Книга XIII

1. Первым, кто при новом принципате, но без ведома Нерона, пал жертвой коварства Агриппины, был проконсул провинции Азии Юний Силан, и не потому, что он навлек на себя гибель резким характером, — напротив, его вялость вызывала столь пренебрежительное отношение к нему со стороны предыдущих властителей, что Гай Цезарь называл его золотою овечкой, — а потому, что, погубив его брата Луция Силана, Агриппина страшилась возмездия, ибо в народе шли упорные толки, что едва вышедшему из детского возраста и преступно овладевшему верховною властью Нерону следует предпочесть мужа в зрелых годах, ничем не запятнанного, знатного и из потомков Цезарей, что тогда почиталось превыше всего: ведь и Силан также был праправнук божественного Августа. Такова была причина его умерщвления. Исполнителями были римский всадник Публий Целер и вольноотпущенник Гелий, ведавшие личным имуществом принцепса в провинции Азии. Они отравили проконсула среди пира, и притом так открыто, что это ни для кого не осталось тайною. С такой же поспешностью истребляется и Нарцисс, вольноотпущенник Клавдия, о столкновении которого с Агриппиною я уже говорил; брошенного в темницу, его, против воли принцепса, чьи еще не проявившиеся в ту пору пороки были столь родственны алчности и вместе с тем расточительности Нарцисса, жестоким обращением и лишениями довели до смерти.

2. И убийства подобного рода пошли бы одно за другим, если бы этому не воспрепятствовали Афраний Бурр и Анней Сенека. Руководители и наставники юного императора, пребывавшие (редкость у делящих власть) в добром согласии, они в равной мере, но различными путями приобрели силу, Бурр — заботами о войске и строгостью нравов, Сенека — наставлениями в красноречии и свободной от подобострастия обходительностью. Они совместно пеклись о том, чтобы, предоставив принцепсу, если он пренебрежет добродетелью, дозволенные наслаждения, тем легче уберечь его от соблазнов опасного возраста. И тот и другой боролись лишь с необузданным высокомерием Агриппины, одержимой всеми страстями жестокого властолюбия и поддерживаемой Паллантом, по наущению которого Клавдий кровосмесительным браком и роковым усыновлением сам себя обрек гибели. Но характер Нерона был не таков, чтобы покоряться рабам, и Паллант наглой заносчивостью, перейдя границы допустимого для вольноотпущенника, навлек на себя его неприязнь. Внешне, однако, Агриппине оказывались всевозможные почести, и когда трибун по заведенному в войске порядку спросил у Нерона, каков будет пароль, тот ответил: «Превосходная мать». Да и сенат постановил дать ей двоих ликторов и назначил ее жрицей Клавдия, одновременно определив ему цензорские похороны и вслед за тем обожествление.

3. В день похорон похвальное слово ему было произнесено принцепсом: пока речь шла о древности его рода и перечислялись консульства и триумфы всех его предков, Нерон говорил с подъемом, и его внимательно слушали; упоминание о научных занятиях Клавдия и о том, что в его правление Римское государство не претерпело никаких неприятностей от иноземцев, было также выслушано с сочувствием; но когда он перешел к предусмотрительности и мудрости Клавдия, никто не мог побороть усмешку, хотя речь Нерона была составлена и тщательно отделана Сенекой, а у этого мужа было изящное, вполне соответствовавшее вкусам его времени дарование. Старики, у которых довольно досуга для сопоставления прошлого с настоящим, не преминули отметить, что из всех достигших верховной власти Нерон был первым, кто нуждался в чужом красноречии. Диктатор Цезарь являлся достойным соперником лучших ораторов. Август говорил легко и свободно, как и подобает принцепсу. Тиберий владел искусством взвешивать каждое слово и вкладывал в свои выступления богатое содержание, если намеренно не придавал им двусмысленности. Даже расстроенный разум Гая Цезаря не лишал его речь силы. Да и у Клавдия, когда он говорил обдуманно, не было недостатка в выразительности. А Нерон с раннего детства устремил живость своей души на другое: занимался чеканной работою, рисованием, пением, учился править лошадьми на ристалище; но порою, слагая стихи, и он обнаруживал, что им усвоены начатки учености.

4. По выполнении обрядов, создававших видимость скорби, Нерон явился в сенат и, начав с сенатского постановления относительно вручения ему власти и согласия с этим войска, сказал о том, что располагает примерами и советами, как наилучшим образом управлять государством, что его юности не довелось соприкоснуться с междоусобными войнами и семейными раздорами и что поэтому он не приносит с собою ни ненависти, ни обид, ни жажды отмщения. Затем он наметил будущий образ правления, отмежевываясь главным образом от того, что вызывало еще не заглохшее озлобление: он не станет единоличным судьей во всех судебных делах, дабы, заперев в своем доме обвинителей и подсудимых, потакать таким образом произволу немногих могущественных; он не потерпит под своей кровлей никакой продажности, не допустит никакого искательства; его дом и государство будут решительно отделены друг от друга. Пусть сенат отправляет свои издревле установленные обязанности, пусть Италия и провинции римского народа обращаются по своим делам в трибуналы консулов; пусть консулы передают их в сенат; он же будет ведать лишь теми провинциями, которые управляются военною властью.

5. Он не нарушил своего обещания, и сенат действительно беспрепятственно вынес по собственному усмотрению немало решений: так, он постановил, что никому не дозволяется брать на себя защиту в суде за какое бы то ни было вознаграждение, будь то деньги или подарки, а также, что квесторы, избранные на следующий срок, не обязаны давать за свой счет гладиаторские бои. И хотя Агриппина противилась этим решениям, поскольку ими отменялись указы Клавдия, сенаторы все-таки добились своего: для обсуждения этих вопросов их вызвали во дворец, дабы, притаившись за недавно пробитыми позади их сидений дверьми, Агриппина, скрытая от их взоров занавесом, могла слышать все, что они говорили. Больше того, как-то раз, когда Нерон принимал армянских послов, отстаивавших перед ним дело своего народа, она возымела намерение подняться на возвышение, на котором он находился, и сесть рядом с ним, что и случилось бы, если бы Сенека, когда все оцепенели, пораженные неожиданностью, не предложил принцепсу пойти навстречу подходившей к возвышению матери. Так под видом сыновней почтительности удалось избегнуть бесчестья.

6. В конце года распространились тревожные слухи, что парфяне снова ринулись на Армению и захватили ее, прогнав Радамиста, который не раз завладевал этим царством и бежал из него и теперь также не оказал неприятелю сопротивления. И в Риме, падком на всевозможные толки, принялись говорить о том, сможет ли принцепс, едва достигнув семнадцати лет, возложить на себя столь тяжелое бремя и справиться с ним, годится ли на что-нибудь тот, кем распоряжается женщина, по силам ли каким-то учителям руководить сражениями, осадами городов и всем тем, что несет с собою война. Другие, возражая им, утверждали, что, напротив, все обстоит много лучше, чем если бы беспомощный по старости и малодушию Клавдий был призван к военным трудам и следовал указаниям вольноотпущенников А Бурр и Сенека известны как мужи, опытные во многом; и так ли император незрел годами, если Гней Помпей на восемнадцатом году отроду, а Октавиан Август на девятнадцатом вели гражданские войны? Дела высших властителей вершатся более их ауспициями и замыслами, чем оружием и руками. Конечно, сам принцепс покажет, честные или бесчестные у него приближенные, остановив свой выбор, вопреки козням завистников, скорее на полководце выдающихся дарований, чем на каком-нибудь богаче, добывшем себе за деньги влиятельную поддержку.

7. Пока велись подобные разговоры, Нерон приказывает набрать в ближайших провинциях молодежь и отправить ее для пополнения восточных легионов, самые же легионы разместить ближе к Армении; давним нашим союзникам — царям Агриппе и Антиоху — подготовить войска и с ними вторгнуться в пределы парфян; навести мосты на реке Евфрате. Малую Армению он отдает во владение Аристобулу, область Софены — Сохему и жалует их царским достоинством. Тогда же весьма кстати для нас у Вологеза объявился соперник — его сын Вардан; и парфяне ушли из Армении, как бы откладывая военные действия.

8. В сенате значение этих событий было сильно преувеличено теми, кто предлагал назначить благодарственные молебствия и чтобы в дни этих молебствий принцепс носил одеяние триумфатора, чтобы он вступил в Рим с малым триумфом, чтобы в храме Марса Мстителя ему была установлена статуя таких же размеров, как статуя самого Марса, — и во всем этом была не только привычная лесть: всех радовало, что во главе войска, предназначенного для удержания за нами Армении, Нерон поставил Домиция Корбулона, и казалось, что отныне для одаренных людей открывается широкое поприще. Вооруженные силы Востока распределяются таким образом, чтобы часть вспомогательных войск и два легиона оставались в Сирии вместе с ее легатом Умидием Квадратом, тогда как равное число римских граждан и союзников с добавлением зимовавших в Каппадокии когорт и конных подразделений было передано Корбулону. Союзные цари получили приказание повиноваться, в зависимости от хода войны, либо одному, либо другому, но сами они склонялись к тому, чтобы находиться в подчинении у Корбулона. Тот, спешно отправившись на Восток, чтобы поскорее снискать себе добрую славу — столь значительную силу в новых предприятиях, и проделав путь, встречается в городе киликийцев Эгах с Квадратом, который прибыл туда ради того, чтобы Корбулон — статный, красноречивый и, помимо опытности и проницательности, наделенный также способностью поражать своим внешним блеском, — если явится в Сирию принимать свое войско, не овладел всеобщим вниманием.

9. Между тем и тот и другой послали к Вологезу своих людей с увещаниями предпочесть мир войне и, выдав заложников, оказывать римскому народу, по примеру предыдущих царей, подобающее ему уважение. И Вологез, то ли чтобы беспрепятственно вести подготовку к войне, то ли чтобы удалить тех, в ком он подозревал возможных соперников, отдает в заложники виднейших из Арсакидов. Принял их посланный Умидием центурион Инстей, которому довелось первым прибыть к царю по этому делу. Узнав об этом, Корбулон приказывает префекту Аррию Вару незамедлительно отправиться в путь и отобрать у Инстея заложников. По этой причине у префекта с центурионом возникли жаркие препирательства, и, чтобы не затягивать их на потеху чужеземцам, они предоставляют решение этого дела самим заложникам и сопровождавшим их царским послам, и те отдали предпочтение овеянному еще свежей славою и чем-то привлекавшему к себе даже врагов Корбулону. Отсюда — разлад между обоими полководцами: Умидий жаловался, что у него отняты плоды его стараний, тогда как Корбулон, возражая ему, утверждал, что царь согласился выдать заложников лишь после того, как он, Корбулон, был поставлен во главе войска, что и сменило его самоуверенность на страх. Нерон, чтобы успокоить враждующих, повелел обнародовать, что в ознаменование одержанных Квадратом и Корбулоном успехов к императорским фасциям добавляется лавровая ветвь. Впрочем, я рассказал здесь и о том, что завершилось уже при других консулах.

10. В том же году Цезарь испросил у сената статую своему отцу Гнею Домицию и консульские знаки отличия Асконию Лабеону, который был в свое время его опекуном; но он отклонил предложения установить ему самому статую из чистого золота или серебра. И хотя сенаторы высказались за то, чтобы считать началом года декабрь, так как в этом месяце родился Нерон, он сохранил древний обычай начинать год с январских календ. Не были преданы суду ни сенатор Карринат Целер, обвиненный своим рабом, ни всадник Юлий Денс, которому вменялась в вину приверженность к Британнику.

11. Когда в консульство Клавдия Нерона и Луция Антистия высшие магистраты присягали на верность распоряжениям принцепсов, Нерон не позволил своему коллеге Антистию присягнуть на верность его повелениям, за что сенаторы превознесли его восхвалениями, дабы юная душа, поощренная славой столь малых дел, влеклась к свершению больших. Вслед за этим он проявил снисходительность к Плавтию Латерану, который был исключен из сенаторского сословия за прелюбодейную связь с Мессалиною и которого он возвратил сенату; о своем стремлении к милосердию он часто упоминал и в речах, подготовлявшихся для него Сенекой с намерением показать, сколь благородные правила он ему внушает, или чтобы блеснуть своим писательским дарованием.

12. Между тем влюбившись в вольноотпущенницу по имени Акте и избрав своими наперсниками блестящих молодых людей Марка Отона и Клавдия Сенециона, — Отон принадлежал к семье консула, отец Сенециона был вольноотпущенник Цезаря, — Нерон стал понемногу выходить из-под опеки матери. Та сперва не знала о его страсти, потом начала тщетно бороться с нею, а Акте тем временем роскошью пиршеств и полными соблазна тайными встречами успела окончательно пленить принцепса, причем и старшие возрастом из его приближенных ничего не имели против того, чтобы эта гетера тешила, никому не причиняя вреда, его любострастие, тем более что к жене Октавии, при всей ее знатности и безукоризненной супружеской верности, он испытывал неодолимое отвращение, то ли по воле рока, или, может быть, потому, что все запретное слаще, и они опасались, как бы Нерон, если ему воспрепятствовать в этом его увлечении, не обратился к прелюбодейным связям с женщинами именитых родов.

13. Но Агриппина с женским неистовством накидывается на сына, говоря, что его оспаривает у нее какая-то вольноотпущенница, что вчерашняя рабыня — ее невестка и много другого в том же роде; и чем яростнее она осыпала его упреками, не желая выждать, когда он одумается или пресытится, тем сильнее распаляла в нем страсть, пока он не вышел из повиновения матери к не доверился руководству Сенеки, один из друзей которого, Анней Серен, изобразив влюбленность в ту же вольноотпущенницу и предоставив свое имя, чтобы можно было открыто одарять эту гетеру тем, что, таясь ото всех, подносил ей принцепс, первое время прикрывал таким образом любовные утехи юноши. Тогда Агриппина, изменив обращение с сыном, стала окружать его лаской, предлагать ему воспользоваться ее спальным покоем и содействием с тем, чтобы сохранить в тайне те наслаждения, которых он добивался со всей неудержимостью первой молодости и к тому же наделенный верховною властью. Больше того, она признавалась, что была к нему излишне суровой, и предоставляла в его полное распоряжение свое состояние, лишь немногим уступавшее императорскому, и если ранее не знала меры в обуздании сына, то теперь была столь же неумеренно снисходительной. Эта перемена, однако, не обманула Нерона, да и ближайшие друзья предостерегали его против козней этой неизменно жестокой, а тогда, сверх того, и лицемерной женщины. Случилось, что в эти самые дни, осмотрев уборы, которыми блистали жены и матери принцепсов. Цезарь отобрал платья и драгоценности и отослал их в дар матери, проявив отменную щедрость, ибо по собственному почину, прежде чем она попросила об этом, отправил ей действительно самое лучшее, то, что больше всего восхищало женщин. Но Агриппина тем не менее заявляет, что этим подарком сын не только не приумножил ее нарядов и украшений, но, напротив, отнял у нее все остальное, ибо выделил ей лишь долю того, чем владеет и что добыто ее стараниями.

14. Нашлись такие, которые поспешили передать ее слова принцепсу, не преминув добавить к ним яду, и Нерон, обрушив свой гнев на тех, кто поддерживал в его матери высокомерие, отстранил от заведования финансовыми делами Палланта, который, будучи приставлен к ним Клавдием, распоряжался ими как полновластный хозяин; и рассказывали, что, когда Паллант покидал дворец в сопровождении целой толпы приближенных, Цезарь не без остроумия заметил, что он уходит, дабы всенародно принести клятву. Дело в том, что Паллант заранее добился от принцепса обещания, что ничто из его прошлой деятельности никогда не будет ему вменено в вину и что его счеты с государством признаются законченными. После этого Агриппина, вне себя от ярости, перешла к угрозам, не стесняясь в присутствии принцепса заявлять, что Британник уже подрос, что он кровный сын Клавдия и достоин того, чтобы унаследовать отцовскую власть, которою пользуется, чтобы обижать мать, усыновленный отпрыск чужого рода. Она не возражает против того, чтобы люди узнали правду обо всех бедствиях несчастной семьи и прежде всего — о ее кровосмесительном браке и об отравлении ею Клавдия. Но попечением богов и ее предусмотрительностью жив и невредим ее пасынок. Она отправится вместе с ним в преторианский лагерь, и пусть там выслушают, с одной стороны, дочь Германика, а с другой — калеку Бурра и изгнанника Сенеку, которые тщатся увечной рукою и риторским языком управлять родом людским. Она простирала руки, понося Нерона и выдвигая против него одно обвинение за другим, взывала к обожествленному Клавдию, к пребывавшим в подземном царстве теням Силанов, вспоминала о стольких напрасно свершенных ею злодеяниях.

15. Встревоженный этим и тем, что близился день, когда Британнику исполнится четырнадцать лет, Нерон размышлял о неукротимом нраве матери и о своем сводном брате, чей характер недавно раскрылся при одном самом по себе незначительном происшествии, которым тот, однако, привлек к себе всеобщее расположение. В дни праздника Сатурналий среди прочих забав со сверстниками они затеяли игру, участники которой тянули жребий, кому из них быть царем, и он выпал Нерону. Всем прочим Цезарь отдал различные приказания, которые можно было легко и безо всякого стеснения выполнить; но когда он повелел Британнику подняться со своего места и, выйдя на середину, затянуть по своему выбору песню, рассчитывая, что мальчик, не привыкший даже к трезвому обществу, не говоря уже о хмельном сборище, смешается и будет всеми поднят на смех, — тот твердым голосом начал песнь, полную иносказательных жалоб на то, что его лишили родительского наследия и верховной власти. Эти сетования Британника возбудили к нему сочувствие, тем более откровенное, что поздний ночной час и праздничное веселье освободили присутствующих от необходимости утаивать свои чувства. И Нерон, поняв, что к нему относятся неприязненно, еще сильнее возненавидел Британника. Преследуемый угрозами Агриппины и не решаясь взвалить на брата обвинение в каком-нибудь преступном деянии или открыто распорядиться об его умерщвлении, он замышляет устранить его тайными кознями и велит изготовить для него яд, поручив это дело трибуну преторианской когорты Юлию Поллиону, под надзором которого содержалась осужденная за многие преступления прославленная отравительница по имени Локуста. А о том, чтобы среди приближенных Британника не было никого, кто ставил бы во что-нибудь честность и совесть, позаботились ранее. Итак, сначала он получил отраву из рук своих воспитателей, но яд вызвал понос и не возымел губительного действия, а может быть, его и изготовили с тем расчетом, чтобы он подействовал не сразу. Но Нерону не терпелось увидеть это злодеяние совершенным. Он стал угрожать трибуну и требовать казни отравительницы, говоря, что они, остерегаясь молвы и готовя себе лазейки для оправдания, медлят с обеспечением его безопасности. И вот, пообещав ему, что Британник умрет столь же мгновенно, как если бы его поразили мечом, они варят в помещении рядом со спальным покоем Цезаря быстродействующую отраву, составленную из уже прежде испытанных смертоносных зелий.

16. Дети принцепсов, в соответствии с давним обычаем, обедали вместе со своими сверстниками из знатных семейств, сидя за отдельным и менее обильным столом на виду у родителей. Обедал за таким столом и Британник, но так как его кушанья и напитки отведывал выделенный для этого раб, то, чтобы не был нарушен установленный порядок или смерть их обоих не разоблачила злодейского умысла, была придумана следующая уловка. Еще безвредное, но недостаточно остуженное и уже отведанное рабом питье передается Британнику; отвергнутое им как чрезмерно горячее, оно разбавляется холодной водой с разведенным в ней ядом, который мгновенно проник во все его члены, так что у него разом пресеклись голос и дыхание. Сидевших вокруг него охватывает страх, и те, кто ни о чем не догадывался, в смятении разбегаются, тогда как более проницательные замирают, словно пригвожденные каждый на своем месте, и вперяют взоры в Нерона. А он, не изменив положения тела, все так же полулежа и с таким видом, как если бы ни о чем не был осведомлен, говорит, что это дело обычное, так как Британник с раннего детства подвержен падучей и что понемногу к нему возвратится зрение и он придет в чувство. Но в чертах Агриппины мелькнули такой испуг и такое душевное потрясение, несмотря на ее старание справиться с ними, что было очевидно, что для нее, как и для сестры Британника Октавии, случившееся было полною неожиданностью; ведь Агриппина отчетливо понимала, что лишается последней опоры и что это братоубийство — прообраз ожидающей ее участи. Октавия также, невзирая на свои юные годы, научилась таить про себя и скорбь, и любовь, и все свои чувства. Итак, после недолгого молчания возобновилось застольное оживление.

17. Одна и та же ночь видела умерщвление и погребальный костер Британника, ибо все необходимое для его скромно обставленных похорон было предусмотрено и припасено заранее. Впрочем, его погребли все-таки на Марсовом поле при столь бурном ливне, что народ увидел в нем проявление гнева богов, возмущенных преступлением принцепса, тогда как многие, принимая во внимание известные в прошлом раздоры и усобицы между братьями и то, что верховная власть неделима, отнеслись к нему снисходительно Писатели той поры сообщают, что в течение нескольких дней перед умерщвлением брата Нерон неоднократно подвергал надругательствам отроческое тело Британника, делая это ради того, чтобы смерть последнего, в ком струилась кровь Клавдиев, оскверненного похотью ранее, нежели ядом, не могла показаться преждевременною и чрезмерно жестокою, хотя она и поразила его в нарушение священных правил гостеприимства за пиршественным столом, на глазах врага и с такою стремительностью, что ему даже не было дано времени на прощание с сестрами. В особом указе Цезарь объяснял причины поспешности, с какой был погребен Британник; он ссылался на установление предков скрывать от людских глаз похороны безвременно умерших и не затягивать церемонии похвальными речами и пышно отправляемыми обрядами. Там же Нерон говорил и о том, что, потеряв в лице брата помощника, он отныне может рассчитывать только на содействие всего государства, и поэтому сенаторам и народу тем более надлежит оказывать всяческую поддержку принцепсу — единственному оставшемуся в живых отпрыску рода, предназначенного для возложения на него высшей власти.

18. Затем Цезарь щедро одарил виднейших из своих приближенных. Были люди, осуждавшие тех, кто, выставляя себя поборниками несгибаемой добродетели, тем не менее разделили между собой, словно взятую на войне добычу, дома и поместья. Другие, однако, считали, что их вынудила к этому необходимость, так как принцепс, понимая преступность свершенного им, надеялся, что злодеяние будет ему прощено, если он свяжет своими щедротами тех, кто наиболее влиятелен и могуществен, но никакой щедростью он не мог успокоить гнев матери: она расточала заботы и ласку Октавии, часто устраивала тайные совещания со своими друзьями и с жадностью, превосходившей ее врожденную страсть к стяжательству, где только могла, добывала деньги, как бы предвидя, что они ей вскоре понадобятся; она обходительно принимала трибунов и центурионов, окружала почетом уцелевших представителей старой знати, превознося их славные имена и доблесть, как если бы приискивала вождя и привлекала приверженцев. Это стало известно Нерону, и он распорядился удалить караулы, охранявшие ее сначала как супругу, а впоследствии как мать императора, и германцев, незадолго пред тем приставленных к ней в качестве телохранителей. И чтобы ее не посещало множество являвшихся с утренними приветствиями, он удаляет ее из императорского дворца и поселяет в том доме, где некогда проживала Антония; сам он приходил туда не иначе как окруженный толпою центурионов, и всякий раз, наскоро поцеловав мать, тотчас же удалялся.

19. Среди дел человеческих нет ничего более шаткого и преходящего, чем обаяние не опирающегося на собственную силу могущества. У порога Агриппины сразу стало безлюдно: никто не являлся к ней с утешениями, никто не приходил проведать ее, кроме нескольких женщин, побуждаемых к этому, быть может, любовью, а быть может, и ненавистью. В их числе была и Юния Силана, о расстройстве Мессалиною брака которой с Гаем Силием я упоминал выше; женщина выдающейся знатности и красоты, известная своими многочисленными любовными связями, она долгое время пользовалась особым расположением Агриппины, но впоследствии между ними разгорелась глухая вражда, так как Агриппина отговорила от женитьбы на Силане знатного молодого человека Секстия Африкана, упорно внушая ему, что Силана — стареющая развратница, причем сделала это не для того, чтобы приберечь его для себя, но чтобы, став мужем неспособной к деторождению женщины, он не унаследовал после Силаны ее богатства. И вот, когда мелькнула надежда на возможность отмщения. Силана выпустила против Агриппины своих клиентов Итурия и Кальвизия, повелев им обвинить ее не в том, что стало уже привычным и не раз повторялось, а именно что она скорбит о смерти Британника и разглашает обиды Октавии, но в том, что она задумала вовлечь в государственный переворот Рубеллия Плавта, по материнской линии состоявшего в той же степени родства с божественным Августом, что и Нерон, дабы, вступив с ним в супружество, возвратить себе верховную власть над Римским государством. Итурий и Кальвизий сообщают об этом вольноотпущеннику тетки Нерона Домиции Атимету, а тот, обрадованный столь важною новостью (надо сказать, что между Агриппиною и Домицией существовало полное обоюдной неприязни соперничество), побудил другого вольноотпущенника Домиции актера Парида, не мешкая и сгустив краски, донести об этом преступном умысле.

20. Была поздняя ночь, и у Нерона все еще пили, когда к нему входит Парид, обыкновенно оживлявший в эти часы увеселения принцепса, но на этот раз хмурый, с озабоченным видом; подробно изложив содержание пересказанного ему доноса, он так устрашил Нерона, что тот вознамерился не только немедленно умертвить мать и Плавта, но и отставить Бурра от командования преторианцами, ибо, выдвинувшись благодаря расположению Агриппины, он будто бы воздавал ей за это содействием. Фабий Рустик рассказывает, что уже был составлен приказ на имя Цецины Туска, которым ему вручалось начальствование над преторианскими когортами, и лишь благодаря усилиям Сенеки этот пост остался за Бурром; Плиний и Клузий не сообщают о каких-либо сомнениях в преданности префекта; впрочем, Фабий вообще обнаруживает склонность восхвалять Сенеку, так как своим благоденствием был обязан его покровительству. Мы намерены следовать за этими авторами, когда их свидетельства совпадают, но, если они между собою расходятся, будем передавать приводимые ими сведения под их именами. Встревоженного и поглощенного мыслью об умерщвлении матери Цезаря удалось удержать от этого шага не раньше, чем Бурр дал ему обещание, что, если подтвердится ее виновность, он распорядится предать ее смерти; но всякому, а тем более матери, должна быть дана возможность представить свои оправдания; к тому же нет налицо обвинителей, и до них дошли лишь показания одного человека, да и то из враждебного дома; пусть принцепс примет во внимание и то, что кругом непроглядная тьма, что сам он провел ночь в бодрствовании за пиршественным столом и что любое действие было бы при таких обстоятельствах опрометчивым и неразумным.

21. Так успокоив страх принцепса и дождавшись рассвета, Бурр и другие отправились оповестить Агриппину о выдвинутых против нее обвинениях, дабы она опровергла их или понесла наказание. В присутствии Сенеки и нескольких свидетелей из вольноотпущенников Нерона Бурр приступил к выполнению своего поручения: указав, в каких преступлениях и кем она обвиняется, он закончил свое обращение к ней угрозами. Но Агриппина, не утратив свойственной ей надменности, ответила ему следующим образом: «Я нисколько не удивляюсь, что никогда не рожавшей Силане неведомы материнские чувства; ведь матери не меняют детей как погрязшая в распутстве — любовников. И если Итурий и Кальвизий, промотав свое достояние, продают этой старухе последнее, чем еще могут распорядиться, — свое пособничество в предъявлении клеветнических обвинений, то этого недостаточно, чтобы опозорить меня, приписав мне намерение умертвить сына, или чтоб обременить совесть Цезаря умерщвлением матери. Я воздала бы благодарность Домиции за враждебность, если б она соперничала со мной в доброжелательстве к моему Нерону. Но она занималась устройством рыбных садков в своих Байях, пока моими стараниями подготовлялись Нерону усыновление, дарование проконсульских прав, консульство и все то, что ведет к высшей власти, а теперь вкупе со своим любовником Атиметом и лицедеем Паридом сочиняет небылицы по образцу представляемых на подмостках трагедий. Или, быть может, существует такой человек, который мог бы уличить меня в попытке возмутить размещенные в Риме когорты, в подстрекательстве провинций к нарушению верности, наконец, в подкупе рабов и вольноотпущенников с целью побудить их к преступным деяниям? И разве я могла бы остаться в живых, если б Британник овладел верховною властью? А если бы Плавт или кто другой оказался во главе государства и вздумал свершить свой суд надо мною — разве не найдутся обвинители, которые вменят мне в вину не вырвавшиеся неосмотрительно слова, порождаемые порою горячностью материнской любви, а такие преступления, оправдать в которых меня мог бы лишь сын?» Так как ее ответ произвел на присутствовавших сильное впечатление и они принялись ее успокаивать, Агриппина потребовала свидания с сыном. В разговоре с ним она ни словом не обмолвилась о своей невиновности, чтобы он не подумал, что она допускает возможность недоверия к ней, равно как и о том, что она сделала для его возвышения, чтобы он не счел, что она его попрекает, но добилась наказания своих обвинителей и назначения друзей на видные должности.

22. Фений Руф назначается префектом по снабжению продовольствием, Аррунций Стелла — ведать даваемыми Цезарем зрелищами, Тиберий Балбилл — Египтом; Публию Антею была предоставлена Сирия, но под различными предлогами его долго туда не пускали и в конце концов удержали в Риме. Что до Силаны, то ее отправили в изгнание; не избежали ссылки и Кальвизий с Итурием; Атимет был казнен, а Парид занимал слишком важное место в развлечениях принцепса, чтобы быть доступным для наказания. О Плавте на время забыли.

23. Вскоре затем поступил донос на Палланта и Бурра с обвинением в заговоре с целью передать верховную власть Корнелию Сулле, принадлежавшему к именитому роду и состоявшему в свойстве с Клавдием, которому он, вступив в брак с Антонией, приходился зятем. Обвинителем по этому делу выступил некий Пет, ославивший себя скупкою конфискованных казною земель и на этот раз изобличенный в заведомой клевете. Но всех не столько обрадовало снятие с Палланта предъявленных ему обвинений, сколько поразила его заносчивость. Ибо после того как были названы имена его вольноотпущенников, привлеченных им якобы к соучастию в заговоре, он в опровержение этого заявил, что никогда у себя дома не отдает своим людям распоряжений иначе как кивком головы или движением рук, а если есть нужда в более пространных указаниях, то прибегает к письму, дабы не вступать в изустные объяснения. Бурр, хотя и числился подсудимым, подал свое мнение вместе с судьями. Обвинителя приговорили к изгнанию, и были сожжены реестры, из которых он извлекал сведения о преданных забвению долгах в государственную казну.

24. В конце года в цирке упраздняется караул, который в дни представлений обычно выставлялся преторианской когортой; это было сделано для того, чтобы создать видимость большей свободы, оградить воинов от развращения, порождаемого их пребыванием среди театральной разнузданности, и проверить на опыте, сможет ли простой народ соблюдать благопристойность и после удаления стражи. И так как храмов Юпитера и Минервы коснулся небесный огонь, принцепс, во исполнение указании гаруспиков, совершил обряд очищения Рима.

25. В консульство Квинта Волузия и Публия Сципиона на границах римского государства царили мир и покой, а в самом Риме — отвратительная разнузданность, ибо одетый, чтобы не быть узнанным, в рабское рубище, Нерон слонялся по улицам города, лупанарам и всевозможным притонам, и его спутники расхищали выставленные на продажу товары и наносили раны случайным прохожим, до того неосведомленным, кто перед ними, что и самому Нерону порою перепадали в потасовках удары и на его лице виднелись оставленные ими следы. В дальнейшем, когда открылось, что бесчинствует не кто иной, как сам Цезарь, причем насилия над именитыми мужчинами и женщинами все учащались, и некоторые, поскольку был явлен пример своеволия, под именем Нерона принялись во главе собственных шаек безнаказанно творить то же самое, Рим в ночные часы уподобился захваченному неприятелем городу. Принадлежавший к сенаторскому сословию, но еще не занимавший магистратур Юлий Монтан как-то в ночном мраке наткнулся на принцепса и с силою оттолкнул его, когда тот попытался на него броситься, но, узнав Нерона, стал молить о прощении, что было воспринято как скрытый укор, и Монтана заставили лишить себя жизни. Впредь Нерон, однако, стал осторожнее и окружил себя воинами и большим числом гладиаторов, которые оставались в стороне от завязавшейся драки, пока она не отличалась особой ожесточенностью, но, если подвергшиеся нападению начинали одолевать, брались за оружие. Попустительством и даже прямым поощрением Нерон превратил необузданные выходки зрителей и споры между поклонниками того или иного актера в настоящие битвы, на которые взирал таясь, а чаще всего открыто, пока для пресечения раздоров в народе и из страха перед еще большими беспорядками не было изыскано целебное средство, а именно все то же изгнание из пределов Италии вызывавших распри актеров и возвращение в театр воинских караулов.

26. Тогда же в сенате возник вопрос о поведении вольноотпущенников и было выдвинуто предложение предоставить патрону право отнимать свободу у провинившихся. Многие высказались за то, чтобы немедленно приступить к его обсуждению. Но консулы, не дерзнув начать столь важное дело без ведома принцепса, ограничились тем, что письменно известили его о пожеланиях сената. А он, колеблясь, дать ли на это согласие, собрал немноголюдное совещание, участники которого разошлись во мнениях: некоторые с негодованием отмечали, что непочтительность вольноотпущенников вследствие обретенной ими свободы дошла до того, что иные дерзают спрашивать у патрона, решать ли им возникшие между ними споры насилием или в суде, и либо безнаказанно поднимают на него руку, либо сами советуют, какое наказание ему применить по отношению к ним. А что может дозволить себе пострадавший патрон, кроме высылки вольноотпущенника за сотый милиарий от Рима, куда-нибудь на побережье Кампании? Во всем остальном закон не знает между ними различия, и они пользуются одинаковыми правами: вот почему патрону необходимо такое оружие, с которым вольноотпущенникам придется считаться. И для получившего свободу совсем нетрудно удерживать ее за собою, соблюдая такое же повиновение, благодаря которому он добился ее; но совершивших явные преступления справедливо возвращать в рабское состояние, и пусть страх обуздывает тех, кого не изменили благодеяния.

27. Были и возражавшие против этого предложения: подлежат каре лишь немногие провинившиеся, и не подобает урезывать в правах остальных; ведь людей этого звания множество. Из них в большинстве состоят трибы, декурии, из них набираются служащие у магистратов и жрецов, наконец городские когорты: и немало всадников, немало сенаторов ведет свою родословную не от кого другого, как от них; если обособить вольноотпущенников, станет очевидной малочисленность свободнорожденных. И не напрасно наши предки, устанавливая различные преимущества для сословий, сохранили за всеми ними одинаковую свободу. Да и отпускаемых на волю они разделили на два разряда, чтобы тем самым у господина оставалась возможность снова лишить их свободы или закрепить предыдущее благодеяние новым. Кого господин, даруя волю, не коснется преторским жезлом, те как бы удерживаются оковами рабства. Пусть каждый хорошо взвесит заслуги своего раба и лишь после этого дарует ему то, что уже не может быть затем отнято. Это мнение возобладало, и Цезарь письменно повелел сенату рассматривать дела обвиняемых своими патронами вольноотпущенников всякий раз по отдельности и не выносить общего постановления. Немного спустя тетка Нерона якобы на основании гражданского права была лишена патроната над своим вольноотпущенником Паридом, что произошло не без умаления доброй славы принцепса, по приказанию которого суд признал Парида свободнорожденным.

28. Тем не менее все еще сохранялось некое подобие республиканского строя. Так, между претором Вибуллием и народным трибуном Антистием возгорелся спор из-за отданного трибуном распоряжения освободить из-под стражи задержанных претором неумеренно пылких поклонников актерских талантов. Осудив самоуправство трибуна, сенаторы одобрили действия претора. Тогда же трибунам было воспрещено заниматься разбирательством подсудных преторам и консулам дел и вызывать для суда из других областей Италии тех, чьи дела могли быть рассмотрены в законном порядке на месте. Кроме того, по предложению консула на следующий год Луция Пизона сенат присовокупил к этому, что за совершенные у них в доме проступки и преступления трибуны не вправе наказывать, пользуясь своей властью должностных лиц, и что подвергнутых ими денежным штрафам квесторы казначейства должны вносить в списки государственных должников не ранее, как по миновании четырех месяцев со дня вынесения приговора, с тем чтобы в течение этого срока он мог быть обжалован, причем окончательное решение оставалось за консулами. Были сокращены и полномочия эдилов и установлены особо для курульных и особо для плебейских эдилов наивысшие ставки взимаемых ими залогов и налагаемых штрафов. А народный трибун Гельвидий Приск по собственному почину выступил против претора казначейства Обультрония Сабина, утверждая, что тот беспощадно расправляется с бедняками, слишком широко пользуясь правом продажи с торгов их имущества. После этого принцепс освободил квесторов казначейства от ведения списка государственных должников и взыскания с них задолженности и возложил эти обязанности на префектов.

29. Это дело в разное время велось по-разному и претерпевало частые изменения. Так, выбор префектов Август предоставил сенату; затем во избежание злоупотреблений при голосовании их стали избирать жребием из числа преторов; но и этот порядок удержался недолго, так как жребий нередко впадал в заблуждение и благоволил к людям малопригодным. Тогда Клавдий снова возложил это дело на квесторов казначейства и, дабы они из опасения вызвать чье-либо неудовольствие не относились нерадиво к своим обязанностям, пообещал им внеочередное выдвижение на почетные должности; но для получения их они были чрезмерно молоды, ибо это была их первая магистратура. И Нерон назначил для отправления тех же обязанностей бывших преторов испытанной опытности.

30. При тех же консулах был осужден за лихоимство в провинции Сардинии Випсаний Ленат. Цестий Прокул, которому критяне предъявили обвинение в вымогательствах, был оправдан. Префект гребцов находившегося в Равенне флота Клодий Квиринал, произволом и жестокостью утеснявший Италию, словно последнюю из провинций, и привлеченный за это к суду, ядом предупредил неизбежное осуждение. Один из крупнейших законоведов и первейших богачей своего времени Каниний Ребил, чтобы избежать мучений томительной старости, вскрыл себе вены и истек кровью, хотя никто не предполагал, что у него хватит мужества принять добровольную смерть, ибо о нем шла молва, что он изнежен и по-женски сластолюбив. А вот Луций Волузий скончался, оставив по себе безупречную память; он прожил девяносто три года, владел большим, честно нажитым состоянием и, перевидав на своем веку стольких императоров, неизменно пользовался их благосклонностью.

31. Консульство Нерона (второе) и Луция Пизона не изобиловало событиями, которые были бы достойны упоминания, — разве что найдутся такие, кто захочет заполнить целые книги восхвалениями воздвигнутого Цезарем на Марсовом поле громадного амфитеатра, его фундамента и употребленных на его сооружение бревен; но всякому понятно, что величию римского народа приличествует, чтобы в анналах отмечались лишь наиболее значительные деяния, а все остальное — в «Ежедневных ведомостях» города Рима. Впрочем, укажем, что колонии Капуя и Нуцерия были укреплены поселением в них ветеранов, что простому народу было роздано в дар по четыреста сестерциев на человека и что для поддержания доверия к платежеспособности казначейства Цезарь внес в него из своих личных средств четыреста миллионов сестерциев. Была также упразднена пошлина, которую платил покупатель раба в размере одной двадцать пятой его цены; однако ее упразднение последовало больше по видимости, чем на деле, ибо, поскольку ту же пошлину было приказано платить продавцам, они соответственно подняли цены. Еще Цезарь воспретил магистратам и прокураторам устраивать в управляемых ими провинциях представления гладиаторов, травлю диких зверей и любые другие зрелища. Ранее подобною щедростью они наносили своим подчиненным не меньший ущерб, чем поборами и вымогательством денег, ибо, заручившись народным расположением, избегали возмездия за преступное стяжательство.

32. Как в карательных целях, так и для обеспечения безопасности был также издан сенатский указ, согласно которому в случае умерщвления господина собственными рабами в числе прочих его рабов подлежали казни и те, кто, оставаясь под одним кровом с ними, должен был, по его завещанию, быть отпущен на волю. Возвращается сенаторское достоинство бывшему консулу Лурию Вару , некогда осужденному по обвинению в лихоимстве. Суд над обвиняемой в приверженности к чужеземному суеверию знатною женщиной Помпонией Грециной, женою того самого Авла Плавтия, который, как я сообщал, отпраздновал малый триумф над британцами, было предоставлено свершить мужу; проведя по старинному обычаю в присутствии родственников разбирательство этого дела, грозившего его супруге лишением жизни и доброго имени, он признал ее невиновною. Долгой была жизнь этой Помпонии, и прожила она ее в непрерывной скорби, ибо после умерщвления по проискам Мессалины дочери Друза Юлии Помпония сорок лет не носила других одежд, кроме траурных, и душа ее не знала другого чувства, кроме печали. При владычестве Клавдия это прошло для нее безнаказанно, а впоследствии обернулось славою.

33. В том же году были привлечены к суду и другие, и среди них Публий Целер, по обвинению, выдвинутому провинцией Азией, и так как Цезарь не мог настаивать на его оправдании, то затянул следствие, пока обвиняемый не умер: дело в том, что Целер, как я упоминал выше, умертвил проконсула Силана, и этим столь нужным Цезарю злодеянием оградил себя от осуждения за прочие преступления. Киликийцы представили жалобу на Коссуциана Капитона, человека бесчестного и грязного, полагавшего, что и в провинции он может вести себя столь же нагло, как в Риме; изобличенный неотступным обвинением, он в конце концов перестал защищаться и был осужден. Но что касается Эприя Марцелла, обвиненного ликийцами в вымогательстве, то давление покровительствовавших ему оказалось настолько могущественным, что некоторые из его обвинителей были наказаны ссылкою, как вознамерившиеся погубить ни в чем не повинного.

34. В третье консульство Нерона вторым консулом был Валерий Мессала, прадед которого, оратор Корвин, о чем помнили лишь немногие старики, разделял ту же магистратуру с божественным Августом, прапрадедом Нерона. Достоинство этого знатного рода было укреплено пожалованием Мессале ежегодно по пятьсот тысяч сестерциев, чтобы помочь ему в его честной бедности. Ежегодное вспомоществование принцепс назначил также Аврелию Котте и Гатерию Антонину, хотя, расточив наследственные богатства, они сами довели себя до нужды. В начале того же года с большим ожесточением разгорелась протекавшая до того вяло и нерешительно война римлян с парфянами за владычество над Арменией, ибо Вологез не мог допустить, чтобы его брат Тиридат был лишен предоставленного им царства или чтобы он владел им в качестве дара другого властителя, а Корбулон считал, что величие римского народа обязывает его к отвоеванию приобретенного некогда Лукуллом и Помпеем. К тому же армяне, двуличные и непостоянные, призывали к себе и то и другое войско; по месту обитания, по сходству в нравах, наконец из-за многочисленных смешанных браков они были ближе к парфянам и, не познав благ свободы, склонялись к тому, чтобы им подчиниться.

35. Но Корбулона не столько заботило вероломство врагов, сколько небоеспособность собственных воинов; перемещенные из Сирии легионы, обленившись за время долгого мира, с величайшею неохотою несли лагерные обязанности. Хорошо известно, что в этом войске не были редкостью ветераны, ни разу не побывавшие в боевом охранении или ночном дозоре, разглядывавшие лагерные вал и ров как нечто невиданное и диковинное, отслужившие свой срок в городах, не надевая ни шлемов, ни панцирей, щеголеватые и падкие до наживы. Итак, уволив тех, кто был непригоден по старости или болезни, Корбулон потребовал пополнений. Были проведены наборы в Галатии и Каппадокии и, сверх того, переброшен из Германии легион с приданной ему вспомогательной конницей и такой же пехотою. Корбулон держал все войско в зимних палатках, хотя зима была столь суровою, что земля покрылась ледяной коркою и, чтобы поставить палатки, требовалось разбивать смерзшуюся почву. Многие отморозили себе руки и ноги, некоторые, находясь в карауле, замерзали насмерть. Рассказывали об одном воине, несшем вязанку дров; кисти рук у него настолько примерзли к ноше, что, когда он ее опустил, отвалились от рук, которые остались у него изувеченными. Сам Корбулон, в легкой одежде, с непокрытой головой, постоянно был на глазах у воинов, и в походе, и на работах, хваля усердных, утешая немощных и всем подавая пример. Но так как многие не хотели выносить суровость зимы и тяготы службы и дезертировали, ему пришлось применить строгость. Он не прощал, как было принято в других армиях, первых проступков, но всякий, покинувший ряды войска, немедленно платился за это головою. Эта мера оправдала себя и оказалась целительной и более действенной, чем снисходительность, и беглецов из лагеря Корбулона было значительно меньше, чем в армиях, где провинившиеся могли рассчитывать на прощение.

36. Продержав легионы в лагере, пока не установилась весна, Корбулон расположил в подходящих местах отряды вспомогательных войск, приказав им не вступать первыми в битву с противником. Начальником над этими сторожевыми постами он поставил Пакция Орфита, имевшего звание центуриона первого манипула. И хотя тот написал ему, что варвары ведут себя крайне беспечно и представляется случай для успешных боевых действий, полководец распорядился не выходить за пределы сторожевых постов и дожидаться прибытия подкреплений. Однако после того как к нему подошло несколько конных отрядов, по неопытности требовавших сражения, Пакций, нарушив приказ, сразился с врагами и был разбит. Двигавшиеся к нему подкрепления были устрашены его разгромом к обратились в бегство, — каждый отряд в свой лагерь. Известие о случившемся разгневало Корбулона: разбранив Пакция, префектов и воинов, он приказал им расположиться за лагерным валом и некоторое время держал их там опозоренными столь унизительным наказанием, пока, снизойдя к просьбам остального войска, не даровал им прощения.

37. Между тем Тиридат, поддержанный не только клиентами, но и братом своим, царем Вологезом, начал тревожить Армению уже не исподтишка совершаемыми набегами, но открытой войною, разорял тех, в ком видел приверженцев римлян и, если, против него высылались воинские отряды, уклонившись от встречи с ними, производил то здесь, то там неожиданные налеты, больше сея страх шедшей о нем молвой, чем боевыми делами. И вот Корбулон, долго и тщетно искавший сражения и вынужденный по примеру врагов рассредоточить военные действия, распределяет свои силы между легатами и префектами, с тем чтобы они сразу во многих местах вторглись в Армению. Вместе с тем он склонил царя Антиоха напасть на ближайшие к нему области. Да и Фарасман, умертвив своего сына Радамиста якобы за предательство, старался доказать нам свою преданность и начал решительнее действовать против армян, к которым питал давнюю ненависть. Тогда же впервые были вовлечены в союз с нами мосхи, и этот народ, и поныне являющийся наиболее верным союзником римлян, устремился в глухую и труднодоступную часть Армении. Таким образом, замыслы Тиридата обернулись против него самого, и он стал направлять к Корбулону послов, чтобы те от его имени и имени парфян спросили римского полководца, ни каком основании после недавней выдачи Вологезом заложников и возобновления договора о дружбе, который, казалось, сулил ему новые каши благодеяния, он изгоняется из Армении, давнего своего владения. Да и Вологез еще ничего не предпринял именно потому, что они предпочитают разрешать споры посредством переговоров, а не силой оружия; но, если им навяжут войну, у Арсакидов не будет недостатка ни в доблести, ни в военном счастье, в чем не раз могли убедиться терпевшие от них поражения римляне. В ответ на это Корбулон, знавший, что Вологеза задерживает мятеж в Гиркании, посоветовал Тиридату обратиться со своей просьбой к Цезарю: он сможет без кровопролитной войны обеспечить себе прочную власть, если откажется от слишком далеко заходящих и несбыточных надежд и будет добиваться того, что достижимо и чему следует отдать предпочтение.

38. Так как разъезды послов взад и вперед нисколько не продвинули заключения мира, было решено назначить время и место для непосредственных переговоров между Тиридатом и Корбулоном. Тиридат объявил, что возьмет с собою охрану из тысячи всадников; сколько воинов и какого рода оружия может сопровождать Корбулона, он не указывает, лишь бы они в доказательство своих мирных намерений были без шлемов и панцирей. Кто угодно, не говоря уже об опытном и проницательном военачальнике, легко разгадал бы уловку варваров: именно потому так строго определялась численность воинов для одного и допускалась большая для другого, что готовилось вероломное нападение; ведь, если искусным в стрельбе из лука всадникам противостоит не защищенный доспехами неприятель, то ему не поможет никакой численный перевес. Однако, не показав, что хитрость Тиридата раскрыта, Корбулон ответил, что договариваться о делах государственной важности было бы правильнее в присутствии того и другого войска и выбрал поле, с одной стороны которого полого поднимались пригодные для размещения пехоты холмы, а с другой простиралась равнина, где могли быть развернуты конные подразделения. В назначенный день Корбулон первым расположился на местности, имея на флангах когорты союзников и вспомогательные отряды царей и посередине — шестой легион, к которому добавил три тысячи воинов третьего, переброшенных ночью из другого лагеря, — всем им он дал одного орла, чтобы казалось, будто это один и тот же единственный легион. Прибыв уже под вечер, Тиридат предпочел держаться вдали от наших, откуда его можно было скорее видеть, чем слышать. Так и не встретившись с ним, римский полководец приказал своим возвратиться в лагери, каждой части в тот, из которого она прибыла.

39. Либо заподозрив обман, так как римское войско одновременно двигалось в разные стороны, либо, чтобы воспрепятствовать нашим получать продовольствие, поступавшее к нам по Понтийскому морю и из города Трапезунта, царь поспешно уходит. Но он не смог лишить нас продовольствия, ибо в горах, через которые его доставляли, были расставлены наши отряды, и Корбулон, дабы не затягивать бесплодной войны и вместе с тем заставить армян перейти к обороне, решает разрушить крепости и берет на себя захват наиболее сильной из находившихся в этом краю и называвшейся Воланд; взятие менее значительных он поручает легату Корнелию Флакку и префекту лагеря Инстею Капитону. Итак, осмотрев укрепления и установив их наиболее уязвимые места, Корбулон обращается к воинам, призывая их разгромить одинаково уклоняющегося и от мира, и от битвы врага, который, всякий раз обращаясь в бегство, сам себя обличает в вероломстве и трусости, и изгнать его из занятых им твердынь, чтобы покрыть себя славою и овладеть добычей. Разделив войско на четыре части, одних, сомкнувшихся черепахой, он посылает разрушить вал, подрывая его основание, другим велит приставлять к стенам лестницы, многим — забрасывать неприятеля из осадных орудий горящими головнями и копьями. Для пращников и камнеметателей было также отведено место, откуда им надлежало издали осыпать врага своими снарядами, дабы теснимый со всех сторон он не мог подать помощь оказавшимся в затруднительных обстоятельствах. И такой боевой пыл охватил соревновавшихся между собой в доблести воинов, что потребовалось не более трети дня, чтобы очистить от защитников крепостные стены, раскидать у ворот заграждения, захватить, взобравшись по лестницам, крепость и перебить всех пребывавших в ней взрослых мужчин, причем мы не потеряли ни одного воина и насчитывали лишь несколько раненых. Неспособное носить оружие население было продано в рабство, а вся прочая добыча отдана победителем. Равный успех сопутствовал также легату и префекту, и после того как в один день были взяты три крепости. По настоянию охваченных страхом жителей, не оказав сопротивления, сдались и остальные. Это укрепило решимость римского полководца двинуться на столицу Армении Артаксату. Однако он повел легионы не кратчайшим путем, ибо в этом случае им пришлось бы переправляться по мосту через омывавшую городские стены реку Аракс и они неизбежно попали бы под удар неприятеля; итак, выйдя к этой реке, вдалеке от города, там, где она разливается шире, они перешли ее вброд.

40. А Тиридат, в котором происходила борьба между самолюбием и осмотрительностью, ибо, допустив осаду Артаксаты, он показал бы свое бессилие, а попытавшись воспрепятствовать ей, завяз бы со своей конницей в неблагоприятной для него местности, в конце концов принимает решение показаться на глаза римлянам и в назначенный для этого день либо вступить с ними в битву, либо притворным бегством доставить себе возможность заманить их в западню. И вот он внезапно окружает находившееся в движении римское войско, не застав, однако, врасплох нашего полководца, придавшего ему такой походный порядок, чтобы оно было готово и для ведения боя. Справа двигался третий легион, слева — шестой, посередине — отборные воины десятого; между рядами войска помещались обозы, а тыл прикрывала тысяча всадников, получивших приказание отбивать неприятельский натиск, но не преследовать врагов, если они обратятся в бегство. Фланги обеспечивались пешими лучниками и всей остальной конницей, причем доходивший до гряды холмов левый фланг был более растянут, чем правый, чтобы в случае налета противника наши могли ударить на него одновременно — и в лоб, и сбоку. Тиридат между тем принимается в разных местах беспокоить римлян, впрочем, остерегаясь приближаться к ним на расстояние полета стрелы, и то угрожает им нападением, то делает вид, будто не осмеливается на него, стараясь расстроить наши ряды и затем перебить отделившихся от них воинов. Но так как они сохраняли благоразумие и держались все вместе и вырвался вперед лишь один, не в меру отважный и тотчас же пронзенный стрелами декурион конницы, своим примером укрепивший в остальных повиновение приказаниям, Тиридат, когда стало смеркаться, удалился.

41. Корбулон, расположившись тут же на месте лагерем и полагая, что Тиридат ушел в Артаксату, раздумывал, не отправиться ли ему ночью туда же, оставив обозы, и не обложить ли город осадою. Но извещенный разведчиками, что царь двинулся в дальний поход то ли в страну мидян, то ли к альбанам, римский полководец, дождавшись рассвета, высылает отряды легковооруженных, чтобы они окружили со всех сторон крепостные стены и начали, не сходясь врукопашную, боевые действия против врага. Однако горожане, добровольно открыв ворота, отдали себя и свое имущество на усмотрение победителей, и это спасло их от истребления; что же касается Артаксаты, то, подожженная нами, она была разрушена до основания и сравнена с землей, ибо из-за протяженности городских укреплений удержать ее за собою без сильного гарнизона мы не могли, а малочисленность нашего войска не позволяла выделить такой гарнизон и вместе с тем продолжать войну; покинуть же ее целою и невредимою безо всякой охраны означало бы, что мы не сумели извлечь для себя из овладения ею ни пользы, ни славы. В этом намерении римлян укрепило и как бы ниспосланное богом чудо; в то время как за пределами Артаксаты все сияло, ярко освещенное солнечными лучами, то, что было опоясано стенами, внезапно скрылось за полыхавшей молниями черною тучей, так что казалось, будто сами боги враждебны городу и он обрекается ими на гибель. За эти успехи Нерон был провозглашен воинами императором, а по постановлению сената состоялись молебствия, были воздвигнуты арка и статуи и на несколько лет вперед определены принцепсу консульства; сверх того, было решено считать праздниками и тот день, в который наше войско одержало победу, и тот, в который известие о ней пришло в Рим, и тот, в который о ней было объявлено, а также многое прочее в том же роде, настолько превосходившее всякую меру, что Гай Кассий, согласившийся со всеми остальными назначенными Нерону почестями, заявил, что если за каждую благосклонность судьбы приносить благодарность богам, то для молебствий не хватит и полного года и поэтому следует разделить дни на праздничные и будни, так чтобы богам воздавался должный почет и это не служило помехою для человеческих дел.

42. Затем осуждается обвиняемый, испытавший всевозможные удары судьбы и все же навлекший на себя справедливую ненависть многих, невзирая на что его осуждение возбудило некоторое недоброжелательство к Сенеке. Это был Публий Суиллий, в правление Клавдия внушавший страх и известный своею продажностью обвинитель, который с переменою обстоятельств не был низвергнут в той мере, как хотелось бы его недругам, но предпочел, чтобы в нем видели скорее злодея, чем молящего о прощении. Считали, что именно ради того, чтобы можно было его покарать, были подтверждены сенатский указ и мера наказания по закону Цинция в отношении произносящих судебные речи за деньги. Этот Суиллий не воздерживался от жалоб и поношений и не только вследствие необузданности своего нрава, но также и потому, что, достигнув преклонного возраста, не находил нужным стесняться в словах и бранил Сенеку за неприязненность к приближенным Клавдия, при котором он был с полным основанием отправлен в изгнание. Погрязший в нудных занятиях с не искушенными в жизненном опыте юношами, Сенека исходит, говорил он, от зависти к тем, кто использует живое и неиспорченное украшательством красноречие для судебной защиты сограждан. Сам Суиллий был квестором у Германика, тогда как Сенека — прелюбодеем в его семье. Или, быть может, более суровому порицанию подлежит тот, кто по доброй воле тяжущихся получает от них честно заработанное вознаграждение, нежели соблазнитель, проникающий в спальни женщин из дома принцепсов? Благодаря какой мудрости, каким наставлениям философов Сенека за какие-нибудь четыре года близости к Цезарю нажил триста миллионов сестерциев? В Риме он, словно ищейка, выслеживает завещания и бездетных граждан, Италию и провинции обирает непомерною ставкою роста; а у него, Суиллия, скромное, приобретенное его личным трудом состояние. Он охотнее вынесет обвинение, опасности, все что угодно, чем, позабыв о своем давнем и им самим добытом достоинстве, станет заискивать перед внезапно разбогатевшим выскочкой.

43. Нашлись люди, которые в точности или сгустив краски пересказали его слова Сенеке. И вот подысканные обвинители донесли, что, управляя провинцией Азией, Суиллий грабил союзников и расхищал государственную казну. Но так как для расследования этого дела они потребовали годичного срока, представилось предпочтительным начать с преступлений, совершенных Суиллием в самом Риме, свидетели которых были налицо. Обвинители утверждали, что непомерностью предъявленного им обвинения Суиллий вынудил Квинта Помпония примкнуть к поднявшим противоправительственный мятеж, что дочь Друза Юлия и Сабина Поппея были доведены им до смерти, что он оговорил Валерия Азиатика, Лузия Сатурнина, Корнелия Лупа, что по его наветам была осуждена тьма римских всадников, и вообще вину за все жестокости Клавдия возлагали на него одного. В защитительной речи Суиллий заявил, что ни одно из перечисленных дел не было начато им по собственному почину и он лишь выполнял приказания принцепса; в этом месте, однако, Цезарь прервал его, сказав, что, судя по запискам отца, не было ни одного случая, чтобы обвинение против кого-либо было выдвинуто по его настоянию. Тогда Суиллий стал ссылаться на приказания Мессалины, и тут приводимые им в свое оправдание доводы утратили убедительность: почему этой кровожадной распутницей был избран именно он, а не кто другой, чтобы служить ей своим красноречием? Исполнители злодеяний, получившие плату за свои преступления и старающиеся свалить эти преступления на других, подлежат строжайшему наказанию. Итак, по изъятии у Суиллия части имущества (ибо другая часть оставлялась сыну и внучке, равно как и то, что было ранее получено ими по завещанию матери и бабки) его ссылают на Балеарские острова, не сломленного духом ни во время столь опасного для него судебного разбирательства, ни после вынесения приговора; говорили, что он скрашивал свое уединенное существование, живя в неге и роскоши. И когда обвинители, из ненависти к отцу, выступили против сына его Неруллина, предъявив ему обвинение по закону о вымогательствах, принцепс воспротивился этому, сочтя наложенную на Суиллия кару достаточной.

44. Тогда же народный трибун Октавий Сагитта, охваченный страстью к замужней женщине Понтии, склоняет ее дорогими подарками сначала к прелюбодеянию, а затем, пообещав жениться на ней и взяв с нее слово, что она выйдет за него замуж, и к оставлению мужа. Но став свободною, эта женщина начинает всячески оттягивать свадьбу, ссылаясь на несогласие отца и другие причины, а когда у нее появились надежды на брак с более состоятельным человеком, и вовсе отказывается от своего обещания. Октавий не мог с этим смириться и то горько жаловался, то угрожал; призывая в свидетели богов, что из-за нее потерял доброе имя и остался без средств, он отдавал в ее распоряжение последнее, что у него оставалось, — жизнь. Но так как она и на это отвечала пренебрежением, он принимается умолять ее подарить ему в утешение одну ночь, после чего, утолив желание, он прекратит свои домогательства. Такая ночь назначается, и Понтия велит посвященной в эту тайну рабыне оставаться на страже у дверей ее спальни. Явившийся со своим вольноотпущенником Октавий проносит спрятанный под одеждою меч. В дальнейшем, как всегда, когда любовь сплетается с ненавистью, последовали бурные ссоры, мольбы, упреки, наконец примирение, и часть ночи была отдана страсти. И вот Октавий, как бы все еще в любовном чаду, пронзает забывшую о своих опасениях Понтию; от бросившейся к нему рабыни он избавляется, нанеся ей рану, и беспрепятственно выбегает из спальни. На следующий день обнаруживают убитую; кто повинен в убийстве, ни в ком не вызывало сомнений, ибо Октавий был изобличен в том, что провел ночь у Понтии. Но вольноотпущенник берет преступление на себя и заявляет, что он отмстил за нанесенную его патрону обиду; и многих убедило величие его самоотверженности; однако очнувшаяся от беспамятства раненая рабыня открыла истину. По истечении срока своего трибуната Сагитта по требованию отца убитой предстал перед консулами и приговором сенаторов был осужден по закону об убийцах.

45. В том же году не менее достопамятный случай бесстыдства положил начало большим бедствиям Римского государства. Проживала в Риме Сабина Поппея, дочь Тита Оллия, позаимствовавшая, однако, имя у своего деда со стороны матери — прославленного Поппея Сабина, удостоенного консульства и триумфальных отличий, ибо Оллия, еще не достигшего высших магистратур, погубила дружба с Сеяном. У этой женщины было все, кроме честной души. Мать ее, почитавшаяся первой красавицей своего времени, передала ей вместе со знатностью и красоту; она располагала средствами, соответствовавшими достоинству ее рода; речь ее была любезной и обходительной, и вообще она не была обойдена природною одаренностью. Под личиной скромности она предавалась разврату. В общественных местах показывалась редко и всегда с полуприкрытым лицом, — то ли, чтобы не насыщать взоров, то ли, быть может, потому, что это к ней шло. Никогда не щадила она своего доброго имени, одинаково не считаясь ни с своими мужьями, ни со своими любовниками; никогда не подчинялась она ни своему, ни чужому чувству, но где предвиделась выгода, туда и несла свое любострастие. И вот, когда она пребывала в супружестве с римским всадником Руфрием Криспином, от которого родила сына, ее пленил Отон своей молодостью, блеском и еще тем, что слыл ближайшим другом Нерона; и немного спустя их прелюбодейная связь была скреплена браком.

46. Бывая у принцепса, Отон всякий раз превозносил красоту и прелесть жены, или неосмотрительный от пылкой влюбленности, или с целью разжечь его страстью к Поппее и, если бы они стали совместно обладать одной женщиной, использовать эти узы для усиления своего могущества. Нередко можно было услышать, как, поднимаясь из-за стола Цезаря, он говорил, что отправляется к ней, что ему достались знатность и красота, то, чего все так горячо желают и что составляет отраду счастливых. Эти и подобные им полные соблазна слова не замедлили возыметь действие, и, получив доступ ко дворцу принцепса, Поппея пускает в ход лесть и свои чары и, притворившись, будто покорена красотою Нерона и не в силах противиться нахлынувшей на нее страсти, сразу увлекает его; затем, когда любовь захватила его, она стала держать себя с ним надменно и властно и, если он оставлял ее у себя свыше одной или двух ночей, заявляла ему, что она замужняя женщина и не желает расторгнуть брак, плененная образом жизни Отона, с которым никто не может сравниться: у него возвышенная душа и неподражаемое умение держаться с достоинством; в нем она видит все качества прирожденного властителя; а Нерон, опутанный наложницею-рабыней и привычкою к Акте, из этого сожительства по образу и подобию презренных рабов не извлек ничего, кроме грязи и низости. И вот Отон лишается привычного для него общения с принцепсом, затем права бывать у него и состоять в ближайшем его окружении и, наконец, чтобы в Риме не оставалось соперника, назначается правителем провинции Лузитании, где он и пробыл до начала междоусобной войны. Там он заставил забыть о его прежнем бесславии, правил с безупречной честностью и показал себя столь же умеренным в пользовании властью, сколь разнузданным был ранее в частной жизни.

47. До этой поры Нерон старался скрывать свои бесчинства и злодеяния. Недоверчивый и подозрительный, он больше всего опасался Корнелия Суллы, беззаботность которого казалась ему притворной и в котором он видел коварного лицемера. Эти его опасения усугубил следующим вымыслом вольноотпущенник Цезаря Грапт, понаторевший в дворцовых происках, ибо со времени Тиберия он жил и состарился при дворе. В ту пору Мульвиев мост славился своими ночными соблазнами; нередко наведывался туда и Нерон, чтобы за чертой города свободнее предаваться разврату. И так как некие молодые люди по распространенной тогда среди молодежи распущенности ради озорства и забавы нагнали страху на возвращавшихся в город по Фламиниевой дороге телохранителей Цезаря, Грапт выдумывает, будто они наткнулись на подстроенную Нерону засаду, что он избежал ее лишь случайно, вернувшись другим путем в Саллюстиевы сады и что это вероломное нападение было подготовлено Суллой. И хотя в этом столкновении не был опознан ни один раб или клиент Суллы и выдвинутое против него обвинение самым решительным образом опровергалось его неспособным ни на что дерзновенное трусливым характером, тем не менее ему было приказано, как если бы он и в самом деле был изобличен в преступлении, покинуть пределы родины и безвыездно проживать в стенах Массилии.

48. При тех же консулах сенат выслушал два посольства путеоланцев, одно из которых было отправлено декурионами, а другое — простым народом Путеол: первые жаловались на чинимые толпою насилия, вторые — на алчность магистратов и наиболее влиятельных граждан. Дабы пресечь эти волнения, сопровождавшиеся швырянием камней и угрозами поджога, и не допустить кровопролития и вооруженной борьбы, сенат избирает Гая Кассия. Но так как путеоланцам не понравились принятые им строгие меры, это поручение по его собственной просьбе возлагается на братьев Скрибониев, и страх перед данною им когортою преторианцев, а также казнь нескольких человек быстро восстановили согласие среди горожан.

49. Я не стал бы упоминать о весьма маловажном сенатском указе, разрешавшем жителям Сиракуз давать игры с участием большего, чем допускалось, числа гладиаторов, если бы против него не выступил с возражениями Тразея Пет и не подал тем самым своим недоброжелателям повода порицать его за высказанное им мнение. Если он и вправду считает, что государству на пользу свободные высказывания сенаторов, то к чему заниматься столь незначительными вопросами? Почему он не выражает своего одобрения или неодобрения, когда речь идет о мире или войне, о пошлинах и законах, наконец обо всем том, на чем держится Римское государство? Ведь сенаторы, всякий раз, как им предоставляется право изложить свое мнение, могут беспрепятственно высказать все, что бы ни пожелали, а также потребовать обсуждения своих предложений. Или единственное, что достойно внимания, — это как бы зрелища в Сиракузах не обставлялись с чрезмерною пышностью? А все прочее в Римской империи так превосходно и безупречно, словно правит ею не Нерон, а Тразея? Но если умалчивается главнейшее, то не следует ли отсюда, что тем более должно воздерживаться от словопрений о пустяках? На просьбу друзей объяснить, что побудило его выступить против указа, Тразея ответил, что вносит поправки к постановлениям подобного рода не по незнанию действительного положения дел, но для того, чтобы сенат пользовался подобающим ему уважением и всякому было ясно, что кто не проходит мимо таких мелочей, те не преминут взять на себя заботу и о существенном.

50. В том же году, обеспокоенный настойчивыми жалобами народа, обвинявшего откупщиков в разнузданном произволе, Нерон задумался, не отдать ли ему приказ об уничтожении всех взимаемых пошлин, предоставив этим роду человеческому прекраснейший дар. Сенаторы превознесли похвалами великодушие принцепса, однако охладили его порыв, убедив его в том, что сокращение обеспечивающих могущество государства доходов неизбежно приведет к распаду империи: ведь за упразднением пошлин последует требование и об отмене налогов. Большинство пошлин и товариществ для их взимания было введено и создано консулами и народными трибунами еще в те времена, когда римский народ располагал полной свободой и решал дела по своему усмотрению; впоследствии остальные устанавливались с той целью, чтобы расходы не превышали доходов и между ними существовало необходимое соответствие. Что касается алчности откупщиков, то ее, разумеется, следует обуздать, дабы их новые утеснения не возбудили ненависти к тому, что безропотно претерпевалось на протяжении стольких лет.

51. Итак, принцепс распорядился выставить для всеобщего ознакомления негласные ранее правила, которыми должны были руководствоваться откупщики при взимании того или иного государственного налога: там же указывалось, что, не предъявив требования об уплате налога в течение года, они лишаются права на его взыскание в судебном порядке, что в Риме претор, а в провинциях пропреторы и проконсулы обязаны разбирать вне очереди возбужденные против откупщиков дела, что за воинами сохраняется освобождение от налогов, кроме налогов на торговый оборот; тут содержалось и много другого, справедливого и разумного, что соблюдалось, однако, недолго, а затем было забыто. Впрочем, до наших дней остается в силе отмена пошлины в размере одной сороковой и одной пятидесятой, а также прочих незаконно установленных откупщиками поборов. Был также облегчен подвоз в Италию хлеба из заморских провинций и приказано при оценке имущества не учитывать стоимости купеческих кораблей и, соответственно, не взимать за них установленного налога.

52. Цезарь признал невиновными двоих подсудимых — Сульпиция Камерина и Помпея Сильвана, привлеченных к суду по возвращении из провинции Африки, где они были облечены проконсульской властью; Камерина обвиняли немногие частные лица, и притом больше в жестокости, чем в вымогательстве; против Сильвана выступило множество обвинителей, просивших предоставить им срок для вызова свидетелей; подсудимый, напротив, настаивал, чтобы ему дали возможность немедленно представить свои оправдания и одержал верх, так как был богат, бездетен и в преклонных годах, не помешавших ему пережить, однако, тех, благодаря заступничеству которых он избежал осуждения.

53. До того времени на германской границе царило ничем не нарушаемое спокойствие, ибо оба полководца надеялись поддержанием мира приобрести большую славу, нежели та, которую им могли бы доставить ставшие столь обыденною наградой триумфальные отличия. В ту пору германские войска возглавлялись Паулином Помпеем и Луцием Ветером. Чтобы не оставлять воинов в праздности, первый закончил строительство дамбы для обуздания Рейна, за шестьдесят три года пред тем начатой Друзом, а Ветер задумал соединить Мозеллу с Араром, прорыв между ними канал, благодаря которому суда с войсками и грузами, проследовав по Средиземному морю, Родану, Арару, далее по упомянутому каналу и рекою Мозеллой в Рейн, могли бы затем спускаться до Океана; этим устранялись бы трудности передвижения по суше и был бы открыт водный путь между западным и северным побережьем. Помешал этому предприятию легат Белгики Элий Грацил; он уговорил Ветера не вводить свои легионы в неподведомственную ему провинцию и своими заботами не привлекать к себе расположения Галлии, утверждая, что это неминуемо возбудит подозрения императора, — довод, не раз препятствовавший осуществлению честных намерений.

54. Но из-за длительного бездействия наших войск распространился слух, что легатам запрещено вести их на врага. И вследствие этого фризы по наущению правивших ими, насколько можно править германцами, Веррита и Малорига продвинулись к берегу Рейна — боеспособные, пройдя лесами и топями, прочие, приплыв по озерам, — и осели на отведенных для нужд наших воинов и тогда никем не занятых землях. И они успели построить себе жилища и уже засевали пашни, как если бы возделывали унаследованные от предков поля, когда принявший провинцию после Паулина Дубий Авит, угрожая применить силу, если фризы не возвратятся на старые места поселений или не добьются от Цезаря новых, принудил Веррита и Малорига обратиться к нему с ходатайством. Прибыв в Рим и дожидаясь, пока их примет занятый другими делами Нерон, они попали, осматривая все то, что показывают варварам, и в театр Помпея, куда их привели, чтобы они увидели собственными глазами, как богат и могуществен римский народ. Там, не зная, чем себя занять (ибо по своей дикости не могли оценить представления), они принимаются спрашивать, кем заполнены ряды амфитеатра, как размещаются в нем сословия, где всадники, где сенаторы, и замечают на сенаторских скамьях некоторых, в ком по одежде узнают чужестранцев; осведомившись, кто это, и услышав в ответ, что такая честь даруется послам тех народов, которые отличаются доблестью и дружественным расположением к римлянам, они восклицают, что никому из смертных не превзойти германцев ни на поле сражения, ни в преданности, спускаются вниз и усаживаются среди сенаторов. Зрители благосклонно отнеслись к их поступку, усмотрев в нем старинную непосредственность и похвальное соревнование. Нерон пожаловал их обоих римским гражданством, но тем не менее повелел фризам удалиться с занятых ими земель. И так как они пренебрегли его повелением, внезапно брошенная на них союзная конница заставила их покориться необходимости, захватив в плен или изрубив всех упорно сопротивлявшихся.

55. Немного спустя те же земли заняли ампсиварии, племя, справиться с которым было труднее не только из-за его численности, но и вследствие сочувствия к нему окрестных народов, ибо, согнанные со своих земель хавками и не имея мест обитания, они молили о предоставлении им надежного пристанища на чужбине. От их имени говорил широко известный среди этих племен и вместе с тем издавна преданный нам ампсиварии по имени Бойокал, заявивший, что во время восстания херусков его по приказанию Арминия держали в оковах, что потом он служил в нашем войске под начальством Тиберия и Германика и теперь в добавление к пятидесятилетней верности отдает в нашу власть свое племя. Но к чему оставлять пустующими такие пространства, куда наши воины лишь кое-когда перегоняют своих овец и быков? Пусть римляне берегут для своих стад заповедные пастбища, когда людей мучает голод, но не лучше ли видеть близ себя дружественные народы, чем заброшенность и запустение. Этими пашнями некогда владели хамавы, затем тубанты, после них — узипы. Как богам отдано небо, так роду смертных — земля; и та, что лежит невозделанной, — общее достояние. После чего, подняв взоры, он обратился к солнцу и прочим светилам, как если бы они были рядом, вопрошая их, пожелают ли они и дальше взирать на заброшенные поля и не обрушат ли скорее хляби морские на расхищающих земли.

56. Эти слова тронули Авита: нужно покоряться воле более сильных; богам, к которым они взывают, более угодно, чтобы решение, что жаловать, а что отнимать, оставалось за римлянами и они не терпели над собой иных судей, кроме самих себя. Так он ответил племени ампсивариев о целом, тогда как самого Бойокала, в память его давней преданности, пообещал наделить лугами и пашнями. Отвергнув это как плату за предательство, тот добавил: «У нас может не быть земли, чтобы жить, но не для того, чтобы сразиться и умереть». На этом они расстались, унося с собой враждебность друг к другу. Ампсиварии стали призывать бруктеров, генктеров и даже более отдаленные племена принять участие в войне против римлян, а Авит, написав легату Верхней провинции Куртилию Манции, чтобы, переправившись через Рейн, он показал наше оружие в тылу неприятеля, ввел свои легионы в пределы тенктеров, угрожая им истреблением, если они не порвут с ампсивариями. И после того как те от них отступились, той же угрозой были устрашены и бруктеры; вслед за ними, не желая разделять чужие опасности, покинули ампсивариев и другие, и, оставшись в одиночестве, это племя отошло назад к узипам и тубантам. Изгнанные из их владений, они пытались пробиться сначала на земли хаттов, потом херусков и в этих долгих блужданиях, встречаемые порою как гости, порою как бесприютные нищие, порою как враги, потеряли убитыми в чужих краях всех, способных носить оружие, тогда как старики, женщины и дети стали добычею различных племен.

57. Тем же летом между гермундурами и хаттами произошла ожесточенная битва, ибо и те и другие хотели завладеть приносившей в изобилии соль пограничной между ними рекою, и сразились они не только из страсти решать споры оружием, но и вследствие укоренившегося в них суеверия, будто эти места ближе всего к небу и нигде молитвы смертных не доходят скорее к богам. Вот почему по милости всесильных божеств в этой реке и этих лесах зарождается соль, и притом не так, как у прочих народов, т.е. не из высохшей после разлива моря воды, но возникая от столкновения противоположных друг другу начал — воды и огня, — ибо добывают ее, поливая речною водой пылающую груду деревьев. Война для гермундуров была удачной, для хаттов — гибельною, так как обе стороны заранее посвятили, если они победят. Марсу и Меркурию войско противника, а по этому обету подлежат истреблению у побежденных кони, люди и все живое В этом случае ярость наших врагов обратилась на них самих. Но союзное нам племя убиев постигло неожиданное несчастье. Ибо вырвавшиеся из-под земли огни повсюду истребляли поместья, пашни, деревни и уже подступали даже к стенам недавно основанной нами колонии. И их не гасили ни выпадавшие дожди, ни речная вода, ни какая-либо иная влага, пока какие-то деревенские жители, не видя других средств и в отчаянии от этого бедствия, не принялись издали швырять в них камнями, и так как огни несколько стихли, подойдя ближе, устрашать их, словно диких зверей, нанося им побои дубинами и колотя по ним чем придется; наконец, они набрасывают на них, сорвав с себя, свои одежды из шкур, и чем более изношенными и загрязненными они были, тем скорее и легче ими подавлялся огонь.

58. В том же году у древа богини Румины на форуме, за восемьсот тридцать лет перед тем прикрывавшего своей тенью младенцев Рема и Ромула, стали отмирать ветви и сохнуть ствол, что было сочтено дурным предзнаменованием, но дерево ожило и пустило молодые побеги.