Глава 10. Чужой секс
1
Проснулся один в постели. Занавеска полностью отодвинута.
На диване сидела Алтынай и смотрела коробку Premium Pack с аниматинами Джессики. Изучив одну открытку, аккуратно складывала в стопку и брала следующую.
Я подскочил и сел в кровати. Хотел выпрыгнуть из-под одеяла и зачем-то встать перед Алтынай на колени, но понял, что без трусов:
— А… ал… кхнай… — спросонья у меня был хриплый голос.
— Проснулся? — Алтынай закрыла коробку: — Эта Джессика красивая.
— Ал…
— Но я не понимаю, зачем выставлять всё напоказ. Теряется тайна. Тайна ведёт к правде, а не наоборот.
Из кухни появился Волька. Свежий и бодрый, будто после бассейна. Одет в шорты и чёрную майку с изображением гитариста AC/DC:
— Нет, Картина Девушки, ты напрасно думаешь, что Джессика правду какую-то выставляет. В порнобизнесе как раз тайну и продают.
— Какую тайну? — спросила Алтынай.
— Спроси у любого пацана какую, — рассмеялся Волька. — Не всякий расскажет. Тайна же.
Алтынай тоже рассмеялась. Когда это они успели так подружиться? Я перегнулся через кровать, отыскивая трусы. Алтынай деликатно ушла на кухню.
Волька присел на кровать, будто я в больнице, а он меня проведать пришёл. Поднёс стакан портвейна:
— С праздником.
— Блин, Волька, что теперь Алтынай подумает?
— Что, что, — бодро ответил он, — что ты предпочёл Джессику, а не её.
— Я кретин.
— Некоторых девушек это заводит.
— Кретины?
— Нет, когда тот, кто ей нравится, трахается с кем-то ещё.
Я выхватил стакан и сделал парочку глотков. Подавил рвотный позыв и отпил ещё:
— Ты думаешь?
— Брателло, я в порнобизнесе работаю. Я знаю о девушках такое, что тебе не приснится в самой страшной поллюции.
— Я спрашиваю, ты думаешь, я нравлюсь Алтынай?
— Это вы сами разбирайтесь. Но на её месте, я тебя в окно поезда выкинул бы. Кретин.
Волька говорил зло, без обычной подделки под интонации хулигана:
— Иногда я думаю, что по сравнению с тёлками, даже самый похотливый подросток — образец чистоты помыслов.
— Не все же в порно идут. Алтынай не такая.
— Откуда ты знаешь, какая? Придумал себе ангелочка и любишь его.
Только сейчас я отметил, что, не смотря на кажущуюся бодрость, Волька был пьян. То ли со вчерашнего, то ли уже утром вмазал. Мне ревниво захотелось достичь такого же пьяного состояния.
Выпил портвейн до дна:
— Думаешь, Алтынай пошла бы в порно?
— Любая пошла бы. Знаю людей, кто способен уломать и святую.
Не отдавая отчёта, какую чушь мы несём, я помотал головой:
— Алтынай не такая. Я в физическом смысле.
— Кретин, она что, не красивая?
— Красивая, но…
— Ё-маё, именинник, ты бы отказался посмотреть порноматину с её участием?
Так как Волька сопровождал вопрос новым стаканом портвейна, я пробулькал:
— Нет, не отказался бы.
Волька отошёл от кровати:
— Ё-моё, как там говорится у вас, железнодорожников: виси и не размазывайся?
— Держись, не будь размазнёй, — поправил я.
2
Волька и Алтынай работали слажено. Очистили середину комнаты, отодвинули диван, принесли с кухни стол побольше. Я хотел приткнуться со своей помощью, но не успевал.
Или — мне не было места.
Алтынай не выдержала:
— Именинник, может тебе просто посидеть спокойно, не болтаясь под ногами?
Волька согласился:
— В натуре, брателло, иди, не знаю… музыкой займись? Составь плейлист. У меня на мафоне можно сразу пять дисков поставить и задать очередь воспроизведения треков.
Я угрюмо отошёл и поставил Nirvana. Музыка на все времена. Никогда мне не надоест. Не нужны никакие пять долбаных дисков.
Алтынай и Волька проворно накрыли на стол. Перекидывались шутками, подкалывали друг друга, как старые знакомые. А ведь Алтынай Волька сначала не понравился. Или… Или женщины всегда так себя ведут? Противоположно направленно?
В дверь позвонили. Волька погнал меня открывать:
— Это твои гости, встречай.
Лебедев. Облачённый в невиданный ранее деловой костюм, даже галстук. Ботинки начищенные. Вместо рюкзака — блестящий портфель. Кажись, всё отцовское. Если раньше он выглядел лет на тридцать, то теперь был как сорокалетний старик.
Степенно пожал мне руку:
— С юбилеем.
— Мне девятнадцать.
— Тем не менее.
Вынул из портфеля подарок: набор из пены для бритья и одеколона.
Алтынай указала Лебедеву на стол:
— Проходите, пожалуйста, занимайте места.
— Можем перейти на «ты», — солидно разрешил Лебедев.
Он и Алтынай прошли к столу. Я вернулся к стереосистеме.
Смотрел на Алтынай и хотел срочно что-то ей сказать. В чём-то извиниться, объяснить, что всё на самом деле не так как она думала. Никто ни в чём не виноват. Кроме Вольки, разве что. Если бы не его вмешательство, то мы бы поцеловались напротив «Подростков в Абрикосовом Саду» Шай-Тая и жили бы долго и счастливо.
— «А Джессика?» — спросила бы Алтынай.
— «Что Джессика? — ответил бы я, признавая вину. — Это Волька подсунул мне её. Сам бы я ни за что»
Алтынай стояла передо мной и смеялась:
— Ты оглох или не протрезвел со вчерашнего?
— Алтынай, прости меня, я не должен… — встрепенулся я.
Алтынай резко оборвала меня, ткнув в живот коробку обвязанную ленточкой с бантиком:
— Твой подарок.
Волька наполнил бокалы. Лебедев со старческими интонациями сказал, что «воздержится от приёма алкоголя», и налил себе лимонад.
— С праздником, брателло! — закричал Волька, передавая мне бокал с портвейном.
— И вас, — вздохнул я. Отпил и сел на диван, распечатывать подарок от Алтынай.
Кассета. Нарисованная от руки обложка: два силуэта шли по гиперзвуковому тоннелю. Можно узнать рукоятку дыролова и далёкий свет приближающегося поезда. Алтынай верно изобразила головной обтекатель гиперпоезда в виде раскалённой звезды, как оно и есть в реальности.
Оправдывающимся тоном Алтынай пояснила:
— Это я нарисовала до того, как ты с Джессикой познакомился.
— Алтынай, я дурак.
Не обращая внимания на мои слова, она продолжила:
— Составила сборник из песен с твоих кассет, что мне понравились. Ещё своих половину добавила.
Договорила и отошла к Вольке, который ввязался в спор с Лебедевым о роли андерграундного анимационного искусства в развале советской тоталитарной системы.
Волька отстаивал мнение, что искусство само нашло дорогу, пробив «асфальтный панцирь диктатуры». Лебедев же отрицал самостоятельность андерграунда, приводя доказательства того, что работа с советскими внесистемными анимастерами, писателями и музыкантами была «тщательно спланированной операцией ЦРУ».
Я повернулся к стереосистеме и поставил кассету. Заиграла незнакомая, но с первых же секунд офигенная композиция. Ритмичная. Прочитал список песен, начертанный Алтынай: Limp Bizkit, Nookie.
Всё же я ритмичная обезьяна. Прав Лебедев.
Что ж, продолжу быть самим собой, это уже достаточное наказание.
3
Сел ровно между колонок, чтоб музыка заслонила меня от всего вокруг. Скоро пришли остальные гости: несколько одноклассников, которых Волька не помнил, но радостно обнял и хлопнул по плечу. Совсем как меня при встрече в музее. Одноклассники подарили мне ещё один набор пены для бритья.
Ненадолго заглянула Маргарита. Её пригласила Алтынай. Маргарита подарила мне новые наушники «Ноунейм» с набором поролоновых оболочек. Появился один парень с работы, тоже обходчик. Я не знал его имени, и понятия не имел, чего он припёрся.
Он подарил мне брелок. Причём даже не купленный, а сувенирный, с гербом нашего Вокзала, которые даром раздавали всем прибывающим, чтоб те пристёгивали ключи от почтовых ящиков.
Пришли две девочки, с которыми зависал в Колледже. Одна, кажется, до сих пор была в меня влюблена. Она сразу послала на меня многозначительный взгляд из-под полуприкрытых век. Откинула волосы со лба и оттянула вырез блузки:
— Жарко, проветриться бы.
Думала, что я вызову её в подъезд, чтоб мы могли «объясниться». Скоро она приметила, что я посылал такие же многозначительные взгляды на Алтынай. Горько улыбнулась и больше не поворачивалась в мою сторону.
Как же неприятно, когда тебя любит кто-то ненужный.
Гости постоянно тянули меня к столу, наполняли стакан, который и без того не пересыхал. Говорили тосты. Волька припомнил что-то из прошлого. Лебедев рассказал, что всегда ценил мою настойчивость в выборе музыки:
— Это признак зрелости, когда человек точно знает, что он хочет услышать.
Я постоянно искал взглядом Алтынай. Она старательно отводила глаза. Смеялась чужим шуткам, слушала чужие комплименты, и выскальзывала от чужих предложений потанцевать.
— Ай, как глупо, брателло, быть таким кайфоломом на собственной днюхе, — прокричал Волька в одно ухо.
Во второе зашептал Лебедев:
— Я узнал от взломщиков кое-что секретное о пропавшем поезде, позже расскажу!
Когда кассета со сборником Алтынай заканчивалась я переворачивал на сторону «Б», потом обратно. И ещё раз. Не помню, сколько.
Прищуриваясь, я глотал и глотал то, что было в стакане. Не знаю с чьей помощью, но содержимое там всё время менялось, то водка, то виски, то портвейн, то чистый лимонад, которым я чуть не подавился от неожиданности.
Щуриться становилось тяжелее и тяжелее. Я закрыл веки.
4
Когда я всплыл из алкогольного обморока, то музыка (самый близкий друг) закончилась. Комната погрузилась в полусумрак, который Волька создал, направив луч софита на одну из абстрактных аниматин, части которой состояли из зеркальных тетрагональных объектов. Анимация крутилась, проецируя на стены хаос разноцветных рефлексов.
Количество гостей убавилось. Одноклассник целовался с подругой той девчонки, что была в меня влюблена в колледже.
Лебедев сидел на кресле напротив другого одноклассника и ожесточённо спорил:
— Нет сомнения в эффективности Глобальной Перевозки! Гении прошлого, направляемые просьбами Судитрона, построили её для нас, обеспечив экономическое развитие на столетия вперёд. А сейчас расплодились анархисты, которые хотят всё сломать.
Одноклассник был пьян, но, как и все пьяные, разбирался в политических вопросах не хуже Лебедева:
— О каком развитии можно говорить, когда планета расчерчена на шестиугольники, соединённые гиперзвуковыми поездами? Знаешь что это напоминает? Это клетка, братуха, настоящая клетка. Сеть, наброшенная на свободолюбивый человеческий дух.
Лебедев не сдавался:
— Клетка для наследственных богачей, которые не контролируют Глобальную Перевозку. Им не нравится, что мы, простые люди, имеем возможность быстро и дёшево перемещаться в любую точку планеты. Хоть в Антарктику езжай, если туда поезда пустят, и увидишь там такие же шестиугольники Дворов с законсервированными станциями и домами, ожидающими жильцов.
— Тюрьмы для будущих узников системы.
— Пойми, анархист, то, что ты называешь «клеткой», на самом деле гарантия достойной жизни для всех, независимо от богатства и происхождения. Это план развития на тысячелетия вперёд!
— Тю-ю, — плевался анархически настроенный собеседник. — Монополия на принятие решений не должна принадлежать консерваторам, поклоняющимся деревянной кукле.
Оба помолчали. Лебедев, видать, подбирал аргументы.
Анархист же выпил водки. Лучший аргумент в споре:
— А ещё эти инъекции дебильные. Ну зачем они? Двадцатый век почти наступил, а нас всё ширяют, как в древности. Потом два дня ходишь, как деревянный, сам в куклу превращаешься. А я, может, уколов боюсь? На Западе давно никто не колется.
— Если хочешь знать, то вопрос с инъекциями почти решён, с 1901 года их полностью отменят, — пылко возразил Лебедев. — Их делали для нормализации графика выхода Судитронов. Но скоро внедрят новую линейку кукол. Они будут быстрее, так что надобность в Почтительном Ожидании отпадёт.
Анархист не унимался:
— А на хрена кукла? Что мы, дети какие-то?
— Люди прошлого любили переносить на неодушевлённые предметы человеческие образы. Вот и придали механизму вид человека. В наши дни разрабатывается проект изменения внешности Судитрона. Есть предложение абстрагироваться, переделав куклы в геометрические объекты.
Анархист пьяно пробормотал:
— Ваще отстой будет. Так хоть кукла, а то прикатится параллелепипед какой-нибудь, хули его слушать?
— Об этом и идёт общественная дискуссия. В которой наше поражённое нигилизмом поколение никак не представлено. Нужно бороться не за то, чтоб нас услышали, а против глухоты в целом.
Анархист хлопнул ещё водки:
— А идёт ли общественная дискуссия, чтоб всю эту гнилую систему к херам собачьим разломать и выкинуть за борт истории? Вот это было бы дело.
Лебедев поднялся и навис над Анархистом:
— Смелые, речи! Признайся, ты бы отказался от просьбы Судитрона?
Анархист притих, протрезвел даже:
— Э-э-э, братуха, что-то меня не туда занесло.
— То-то же. Кроме того, ты повторяешь ложь несогласных, о том, что Судитрон работает в чьих-то личных интересах. Идея Судитрона, как верховного механизма организации, — это автоматическая саморегуляция общества, согласно парадигме разумного управления, а не пожеланиям промышленников и родовой аристократии.
— Но и ты согласись, что есть нечто противоестественное в том, что мы живём на всём готовеньком. Ладно, триста или сколько там лет назад, великие люди построили эту сеть. Но что построили мы? Неужели мы какие-то неспособные ни к чему инвалиды, которые живут на всём готовом?
Лебедев почесал затылок:
— Согласен. Недоработка. Но это и есть пространство для общественной дискуссии, а не для террористических методов изменения глобального порядка. Может, это и есть наш участок работы для общечеловеческого процветания? Предки оставили нам Судитронов и Глобальную Перевозку, а мы не должны дать им исчезнуть.
5
Я поднялся и побрёл к столу, чтоб обновить содержимое стакана.
Умеют же некоторые складно говорить. Почему я не такой?
Почему меня не волновала судьба глобальной сети? Не тревожила система международной торговли? Не задевали проблемы общего управления сетью в условиях существования государственных границ? Не заботило будущее мировой социально-экономической системы, сложившейся в условиях глобальной транспортной сети?
Ни одна из этих умных тем, которые постоянно поднимали и обсуждали на политических инфостендах, не вызывала у меня желания поспорить, внести предложение.
Я как не взрослый.
Меня волновала Алтынай, музыка, желательно бодрая и ритмичная, ну и, немного, Джессика.
Стоп.
А где Алтынай? И Волька?
— Где они? — заорал я так, что оба спорщика замолчали, а целующиеся замерли.
— Кто? — спросил Лебедев.
— Эти… эти… двое, — меня так трясло от злобы, что не мог выговаривать слова, даже имена забыл.
Занавески кровати в углу колыхнулись. Обострившееся ревностью зрение уловило движение. Я швырнул стакан на пол. Перепрыгнув через диван с целующейся парочкой, достиг кровати.
Рывком сорвал занавеску. Так и есть — Волька ворочался поверх девушки. Её тёмные волосы разметались по белым простыням, как краска из разбитой помповой кисти анимастера.
Обеими руками схватил Вольку за ногу и стащил на пол. Рассчитывал со всей силы стукнуть в лицо, но удар пришёлся куда-то в темечко. Я больше себе руку ушиб.
— Ты чего? — крикнул Волька.
Сделал мне подсечку, повалил на пол и пару раз хлестнул ладонями по щекам. Я брыкался, старался скинуть с себя Вольку. Он прижал меня локтем к полу и занёс кулак.
Девушка на кровати сначала завизжала. Потом укуталась в одеяло и спустилась ко мне на пол:
— Я тоже тебя люблю, Лех! — она пьяно попробовала поцеловаться. — Думала ты забыл меня! Я тебя всегда помнила.
Это была не Алтынай, а девушка, влюблённая в меня в Колледже.
Она пахла чужим сексом.
6
Голый Волька слез с меня. С содроганием ощутил, как его яйца и ещё стоячий член скользнули по моим ногам.
Влюблённая из Колледжа, что-то продолжала бормотать и покрывала меня липкими поцелуями. Волька натянул джинсы и вышел в подъезд, хлопнув дверью.
Лебедев помог мне оттащить Влюблённую из Колледжа обратно на кровать. Я взял со стола бутылку чего-то и два стакана. Вышел вслед за Волькой. Тот курил в приоткрытую форточку, в которую задувал холод и капли дождя.
Некоторое время мы молча стояли. Волька расправил плечи, подставляя мускулистое тело дождю и холодному ветру. Я наоборот — скукожился от перепоя и осознания вины.
— Ё-маё, ты решил, что я с Алтынай?
— Да.
— Значит, ты считаешь, что она способна с первым встречным?
Я виновато наполнил стаканы:
— Извянки, по пьяни напутал.
— Больше не путай. Могу и убить ненароком.
— Я подумал, Алтынай и ты, за моей спиной… Не разобравшись ринулся.
— Какая твоя спина? Разве Алтынай тебе чем-то обязана?
— Ты прав, мы даже не целовались.
— Брателло, я сразу понял, что ты её любишь. Но за кого ты меня принимаешь? Разве я способен старому дружбану подлянки кидать?
— Просто ты… такой.
Волька нахмурился:
— Договаривай.
— Ты парень-мечта. Своя хата есть, денег полно. Артист. Анимастер.
— Ты дурак, Лех. Да, я парень-мечта. Но не для девочек, они-то не дуры, а для таких сопляков, как ты. Вы хотели бы быть мной, да вам ссыкотно делать усилия в этом направлении. Мир жесток, брателло, так что не бойся бить первым. Хотя, ты молоток, ты ударил. Но слабо.
— Ты о чём сейчас?
Волька почесал темечко, куда пришёлся мой бестолковый удар:
— Да ё-маё, хер знает. Третий день бухаем как-никак.
— В твоих словах есть правда. Чувствую себя, как говно.
Волька докурил, выбросил окурок в окно. Поёжился, растёр тело руками. На мокрой коже выступили пупырышки. Он прикурил вторую сигарету. Я стоял рядом, продолжая держать бутылку и стаканы.
Волька нервно выпустил дым, принял из моих рук стакан:
— Вот ты говоришь, что я успешный и всякое такое, но ты даже не знаешь, как далеко я от настоящего успеха. Я по работе дельцов видел, которые на одном порно для онанистов вроде тебя такие бабки поднимают, что и не снилось.
— Сам ты онанист.
— Не дави кисляк, я к слову.
— Разве успех деньгами меряется?
— А чем? Тем, что мой талант признают старые мудаки из выставочных комиссий? Да я хоть завтра отнесу свои абстрактные аниматины в галерею и стану «молодым, подающим надежду талантом». Но я не хочу. Пусть старые гомики сосут друг у друга в своих сранных галереях.
— А чего хочешь?
— Ясности, Лех. Мне не хватает ясности.
— Мне тоже. Не догоняю о чём ты.
Волька взмахнул стаканом:
— Представь, что чувствуют люди, которые добились успеха не в том деле, каким любили заниматься. Понимаешь? Вот, взять тебя, Лех. Ты же пишешь какие-то рассказы?
Не люблю, когда кто-то говорил о моих литературных потугах. Не то, что бы стеснялся, я-то знаю, что талантлив. Но всё равно было ощущение, что лезли не в своё дело:
— Ну, пишу, немного. Редко.
— Ты не смущайся. Помнишь, мы вместе ходили в кружок по мастерингу аниматин? Представь, всем понравились твои детские аниматины. Весь мир закричал: — «Кто автор? Он гений! Подайте его сюда». Ну, нашли тебя, старенького железнодорожника. Спросили: — «О, великий творец, есть ли у тебя ещё аниматины?» А ты им: — «У меня тут книжечки новенькие. Я рассказы пишу». Люди плюнули и ушли, сказав: — «Дебил какой-то. Кому нужны его книжечки, когда у него были гениальные аниматины?»
— Грустно.
— Вот я и про себя так думаю. Может, я зря бросил самбо заниматься? Всю жизнь буду собирать дурацкие аниматины, да сдохну в холодном подвале на груде шестерёнок и потрескавшихся порноматин Джессики Линс — моего единственного шедевра. А где-то в параллельной вселенной мой двойник — олимпийский чемпион по самбо.
— Да, я понял, о чём ты. Я трачу время, работаю железнодорожником, а сам хочу…
Волька прервал меня нетерпеливым жестом. Такая у него черта характера была: не обращал внимания, когда кто-то говорил о себе, а не о нём.
Он поднял стакан:
— За любовь!
— За любовь, — вяло повторил я и опрокинул в себя всё содержимое. Лимонад.
— Тьфу, что это? — Волька выплюнул лимонад. — Опять напутал? Ё-маё, именинник, иди проспись уже.
— Где Алтынай?
— Домой уехала. Сразу, как ты вырубился. Сказала, что дольше не может оставаться, у неё…
— Да, у неё строгий папа.
Волька подставил обнажённый торс ближе к форточке, дождь быстро покрыл его тело водяными капельками.
— Дай закурить.
Волька повернулся к дождю спиной, освежая и эту часть:
— Ты же не куришь?
— Иногда курю.
Получив сигарету, я неуклюже потыкал её в пламя спички, задуваемое ветром. Сделал затяжку, другую и выбросил в форточку. Вернулся в квартиру и упал на диван.
Было приятно засыпать, помня, что Алтынай ушла домой, а не спуталась с Волькой назло мне, на что она намекала своим поведением весь вечер. И даже бухтение политических спорщиков, продолжавшееся до утра, не мешало увидеть во сне Алтынай.
Она была в платьице белом. У нас всё было хорошо.
