Глава 8

В саду тенистом дышалось легче, чем в теремах, — яблони уже истекали медовыми соками, золотились на серпеневом солнце, красными боками из зелени выглядывая. Листва свежая была, сочная, словно и не заканчивалось лето. В тех краях, где я выросла, на окраине Дикого поля, уже бы иссушило и листву, и траву, да и не веяло бы еще запахом осени. Пекло бы стояло. А здесь, в северных лесах, уже и паутинка по ветру летает, и прогорклый дым стоит поутру над оврагами и лощинами, туман стылый от реки поднимается. И кажется в этой седой дымке, что окружает дивным облаком волшебную школу, что парят резные терема в поднебесье, направляясь в светлый Ирий, чтобы там, среди молочных рек и кисельных берегов, переждать снежную зиму.

Задумавшись, я сидела на скамье за заплотом, на пригорочке, что полого к реке спускался, и так хорошо мне было на солнцепеке, что еще чуток — и мурлыкать начну, как кошка, что сметаны объелась. А подумать мне было о чем — занятия мои в школе лесной начались не так давно, а уже успела я в беду попасть. Царевич, с которым давеча познакомилась, оказался не так прост, как хотел показать… Казалось бы, что мне до того? Я девка простая, не королевских небось кровей, а все ж как вспомню, как улыбался мне Иван на празднике урожая, так и стынет все во мне, сгорает от нового дивного чувства — никогда мне так сладко не было, никогда еще не дрожала я от одного взгляда, одного прикосновения.

Даже жалела теперь, что через костер отказалась прыгать. А теперь пропал царевич, сказывали, случилось что-то с его сестрой, вот с Серым Волком они и отправились в стольный град.

Когда приедет? И приедет ли? Или из-за того, что прямо из школы пропадают люди, не разрешит царь-батюшка сыну своему вернуться в Зачарованный лес? И как представила я, что никогда не увижу Ивана, так тоскливо стало, словно жить мне больше незачем.

И сейчас вот, вспоминая тот день, когда на елани среди чащи дикой костры горели, а девки с хлопцами, взявшись за руки крепко, прыгали через ярое пламя, что дарило их судьбой счастливой, горько мне было, словно белены объелась.

Вестимо, отчего горчило! Невесту царевичу подберут небось, белолица да румяна будет, телом пышна, с косой светлой, золотистой, с бровями соболиными, губками — что ягодки дикой земляники… И приданое за ней дадут большое — несколько городов да сотню деревень. И я рядом с ней буду — голь перекатная, тощая да костлявая, с рыжей своей косой, что все время расплестись норовит… И ладно, что бедна, и таких замуж берут.

Но вот беда на мне — порчена я, проклятие ношу в себе с рождения. Обещана была батюшкой водяному, да вот откупил он меня, хоть метку и не снял… Кому такая жена нужна, за которой все едино подводный царь придет?..

— Отчего не на гульбище? — послышался раскатистый голос Кащея, наставника нашего по заклинаниям мертвых да проводника по навьему миру. — Молодняк поет да пляшет, гусли и дудочки веселят народ, одна ты тоскуешь в стороне ото всех.

Обернулась я — стоит он в заморском коротком плаще, одна пола на плечо закинута, и сверкает на впалой старческой груди толстая золотая цепь с кроваво-красными рубинами, а седые волосы ветошью на ветру трепещут… Жуткий, страшный, костлявый.

Да только помню я, каким он может быть, ежели захочет. До сих пор, как глаза прикрою, вижу среброволосого синеокого витязя, статного да высокого, в парче и мехах… А иногда и воочию он предо мной. Что за наваждение?..

— Марья-кудесница приехала, а она, говорят, может стать невестой Ивану-царевичу, вот отчего ушла ты… — будто прочел мои мысли Кащей. Сел рядом, и тень его на землю упала — иней тут же лег на травинки, и тонкий хрустальный звон послышался в тиши яблоневого сада.

Навь всегда за спиной его, стылым и холодным становится воздух от дыхания Кащея, словно бы мертвое царство в Явь пытается попасть через него, как через ворота. И пока держит их наставник мой закрытыми, покой будет царить в мире живых.

Но что, ежели обозлится на что Кащей? Или захочет мороком окутать все вокруг? Что тогда?.. Жутко даже думать о таком.

И снова я подивилась — как его в школу волшебную наставником приняли?.. Видать, равновесие должно быть в мирах, и света без тьмы не бывает. И такие, как я, метку проклятия на себе носящие, одаренные черными силами колдовскими, должны уметь их сдерживать. Никто ведь не знает, что случится, вырвись тьма из моей души… Вот Кащей и поможет сдержать ее.

— Я привыкла одна быть, — ответила я, когда поняла, что наставник все еще ждет моего ответа. — Не пропаду. Главное — школу закончить да силой владеть научиться. А все остальное — быльем порастет.

— Не порастет, — скрипуче, резко ответил Кащей. — Сердце ты себе рвешь! Да только пойми, не нужен тебе этот дурак. И не гляди на меня так! — он даже голос повысил, увидев мой взгляд изумленный. — Царевич он или нет, а дураком оттого быть не перестанет! Не видит он дальше своего носа! И не уразуметь ему, что в руках держал да упустил!

О чем это он?.. Я вспыхнула, словно пожарище в груди разгорелось, щеки запылали — наверное, красными пятнами пошла, как обычно бывает, когда волнуюсь сильно.

— Гордец напыщенный твой Ванька, вот он кто! Смотреть в его сторону не смей! Ничего путевого из того не выйдет! — Грозной тенью навис надо мной Кащей. Глаза сверкают антрацитами, кожа еще больше побелела, вовсе как снег стала, скулы острые, изо рта клыки торчат, на волкодлачьи похожие.

Кричит, плащом, как крыльями, машет, наступает на меня. Я чуть назад отклонилась, когда понесло на меня запахом тлена и старого склепа — едва не задохнулась от вони. А так как скамеечка была простая, без спинки, то и сверзилась я с нее, только ноги в старых онучах вверх и взметнулись.

Но не успела я травы коснуться, как Кащей черным вихрем меня подхватил, и вот я уже стою на краю обрыва — словно в иной мир он меня вытащил. Вокруг тучи клубятся, словно стадо чернорунных овец, полыхают молнии, но грома не слышно… Вообще тишь стоит вокруг дивная, как будто бы звуки не долетают сюда, словно преграда между вершиной скалы и грозой. И оттого еще страшнее тучи да блискавицы глядятся.

А Кащей — снова тот юный витязь с пронзительными льдистыми глазами. Колкий взгляд у него, опасный. И шепчет он мне жарко о чувствах своих, о том, что не должна и глядеть я ни на кого, что он силу мою освободит, что вместе мы в Нави править будем. Шепчет, что царицей меня сделает, что в шелках да парче ходить буду, с золотой посуды есть да на колеснице алмазной ездить. Все будет в моей власти…

Да только не нужно мне этого ничего. И увидел он в моих глазах ответ.

Отшатнулся, словно ударила я его. Птицей, вороном чернокрылым обернулся, да и со скалы — камнем в пропасть.

Тут же буря на меня диким зверем набросилась, от резкого порыва холодного ветра я едва не задохнулась, пошатнулась, да и следом за Кащеем в пропасть упала…

Миг — и вот уже снова лежу я на траве, надо мной яблони шумят, небо синее-синее, как васильки. И нет ни ветра, ни грозы… ни Кащея. Только трава колется — в иней закована.

На ветке старого дерева, что надо мной нависла, горлица сидит, смотрит на меня внимательно, словно бы запомнить пытается. И вдруг говорит птица дивная:

— Правильно ты сделала, что отказала царю навьему, правильно…

И спорхнула с ветки, улетела прочь.

— Аленка! — Иван из-за терема вышел, а мне подумалось — чего он делал в той стороне сада? Нас там обычно темному волхвованию учат, да и ворота с другой стороны… Но я, забыв все, к нему бросилась.

А он обнял меня, и слышу — сердце бьется часто-часто под алым кафтаном узорчатым. Разрядился, как на праздник какой, рубаха тонкого шелку блескучего, соболья шапка, на сгибе локтя висит шуба из такого же меха. Явно царевич только с дороги — ведь за пределами этой части Зачарованного леса осень мглистая, первые заморозки… Не успел переодеться — и ко мне? Всякий раз, как видела Ивана в богатых царских нарядах, понимала — не пара мы.

Но вспоминалась первая наша встреча — как притворилась я слабозрячей, чтобы скрыть, что не знаю, куда мне идти на подворье Василисином, и как потом смеялся царевич надо мной да над придумкой этой, он-то решил начаровать мне здоровье, седмицу над книгами лекарскими провел, потом еще три дня травы нужные добывал. Вспомнилось, как к костру тянул на Радогощь, а я вырвалась и убежала под девчачий хохот, как боярыни, которые целительство изучали, увидели, что несусь я от царевича ланью перепуганной. Они ему путь тогда и загородили — пока из их хоровода вывернулся Иван, я уже опять за столом сидела, причем таким образом, что места вокруг и напротив заняты были — не подступишься.

Пошла бы сейчас с ним к огню? Прыгнула бы?..

— Ты не балуй! — Я из рук его вывернулась, памятуя о том, что Кащей говорит, что для Ивана уже невесту нашли. Может, он свататься ездил?

— У меня сестра исчезла, — вдруг сказал он глухо. — Был у нее жених — Сокол Соколович, так вот и он, хоть и сильный колдун, не ведает, куда Марья подевалась. Не только у нас здесь девки пропадают. Серому пришлось в теремах отцовских остаться — еще две сестры у меня, сторожить их будет.

А мне стыдно стало за свои подозрения. Чую — покраснела до самых ушей. А ведь говорили же, что из-за сестры он поехал в стольный град, да и ежели б сватовство было — почему боярыня тут осталась? Колобродят слухи да сплетни, не дают жить.

Сама прильнула к Ивану, гляжу на него снизу вверх, а он моей косой забавляться начал — то накрутит ее на руку, то примется кончиком ее щекотать мне щеку. Я его не пыталась разговорить, просто радовалась, что он рядом. Никто не знает, что дальше будет, пусть хоть воспоминания у меня хорошие останутся.

Правда, слова наставника по темным искусствам прочно засели в сердце — о том, что навряд ли возьмет Иван замуж. И то правда, какая из меня царица?.. Я вздохнула и взгляд отвела, чтобы царевич не заметил в нем тоски.

— Что я пропустил, пока домой ездил? — спросил он.

— Сегодня же общий сбор у лешего, — вспомнила я, подхватываясь, — после того, как пропала соседка моя… Вань, а как ты думаешь, это кто-то один виноват в пропажах девчат? Сначала Варвара, потом сестра твоя… еще Любава. Кто следующий?..

Если бы я только знала кто!.. Если бы знала, к чему приведет новая беда!.. Но в тот день никто даже представить не мог, что случится в волшебной Василисиной школе в Марьину проклятую ночь.

…Шла Навья седмица по миру, ждали люди праздник осенних дедов, но здесь, в Зачарованном лесу, несмотря на то что сама Мара-зима с нами рядом ходила в виде Марьи Моревны, наставницы по черному колдовству, не было страшно, как прежде всегда бывало. Верилось — Василиса Премудрая защитит своих воспитанников.

…Закончится Навья седмица Марьиной ночью, когда врата в Навь распахнутся и из царства мертвых любая мерзость сможет в Явь выйти. Беречь себя надобно в это время, предков чтить да помнить — всем воздаст повелительница зимы и холода, кому — уютом и теплом очага, светом негаснущей свечи, а кому — холодными колючими метелями да мороком проклятой ночи.

В эту седмицу Митрофанушка при помощи Кузьмы наводил порядки и чистоту в теремах да на подворье, сурью — питный мед — готовил к Макошиному дню, который завтра в Яви наступает, важно домовым все успеть, ведь должны прекратиться все работы по дому, время рукодельниц наступит. Будут помогать они Макоши прясть нить судьбы, защищая ее от злых помыслов Марены. Доля и Недоля будут с мастерицами в горенке сидеть, помогать пряхам.

В нашем селении во время Навьей седмицы зазывали духов предков, потрапезничать с детьми, кои живут в Яви. Но я завсегда звала и тех духов, кому некуда идти, тех, которые без помина остались, никто ведь не знает, что ему суждено. Вдруг когда и самому придется промеж мирами летать бесприютно?

…Иван меня от мыслей этих отвлек, достав из кошеля камушек самоцветный — огненно-алый, теплый он был, в глубине его разгоралось ярое пламя, согревая и душу веселя. Цвет любви и страсти, цвет власти и могущества. Я на солнце через кристалл взглянула — и медовый оттенок принял камень, золотые искры в нем распустились дивным цветком.

— Это сердолик, — сказал Иван, — из сокровищницы отцовской камень. Хочу, чтобы всегда с тобой он был. Защитит да убережет он от бед. Боюсь, что следом за своей соседкой и до тебя тать проклятущий доберется. Береги себя, Аленушка.

И ушел, оставив меня в истерзанных чувствах. Зажала подарок в руке, и показалось, согревает он ладонь, словно уголек держу из костра.

А впереди была самая страшная ночь в году, и надеялась я, что духи защитят нас всех от неведомой опасности.

Ночь Марьина будет жечь костры из опавшей листвы, будут дрожать в окнах огоньки свечей, будут тени кружить над лесом, будет слышаться за порогом звонкий смех, будут заглядывать в окна ледяные глаза — два мира сольются воедино, и кого уведет за собой Мара, кого закружит зима?

Какую маску наденет она, под чьей личиной попытается проникнуть в горницу? И до рассвета люди будут играть в зверей, надев страшные маски, а звери… звери станут людьми.

Хорошо, что Иван вернулся. Не так боязно будет в эту ночь.

В тот день у нас только занятия в лесу были, отправила Василиса всех к лешему — и травников, и светлых волшебников, и колдунов темных, и витязей. Видать, должен он был о безопасности рассказать — после исчезновения Любавы все ходили перепуганные, боялись собственной тени.

Я же, после того как с Кащеем в саду столкнулась, тоже не решалась одна оставаться — и хоть соседки у меня больше не было, к счастью, Кузьма не был против сопровождать хозяйку. И к лесу, где леший всех ждал, домовик меня провел, обещавшись после занятий забрать и отвести в горницу, где тосковал и орал вечерами черный котяра, которого притащила моя пропавшая Любава.

— Я леса хорошо знаю, окромя меня, вам некому будет подсказать да показать… — Леший на всех смотрел свысока, как на поганок каких. Оставалось надеяться, что он не из пакостников. И хоть был он уже у нас на замене, когда первая пропажа обнаружилась — Варвара-краса, наставница по зельеварению, а все ж здесь, в лесу, в своей вотчине, может он и иной лик показать.

Одет лешак был просто, но тепло, в звериную шкуру, застегнутую слева направо, лапти тоже перепутаны.

За пределами той части Зачарованного леса, где занятия шли, уже поздняя осень стояла, приближалась Марьина ночь стылая, оттого и кутались все в шушки да кожухи, правда, некоторые боярыни в песцовых али соболиных шубах красовались, платками белыми пуховыми подвязанные. Брови сурьмою али углем подведены, губы соком ягодным смазаны, чтобы ярче быть, красивее. При их чистой белой коже, матовой да шелковистой, хорошо гляделось сие, я же представила, каким пугалом я буду смотреться, ежели брови намалюю, так и едва от смешка удержалась.

Взяла себя в руки, сосредоточилась на том, что наставник наш говорит.

— Так вот, первое, что должны вы знать, — в лесу диком не галдеть, не кричать, подношение Хозяину на пеньке, вкруг которого мухоморы растут, оставлять надобно — зайца там али хлеба кусок. Что есть, тем и угощайте, тогда и лешие тех мест будут к вам благосклонны. Чтоб не блуждать, онучи да сапоги с левой ноги — на правую, да и наоборот, кожух выверните, но это не должно внове для вас быть, с детства, коли за ягодами-грибами отправлялись, должны были приучаться…

Все слушали лешего, на пнях рассевшись по кругу, за пределами этого круга грибница разрослась да навалены были листья сухие, будто их кто специально сгреб. Пока лесной Хозяин с нами говорил — все в росте менялся, то вырастал выше деревьев, то с травинкой равнялся.

— Лесовики любят с пути сбивать да по чаще кружить, но беды не причинят. Вы другого бойтесь — порождения Нави. Жаль, что не все могут на занятия к Кащею ходить, он бы лучше порассказал… — Леший наконец перестал то расти, то уменьшаться, стал с меня росточком, на пеньке, что в центре находился, уселся, ногу на ногу закинув.

А я и рада была, что мало было занятий с повелителем Нави — страшно на Той Стороне, погибнуть можно. Потеряешься — вовек не найдут.

А лешак дальше продолжал рассказывать, как себя вести в разных лесах, с кем столкнуться можно: про лесавок, которые деток воруют и память им стирают, поведал, про то, как дитя вернуть можно, подарив ему что-то из прежних его забавок али материнскую ленту из косы; про кикимор и шишиг, что забавляются, парубков заманивая в болота; про лиходеев всяких да про помощников — не все духи леса человеку враждебны были. Что знала я, а что и впервые слышала — так что полезное было сие занятие.

И как чуяла я — пригодятся скоро умения да знания того, как в лесу себя вести…

Леший жизнерадостен был, смеялся к месту и не к месту, пугая зайцев и птиц, иногда в куст рябиновый или терновый превращался, иногда — в мшистый пень, показывая, как лесные духи морочить могут, озорничать. Про ворону сказывал волшебную — птица эта вещая помочь могла, ведь живет, сколько человеку простому и не снилось… Частенько над избушкой Бабы Яги кружит, пленников ее стережет. Но тут же со смехом леший нам принялся про Ягу истории травить — мол, не так страшна старуха, просто жаждущих в Навь пройти многовато, непонятно чего шастают, вот и должно кому-то за порядком в Приграничном лесу следить.

А мне Иван давеча сказывал, другая сестра его замуж за царя их, Ворона Вороновича, собирается, вот бы поглядеть хоть одним глазком на птичью свадебку! Дворец вроде как у жениха-оборотня стоит на самом высоком дубе, прадубе, — и среди ветвей его, с галерей открытых видать далёко-далеко, все края и все царства, а растет тот дуб на острове Буяне волшебном…

Я и не заметила, как время пролетело, — интересно было в гостях у лешего, я бы еще слушала и слушала его.

Но вышел срок — пора было в школу вертаться, к Навьей седмице готовиться.