Шикель-макарона
Я бегал со своей рапирой по улицам. Однажды ко мне подошли два пацана, лет по 11–12, и предложили продать ее за две марки — приличную по тогдашним временам сумму. Тут ко мне подрулил третий парень и сказал, что я продешевил и вещь нужно вернуть. Я догнал ребят, они вернули рапиру и взяли деньги. Каким образом моя рапира перешла в собственность «добродетеля», я уже и не помню.
Под нашей квартирой на втором этаже жила молодая худощавая женщина. Я ее иногда видел, проходя по лестнице домой. К ней в гости захаживали румынские солдаты. Все соседи звали ее «Шикель-макарона», видимо за рост и худобу.
Шикель-макарона, веселая смешливая одесситка, встречала румынских солдат только по одежке, а их ум ее вовсе не интересовал. Хозяйка открывала входные двери квартиры после условного стука, просматривала содержимое пакета, принесенного солдатом, и состроив глазки, пела: «гуляю я, эх, гуляю я…»
Однажды я поднимался по лестнице домой и увидел, что двери коммунальной квартиры второго этажа открыты настежь, а в коридоре толпятся люди. Я вошел внутрь и увидел, как несколько мужчин влезли на большой круглый стол и снимают повешенную «Шикель-макарону» с крюка, на котором раньше висела люстра. Соседи переговаривались тихо, но можно было понять с их слов, что ее повесил собственный муж, партизан, за разгульную жизнь.
Шикель-макарона происходила из потомственной пролетарской семьи, проживавшей в районе Привоза. Этот район при царском режиме, кроме всего прочего, славился дешевыми публичными домами и доступными девицами… В малолетнем возрасте звали ее Машей, позже — Муркой, потом — Шикель-макароной.
Из всех доступных девушек Привоза, Мурка была самой «легкой на передок», и считала, что это не ее собачье дело разбираться с кем гулять.
Молодой сотрудник НКВД, комсомолец Николай, решил взять над нею шефство и перевоспитать. Потом женился на Маше, стал образцовым мужем: приносил всю зарплату домой, не пил…
Шикель-макарона с иронической усмешкой смотрела на те копейки, что приносил супруг в «день чекиста», 21-го числа каждого месяца. Маша с первого дня их совместной жизни наставляла ему рога с его же сослуживцами. Николай терпел, нельзя же было ему, чекисту, разрушать семью, следовало быть «морально устойчивым».
Кто-то сказал ему при разговоре, что, дескать, «сучка не схочет — кобель не вскочит», а Машка хотела всегда.
Потом пришла война, оккупация, и муж был вынужден исчезнуть из поля зрения новых властей, но в Одессе остался. Шикель-макарона возобновила прежние деловые связи с привозными подружками — Косточкой и Булочкой. Вести себя стала с достоинством, как замужняя дама. Важно курила сигареты, изящно держа их двумя пальцами и обмусоливая щедро разрисованными ярко-красной помадой губами мундштук.
Румынские офицеры, а когда их не было, то и солдаты, услужливо протягивали ей зажженные спички сразу с нескольких сторон. Маша тянулась прикуривать к той спичке, к хозяину которой в этот момент благоволила.
Соседи говорили, что муж ее находится в подполье. Я понимал это буквально — сидит он где-то под полом, и слушает… Говорили и о том, что до него доходят слухи о ее загулах, и будто Николай присылал Шикель-макароне угрожающие записки, чтоб не позорила честь семьи чекистов, не напрашивалась на «кару органов».
Маша, с довоенных времен привыкшая считать своего мужа тряпкой, не обращая внимания на его предостережения, гуляла еще азартнее. В мирное время в случае развода с женой Николаю предстояло партийное взыскание за слабую воспитательную работу в своей семье, служебное расследование, понижение в должности и звании, и еще много неприятностей, а во время оккупации он даже и не знал, как подступиться к своей жене.
Каждый день приходила к Шикель-макароне веселая компания — подружки, Косточка и Булочка с румынскими военными. Когда воспитывать жену? Подружки громко стучали в парадную дверь, Шикель выходила на стук в одном халате и с объятиями, раскрывала перед подружками тело. Те радостно визжали, а муж, чекистским взглядом наблюдал за происходящим с третьего или четвертого этажа. Иногда Шикель-макарона не приглашала подруг к себе, и тогда они обижались:
— Что эти мамалыжники в тебе находят? — спрашивала Булочка.
— Им нравится, как макарона перед ними ломается под музыку — поддерживала подругу Косточка, — или когда гремит костями?
— У меня хоть есть, чем греметь! — смеялась Маша, а у тебя осталась одна косточка, и то неизвестно откуда торчит…
Подружки в тот раз принесли с собой грампластинки:
— Мы пришли послушать музыку на твоем патефоне — пробовала уговорить подругу Косточка, просто лопавшаяся от любопытства. Кто же там в комнате изготовился? Это было интересно и мужу…
— Приходите через час, тогда и послушаем — и, подмигнув, добавила — у меня и выпить есть…
Шикель-макарона шмыгнула в темный коридор и захлопнула входную дверь.
— Гулять целый час?! Ладно, пойдем, посидим на подоконнике — предложила Булочка.
— Тебе хорошо сидеть на мраморной плите с твоей толстой жопой, а как мине с косточкой? — пошутила подружка, — тоже мине, не захотела показать даже своего принца…
— Что ты спешишь, как голый? — Он все равно будет выходить через эти двери, и не я буду, если не переманю этого офицерика, не будь я Булочкой!
Николай крутился неслышной юлой все это время на мраморной площадке четвертого этажа.
У подружек часов не было, и они коротали время наугад. Они таки дождались, когда Шикель-макарона вывела своего гостя, румынского офицерика, на площадку мраморной лестницы. Румын оказался хлипенького телосложения, но смотрелся юрким, с хвастливым фасоном, таких одесситки называли «швыцарами». Его огромная офицерская фуражка сверху казалась седлом цирковой лошади.
Булочке стало весело, она вспомнила довоенный цирк, и засмеялась:
— Вот кого наша подружка не хотела нам показывать, этого плюгавого швыцара! — она не предполагала, что он знает русский язык.
— Кто такой плюгавый швыцар? Я — румынский офицер! — Он схватился за висевшую на портупее кобуру. Подружки запаниковали… Шикель-макарона всем телом бросилась на своего ухажера, обвила его руками.
— Это такая одесская шутка, успокойся…
— Пусть с нашими офицерами так больше не шутят! — румын убрал руку с кобуры.
У Булочки пропало настроение отбивать «шибздика» у подружки, а румын стал важно спускаться по широкой лестнице в полной тишине. Было даже слышно, как тикают его хорошие часы…
Подружки с перепугу неслышно пошли не вниз, а вверх, и вдруг увидели свесившегося через перила мужа Шикель-макароны. Они остолбенели. Куда идти, куда бежать? Николай наблюдал за удаляющимся ухажером. Макарона крикнула: «Захотелось почесать языки? Спускайтесь, отметим ваше второе рождение, умницы мои…»
Женщины побежали к подруге, а муж еще долго висел на перилах, как половая тряпка, «сохнул», как недостиранное белье… Повисев немного, Николай неуверенной походкой пошел вниз.
Он успел привыкнуть к своей Макароне, знал ее лучше, чем себя. Одновременно любил, ненавидел, ревновал… Как можно приходить к ней после такого конвейера? Машка и его встречала так, как будто кроме него никого не знала. Убивать он жену не хотел, но проучить бы надо… В который раз?!
На другой день Коле пришлось долго ждать там же, пока последний румынский солдат отпраздновал «собачью свадьбу». Ожидать и выслеживать — обычная работа чекиста, но сейчас предстояло провести операцию личного характера… Он тихо вошел в комнату растрепанной уставшей жены, и, не позволив ей отдохнуть, «стал Колька с Муркой долго говорить».
Задушил он супругу и зачем-то подвесил ее, голую, вместо люстры.
Похоронили Шикель-макарону незаметно. Никто ничего не организовывал. На каруце из мэрии приехала бригада, собирающая мертвецов по городу и снимающая повешенных, отвисевших длительное время на ветках деревьев. С размаха бросили Макарону на почерневшие тела, и уехали…
Румынские солдаты и офицеры еще много дней и ночей стучали по два раза в дверь, потому, что дореволюционные звонки с надписью «прошу крутить» пролетарии сломали задолго до войны, а жители коммун назначили условный стук по количеству раз на каждого соседа.
Кто-то из жильцов попросил грамотного солдата написать по-румынски «просим по два раза не стучать: ваша подруга переселилась в мир иной». Эти каракули долго висели на двери коммунальной квартиры второго этажа. Постепенно надобность в сообщении пропала и кто-то сорвал записку.
Муж Шиель-макароны после войны домой не вернулся — наверное где-то погиб. В его большой комнате с балконом после оккупации поселилась еврейская семья с сынишкой Эдиком, который носил в кармане много мелочи, звенящей при каждом его шаге. Мне это нравилось, и я мечтал, что, когда вырасту, тоже буду носить в кармане много мелких денег.
