Аще хощу, да той пребывает, дондеже прииду, что к тебе; ты по Мне гряди, то есть здесь как раз раскрывается, что он не умрет до тех пор, пока Я не приду. «И Господь, — говорит Владыка, — взял его живым на небо. Никто не видел, как он умер. Его оставили в пещере, потом пришли — тела не было. И перед Вторым Пришествием придут Енох и Илия. Илия — к остатку Израиля, Енох — к язычникам. А неужели Свой Новый Израиль Господь оставит без Предтечи? К нему пошлет Иоанна Богослова». Открыл Евангелие от Иоанна Богослова, показал мне.

Вот эти слова Владыка мне сказал при последней встрече, за неделю до своей кончины.

Я был у него на Фоминой неделе, а Владыка скончался в Неделю жен-мироносиц.

Когда он собирался служить, а тетя Катя, монахиня Августа, которая при нем была, говорит: «Владыка, ведь умрете». А он говорит: «Если бы твои слова сбылись». И поехал служить. Отслужил. И поскорей причастился. Потом вышел, как всегда, сказать слово. И вот, как мне рассказывали, я по памяти пересказываю, может, не совсем так, он говорил, что жены-мироносицы служили Господу своим имением, своими руками, и мы должны так же. И при этом стал оседать. Его подхватили — он уже скончался».

Из последней проповеди владыки Стефана (Никитина) в Неделю жен-мироносиц: «Дорогие братья и сестры! Жены-мироносицы служили Христу во время Его земной жизни. Оставив все свое имение, дома свои и все мирские заботы, они всегда были с Господом, сопутствовали Ему и споспешествовали распространению Его учения. А как мы в наших условиях можем быть с Господом? Где больше всего пребывает Господь? В храме более всего пребывает Господь и благодать Божия. Поэтому мы должны спешить в храм, как можно чаще бывать в храме и как можно дольше пребывать там, чтобы быть с Господом, служить Ему искренней молитвой, соблюдать Его заповеди, любить друг друга».

А вот из воспоминания протоиерея Глеба Каледы: «Когда совершались Пасхи в лагерях, где были тысячи православных христиан, то Светлая заутреня служилась на память. Все пели эти радостные пасхальные песнопения. И в бессилии, не дерзая ничего совершить и боясь, стояла вокруг стража тюремная и лагерная. На “двенадцати Евангелиях” люди читали на память двенадцать Евангелий. Кончал один — забывал что-то — его чтение подхватывал другой, и так один за другим прочитывались все двенадцать Евангелий. Носить на себе частицы Святых Даров, чтобы причастить умирающего, священники не могли: их постоянно обыскивали. Обнаружить на груди у священника частицы Святых Даров, ладанку со Святыми Дарами означало обречь священника в лучшем случае на карцер, а в худшем — на расстрел. Но, несмотря на эти суровые условия, литургии все-таки совершались. И священники передавали частицы Даров верным людям из мирян, и они носили эти Дары у себя на груди под тюремной робой и тюремным бельем. Двое из моих близких знакомых были носителями Святых Даров. Один из них — Игорь Константинович Фортунатов, другой — Сергей Алексеевич Никитин. Однажды его, опытного врача-невропатолога, пригласили в дом, вернее, привели в дом начальника тюрьмы или лагеря, с тем чтобы он осмотрел больную сестру жены этого начальника. Когда он вошел, то больная заметалась, закричала, стала махать руками, что она не желает, не может с ним встретиться.

“Уберите его, уберите!” — кричала она. И, перебежав из одной комнаты, которая находилась недалеко около входа, забилась в углу квартиры. “Не могу, не могу, не хочу!” — кричала она. Родные ее пытались уговорить, что пришел врач, что ей нужно полечиться. Но она кричала свое “не могу, не могу”. И тогда хозяин квартиры, начальник лагеря сказал: “Ну, ничего, к сожалению, не получается. Она не хочет с вами встретиться”. Сергей Алексеевич понял, что женщина — бесноватая, и бесу нестерпимо приближение к нему Святых Даров.

Постоянное ношение на груди Святых Даров накладывало на человека не только духовный, но и физически зримый отпечаток. В облике владыки Стефана было что-то от Серафима Саровского и Оптинских старцев».