Праздник Победы в 1946 году

День Победы в мае 1946 года праздновался очень радостно. С раннего утра в районе вокзала были собраны танки, бронетранспортеры и другая боевая техника. На Куликовом поле со стороны вокзала были установлены в большом количестве зенитки. Люди забыли обо всех своих горестях и поздравляли друг друга. Все ожидали больших перемен к лучшему. Даже больших, чем при освобождении Одессы и в первый День Победы.

Приготовились к параду все воинские части, военные училища, военные моряки и курсанты морских училищ. У всех организаций были свои духовые оркестры, которые играли на улицах целый день.

Пьяных было немного. Одесситы вышли на улицы, и в их массе стали незаметными инвалиды, которые тоже радовались Победе. Нам, семи-девятилетним, было тоже весело и празднично, мы почти весь день провели возле наших танков, орудий. Вечером все малолетки позалазили на деревья возле зениток и стали ждать салюта.

Возле зенитных орудий выстроились подразделения солдат с ракетницами, их было много. Прозвучала команда, Куликово поле ярко осветилось и одновременно прозвучал залп многих орудий. Нам, залезшим на деревья, казалось, что все это делается для нас. Восторгу не было границ. Казалось, что мы кричим «ура» громче всех.

После салюта мы в приподнятом настроении шли по Ришельевской домой. Оживление в городе не спадало. Когда я пришел домой, то был очень удивлен тем, что в нашей комнате был накрыт стол. Пир устроили вскладчину все жильцы, с которыми мама пережила оккупацию. Еды и вина было немного. Для меня места не нашлось, потому что гости расположились вокруг стола даже на кровати. Я залез на шкаф и оттуда наблюдал за банкетом. Мне подали кусок хлеба с маленьким ломтиком сала. Съел я праздничный ужин очень быстро, и почти сразу заснул.

Стали возвращаться с войны уцелевшие солдаты и офицеры. Редкие семьи обрели своих мужей и отцов. Большинство женщин так и не дождалось своих мужчин, но все равно их ждали. Они, как и моя мама, ходили к гадалкам, которых развелось очень много. Всем им предсказывали скорую перемену к лучшему…

Еще позже стали возвращаться военные, выглядевшие значительно лучше ранее прибывших фронтовиков. Они вряд ли участвовали в боях или бывали на передовой. Такие старшины и младшие офицеры привозили из Германии для себя вагоны трофейного имущества — мебель, кожаные пальто, радиолы и другие ценные в то время вещи. Одеты эти военные были в новенькие кителя, хромовые сапоги, выглядели откормленными и явно не сидели в окопах.

В основном это были прислуживавшие высокому начальству штабные работники, «умеющие жить». Им довелось по окончании войны помогать своим покровителям вывозить трофейное имущество в Москву, и при этом они, разумеется, не забывали о себе.

Авторы многочисленных мемуаров, полководцы, «покрывшие себя неувядающей славой», не удосуживались вспомнить о расхищении этого добра, доходившего до мародерства. Впрочем, им было некогда вспомнить и о том, как они умудрились уложить в «вечные казенные квартиры», самое меньшее по четыре наших солдата на каждого убитого немца. Для них всегда и всё во время войны было неожиданным, только кровь доверенных им бойцов всегда была ожидаемой и прогнозируемой.

Отец Игоря 9 мая 1946 года был в Москве. Игорь рассказывал нам, как он с папой проходил по Красной площади, и видел самого Сталина, который «делал ручкой». Он рассказывал об этом так, что нельзя было усомниться, что он видел живого бога. Его авторитет среди нашего брата возрос: Игорь сам видел того, кто лично победил Гитлера.

Летом приехал к кому-то из соседей москвич, наш ровесник. Он рассказал, что Сталин небольшого роста, и одна рука у него повреждена. Не иначе, пацан наслушался врагов народа. Как мог великий вождь, победивший зверя-Гитлера, быть шибздиком сухоруким? Обратились за разъяснениями к отцу Игоря. Тот ответил:

— Да, Иосиф Виссарионович небольшого роста, как и его соратники, зато у них столько ума, как у Ленина.

Нам такого объяснения было достаточно, мы даже не спросили — у всех вместе, или у каждого? Но подозревать в шпионаже москвича перестали. Кто-то предположил, что руку товарищу Сталину сломала «международная гидра» еще в революцию. Сведения об этой самой международной гидре часто передавали по радиоточке. Кто она такая? Ясно, что многоголовая. Это подтвердилось после того, как Игорь вынес во двор подшивку журнала «Крокодил».

Среди вещей, привезенных отцом с Кольского полуострова, Игорь обнаружил железную коробку с пистолетными патронами. Он вынес ее на развалку, примыкавшую ко двору. Недолго посовещавшись, мы налили в коробку немного керосина и подожгли. Убежали во двор, заговорщицки перемигиваясь, и стали ждать. Не дождавшись взрыва, вернулись, и увидели, что коробка от нагрева покраснела. Убежали снова, и вовремя: рвануло, да так, что повыбивало стекла во многих квартирах.

Соседи с криками повыскакивали на веранды и балконы, а нам ничего не оставалось, как бежать на улицу. Некоторые жильцы погнались за нами, угрожая «на всю Жуковскую» поотрывать ноги и повставлять спички, потопить в дворовом туалете, накостылять, и многого другого наделать, если только мы появимся в их дворе…

Откуда-то появился стекольщик и стал кричать «стекла вставляю». Как он узнал, что пришло его время? Две недели мы обходили стороной двор № 23 по ул. Жуковского, а пострадавшие жильцы, увидев нас издалека, выкрикивали свое «неудовольствие», и на всякий случай продолжали грозить. В дворовой парадной оставались все это время нетронутыми «наши» горячие пирожки, выпекаемые в столовой. Пропадали. Потихоньку стали снова собираться в парадной играть в шахматы.

В том магазине, в котором продавали по карточкам халву и сахар, появился по коммерческим ценам белый «пеклеванный» хлеб. Очереди за ним были такими же, как за мукой, продававшейся по карточкам. Женщины, работавшие на швейной фабрике, давали нам деньги на одну буханку с тем, что половинку хлеба получат они. Мы протискивались на карачках, пробираясь сквозь лабиринт ног людей, стоявших в очереди. И здесь нам грозились «глаз на жопу натянуть», но не натягивали…

Когда выходили из магазина с хлебом, то изредка получали под зад, а иногда все обходилось и вовсе тихо и мирно. Заработанное делили между участниками прорыва в магазин, и гордо несли домой свой «кусок хлеба».

В наш класс пришла преподавать украинский язык новая учительница, полная женщина с типично украинской внешностью. Начала урок по-украински, но вскоре перешла на русский, и стала нам вдалбливать в мозги изречения вождя и учителя: «лес рубят — щепки летят», «чем ближе к коммунизму, тем больше врагов у советской власти», и еще много тому подобного. Однажды во время переклички она обратилась ко мне:

— Маляр — типично украинская фамилия, а почему ты числишься русским?

Мама знала, что записывать меня по отцу украинцем не следует. Он считался «пропавшим без вести», семья побывала на «территории, занятой врагом». Для чего любительнице сталинских афоризмов понадобилось «выводить меня на чистую воду»? В Одессе тогда о Степане Бандере даже не слыхали.

Детей родителей, побывавших в оккупации в классе было больше половины. Мы не знали, что наши мамы имели статус, почти приравненный к семьям «врагов народа», разве что чуть-чуть не дотягивали… Мамы обо всем умалчивали, и при нас расхваливали «родную советскую власть», опасаясь, как бы мы, повзрослев, не стали «врагами народа». При они этом не озлоблялись, напоминая рабочих загнанных лошадей, которые еще умудрялись выкармливать нас, жеребят, да еще и шутили, иногда очень удачно.

Как-то пришла к нам в гости мамина довоенная подруга с ребенком, немного косившим одним глазом. «Один глаз на Кавказ, а другой — на север» — определила мама косоглазие, и обе женщины рассмеялись вместе с ребенком. Так шутили в местах, откуда были родом шутницы. От мамы я впервые услышал стишок:

И присказку: «с миру по волосине — голому петля на шею».

Не всегда я понимал смысл шутки, но было смешно.