В ПОИСКАХ «ШВЕЙЦАРИИ»
Нехотя разгоралась в это утро заря над Магаданом. Вначале просочился синеватый свет над городом, слабо рассыпая сиреневые тени. Окно разгорелось вполрамы, а потом и все занялось. И вот наконец солнце скупым желтым светом заглянуло в холодную комнату Владимира Николаевича. И солнечный зайчик скакнул от зеркала на пол и словно в хохоте затрясся, забился на крашеной половице. Фомичев с силой отбросил одеяло.
— Проспал!
Он пружинисто вскочил, присел несколько раз, в суставах щелкало, трещало.
— Как немазаная телега. — Владимир Николаевич досадливо махнул рукой, взял сигарету, но, посмотрев на часы, отложил ее в сторону. Схватил со спинки стула полотенце и только намылил лицо — умывальник был тут же в номере, — в дверь постучали. Плеснул несколько раз в лицо, открыл замок, но за дверью никого уже не оказалось. «Иван Иванович или Федор, — подумал Фомичев. — Видимо, всю ночь продрыхли, да и я тоже хорош. Счастливо живу, беззаботно: заставляю приходить».
Он направился было в буфет, но, дойдя до лестницы, передумал: «Приеду на обед, заодно и позавтракаю». Надел пальто, скорым шагом спустился по лестнице и вспомнил вдруг о жене, вспомнил с нежностью: «Вот уж бы кто не выпустил без завтрака».
Газик стоял у подъезда. Иван Иванович топтался у машины, помогал Федору утеплять радиатор. Владимир Николаевич по куржаку на капоте и по скрипу снега под ногами определил, что мороз за ночь покрепчал.
— Ну, Иван Иванович ладно, проспал, он всю ночь мыл посуду, а вы, Владимир Николаевич? — упрекнул Фомичева Федор. — Велели в шесть…
— Работал, — сказал врасплох застигнутый Фомичев.
— Не видно. Вон если Иван Иванович работал, дак факт налицо, три экскаватора заработал.
«Чего-то Федор неспроста разговорился, — подумал Фомичев, — не водилось за ним зазря языком молоть».
— Как три экскаватора? — переспросил Владимир Николаевич. — Заводите рака за камень. Наверно, только что подрулили?
Но по тому, как Иван Иванович сел в машину и откинулся на сиденье, подумал: «Неспроста воду мутят ребята».
— Три экскаватора и мотор, дизельный, новый, — пояснил Федор.
Фомичев с нескрываемым любопытством поглядел на Федора, перевел взгляд на Шустрова.
— Что-то ты не в себе с утра, Иван Иванович?
— Злодеи, вот что! — выкрикнул Иван Иванович.
— Кто злодеи? — ничего не понимая, хмыкнул Фомичев. И вдруг развеселился. — Да мы такое сейчас место найдем! А то город, черта ли в этом городе, тесно, душно, развернуться негде — верно, Федя?
— А что тут неясного? Ясно: наливай и пей, — откликнулся Федор, еще не зная, о чем пойдет разговор, но стараясь попасть в тон начальнику. — Не город — каменный мешок.
— Что-что? — переспросил Иван Иванович.
— Ну, как вот эти, — потыкал пальцем на сопки Федор.
Фомичев опять рассмеялся.
— Не вижу смешного, — пробурчал Иван Иванович себе под нос. — Надо в бой идти, отстаивать, доказывать, а мы за город полетели… «Швейцарию» искать.
— Правильно, Иван, поищем. Поехали, Федор.
— Ну а все-таки, что у вас за экскаваторы? — спросил Фомичев, когда машина тронулась.
— Это длинный разговор, — отмахнулся Иван Иванович, — приедем — расскажу.
— А куда ехать? — притормозил машину Федор.
— Давай за город, — приказал Фомичев.
— На свалку, что ли? На Олу? На Армань? По Колымской трассе?..
— Да хоть на свалку, — подал из-за спины голос Иван Иванович.
— Нет, по Колымской, Федя, как по Ямской, да вдоль по Питерской. Не слушай, Федя, Ивана Ивановича — на свалку захотел.
— Я и не думал, такого — да на свалку?! Нет уж, Иван Иванович! Посмотрели бы вы, Владимир Николаевич, как он вчера в буфете перед Зоей…
У Фомичева округлились глаза. Обернувшись, не мигая смотрел на Ивана Ивановича.
— Ну, чего уставился? Верно Федор сказал. Но я ведь не за себя перед ней…
Газик одолел ухабистую городскую дорогу, вырулил на бетонку, и машина покатила легко, без толчков и взбрыкиваний.
Иван Иванович пометался на заднем сиденье от стекла к стеклу, не нашел ничего интересного, успокоился. Мимо пробегами телеграфные столбы да с воем проносились машины по трассе.
— Не торопись, Федя, — попросил Фомичев. — Не проглядеть бы. Наша задача — найти подходящее место для базы. И ты, Иван Иванович, и ты, Федор, в оба смотрите.
— Понятно, — выдохнул Иван Иванович и прилип к стеклу.
Куда ни поглядишь, всюду торчали белые головы сопок. И сколько ни ехали, все было удручающе однообразным, ни одной сколько-нибудь подходящей долины не встретилось. Так они доехали до двадцать третьего километра. Здесь Фомичев велел остановиться.
Иван Иванович забегал вдоль дороги, пытаясь выбраться на обочину, но утонул в снегу. Куда ни сунься — снег по горло.
— Эх, зря не взял лыжи у Зои, — пошебутился Иван Иванович, — сбегал бы в распадок, а сейчас посмотрю поселок, — и он заспешил к дому с высоким крыльцом.
— Да куда, — придержал его Федор, — после вчерашнего-то вечера разве что на руки и на ноги по паре.
Федор набросил телогрейку на радиатор и залез в машину.
Фомичев жадно всматривался в неширокий распадок и все дальше отходил от машины, все надеялся, что вот-вот раздвинутся, раздадутся, расступятся сопки, и он увидит широкую желанную долину. Но сколько он ни шел, сколько ни всматривался по обе стороны дороги, видел одно и то же: неширокая пойма с голубым ярким льдом, вмороженные заснеженные тополя вдоль речки. Но и сквозь снег уже угадывалось, что бродит в тополях неукротимая сила, только и ждет, когда вскроются речки, чтобы взорвать изнутри, как выстрелить, голубыми почками. И зальет ветки прозрачной зеленью. Каждая сухая теперь веточка побагровеет от натуги, нальется соком, и потечет по распадку уже не коричневая, а бледно-зеленая, с горьковатым запахом звень.
Фомичеву нравится здесь, — если бы стесать вон ту сопку, можно было бы и втиснуться в этот распадок.
Иван Иванович вернулся из поселка, когда Фомичев вытряхивал из ботинок снег.
— Дорожники живут, — отдышавшись, сказал Иван Иванович и показал на поселок, и Фомичев проследил за его рукой. — Баня есть, и человек двадцать можно распихать по квартирам, а где двадцать, там и сорок. Речка только с виду широкая, это наледь блестит. Говорят, в иную зиму промерзает до дна, льдом берется. Льдом и питаются. За речкой земля совхозная, собираются свинокомплекс строить…
Ближе к дороге стояли два с облупленной штукатуркой дома, они тесно жались один к другому, казалось, между ними и пальца не просунешь. Одной стороной дома утопали в тени, другой, как испуганные выстрелом снежные бараны, к ним жались другие домишки. А мимо одна за другой проносились тяжелые дорожные машины, и вдоль трассы стояла пропахшая бензином сизо-серая изморозь. «Ад кромешный, — подумал Фомичев, — прав Иван Иванович, когда говорил, что тут задохнешься».
Но ему нужно было свое мнение опробовать на слух. И не столько Шустрову, сколько себе Фомичев стал доказывать непригодность этого поселка для базы. Они стояли у обочины дороги.
— Вот ты говоришь, — Фомичев дотронулся до Ивана Ивановича, — плотину ставить.
Иван Иванович даже рот открыл от удивления. Он не помнил, чтобы говорил это, но всего не упомнишь, и сейчас он нашелся:
— Ну, допустим. А сколько отберем суши? Что, тесать гору? А когда базу строить?
— Да-а, а чем еще тесать? — протянул Фомичев и пошел к машине. А Иван Иванович еще стоял над речкой, которая с маху проваливалась в расщелину гор.
— Эта холера в половодье, поди, бьет, как из брандспойта. Может быть, перехватить ее в самой горловине ущелья. А… — махнул он рукой, — только и будешь заниматься этой водой, — и тоже пошел к машине, где его уже ждал Фомичев.
— Ладно, садись, поглядим, что там дальше.
За ветровым стеклом все так же маячили оплывшие снегом сопки. Резали ущелья гор жилистые, взбившиеся наледью ручьи. По склонам сопок чернели пни.
Владимир Николаевич порывался несколько раз остановить машину, но, вглядевшись, снова торопил Федора: «Давай, давай, ничего не вижу подходящего». Ему казалось, что вот за тем поворотом должна обязательно быть желанная долина. Но поворот за поворотом, а сопки то немного отступали от дороги, то жались к ней. Устали глаза от напряжения. И Фомичев, и Иван Иванович всякую надежду потеряли, а подходящего места все не встретилось. Тревожило и то, что все дальше и дальше уводило их от города.
— Будет плечо ничего себе, — сокрушался Иван Иванович.
Он ждал другого поворота, ждал и надеялся. В жизни так: кто ждет, тот найдет, но когда и где…
— Скажи, Федя, если бы мы задумали поставить нашу перевалочную базу подальше от дороги, вот за той сопкой, с чего бы ты начал стройку?
— С Дворца бракосочетаний, Владимир Николаевич.
Фомичев пристально посмотрел на Федора, потом перевел взгляд на Ивана Ивановича.
— Правильно, Федя, мыслишь, по-государственному. Другой бы принялся отсыпать дорогу — ставить мосты, а ты в корень смотришь, хотя хорошее дело браком не назовешь.
Иван Иванович подавил вздох:
— Катя меня отговаривала, не отпускала, как чувствовала — похлебаем мы тут мурцовки.
Иван Иванович прильнул к окну. Изобретательность Федора выручила. Стекла не замерзали. Вроде дело-то нехитрое: посадил на пластилин снаружи стекло, получились двойные рамы. Смотри, вся трасса перед тобой.
Солнце, взобравшись на самую макушку сопки, нервно трепыхалось, боясь снова свалиться за сопку. «Вот так и наша жизнь, — подумал Иван Иванович, — трепыхаешься-трепыхаешься — не удержишься и полетишь ко всем чертям, не поднимешься, не посветишь. Фомичеву, тому что, еще молодой, на подъеме, ему только и взлетать. И это хорошо, что он, как молодой орел, набирает высоту для полета. Острым взором осматривает землю, и можно быть спокойным за судьбу этой земли, потому что знаешь, на кого оставил. Было время, я тоже любил полет, да слаб на крыло стал. — Иван Иванович поерзал на сиденье. — Был… да сплыл. Теперь только и нужен, чтобы плечо подставить».
А впрочем, чего терзаться-то? Жизнь он прожил хорошую, честную. Не в чем себя упрекнуть. Войну прошел солдатом и сейчас как солдат на передовой — не знает, что надет, как будет дальше, но готов стоять до конца, разделить с Фомичевым все неполадки, накладки, выговоры, что неизбежны в новом деле. Ведь редко слава сопутствовала первопроходцам. Да и можно ли мыслить о другой жизни? Как и Фомичева, обжигала тревога за колонну. Куда придет, где обогреется, где разместится народ?
Федор резко остановил газик. Иван Иванович торкнулся в спину Фомичева.
— Уснул, что ли? — обернулся Фомичев.
— Да так, задумался.
Вышли из машины. Осмотрелись. Мимо стремительно пробегали машины, и, несмотря на сильный мороз, в воздухе звенела тяжелая снежно-песчаная пыль. Трасса была голая. Колеса собрали и унесли с нее снег. В бесцветном небе клочками черной шерсти висело воронье. Иван Иванович поглядел на птиц.
Где-то, должно быть, свалка?
Но перед глазами выросла труба. Иван Иванович из-под ладони стал всматриваться: домишки еле угадывались. Лес вытягивался темной полосою и одним концом доставал спуск высоких сопок, другим — упирался в белую проплешину мари. За ней черным пятном виднелся то ли бугор, то ли какое-то строение. Иван Иванович никак не мог разобрать. А еще дальше, на горизонте, висела туча с причудливыми краями. Ого как раскинулась матушка-степь. Почему-то эту объемную котловину с черной высокой трубой Иван Иванович назвал степью.
— Не завод ли дымит? — присмотрелся Фомичев. — Любопытно! Ну-ка, Федор, подкати еще.
Поспешно сели в газик, будто спасаясь от погони, и газик рванул.
Дорога вначале увела в сторону, но вот обогнула равнину, заснеженную, гладкую, без единого кустика — по-видимому, озеро, и пошла к поселку. Газик выбежал на мост, настил моста грохотнул пустой бочкой, и за мостом сразу встали великолепные тополя, могучие лиственницы, а за ними и домишки и труба.
— То, что надо, — не удержался Фомичев, — это же твоя Швейцария, Иван!
— Швейцария-кошмария, — отозвался Иван Иванович.
Газик проскочил трубу, и тут дорога оборвалась. Иван Иванович с силой распахнул дверцу и встал около колеса, Фомичев уже стоял у кромки.
— Ты только, Иван, погляди, какая перспектива открывается, и река вот, можно сказать, под нами, — он топнул.
— Расстояньице, милый мой, учитываешь? Его вышибли из города к черту на кулички, а он рад…
— Да не ворчи ты, — миролюбиво сказал Фомичев. — Зато и аэродром под носом.
— Федор, на спидометре-то сколько набрякало?
— От Магадана, что ли?
— Нет, от Луны, — завелся Иван Иванович.
— Спросить нельзя, — обиделся Федор. — Ну сорок семь, вот-вот сорок восемь. То тут остановись, то там постой, я бы давно вас притартал.
— А я разве к этому?
— Тогда не понимаю.
— А что тут не понимать, все пятьдесят, — начал Иван Иванович известный только ему одному подсчет. — Сколько берет на борт морской сухогруз? — дотронулся Иван Иванович до плеча Фомичева.
— Смотря какой, — уклончиво ответил тот.
— Ну, скажем, усредненно.
— Тысячу тонн.
— Ага, тысячу — не знаешь, — как бы обрадовался Иван Иванович. — Тысячу на пятьдесят, пятьдесят тысяч тонно-километров — так? Так! Сколько надо транспорта на этом плече? Теперь улавливаете?
— Но это и коту ясно, — съязвил Фомичев. — А что ты этим хочешь сказать? Сам смотрел — где ближе?.. Бульдозером ведь не сровняешь эти горы. Нет такого бульдозера, — начал уже сердиться Фомичев.
«Зацепило, — в душе ликовал Иван Иванович. Он еще втайне надеялся, что Фомичев поглядит-поглядит да и повернет доказывать начальству и отвоюет место в черте города. — Перевалочная база в городе, где и магазины, и столовые, и больницы, и школы, и театры. А здесь все надо начинать с нуля. Сколько транспорта потребуется на пятьдесят километров? Тысячу тонно-километров. Какая оборачиваемость, с какой интенсивностью можно выгружать? А еще если учесть не тысячи тонн грузов, а миллионы, когда простой только одного теплохода на рейде может раздеть стройку: на штрафы стройка и будет работать. Есть о чем подумать».
— Твоя математическая способность хороша в сочетании с природой, — как бы подвел черту под спором Фомичев.
— А место тут коренное, — вдруг как-то легко отказался от цифр Иван Иванович, — и мне даже нравится. — Простор, лес, тишина захватили и его, и показалось, что легче на этом пустыре поселок выстроить, чем на ковре топтаться и клянчить.
— Что же это ты от своих убеждений так легко отказываешься, — поддел его Фомичев.
— Это только осел не меняет принципов. Его на пароход ведут — упирается, с парохода — тоже не стащишь.
Долина и впрямь была великолепная, ширилась волной леса, глаз терялся в ее просторах, черные леса и белые мари перемежались, не нарушая гармонии, радовали глаз, веяло величавым покоем и согласием.
Долину резала речка и незамерзающий горный ручей. Он стремительно несся по ледяному желобу, и, если бы не шум его быстрого бега, пустым казался бы желоб, до того прозрачная была вода.
— Федор, дай-ка кружку, — попросил Иван Иванович, — попьем водички, обмоем наше прибытие.
— Водой-то кто обмывает! — подавая кружку, сказал угрюмый Федор. — У меня от воды изжога.
— Но это у тебя. — Иван Иванович зачерпнул кружку. — Держи, Владимир Николаевич, или у тебя тоже изжога?
Фомичев с готовностью взял кружку, отпил.
— Хорошая вода, вкусная, — серьезно сказал он, — зря ты, Федор, не попьешь.
— Может, это лечебная, раз не замерзает, — почмокал губами Иван Иванович.
Фомичев попробовал ступить на наст, сделал несколько шагов и провалился по пояс.
Федор вынул из машины трос, кинул Фомичеву, и они с Иваном Ивановичем взяли его на буксир.
— Лыжи надо, без лыж не обойтись, — покряхтел Фомичев, когда его вытянули из снега.
— Завтра добудем, — пообещал Иван Иванович, — хотя что смотреть — долину? Она как на ладони.
— Надо разведать по-настоящему, — сказал Фомичев, вытряхивая из штанов снег, — вон ту речку обогнуть, — показал рукой вдаль, где высунулся язык леса.
Фомичев еще раз хотел вернуться. Перевалочная база — это не курятник на двадцать голов. Только одного жилья за тридцать тысяч квадратных метров, а автомобильный парк на тысячу двести машин, открытые и закрытые склады на миллион тонн, уже не говоря о котельных, ремонтных мастерских, — считай, тот же завод. Трудно сейчас представить алюминиевые склады-ангары, кубы кирпичей, поставленные впритык один к одному, — за день и не обойти, а площадки — открытое хранение, каждая с посадочную полосу. Понятно волнение Фомичева: от строительства базы будет зависеть успех сооружения гидростанции.
Внешне Фомичев ничем не проявлял беспокойства, но в душе его жгла тревога. Не сегодня завтра придет колонна, и надо определенно знать место, где строить базу, и по-хозяйски встретить первый отряд строителей. В Москве да и в Чернышевском, когда формировали колонну, ни у кого не возникало сомнения: все были уверены — встреча состоится именно в Магадане. Поэтому и все строительные привязки сделаны к городу. Допустим, базу можно основать за городом, да еще на таком расстоянии от Магадана. Москва непременно потребует обоснования такого решения, доказательств, аргументации. Одно дело доказывать, хоть и в обкоме, другое дело — рассчитывать: финансы требуют цифровых выкладок, справок, переписок, заявлений, резолюций. Тем более всем ясно, что строить перевалочную базу на обжитом месте выгодно не только для строителей, но и для государства, и прежде всего для государства. Фомичев это сам доказывал, но где результат? Какую он, начальник строительства, проявил настойчивость? Никакой. Не проявил. Отказали — обиделся, сел в машину и пошел версты наматывать. Мысли беспокоили Владимира Николаевича. Он стоял у машины и тер ухо.
— Глянь-ка, что вода делает! — потеребил Фомичева Иван Иванович, показывая прутиком. Там будто под кожу чернила вливает — наледь проломила кромку заберега и разливалась. — Видишь, как синеет снег…
— Да помолчи ты, Иван, — отмахнулся Фомичев, — какая-то каша в голове.
Иван Иванович понял и отошел.
— Постоим немного и поедем, — сказал Фомичев, рассматривая трубу над поселком.
По дороге в Магадан Фомичев молчал. И они, понимая и уважая его состояние, молчали.
Иван Иванович взвешивал доводы «за» город и «против». У города свои преимущества, у отдельной площадки — свои: ты никому не мешаешь, и тебе — никто.
Газик остановился у подъезда гостиницы. Фомичев вышел и быстро скрылся за дверью. В комнате он долго ходил от стола к окну и никак не мог принять решения, не находил действенного выхода. И тут его осенило позвонить в Москву. Он заказал разговор и, словно перед атакой, внутренне собрался.
Москва ответила. Фомичев ясно и предельно четко доложил обстановку, сообщил о принятом им решении. Минута молчания в телефонной трубке. Наконец твердый голос: «Какое бы решение вы ни приняли — вы в ответе за порученное вам дело. Желаю удачи». Фомичев еще держал трубку у уха, не решаясь положить ее на аппарат.
— Десять минут, — сказала телефонистка.
— Вот и все! — выдохнул Фомичев, аккуратно кладя трубку на рычаг.
В дверь заглянул Иван Иванович.
— В баню пойдешь? — потряс он веничком из карликовой березки.
— Я, пожалуй, приму холодный душ, — в некотором раздумье ответил Фомичев.
— Ну, так я побежал.
— Беги, беги, Иван Иванович, дорогой мой человек…
Утром Фомичев зашел к Ивану Ивановичу в номер, там уже сидел Федор. Он сидел в шапке и читал газету. Иван Иванович отфыркивался под умывальником. На подоконнике лежал обхлестанный веник.
— Позавидуешь пчелам, что ни месяц — медовый, — вместо приветствия сказал Фомичев.
Федор отложил газету и снял шапку.
— Если начальство желает показать характер, — ответил Иван Иванович, — лиши подчиненных прогрессивки. — Он взял со стола лист бумаги и сунул Фомичеву. Фомичев прочитал внимательно.
— Ничего не понимаю, — пожал плечами Владимир Николаевич.
— А тут и понимать нечего, надо оплатить счет за три списанных экскаватора — вот и все. Да, вот еще, — Иван Иванович подсунул еще бланк. — Это новый дизельный мотор. Я ж тебе по дороге в «Швейцарию» рассказал.
— Ага, из головы вылетело, извини.
— Да ладно уж, порадеем за общее дело и выпьем по стаканчику кофе. Все и прояснится.
В буфете хоть и было людно, но Фомичев сразу заметил, что Иван Иванович человек тут свой. Зоя просияла, увидев Федора с Иваном Ивановичем.
— Спасибо, Зоя, — вполголоса сказал Иван Иванович, — большое спасибо, выручила.
— Мне-то за что, братцу.
— Ну как…
— А вот главный купец, — скосил глаза на Фомичева Иван Иванович, — начальник.
— Удачи вам, Иван Иванович. — Зоя налила душистый кофе, подала подогретую курицу.
— Птицу едят руками, а начальство — глазами, — беря тарелку, скаламбурил Иван Иванович. — Выделила бы, Зоенька, парочку самосвалов, — чуть громче попросил Иван Иванович.
— Председатель Совмина, — кивнул на Зою Фомичев. — А она ничего, славная. Такую бы могли и с собою взять…
— Вначале чековую книжку, — протянул руку Иван Иванович.
Фомичев подал.
— Тут только на металлолом и наскребешь. Да, вот что, Иван Иванович, — Фомичев со стулом придвинулся к Шустрову. — Ты ружье с собою взял?
— А ты откуда знаешь? — округлил глаза Иван Иванович. — На охоту бери испытанное.
— Поедешь на створ.
— Куда? — вроде как не расслышал Шустров.
— Осваивать основные сооружения.
Все что угодно мог ожидать Иван Иванович, но такого оборота дела даже не ожидал. Что это ему за ночь брякнуло в башку. Но вслух Иван Иванович спросил:
— В берлоге поселюсь, с медведем жить буду?! — И равнодушно и устало опустил веки, все его лицо сразу стянули глубокие морщины.
— Пойми, — горячо сказал Фомичев, — мне там нужен толковый человек. Колонна придет, дам тебе машину, вагончик…
— Караулить створ, — горестно вздохнул Шустров и отставил стакан.
— Дом без хозяина — сирота. Мы тут гости, а на створе наш дом. — Последние слова Фомичев выговорил с особым почтением. — Ну, что так переживать, ты ведь и здесь нужен, — с горестным сожалением продолжал Фомичев. — Постарайтесь, Иван Иванович, правильно понять, — перешел на «вы» Фомичев. Эту привычку Фомичева Иван Иванович знал хорошо. Если дело касалось чего-то очень важного, он всегда переходил на «вы», речь его становилась краткой, емкой. Не тесал, а вбивал.
— Когда ехать-то? — поднялся Иван Иванович.
— Оформишь экскаваторы — и поезжай.
Фомичев тоже поднялся с места. Они постояли друг против друга. Иван Иванович, несмотря на свой уже солидный возраст, выглядел рядом с Фомичевым подростком. Он едва доставал до плеча Владимира Николаевича. Фомичев разглядывал Ивана Ивановича так, как будто они давно не виделись. И сейчас впервые за долгое время он увидел чисто выбритое лицо Ивана Ивановича. Оно отдавало желтизной. Иван Иванович поднял усталые глаза, а глубокая морщина еще глубже вошла в переносицу. И у Фомичева болью отозвалось в душе: постарел Иван Иванович. А давно ли добрым молодцем хаживал.
— Может, Иван, съездим еще раз, поглядим долину, и уж тогда отправишься, жду тебя внизу. — Не дожидаясь ответа, он кивнул Федору и уже на ходу добавил: — Жду тебя внизу.
Иван Иванович собрал пожитки: пара сменного белья, бритва да ружье, вот и все дорожное имущество.
За эти дни Иван Иванович сдружился со своим соседом по номеру, хоть и редко с ним виделся. И теперь расставание было трогательно-затяжным. Они долго трясли друг другу руки.
— Дам, дам я тебе автобус, дорогой Иван Иванович, в аренду, а дам, — обещал, расчувствовавшись, сосед.
— Заставляете ждать, — укором встретил Ивана Ивановича Фомичев.
— Мог бы и не ждать — ехать, если такая спешка.
— С Зоей прощался, — уколол и Федя.
— Автобус в аренду взял, — не обращая внимания на подковырку, солидно ответил Иван Иванович. Он открыл дверку и бросил на пол рюкзак, аккуратно положил за спинку зачехленное ружье.
— С кем договорился, с Зоей? — с издевкой спросил Фомичев.
Иван Иванович помолчал.
— Со Степаном Митрофановичем, с кем еще.
— Ребусы.
Иван Иванович основательно уселся на заднее сиденье.
— Степан Митрофанович транспортом командует в Ягоднинском районе. Сегодня автобус вроде ни к чему, а завтра днем с огнем искать будем.
Фомичев на это замечание не отреагировал. По дороге на сорок седьмой километр принялся рассказывать анекдоты.
На этот раз машина в полчаса подмяла под себя расстояние до Уптара и выскочила на пригорок. Фомичев даже пристукнул себя по коленке кулаком.
— Как смотрится, а?! — воскликнул он, как будто впервые увидел вчерашнюю долину. — Сворачивай, Федя. Давай обочиной подле речки. Я же говорил, Иван, что твоя «Швейцария», — так и есть.
Газик обогнул ветхие домишки поселка и втянулся в великолепную тополиную рощу между речками Уптаром и Халахоком. Тут воздух был чист и прозрачен. Фомичеву показалось, что сегодня горы еще больше раздвинулись, освобождая и выхолаживая пространство, на котором вполне бы мог разместиться современный город средней величины.
— Опять лыжи забыли, — подосадовал Фомичев. Он даже приподнялся на носки, стараясь заглянуть за гриву черного леса.
— Разворачивайся, Федя, — распорядился Иван Иванович, — а вы пока, Владимир Николаевич, подышите свежим воздухом. Мы в один момент обернемся.
Фомичев не возразил.
Иван Иванович обежал поселок, нашел две пары широких охотничьих лыж. В залог он оставил запасное колесо.
Они встали на лыжи и пошли в лес.
— Чайку запарь, Федор, — обернувшись, крикнул Иван Иванович, — вернемся — попьем…
Снег искрился и переливался радугой. Лиственницы стояли на белом снегу словно обугленные, бросая сиреневые тени. Владимир Николаевич часто останавливался, хватал ртом воздух, тяжело дышал.
— Вот что значит без привычки, Иван Иванович, — говорил он. — Уже не помню, когда вставал на лыжи. А ведь ходил, и как еще!.. — И он снова шел размашисто. У Ивана Ивановича стало покалывать в боку, и, вытянув, как гусенок, шею, он тянулся за Фомичевым. Снег был упругий, и лыжи не проваливались. В общем-то, идти было легко и радостно. Солнце не успело подняться над горой, как стало клониться к закату, мельтешить в тополях за речкой. Фомичев повернул от речки к ручью. Они обогнули лесистый массив, и, только спустились к ручью, запахло дымком, костром на снегу. Федор встретил их горячим чаем.
— Все подживлял, второй котелок поставил, — подбрасывая в костер ветки стланика, пожаловался на кого-то Федор.
Костер отбрасывал на снег оранжевые всполохи, тени лиственниц на снегу из сиреневых стали черными, а лица просветленными, значительными. Владимир Николаевич допивал свою кружку, уместившись на пне. Глаза его блестели, как при первом свидании.
— Ну что, товарищи мои дорогие, место вам нравится?!
— Нравится, — ответили Иван Иванович и Федя разом.
— Ну и хорошо. Будем на этом месте строить перевалочную базу. Не возражаете? Принято единогласно. Осталось наше решение затвердить Советской власти. Так? Давайте поспешать, а то уже и так припозднились.
Сумерки сгустились, и снег потух, только костер каплей масла плавал на снегу.
До поселка Федор вел газик осторожно — Иван Иванович просунул лыжи в приоткрытую дверку и придерживал их. Остановились у домишка, где оставили запасное колесо.
Иван Иванович вернулся оживленный.
— Вот что, мужики, встретил земляка. Вы поезжайте, а мне все равно на створ добираться…
— Ты бы, Иван, оформил автобус, — вылезая из машины, сказал Фомичев. — Я еще хотел проехать по трассе, поглядеть. Чует мое сердце — не сегодня завтра навернется колонна, чует, и все.
— Ступайте, я на автобусе до Магадана доскачу, вон остановка, только ты мне эту… — Иван Иванович хыкнул на кулак и пристукнул ладонь.
— Печать, — засмеялся Владимир Николаевич. Вынул из кармана мешочек и подал Ивану Ивановичу.
— Это другое дело, — сразу посерьезнел Иван Иванович. — Ну, так вы езжайте. Ружье, Федор, смотри, поосторожнее. — И Иван Иванович колобком покатился по дороге к остановке автобуса.
Фомичев еще некоторое время посидел в раздумье, смотря вслед Шустрову. Подошел автобус. Иван Иванович вскочил на подножку и помахал рукой.
— Чует мое сердце, Федор, объявится колонна. У тебя так не бывает?
— Предчувствия, что ли? Бывают. Перед тем как уйти моей Вике, места не находил.
Владимир Николаевич только вздохнул. Еще немного посидели.
— Может, навстречу колонне поедем?
