Глава 6
— Любава, — представилась русоволосая девушка в ярко-синем платье заморского фасона, с длинными рукавами, собранными на запястьях. Пышные юбки широким колоколом легли вокруг Любавы, серебристые узоры сверкали на ткани, и, подсвеченные солнцем, они казались струями воды. Подвески из хрусталя и бусы из бирюзы, синий искряной топаз в перстне — словно морская царевна, словно… русалка. А вокруг сундуки, украшенные перламутром и жемчугами.
Присмотревшись, я поняла, что волосы Любавы отливают болотной зеленью, а глаза водянистые, мутные, словно озеро в шалях туманных. И из глубины ее глаз будто бы смотрит на меня тот, кому я обещана была… царь водяной. Я вздрогнула от испуга, моргнула — и тут же взгляд Любавы стал человеческим, сине-зеленым, с золотыми искорками, но вполне обыкновенным.
— Алена, — ответила я тихо. А сама подумала, что от девушки веет чем-то тревожным. Словно я заглянула в прорубь зимой, но полынья тут же заледенела, не захотев показать мне, что там, на дне.
Любава улыбнулась, а из-под лавки, на которой она сидела, послышалось утробное рычание, и я испуганно глянула туда. Высунулась черная усатая кошачья морда, и искры зеленых глаз, казалось, прожгли на мне дыру. Неужто это кот так рычал?
— Новые суседи у нас, — ворчливо сказал Кузьма, протирая чугунок — тот и так блестел, но домовому явно нужно было чем-то заниматься в этот момент. Он, кажется, ярился из-за животного, с которым ему придется уживаться.
— Я рада, что не придется одной жить, ты располагайся, места хватает, горница у нас большая, в деревнях люди в меньших избах всей большою семьей ютятся. — Я через силу улыбнулась, решив подружиться с соседкой и ее котом, ведь неизвестно, чего ждать от этой девушки с русалочьими волосами и странными глазами. С водой да ее духами ссориться никак нельзя, и так на мне метка черного колдовства речного.
— Это Вася. — Любава погладила кота, и тот дугой выгнул спину, потерся о подол хозяйкиного платья. — Он приблудный, нашла в чаще, пока ехала сюда…
— А ему разрешили оставаться? — обеспокоенно спросила я, после чего Васька зашипел в мою сторону.
— Василиса сказала, что это обычный кот и никаких немытиков в нем нет! — Любава чуть поджала губы и прищурилась, с вызовом на меня глядя. Потом схватила Ваську и, не боясь, что он изорвет когтями ее чудесное платье, помогла ему забраться на свои колени.
Немытиков? Я нахмурилась, пытаясь понять, о чем она. Ах, о чертях и анчутках… кажется, здесь, ближе к северу, их племя проклятое часто так кличут.
— А ежели притаился хорошо? — Кузьма бросил начищать свой чугунок и уставился на кота.
Васька в ответ противно мяукнул — визгливо, словно кто-то провел железом по стеклу.
Я лишь вздохнула — не очень приятное соседство…
Но ошиблась.
Несмотря на то что всем своим видом Любава напоминала водную нечисть, никаких хлопот она мне не доставила. Оказалось, что девушку, прибывшую из того же царства, где батюшка Ивана нашего правил, приняли обучаться целительству, и Василиса стала ее главной наставницей.
Когда Любава узнала о том, кто я и чему буду обучаться в сказочной школе Зачарованного леса, она меня пару дней избегала, но после сама с вопросами пристала, как, мол, так вышло, что я выбрала темное колдовство. И Кащея Бессмертного в главные наставники…
В тот день мы пришли с занятий по волшбе, которые Василиса вела для всех чародеев — и светлых, и темных, и встретила нас удивительная картина… Васька, наглая морда, и Кузьма мой, наряженный в новенькую рубаху со скошенным воротом, спали едва ли не в обнимку рядом с пустым кувшином из-под молока.
Любава лишь улыбнулась, на них поглядев. К ее чести, она хоть и отмалчивалась, но не смотрела на меня презрительно, как та чернокосая, которая царевича взглядами поедом ела. Он, кстати, с ней, почитай, не разговаривал, но и ко мне не подходил. Какой-то смурной ходил с тех пор, как Серого Волка батюшка к нему приставил. Я слышала, насмешничали над Иваном по этому поводу, даже небольшую люльку кто-то выстругал и под порог к нему подбросил.
Но не до Ивана мне было — занятия больно тяжелые стали, наставники нас гоняли нещадно, к Кащею скоро идти — говорил он, будет нас в Навь отправлять, а мне после прошлого туда хождения не больно-то и хотелось бы по моровым болотам шастать. Да и без Василисиной куколки на Той Стороне я буду чувствовать себя неуверенно — ведь во время прошлых испытаний она меня вела.
Я попыталась отвлечься от тяжких мыслей, предложив Любаве самовар поставить — мята и земляника плохой настрой вмиг прогонят.
— Ты в травах хорошо разбираешься, почему же не захотела целительницей быть? — спросила Любава как бы между прочим, пока я над настоем колдовала, пытаясь хорошо растолочь ягоды.
— А меня никто не спрашивал, чего я хочу, — спокойно ответила я, но вдруг обидно стало и горько. Неужто не в радость бы мне было по светлым полянам Зачарованного леса гулять да травы сушить и заготавливать, людей лечить? Снова про Навь вспомнила, и показалось на миг, что лечу я в бездну моровую, по дну которой туман стелется, и горячий ветер печет кожу, и воняет кладбищенской землей, и гарью несет откуда-то. И нет конца полету этому над белой мглой…
— Что с тобой?.. — испуганный голос Любавы донесся откуда-то издалека, словно из-за этого проклятого тумана.
— Ничего… А что такое? — Я словно очнулась ото сна, огляделась — нет, в горенке я нашей сижу, передо мной блюдце стоит, самовар блестит, и в боку круглом его золотом отражение мое кривое — нос огромный, лоб узкий, страхолюдина…
— Ты почернела вся, узоры какие-то жуткие по лицу пошли, словно бы пеплом кто измарал кожу. Не пугай ты так! — в голосе Любавы страх был.
— Пей чай… — Я не ответила, лишь чашку Любаве пододвинула и чуть не рассмеялась, когда она с опаской принюхалась. — Да мята там и ягоды!..
— А я вот сама решала, куда хочу, даже наставницу смогла выбрать, — похвасталась она, сделав вид, что ничего жуткого только что не произошло, а мне снова обидно стало — меня-то небось никто не спрашивал. — Матушка говорила, что за меня еще давно батюшка ручался, не слыхала про гусляра Садко?
— Нет, не слыхала. — Я отпила настоя, и приятная кислинка земляники защипала язык.
— Он самого морского царя победил да дочку его, матушку мою, смог в жены вытребовать…
Что-то еще рассказывала про свою семью Любава, а у меня сердце захолонуло. Так вот в чем дело, вот почему мне в первый день показалась соседка новая странной — в ее крови водица морская, сама она рождена нечистью. Мне опасно рядом с ней — вдруг да почует водяной, что я рядом с Любавой, да и через нее до меня доберется?
Я и застыла с чашкой в руках, боясь, что Любава мой страх заприметит. Улыбалась, а душа в бездну летела.
Вот так соседка мне досталась…
К наставнику, в терем его, мрачный да жуткий, идти не хотелось, особенно глядя на то, как соседка моя к Василисе собирается — травы, загодя припасенные, в лукошко из бересты складывает, веночек из ромашек плетет.
За пределами Зачарованного леса давно осень стылыми ветрами завывала да с деревьев листву рвала, а здесь лютики да васильки глаз радовали — словно излом лета жаркого на дворе, горошек зацветал и плющ звездчатый, которому срок аккурат конец серпня, ландыши дурманный запах источали, словно лето да весна в этом чародейском месте подружились, вот и не разберешь теперь, чья пора пришла.
Но мне нравилось такое буйство трав, дивные ароматы с полян дикоцветных доносились, сосны янтарной смолой истекали, а в саду яблони золотились — казалось, они круглый год плодоносят.
И почему кому-то лекарское дело изучать, а кому-то… в Навь идти. Да, меня уже предупредил домовик местный, что на этом занятии о погосте да мертвяках только мечтать и остается, ведь хочет Кащей показать своим ученикам моровые болота, что за рекой Смородиной расстилаются.
Только уточнил Митрофанушка, что пойдем мы в обход Калинова моста, чтоб с чудом-юдом не встречаться. Какими путями нас царь мертвых к себе в гости отведет, про то не сказывал домовик, но, помня падение сквозь туманную бездну в тот день, когда я пришла с поклоном к Василисе, мол, примите меня в обучение, я уже знала, что дорог в подземный мир множество.
Даже любопытно стало — какой в этот раз идти?
— А что сегодня у вас будет? — С любопытством на Любаву поглядывая, я перед зеркальцем прихорашивалась — все ж не хотелось замухрышкой ходить среди боярских да царских дочек. И тут вспомнилось, как смущена я была в тот день, когда распахнулись передо мной ворота школы волшебной, — приехали к Василисе родовитые все девки да юноши, крестьянских детей да дворни не было, я одна безродная оказалась. Спросить ли у Любавы? Может, знает она, в чем причина?
— И почему сдается мне, что не о том ты спросить хочешь? — Лисий прищур Любавы показался мне на миг недобрым больно, но вот она улыбнулась, и исчезло это чувство странное.
— Права ты, — вздохнула я и отложила зеркальце. — Почему нет в нашей школе никого из… простых людей? Все знатные, родовитые…
Я замолчала, а соседка моя рассмеялась звонко.
— Неужто не знаешь, что волшебные силы по наследству передаются и роды колдунов да чародеек, хоть темных, хоть светлых, с давних времен в почете у людей? Их и на царствование звали всегда, недаром царские сынки завсегда здесь обучаются! Разве ж будут землю орать али за лошадьми ходить те, кто может начаровать себе все, что угодно? Ну… почти все, что угодно, это уж зависит от того, сколько силы досталось волшебнику. Потому и удивились все, что ты в простой рубахе да онучах пришла… — Любава не смущалась совершенно, и улыбка ее была вполне искренняя. — Да, мне Добронрава уже все рассказала…
Добронрава — это та самая чернокосая боярыня со змеиными глазами, вспомнила я и погрустнела. Коль соседка моя с ней сдружится, житья не будет.
— Наверное, у тебя в роду был сильный колдун или колдовка, — продолжала Любава, не обращая внимания на то, что я отвернулась и почти не слушаю ее. — Иначе никак не объяснить твой дар. Жаль, что ты не со мной будешь учиться, но ты расскажи все, что в мире подземном увидишь, мне очень интересно!
— Ничего там нет… интересного, — пробормотала я, вспоминая свое испытание. — Василиса, когда во мне силу увидела, отправила туда… погулять. Едва я выбралась. Страшно там, Любава, страшно да мерзко. И не хочу я туда возвращаться.
— Извини. — Она порывисто встала и схватила свое лукошко с травами. — Мне пора уже, да и ты собирайся, сказывают, наставник ваш не любит, ежели опаздывают…
И выпорхнула за двери, только половицы скрипнули да затрепетали занавеси на проеме дверном. Тоскливо поглядел вслед хозяйке кот Васька, пригревшийся на лавке у окошка. Мяукнул тревожно, хвостом махнул, я его погладила ласково — хорошая животина, умная. И с Кузьмой подружился.
Когда я вышла из терема, солнце уже высоко поднялось, жаль, что раньше нас не собирали, уже бы, может, и освободились. В этот день других занятий не было — видать, Кащей полагал, что не выдюжим.
Я вздохнула, с тоской посмотрела на спешащих мимо травниц — белые рубахи, тонкие алые плащи, на иноземный манер на плече закрепленные брошами с самоцветами, на головах — серебристые обручи с подвесками. Я давно заметила, что большинство девушек в школе были северной наружности — голубые или светло-серые глаза, золотистые волосы. Рыжих, как я, или чернявых, как Добронрава, почти и не видела… Правда, наставницы некоторые были темнокосыми и кареглазыми — Марья Моревна, например, та, что волхвованию учила. Руны древние мы с ней разбирали, по старинным свиткам пытались духов вызывать — не понравилась она мне, хоть и красивая была. Морозная, зимняя краса ее была — так и казалось, сейчас озлится да в статую ледяную превратит! Чуяла я, что в крови ее стужа да метели, что привычна она Той Стороною ходить, что неуютно ей посреди Зачарованного леса. Интересно, а что ей пообещали за то, что она будет у нас наставницей? Тоже кого-то в услужение отдадут?..
И волхвование мне не понравилось, у Кащея и то спокойней было, а Марья как глянет черными глазищами, так будто огнем опалит. И показалось мне сразу, что невзлюбила она меня, придирками изводила, требовала невозможного — на первом же уроке наказала дополнительными заданиями за то, что я наговор не смогла прочесть с первого раза. Я потом седмицу сидела над свитками, чтобы все в срок исполнить.
Ощутила на себе тяжелый взгляд, обернулась — а у небольшой избы, окруженной зарослями папоротника и бересклетом, Добронрава стоит. Хмурится, меня внимательно рассматривая.
Я косу на грудь перекинула, резко отвернулась и поспешила прочь, на занятия — не хватало еще показать гордячке этой, что меня заботят ее взгляды. А самой все равно противно, словно в паутину влезла, и липкие взгляды боярыни меня преследовали, пока я не скрылась за цветущим шиповником.
К терему Кащея, где нас в прошлый раз собирали, я подошла быстро — он неподалеку располагался, за небольшой березовой рощицей, которая ажурными листочками с ветром шепталась. Ветви некоторых деревьев были в косы заплетены, лентами атласными украшены, венками — это, видать, светлые волшебницы каким-то своим чудесам учились, я, еще в своей деревне когда жила, не раз слышала про чародейство, связанное с силами деревьев.
Мои деревья теперь ель да осина проклятая — с ними ворожить. Провела я ладонью по шершавому стволу березки, и дерево обняло меня своими ветками, приголубило. Надо же, хоть и темная я, а все одно березка меня любит…
Но некогда в роще гулять — гляжу, колдуны, что со мной на погосте были, уже толпятся возле высокого крыльца, наставника ждут. Я рощу покинула и быстро пошла к ним — все в темной одеже, сапогах высоких, видать, чтобы в болоте ноги не промочить, у некоторых в руках посохи дубовые и свитки. Было нас всего-навсего дюжина, из девок, кроме меня, лишь две сестры из Темнозорья — Черника и Чернояра, из старинного рода колдовского, говорят, их предок, тать проклятый, девиц воровал да вот только однажды погиб от руки светлого витязя.
— Я не опоздала? — Запыхавшись, я остановилась, облокотясь о балясины, с тревогой на окна поглядывая — там тени мелькали, словно бы стая воронья кружила в горнице. Хотя что нас встретит в избе сегодня — того никто не знал.
— Тебе-то чего страшиться? — Один из юношей, Радогост, чернявый и черноглазый, в богатом камзоле да шапке высокой боярской, усмехнулся криво. — Ты в Нави бывала!
— Потому и боюсь, что бывала…
И я вспомнила молочно-белый туман, змеями ползущий по заболоченной земле, покрытой грибницами и мхами, вспомнила кривые искореженные деревья, чьи ветви кажутся скрюченными пальцами старой ведьмы, вспомнила чернильную тьму небес, страшную кровавую луну и мелкие соцветия ядовитого плюща, который норовил оплести ноги, едва я останавливалась, чтобы перевести дух… Но нельзя стоять без движения на навьей тропе, нужно все время идти, иначе или в трясину затянет или сожрут какие-нибудь растения.
Видать, у меня во взгляде все эти жути отразились, потому как Радогост улыбаться перестал. А тут и наставник появился — причем приблизился он совершенно бесшумно, и я заметить не успела, с какой стороны он подошел. Вот только что не было никого у зеленых перил, увитых дикой розой, — и вдруг молния сверкнула, дым заклубился, и будто бы из воздуха появился Кащей Бессмертный.
Седой старик со взглядом молодца.
Навий проклятый с улыбкой-оскалом, с губами синими и длинным носом на костлявом узком лице.
Но я-то помнила, как может выглядеть повелитель морового подземного царства, и от этого еще страшнее было.
— Гой еси, добры молодцы да красны девицы… — Кащей обвел нас темным, сумрачным взглядом и нахмурился. — Кто передумал ежели, пусть сейчас уходит, потом поздно будет.
— А если… если передумал? — чуть дрогнувшим голосом спросил кто-то из юношей, кажется, внук богатыря Святогора. В отличие от своего знаменитого деда, парень уродился хилым, слабеньким, а когда в нем еще и темные силы проснулись, так и вовсе он в себе разуверился.
— Домой идти, на печи сидеть, каликов перехожих ждать! — рыкнул Кащей и поднялся на крыльцо с удивительной живостью. — Кто все еще готов продолжать учиться — за мной!
Несмотря на свой страх, внук богатыря поплелся вслед за наставником, впрочем, особой прыти и остальные не проявили, меня так и вовсе трясло, пока я шла по скрипящим ступеням, пришлось цепляться за перила и заставлять себя не думать о могильном тлене и мороке царства мертвых.
Как так вышло, что я последняя осталась стоять перед дверью? Не знаю… Да вот только Кащей, застывший со сложенными на груди руками, смерил меня холодным взглядом и спросил:
— Что происходит? Мне Василиса сказывала, ты смелость да удаль показала, пока по подземью с Гоней бродила, все напасти преодолела, все соблазны… Неужто без куколки ни на что не способна?
И поняла я — дразнит он меня. Хочет на злость вывести, чтоб я ответила — все смогу безо всяких волшебных помощников!
А я… не могла я. Я так и стояла, схватившись за перила так сильно, что побелели руки, и их судорогой свело, едва с дрожью справилась.
— Я… боюсь. И не стыжусь этого. Это честнее, чем хорохориться, а потом в мороке вашем сгинуть… — Я пыталась каждое слово подбирать, чтоб ненароком чего неправильно не сказать, боялась я наставника, жуть как боялась. Не человек ведь он, и людское все ему чуждо. И тревоги наши его не взволнуют — ведь нет в нем сердца и не течет по венам кровь. Смола ядовитая, туман да стынь, сотканная из дымов осенних костров, — вот что у него вместо крови. А сердце его — игла волшебная, что спрятана от глаз подале. Ни убить его, ни ранить. Нет в нем ни жалости, ни сострадания. С нами возится лишь потому, что получит себе ведьму иль колдуна в услужение — так ему было обещано.
И боялась я еще и потому, что приснилось мне однажды, что именно я вытащила из шелкового черного мешочка проклятый камень, означавший, что мне в Навь с умертвием уходить.
Кащей глядел на меня, глядел стеклянными глазами, в которых стыла осенняя ночь, а потом расхохотался.
— Уморила, девка… Сгинуть! Ишь, чего удумала! — наклонился ко мне, и пахнуло на меня тлением и болотом, перегнившей листвой, а потом железной окалиной понесло, словно я среди кузни стою, а в ней работа кипит, меха раздуваются, огонь пляшет и по раскаленной наковальне молот танцует.
— А зачем мы в Навь идем? — Я отшатнулась и, оступившись, едва с лестницы не скатилась — если бы не Кащей, схвативший меня обеими лапищами за талию. Дернул на себя, и я носом в его камзол, вышитый колючей серебряной нитью, уткнулась. Будто в сугроб с разбегу… А ведь только что жар от него шел неимоверный.
Что же он такое, владыка подземного мира?
И что такое Навь?
В этот миг, страшный и тревожный, когда сердце в бездну едва не ухнуло, когда нога опоры не ощутила, а руки Кащеевы льдом сквозь две рубахи обожгли, мне отчего-то даже захотелось понять, как две такие разные стихии в наставнике моем уживаются?
Нежели и в Нави есть снега и метели? Неужто и там зима бывает? Впрочем, почему ей там не бывать, коли Кащей — смерть и холод, бог тьмы и Той Стороны, за которой солнце не светит и птицы не поют?..
Кожа старика разгладилась, и на миг увидела я витязя среброволосого с морскими глазами прозрачными, острыми, как клинки из лучшей стали, но моргнула — и вот снова — передо мной умертвие горбоносое, от которого разрытой могилой несет.
— Осторожнее, Аленушка. И проходи, ждут нас с тобой. А зачем я вас в гости зову, про то позже узнаешь… — Он меня отпустил наконец и отворил двери, приглашая зайти в сени — сумрачные, пустые, с паутиной на бревенчатых стенах и нетопырями, уснувшими на лестнице, что вела к чердаку.
Я на негнущихся ногах пошла по тканому половичку туда, где слышались разговоры и тихие смешки — интересно, что теперь судачить будут? Впрочем, не все ли равно? Лишь бы выдержать урок этот клятый.
Кащей следом вышагивал — пол трясся, и могильный холод за спиной моей плыл, но я не оборачивалась, снова заглянуть в морок его страшных глаз жутко было.
Еще хуже было снова увидеть того витязя прекрасного, от глаз синих которого дыхание перехватывало.
Зашла, огляделась — изба как изба, все наши столпились у стола, заваленного черепами, свечными огарками, мертвыми окостеневшими крысами, засыпанного черным пеплом, кажется, колдуны нашли там какой-то свиток и как раз его так живо обсуждали, так что зря я волновалась.
Но вот наставник наш обозлился — черным вихрем подлетел к столу, вырвал свиток из рук Черники, одной из сестер-колдовок, молниями заполыхал да и вылетел зарницей в окошко.
Все и застыли… Но едва общая оторопь проходить стала, как наставник вернулся, черной птицей огромной о половицы с грохотом ударился и снова обернулся стариком лохматым. Камзол его был гарью испачкан, золою, словно возле костров только что Кащей был, но в округе и не пахло дымами.
— Без моего на то разрешения никто не смеет прикасаться ни к единой вещи, что в избе этой находится, — тихо и строго проговорил он, и, уверена, не у одной меня мурашки по телу побежали.
Черника испуганно таращилась на Кащея, и руки ее дрожали, а на пальцах стали проступать красные пятна. Вскоре я увидела, что пятна эти в язвы превращаются и мясо гниет на глазах, чернеет, плоть отмирает — и вот уже белые кости торчат вместо прекрасных холеных рук.
Черника завизжала — тонко, пронзительно, оседая на пол… Все расступились, будто боялись, что зараза к ним перейдет.
— Что ж вы все стоите? — Я к девушке бросилась, поспешно ее подхватывая, но хоть я и хилая, да и она не богатырша — тонкая тоже, как тростиночка, мне едва удалось ее удержать да бережно на лавку усадить. — Ей же лекаря надо!
Я подняла взгляд на наставника — неужто и будет так стоять молча? И видать, что-то промелькнуло в моих глазах, что Кащей вдруг сжалился.
— Отведите ее к целителям, — сказано это было уже без ярости и злости, и посмотрел Кащей при этом на внука Святогора, который едва не передумал на занятия ходить. Хотя… кто б ему дал передумать-то? Играл с ним Кащей, забавлялся.
И со мной играет.
Но Чернику увели, и мне почему-то легче стало — не могла я допустить такой несправедливости. Ежели Кащей не хотел, чтобы трогали его вещи, нужно было сразу о том упреждать.
— Мог и упредить, — вдруг сказал он, будто прочитав мои мысли. — Да только это был урок для вас — в Нави ничего не брать без спроса. Ни к чему нельзя прикасаться, никаких цветов нельзя рвать и ягод нельзя есть, воды нельзя пить… Все понятно? Урок сей все поняли? Тогда вперед!
И Кащей сотворил огненный круг, в котором были видны заболоченные ельники да суглинистые земли Нави. Сверкающие ступени вели от края этого круга до одной из огромных кривых елок, вокруг которой росли красные мухоморы и белые поганки, мерцающие в сумраке вечной ночи подземья. Тусклый лунный свет заливал ельник, и черные пни казались уродливыми карликами из старых сказок — вот сдвинутся сейчас с места, схватят за рубаху, и сам станешь таким же пнем, мхом порастешь, сгниешь в болоте… Но темные колдуны наши шли туда, в моровое царство, под пристальным взглядом наставника, шли, дрожа от отвращения и ужаса, потому что понимали теперь — Кащею перечить себе дороже.
Я напоследок глянула в окошко на светлых волшебниц, что с охапками луговых трав спешили к березовой роще, вздохнула тяжело и шагнула в круг рычащего пламени. Навь плеснулась мне навстречу запахом моровых болот и гнилых деревьев, Навь схватила меня в кольцо своих веток, обняла туманами, набросив на плечи шаль призрачного света кровавой луны, и я едва не задохнулась от ужаса.
Нельзя живому в мертвый мир, никак нельзя… Неужто Кащей не понимает, что погубить нас может? Нам, людям, и дышать невозможно здесь, давит стылость и хлад, ядовитые пары, что от болота исходят, на губах оседают горечью и отравой, разъедая гортань, когда пытаешься вдохнуть… Нет рядом волшебной куколки Василисиной, нет моей помощницы. Но вот Кащей взмахнул полой своего черного, как ночь, плаща и будто куполом нас всех закрыл.
— Для первого раза достаточно, — усмехнулся он, глядя, как его ученики откашливаются и отплевываются с отвращением. — Второй урок какой? Аленка!
Обернулся ко мне, приподняв бровь, прожигает огненными глазами, а у меня от его взгляда колени от ужаса подгибаются.
— Второй? — Я растерянно оглянулась, рассматривая темную чащу за пределами купола, вспоминая прошлый свой приход в моровое царство. — Я… я думаю, нельзя сюда живым. Не наш это мир. Не ходить без проводника этими тропами заколдованными. Сгинешь…
— Не зря тебя Василиса хвалила… Возвращаемся!
И снова Кащей махнул полой плаща, и тут же все оказались в просторной светлой избе, за окошком которой шумела березовая роща.
Только повелителя мертвых больше с нами не было… А я уроки его навсегда усвоила.
