Глава 6. Подростки в Абрикосовом Саду
1
За завтраком, отец отложил газету в сторону и протянул мне стопку конвертов:
— Тебе стали часто письма приходить.
На первом конверте штемпель «Глобальной Перевозки™». Я зачитал вслух сообщение для работников: в связи с ЧеПэ сотрудников обслуживающего отдела просили воздержаться от выхода на работу. Это большая часть вокзального персонала: обходчики, ремонтники, уборщики. О дате выхода на работу обещали сообщить по почте.
— Само собой, — согласился отец. — Тебе лучше дома сидеть, раз целые поезда пропадают.
Отец главный менеджер в компании, которая торговала комплектующими для вагонов: оббивка сидений, панели, постельное бельё, занавески, посуда и прочее. Вплоть до узорчатых решёток на окна.
— Но и тебе в магазин не надо идти, — ответил я.
— Мне сообщение не приходило.
Я просмотрел остальные письма. Все были ответами взломщиков на моё объявление. Надо сегодня сходить в Информбюро, снять объявление с доски, не то почтовый ящик замусорится.
Глядя на письма от взломщиков, отец хотел спросить про девочку в платьице белом, но передумал. В последнее время он не знал, как со мной говорить. Как с ребёнком поздно, а как со взрослым, видимо, не привык. Я понимал его затруднение, но не знал, чем помочь. В конце концов, он самый взрослый, а не я. Отец вернулся к чтению газеты.
На первой странице газеты заголовок: «Пропажа века». Я уже читал эту статью ранее утром, в туалете. Огромное сочинение, на три разворота.
Газетчики профессионально обрабатывали происшествие: ни одно слово статьи не давало намёка на объяснение.
Журналисты расписывали подробный путь следования поезда, со всеми остановками и переходами. Детализировали суть мелкого ремонта, которому подвергался каждый состав на станции. Просили неких экспертов из инженерного департамента «Глобальной Перевозки™» прокомментировать, могли бы эти поломки стать причиной фантастического исчезновения поезда?
Самой интересной частью материала были интервью тех, кто спаслись, потеряв билет или опоздав на поезд.
Отец развернул газету ко мне:
— Ты, Лех, как железнодорожник скажи, нужен ли данный рисунок или нет?
В середине текста размещалась схема под заголовком «Тормозной путь состава, реконструированный специалистами Глобальной Перевозки™»
Я засмеялся:
— Пап, это херня. Ну какой тормозной путь может быть у поезда? Это же не электромобиль, и не мотоцикл. Если сойдёт с монорельсы, то дальше туннеля не укатится.
— Значит, журналисты больше запутали, чем объяснили. Напихали домыслов, создали видимость расследования. — Папа строго посмотрел и добавил: — Что за слово в лексиконе? Давай, дома без «херни» разговаривать.
Отец вернулся к чтению, но тут же воскликнул:
— Ироничненько.
— Что?
Отец опять развернул ко мне газету, показывая статью «Список известных людей на рейсе»:
— Среди пассажиров был философ Цсисек.
Я поперхнулся от смеха:
— Чего-чего философ?
Отец тоже не сдержал улыбку:
— Ирония в том, что он прославился отрицанием нашей реальности и критикой Глобальной Перевозки.
— Это как?
Отец процитировал из статьи:
— «В своих статья Вячеслав Цсисек призывал человечество критически переосмыслить реальность. По его словам, мы должны посмотреть на мироустройство под таким углом, откуда видно, что нет никакой Глобальной Перевозки и просьб Судитронов. Мы должны стремиться к тому, чтоб смоделировать Вселенную, непохожую на нашу, и приложить все усилия для воплощения модели в очищенную от домыслов реальность»
— Пап, я не понял, он отрицал Глобальную Перевозку, а сам катался на её поездах?
— Такие вот они, философы.
Отец отложил газету и пошёл обуваться.
Я начал планировать день. Пойти к Лебедеву? Попрошу заодно новую серию Баффи почитать.
Стоп, какой Лебедев?
Алтынай!
Она же стажёр, её в штат не зачислили. Значит, извещение не пришло. Алтынай пойдёт на Вокзал для того, чтоб платье Маргарите вернуть. Милая, ответственная девочка.
Захотел немедленно обнять её за худенькие плечи.
2
Дождался ухода отца и выскользнул из квартиры, не предупредив маму. Ей тоже пришло вокзальное оповещение. Отправилась к соседке-подруге, обсуждать событие, выбившее весь Двор из колеи.
Ехал в трамвае и слушал диск, что был в плеере Алтынай. На паузе стояла песня, какое-то скучное R’n’B. Всегда плевался от этого дерьма, но сейчас голоса поющих девочек напоминали мне, непонятно как, Алтынай.
Сила любви, чёрт побери. Всякую муть заставила слушать.
Кстати, компакт-диск-плеер удобнее кассетного. На небольшом табло отображалось название группы и трека — TLC «Waterfalls».
Вышел на вокзальной площади. Было непривычно пусто. Даже фонтан у памятника каким-то героям не работал. Соперничая с увядающими листьями, желтела милицейская лента, запечатывающая двери Вокзала. Остальные проходы блокировали железные перегородки с кусочками жёлтой ленты.
Редкие работники проникали через укрепления, предъявляли милиционерам пропуска и исчезали в погрустневшем, как перед смертельной операцией, здании Вокзала.
Алтынай я увидел издалека, сидела на скамейке у входа.
Для меня она на всю жизнь — девочка в платьице белом. Поэтому с недоверием разглядывал её наряды, не подходящие под это описание. Сегодня на ней была кофта с капюшоном, другие джинсы, более тёмные и обтягивающие, чем вчера. Волосы распущены по плечам, но прикрыты вязаной шапочкой. В руке мой плеер. На плече — сумка.
— Привет, что слушаешь? — спросил я.
— Привет, — повертела коробочку от кассеты, — Э-э-э, Лимп… Биз-скит. Прикольно. Бодрый рэпачок.
— Отдала платье Маргарите?
— Час назад ещё.
— Ого, а чего ты ждала целый час?
Алтынай стянула наушники:
— Тебя ждала. Я в этом дворе никого не знаю. Куда мне ещё идти? Не дома же торчать.
— А я ради тебя пришёл.
— Твой толстый друг тоже приходил. Забавный он. При тебе вчера солидный был, а как меня сегодня увидел, то притворился, что не узнал. Пришлось окликнуть. Причём я перепутала, назвала его Снегирёвым. Он чуть не заплакал от обиды. Теперь не забуду, что Лебедев. Я через него Маргариту и вызвала. У меня же нет пропуска. Ну, так что будем делать?
Взял её за руку:
— Пошли в музей. Хочу показать одну аниматину.
3
Утро буднего дня, а улицы Абрикосового Сада переполнены.
В трамваях была давка. На остановках толпились очереди. На перекрёстках образовались заторы из велосипедов, электромобилей, мопедов и растерянных милиционеров, которые не знали, как разруливать утроившийся траффик. На тротуарах тесно от пешеходов. Из-за закрытия Вокзала выходной получили все сотрудники сопутствующих служб, а это половина населения Двора.
Люди не знали, куда девать незапланированную свободу. Сбиваясь в очереди возле палаток с кофе, они по сотому разу обсуждали закрытие Вокзала. Пересказывали друг другу содержание статьи из газеты. Один мужчина, одетый ещё по летнему, в тонкие белые брюки и соломенную шляпу, рисовал мелом на асфальте схему тормозного пути. Другие уверенно вносили правки или рисовали свои варианты.
Даже железнодорожники все разом поглупели и поверили, что тормозной путь поезда — величина непостоянная и скрывающая в себе сюрпризы.
Нам навстречу шли трое возбуждённых железнодорожников. Они использовали внезапный выходной, чтоб набухаться. Все трое перекрикивали друг друга, озвучивая свою версию пропажи поезда.
Я подхватил Алтынай за локоть, чтоб уберечь от столкновения с пьяными.
— Сегодня не протолкнуться, как праздничный выходной, блин, — пробормотал я.
Алтынай засмеялась:
— Я в Киеве жила, там и в будний день такая давка. Но спасибо, что заботишься. Мне приятно.
— Мне тоже.
Если бы я шёл один, то обязательно одел бы наушники. Глядел бы на суету людишек под музыку Nirvana. Но Алтынай была реальностью, которую не хотелось заслонять надуманным позёрством.
Я задумался, а не исчезнет ли очарование новизны? Ведь Алтынай не то воздушное создание в платьице белом, что чудилось мне в тумане Почтительного Ожидания. Она совсем другая. Но люблю я её за то, что она была фантазией. Ох, опять я уношусь мыслями, хер знает куда.
После первого порыва, когда взял её за руку, наши пальцы расцепились. Было неясно, зачем держаться за руки? Даже неловко. Всё-таки без высказывания нужного набора слов, некоторые жесты как бы нелегитимны.
Алтынай рассказала, что её строгий папа ходил с комиссией по строениям Двора, оценивая состояние жилого фонда и архитектурные особенности планировки. Власти решили, что строить тайл-спутник слишком дорого, бюджет не потянет. Будут искать способ уплотнить существующую застройку. А так же улучшать привлекательность пустующих верхних этажей.
— Так что, через пару лет верхние этажи, может быть, перестанут быть притоном наркоманов, и ты получишь там приличную маленькую квартирку, — подмигнула Алтынай.
— Поскорее бы. Почему у нас совершеннолетие в двадцать один год? В других странах можно с восемнадцати получать.
— В некоторых государствах совершеннолетие в двадцать пять.
— Ужас, блин. Хорошо, что мы не там.
4
Возле здания музея бродили скучающие жители. Обычно никто не посещал музей. От безделья же, все ломанулись.
Выставочные залы мне помнились своей торжественной пустотой. Я и мой друг детства, анимастер Волька, шли вдоль картин, будто весь музей для нас.
Впрочем, когда я с Алтынай, я будто с ней одной.
В зале современных анимастеров зрители всегда собиралась у пятиметровой аниматины, изображающей крушение поезда. Само собой, что сегодня возле пророческой аниматины зрителей ещё больше.
Чтоб не потеряться в толпе, я снова взял Алтынай за руку, одновременно рассказывал:
— «Крушение сто пятого» гордость музея. Но художественной ценности — ноль. Просто потрясающая техника исполнения. Вся анимация выполнена в «перманентной технике».
Алтынай зачаровано смотрела на «Крушение».
— Синхронизация живых элементов просчитана так, что нет разрывов. То есть, в каждый момент времени, одна из частей аниматины движется, чем создаётся эффект неустанного движения всей поверхности. Чисто технический трюк, но действует.
Действительно, вся поверхность «Крушения» постоянно шевелилась. Тебя затягивало в нарисованные обломки поезда, разрывало вихревым потоком, а осколки стекла впивались в лицо.
— Жутко, — сказала Алтынай.
— Этим и притягательны аниматины-катастрофы. Вроде всё происходит на твоих глазах, но не с тобой.
Я настойчиво потянул Алтынай ближе к залу современной классики, к которой относился Шай-Тай.
— Моя любимая аниматина, — сказал я, подводя Алтынай к полотну с девочкой в платьице белом.
— Р. Шай-Тай, «Подростки в Абрикосовом Саду», анимастеринг, реалистичная механика, 1866 год, — прочитала Алтынай название.
У меня так билось сердце, будто я был автором, а Алтынай — председатель выставочной комиссии.
Зря я показал «Подростков» Алтынай. Сам давно не видел эту аниматину. Оказалась скучнее, чем в воспоминаниях. Краски тусклее, анимация беднее, особенно после роскошного «Крушения сто пятого». Фигуры персонажей страдали нарушенными пропорциями. Аннотация слишком длинная и написана корявым языком.
Алтынай отпустила мою руку и внимательно прочла аннотацию. Поглядела несколько раз ремастеринг фрагмента ежемесячной анимации, когда мальчик с ножичком, поворачивался и смотрел на девочку в платьице белом.
— На меня похожа, — сказала Алтынай.
— Есть немного.
— Или на моё описание в объявлении, — она лукаво посмотрела на меня. — Папа даже не сразу показал мне объявление.
— Почему?
— Думал, маньяк какой-то сочинил, жертву ищет. Хотел в милицию пойти, да заметил милицейский штамп.
Я попробовал улыбнуться.
— Но мне понравилось описание меня. — Алтынай отвела взгляд. — Даже сохранила копию. Никто ещё так так красиво не писал обо мне.
Мы снова взялись за руки. Непременно поцеловались бы, но сзади кто-то ударил меня и заорал над ухом, обдавая перегаром:
— Небов? Лех? Ну ё-маё!
5
Парень в новом, но мятом джинсовом костюме и белоснежных кроссовках лыбился, убирая со лба прядь длинных светлых, как у Курта Кобейна, волос:
— Не узнал, что ль?
И больно хлопнул по плечу, будто хотел взболтать мою память.
— Волька?
— Ну! Ё-маё! — И кинулся меня обнимать. Во внутреннем кармане куртки у него была бутылка, которая больно давила мне на рёбра. Её он извлёк, откупорил крышку и протянул мне:
— За встречу.
Я сделал глоток. Алтынай скривилась и отказалась пить. Волька обратил внимание на неё:
— Кто это тут у нас? Я — Волька, анимастер-физикалист, многообещающий талант, — и протянул ей руку.
Алтынай нехотя пожала.
Волька выхватил у меня бутылку, сделал глоток портвейна и вернул, будто я нанялся к нему в бутылконосцы. Прищурился, всматриваясь в Алтынай, перевёл взгляд на аниматину:
— Сила искусства: мальчику нравилось изображение девочки, поэтому нашёл себе девочку-картинку.
— А ты точно анимастер? — холодно спросила Алтынай.
— Ё-маё, не похож? Слишком трезвый? — Он взял у меня портвейн и ещё выпил.
— А что мастеришь?
— Приходи, покажу. — Волька спохватился, вспомнив обо мне: — Пойдёмте все ко мне? Посидим, поболтаем.
Мои мысли были заняты прерванным началом возможного поцелуя:
— Давай позже. Три года назад ты не ответил на мой запрос на добавление в доску друзей.
Волька ухмыльнулся:
— Прости, брателло, не припоминаю такого. Что за доска?
— На Информбюро открылась доска, где списывались одноклассники.
Вмешалась Алтынай:
— Анимастер живёт в своём мире, и не знает о делах простых людей.
— Девочка-картинка права. Я избегаю бюро, объявления, инфодоски — все эти бездушные коммуникативные технологии. По работе хватает. Ну, пойдёмте. Или вы хотите смотреть пыльные аниматины в музее, вместо того, чтоб восхищаться смелой свежестью моего творчества?
Я настаивал:
— Давай в другой раз.
Но Алтынай вдруг заявила:
— Я бы пошла. В Музее как-то многолюдно сегодня.
Волька подхватил:
— Действительно, что произошло? Отчего все стали вдруг такими культурными?
Мы пошли к выходу. Рассказал Вольке о пропаже поезда и закрытии Вокзала.
Он восхищённо кричал:
— Во дела, ёпты. Хорошо, что я не читаю новости.
— Но в музей-то пришёл, как все? — спросила Алтынай. — Тебе тоже делать нечего?
— Я анимастер. Музей посещаю для вдохновения, по работе, в отличие от бездельников, вроде тебя, Картинка.
Оказалось, что Волька жил недалеко от Музея, то есть в элитном районе, опоясывающем центр Двора. Квартира на нижних этажах. Мы даже пешком поднялись по лестнице, а не на лифте. Лестница подъезда застелена ковром, а в углах цветы в кадках. Элитное жильё, как-никак.
— И давно ты вернулся? — спросил я.
— Пару месяцев назад. Хорошую работу в родном Дворе предложили. Чесслово, Лех, всё собирался тебя отыскать, свидеться.
— А что искать? Я всё там же живу, — сухо ответил я.
Прежде чем войти в квартиру, Волька попросил подождать у двери:
— Хочу видимость порядка создать, — и скрылся.
Алтынай уловила моё недовольство тем, что согласилась идти к Вольке. Тогда она приняла такое выражение лица, с каким встретила меня в кабинете Алибека: виноватый вызов. Мол, попробуй мне что-то предъявить. Не имеешь права.
Да, я читал её мысли.
Придумывал и тут же читал.
6
Не понятно, о какой видимости порядка говорил Волька. Не то, чтоб там было свинство, нет. Первое впечатление было восторгом — какой простор. Перегородки трёхкомнатной квартиры были убраны, образуя гигантскую студию. Даже кухня и ванна не огорожены.
В одной части, где у других людей спальня, стояли штабелями аниматины, наспех прикрытые большим куском холста. Что странно, так как Волька зазывал нас смотреть именно на его творчество. Впрочем, другие аниматины развешаны или стояли, прислонёнными к стенам. Одни обращены к нам лицевой частью, другие отвёрнуты. Задние панели сняты, можно было видеть анимационный механизм.
В центре квартиры — станок для анимастеринга. Подсветка прозрачной поверхности была включена, по ней разбросаны шестерёнки, обрывки плёнки и куски фигур. Напротив станка раскинулся большой, когда-то белый кожаный диван. На всех столах, стульях и креслах, лежали, висели или готовились упасть листы бумаги с эскизами аниматин.
Волька смахнул со столика стопку эскизов и передвинул его к дивану. Там тоже очистил место и посадил Алтынай:
— Айн момент, Девочка-Картинка, сейчас организую закуски. Чай или кофе?
— Ничего, спасибо.
Я хотел сесть рядом с Алтынай, но Волька крикнул с кухни:
— Эй, друг детства, ё-маё, помоги.
Пришлось перетаскивать из огромного холодильника коробки с пиццей и пирожными. Холодильник у анимастера был полон каких-то заморских яств. Сам Волька открыл шкаф и стал перебирать бутылки. Там был огромный выбор всего. От дешёвого портвейна, которым он поил меня в музее, до явно дорогих виски и рома.
Волька преподнёс одну бутылку Алтынай:
— Не желает ли Картинная Девочка бокал аргентинского красного? Сорт Мальбек, урожай 1866 года, когда наши родители были молоды, а самоучка Шай-Тай закончил мастерить халтурку под названием «Подростки в Абрикосовом Саду».
Я ожидал, что Алтынай снова скривится, но она легко уступила:
— Вино люблю. А это, судя по году, коллекционное.
Волька снял джинсовую куртку, закатал рукава рубашки и вонзил в коллекционное штопор:
— У меня ящик такого, девать некуда, а пить особо не с кем, ё-маё.
Под курткой не заметно было, что у Вольки фигура атлета. В детстве, в шутливых стычках, я забарывал его одной левой. Сейчас, пожалуй, не сунулся бы с ним в борьбу. Я не мог не отметить, как Алтынай скользнула взглядом, по его накаченным мышцам.
Волька поставил перед Алтынай бокал с вином. Налил мне и себе портвейн в стаканы. Подошёл к шкафу и раскрыл створки — внутри оказались большие колонки стереосистемы. Вставил диск и комнату обволокло звучание ненавистного мне джаза.
— Выпендрёжник, — не вытерпел я. — Джаз это для старпёров, не делай вид, что любишь.
Волька деланно удивился:
— Но мне нравится.
— И мне, — тихо добавила Алтынай.
Хотел обвинить её в лицемерии, уж я-то знал, какую ар-эн-би-шную ерунду она на самом деле слушала. Ладно, пускай корчат из себя утончённых интеллектуалов, я же останусь самим собой.
7
— А родаки где? — спросил я, когда Волька обновил портвейн в стаканах.
— Остались Киеве, куда мы переехали, чтоб я поступил в Академию Искусств на анимастеринг.
— Ты живёшь один? — удивилась Алтынай. — Сколько тебе лет?
Волька показал на меня стаканом:
— Мы ровесники.
— Как же ты обошёл закон? — осведомился я.
— Ё-маё, закон-шмакон. Плати и делай что хочешь.
Я помотал головой:
— Не верю, чтоб коммунальщики прописали девятнадцатилетнего на хате без родаков.
— Да ну тебя, Лех, ё-маё. Скучно рассказывать. Есть люди, которые предоставляют документы, типа, это они живут в квартире. А на деле живу я. Квартплату отдаю им, и всё чики-пуки. Участковый мент тоже в доле.
— То есть ты богач? — прямо спросил я.
— Не богач, но зарабатываю. Да и тратить особо не на что. И не на кого.
Алтынай с готовностью восхищаться посмотрела на холсты:
— Продаёшь аниматины?
Волька замялся:
— И да, и нет. Я в рекламе работаю. Мои, так сказать, творческие аниматины ещё не достигли популярности, поэтому разрабатываю рекламатины.
С бокалами в руках, как на богемной выставке, мы рассматривали работы, которые Волька вытаскивал по одной:
— Анархо-анимализм, абстрактная статика, непроектная механика, физикализм, и остальные нефигуративные направления анимастеринга, вплоть до сюрреалистического морфинга — это то, чем я сейчас живу.
Аниматины иллюстрировали эти термины сочетаниями бесформенных пятен, дёрганных анимаций и нервно мультиплицирующихся слоёв краски. Из некоторых объектов вырастали щупальца, трансформирующиеся в параллелепипеды, разбивающиеся на треугольники или символические иероглифы.
— Экспериментирую со смещением световых спектров и немеханическими способами анимации объектов, — пояснил он. — Работаю с новыми текстурами и материалами. В отличие от пыльных реалистов, вроде твоего Шай-Тая, Лех, мы, нефигуративисты, работаем на стыке науки и искусства.
Благодаря Вольке я ещё в детстве научился если не понимать смысла абстрактных аниматин, то хотя бы отличать некоторые стили.
Я думал, что Алтынай будет удивлена Волькиными аниматинами. Думал, она ждала пейзажей, с качающимися от ветра деревьями или живыми блёстками на водной глади. Но она с пониманием кивала и отмечала особо удачные, по её мнению, композиционные решения или оригинальные находки в анимации и морфинге объектов.
Волька впервые убрал свой насмешливый тон:
— А вы, девушка, разбираетесь в искусстве.
— Я тоже немного мастерю. В Колледже нас обучали.
— Ты же на ткачиху училась? — вставил я.
Алтынай твёрдо поправила:
— Текстильный Колледж, отделение «Дизайн Одежды».
Волька с уважением добавил:
— Другими словами, мастер по костюму. Коллега! Интересно взглянуть на твои работы.
Алтынай немного застенчиво ответила:
— Есть пара вопросов к такому профессионалу, как ты. По анимации и морфингу.
— В любое время, Картинка.
— Меня Алтынай зовут.
8
Алтынай взглянула на свои часики
— Пора домой.
Я с готовностью проследовал с нею до двери.
— Ну, ё-моё, Девочка-Картинка, нельзя же бросать меня на первом свидании, — смеялся Волька.
Я посылал на него грозные взгляды, мол, не лезь на мою территорию. Но он не понимал. Пьяно ухмылялся, подмигивал мне, и делал вид, что жаль расставаться.
В дверях затеял последнюю попытку задержать нас:
— Приглашаю вас на вечеринку в дом моего работодателя, владельца анимастеринг-студии. Возле дома бассейн. Музыка, фейерверк, шампанское по триста баксов за бутылку. Реально, высшее общество соберётся. Тебе, Картинка Девочки, полезно пообщаться с известными модельерами. Надо же о карьере думать.
— Папа ждёт к ужину. Он строгий. Если опоздаю, он тебя найдёт и убьёт, не задавая вопросов.
— Строгий, так строгий, — вздохнул Волька.
Крепко обнял меня:
— Брателло, ты не пропадай! Заходи в любое время. Одному жить не так уж весело, как ты думаешь.
Прощался я с Волькой с большей радостью, чем встретил. Волька стиснул крепче:
— Кстати, не думай, что я забыл. У тебя восьмого сентября днюха. Что планируешь?
Я высвободился из пьяных объятий:
— Негде справлять.
— Ё-маё, брателло, у меня будем справлять. Заткнись, не хочу слышать отказа. Восьмого все у меня. Зови друзей и подруг. Должен же кто-то выпить ящик коллекционного вина. Картинка, предупреди своего строгого папу-убийцу. Ну, всё, валите, пока я не расплакался.
Я и Алтынай спустились по лестнице, Волька крикнул:
— Осторожнее на Вокзале. Не пропадите, как поезд!
Мы вышли из подъезда и молча пошли к остановке трамвая.
Я больше не мог прочесть настроение Алтынай. То есть никак не мог придумать её мыслей. Показалось, что чем-то обидел её:
— Может, в кафе сходим?
— Нет.
— А давай, на велосипедах покатаемся? Я знаю въезд на рампу на Шестую Стену. Там такой вид! Ух! Да и по самой рампе когда поднимаешься видно, что Абрикосовый Сад уже не тот маленький дворик, что раньше.
— Слушай, Лех, у меня после вчерашней работы ноги болят. Не хочу крутить педали.
— На лавочке посидим.
— Мне, правда, пора. Пока.
Алтынай махнула ручкой и запрыгнула в раскрывшиеся двери трамвая.
