Глава 3

Хорошо, когда у тебя есть секретарь. Оказывается такой человек экономит массу времени и позволяет избежать многих излишних контактов. Мне хватило короткого звонка из Шереметьево в Свердловск, чтобы понять, что я на три дня буду вынужден задержаться в Москве. Больше десятка звонков было из столицы за время моего отсутствия, из которых четыре особо важных.

Сдвинулся с места вопрос с возведением молодёжного жилищного комплекса (МЖК). Социальный и градостроительный эксперимент Свердловска будет хоть и не первым в СССР, но обещает стать самым масштабным. Первая очередь предполагает строительство одиннадцати жилых высоток, двух детских садов, один из которых – с бассейном, школу, физкультурно-оздоровительный комплекс, дом культуры, сквер, амфитеатр и первый в Свердловске подземный гараж на пятьдесят машин. В перспективном плане, разработанном инициативной группой, состоящей из молодых сотрудников УПИ и УНЦ, «город в городе» позволит получить жильё пятидесяти тысячам свердловчан. Тем людям, которые своими руками его построят.

Меня больше всего радует, что в этой жизни вопрос начал решаться на три года раньше. В моей Памяти о первой жизни, строительство МЖК началось только в восьмидесятом году, и вызвало цепную реакцию подобных строек во многих городах. Нынче сказалась смена руководства в стране, проявившего интерес к обеспечению населения жильём, с минимальными затратами для государства. Волшебное слово – халява. Московские министерства и согласующие структуры, как сверхчуткие флюгеры уловили новые веяния в верхних эшелонах власти и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, дали проекту «зелёный свет».

Трудно представить, насколько мне теперь будет легче воевать с руководством заводов в вопросах проталкивания новых разработок. Тех, что для дома и семьи. Главное, правильно мотивировать комсомольцев, и обеспечить им моральную поддержку обкома. Узнают комсомольцы, что новые виды розеток, выключателей, светильников, ванн и унитазов, тёплых полов и полотенцесушителей в первую очередь пойдут к ним на стройку, они такой прессинг на предприятии устроят, что не завидую я нашим свердловским директорам заводов. Не раз им предстоит тёплым матерным словом вспомнить Павку Корчагина. И меня.

Глупые мелочи, если смотреть в масштабах страны, скажут пессимисты. Позволю себе не согласиться. Пятьдесят тысяч активных жителей в миллионном городе, это даже не кристаллик, а кристаллище, который сыграет свою роль в будущем. В конце концов, в том же революционном Петрограде куда как меньшее число агитаторов сумели устроить революцию. Легко рассуждать о благе народа из кремлёвских кабинетов, и из тиши правительственных дач. А у нас, в Свердловске, выйдешь в ЦПКиО погулять вдоль реки, а на противоположном берегу рядами стоят двухэтажные деревянные бараки. С печным отоплением, сортирами на улице, и водопроводной колонкой за пятьсот метров. Понятно, что кроме коммунизма их обитателям, сидящим зимой в минус тридцать в дощатом сортире, мечтать больше не о чем. Воду на коромысле принесли. Печку затопили. Щели в окнах ватой заткнули. Красота. До светлого будущего – один шаг. Партия же сказала, что мы ВСЕ уже живём в обществе развитого социализма.

Инженер, с радиозавода номер пятьдесят девять, с женой – преподавателем физики, и их двое детей. Доцент университета, со своей супругой – завучем в интернате для глухонемых, с детьми постарше. Пара военных пенсионеров, с совсем взрослыми дочками. Аптекарша, с мужем – электриком, тёщей и грудным ребёнком – вот такие люди нынче живут в бараках. В соседнем бараке в основном живут семьи радиомонтажников, водителей троллейбусов и врачи, предпочитающие не заводить детей, пока не получат приличное жильё.

Довольный разговором, результатами и полученными документами по строительному проекту, я поехал в Зеленоград, встречаться с электронщиками.

– Больно ты молод, парень, – начал разговор один из трёх конструкторов, тот что постарше. В мятом костюме, небритый, со сбившимся галстуком и намечавшейся лысиной он выглядел старше тридцати лет.

– Мне тоже ваш возраст не нравится. Американцы считают, что творческая жизнь инженера, занятого в электронике, коротка. Лет десять, не больше. Поэтому интересные модели компьютеров сейчас создают юноши, лет семнадцати, а наиболее популярные программы пишут студенты. Слышали что-нибудь про «Apple» или «Microsoft»?

– Ладно. Один – один. Считай, что уел. Пошли в радиокласс, там побеседуем, – показал он рукой в конец коридора. Рабочий день закончился, и встреча у нас происходит в местном доме культуры. Один из местных конструкторов ведёт здесь по вечерам радиокружок для школьников.

– Вот тут и поговорим спокойно, – приглашающим жестом махнул обладатель заветного ключа от нужной комнаты, – Меня Игорь звать… э-э… Иванович.

– С отцом моим, как я понимаю, вы познакомились. Идею планшета поняли. По факту – надо сделать просто читалку с удобным перелистыванием страниц и быстрым доступом к центральному серверу. Вся связь пока по проводам. Процессор достаточный. Память EPROM. Сможете её повторить, хотя бы в интеловском варианте – совсем замечательно получится. Процессор позже поменяем на более хороший и быстрый. Я вам журнал привёз немецкий, посмотрите там описание Z80 от Zilog. Его в двадцать раз проще и быстрее можно программировать, чем 8080 от Интела. Сменный накопитель информации будет на дискете. Вот ваш комплект его описания, к сожалению, тоже на немецком, – я начал выкладывать из сумки заранее подготовленные журналы и буклеты, которые собрал в ФРГ. Хорошо ещё, что я инструменты и большую часть своего багажа отправил с Николаем в Свердловск. Оставил себе одну спортивную сумку, в которую запихал всё необходимое для встреч в Москве.

– Стоп. Чего же ты так гонишь, – вскинул обе руки Игорь Иванович, призывая меня остановиться, – С отцом твоим мы познакомились. Толковый мужик. В аналоговых схемах разбирается отлично, а в нашей линейке микросхем плавает. Специфика, знаешь ли. Он намекал на какую-то возможность изготовления подложек с низким выходом брака. Признаюсь, верится с трудом, поэтому мы все просто горим желанием услышать, как вы это себе представляете.

– Для начала, простенько. Нужно отработать с десяток технологий. Для этого потребуется большое бомбоубежище, перестроенное под завод, и расчёт по его снабжению очищенным воздухом. Довелось мне как-то узнать, что у нас на Урале можно сделать фильтры такого качества, что даже бактерии через них проскочить не могут, – я намеренно слегка исказил информацию. Расскажи я им вдруг, что эти фильтры разработаны для защиты от боевых вирусов, потом проблем не оберёшься. Только через два года подобный секрет мог бы перестать быть секретом. В Памяти моей первой жизни, весной 1979 года весь Свердловск узнал, что в девятнадцатом военном городке, который расположен в микрорайоне Вторчермет, есть завод по производству бактериологического оружия. В апреле там произошёл выброс модифицированных штаммов сибирской язвы. Поговаривали, что это вражеская диверсия. Нашим националистам, наверное, будет особенно интересно узнать, что не были забыты и их розовые мечты: – врачи, работники самой гуманной профессии, проработали различные виды избирательности советского биологического оружия – по полу, возрасту, расе и иным антропологическим признакам живой силы «вероятного противника». Свердловский вирус сибирской язвы, в частности, косил в основном половозрелых мужчин. Насмерть, за сутки – двое. Вирус распространялся по воздуху. Легочная форма заражения, крайне необычная для такой болезни. А чтобы «вероятный противник» не уповал на будущее лечение, этим штаммам генетически была привита стойкость к антибиотикам. Из Кольцово привезли недоработанную вакцину, которой кололи всех жителей Чкаловского района. Врачи давали больничные листы сразу на пять дней, если после вакцинации люди к ним обращались с жалобами на высокую температуру и тошноту. Тем не менее вакцина не помогла, даже привитые люди заражались и умирали.

Надеюсь, что в этой моей жизни Свердловск обойдётся без невольных испытаний бактериологического оружия своей страны на собственном населении.

– Зачем такие сложности. Память мы и на обычных линиях сделаем. Это же не процессор. У памяти практический выход полезной продукции процентов под пятьдесят. У нас уже готова схема и фотомаски со дня на день обещают выдать. Мы кое-что поменяли, по сравнению с западными образцами. Количество перезаписей снизили, но упростили производственный процесс и подняли быстродействие. По предварительным расчётам, наша память процентов на пятнадцать будет быстрее работать. Хотя, количество перезаписей мы снизили до двух. Они и не нужны, если разобраться. Вряд ли кто их будет менять.

– Ого, прилично. А что по совместимости?

– Полная, за исключением чуть меньшего потребления тока у нас, – отчитался помятый тип, тряхнув остатками волос.

– Простите, Павел, что вмешиваюсь, но давайте немного вернёмся к технологиям, – прервал нас один из более молодых собеседников, – Меня Антон Григорьевич зовут, и я технолог. В схемах не силён, но по самому процессу изготовления ваших деталюшек у меня есть определённые предложения, а теперь и вопросы появились. Начну с вопросов. Для чего вам понадобилось бомбоубежище?

– Я вижу много плюсов при подземном размещении завода. Начнём с того, что все приличные бомбоубежища изначально имеют системы очистки воздуха. Скажем так – грубые фильтры, отсекающие основную часть пыли. Под землёй нет резких температурных колебаний. Значит и температуру в цехах мы гарантированно сможем выдерживать с минимальными допусками в половину градуса. Есть и ещё одна причина. Нужно где-то отработать технологию производства на маленьких и тесных площадях. Только тогда станет понятно, какое оборудование может потребовать замены.

– А это, простите, для чего? Я про маленькие площади и тесноту.

Для космоса. Есть положительные результаты опытов, произведённые различными космическими экспедициями, по изготовлению там полупроводников. С высокой степенью вероятности можно предположить, что получать тот же материал для подложек процессоров будет крайне выгодно. Американцы оценивают прибыль от изготовленных там подложек в полмиллиарда долларов в год. Заметьте, полмиллиарда с одной только линии, производительностью две тонны в месяц, – алхимики из легенд, с их философским камнем, пусть нервно курят в сторонке. Мы, прямо в живом эфире, делаем из песка ценности, превосходящие золото по весу.

– Хм, почему же у вас расчёты в долларах?

– Доступность информации. Про наши результаты ничего толком не узнаешь, а вот в США публикуется очень много статей на подобные темы, – выдал я заготовленный заранее ответ. Мне не раз ещё предстоит объяснять и доказывать преимущества производства в космосе. Не могу я иначе объяснять то, что твёрдо знаю. Никто не поверит, насколько иное качество сложнейших деталей для электроники мы можем получить вне Земли.

– А чего им скрывать? Они себя считают безусловными лидерами. Пусть не по космосу, но по электронике, точно, – впервые за весь разговор подал голос третий участник нашей беседы, – На стыке двух направлений им некого боятся. У нас нет ни собственных разработок по современным радиодеталям, ни производственных линий такой мощности, как у них. Японцы с немцами особо в космос не лезут, впрочем, как и Франция с Италией. Вот американцы и резвятся, потому что соперников для себя не наблюдают.

Полтора часа неформальной беседы серьёзно обогатили мой багаж знаний в части современных реалий. Оказывается, есть у нас в стране отраслевые институты, где проводятся работы и по космосу, и по программированию, и по исследованию перспективных материалов для электроники. Не так всё плохо. Собрать бы теперь эти наработки вместе, да попытаться понять, почему такой научный потенциал оказался не использован на практике. Моя записная книжка пополнилась дюжиной телефонов специалистов из НИИТМ, изучающих вопросы создания завода в космосе, киевского института кибернетики, разрабатывающего сопутствующие микросхемы, конструктора из НИЦЭВТ, занимающегося разработкой программ и многих других, разбросанных по всей стране. Кремниевая долина в США – это гениальный организационный ход. Пока в СССР её никто ещё Силиконовой не называет. В один компактный кластер там собраны ведущие высокотехнологичные компании, университеты и источники финансирования.

В СССР всё не так. Мы разбросаны по стране и оторваны друг от друга, территориально и по ведомствам. Студенты изучают устаревшие схемы и радиодетали, потерявшие свою актуальность десять лет назад и учатся программированию, пробивая перфокарты и связывая куски программы посредством магнитного барабана. Финансирование отрасли распланировано на пять лет вперёд, и пересмотру не подлежит. Вот такая суровая социалистическая реальность.

Я посмотрел на часы и из ближайшего телефона – автомата перезвонил на домашний телефон академику Капице. Наша секретарь утром мне сказала, что от него звонили и просили выйти на связь с академиком, как только я вернусь из Германии. Не знаю, что у него стряслось, но нашим знакомством я дорожу и, к тому же, у меня тоже накопились вопросы, по которым его консультация окажется мне совсем не лишней.

– Павел, здравствуйте. Вы где сейчас, в Зеленограде? За час – полтора успеете до нас добраться? Отлично. Жду вас на ужин, – рокочущий голос академика звучал в трубке жизнерадостно, и тревоги не внушал. Это хорошо. Неприятности мне сейчас абсолютно не нужны. Хм, и ужин тоже. Я ещё вес после немецкой кухни полностью согнать не успел.

Никак не привыкну к московским расстояниям. Свердловск – самый компактный из городов миллионников, и у нас на машине любая дорога занимает минуты. В Москве расстояния получаются совсем иные. От Зеленограда до Бережковской набережной выходит больше сорока километров. Даже на такси, сговорившись «за два счётчика», добирался больше часа.

– А вот и наш «новый учёный», – представил меня Капица незнакомому старику, попивающему чай, – Мстислав Всеволодович по-соседски решил ко мне сегодня заглянуть, когда узнал, что вы подъедете. Так что в нашем неоконченном философском споре у меня сегодня будет численный перевес.

– Это вряд ли, – кое-как сумев отказаться от ужина, и согласившись на чай, отбил я подачу академика про наш давний спор, – Думается мне, что я не сильно ошибусь, предположив, что талантливому математику теоретику кто-нибудь, да высказывал, что уйдя в прикладную математику, он губит себя, как истинный учёный.

Президента АН СССР Келдыша я опознал, только после того, как Петр Леонидович его назвал по имени и отчеству. Насчёт соседства Капица не пошутил. Келдыш и Косыгин действительно жили тут рядом, в восьмом доме по Воробьёвскому шоссе.

– В точку. Мой учитель так и сказал, что с прикладной математикой я иду на дно, как учёный, – улыбнулся Келдыш, – Надо сказать, что не один он так считал. Так что Пётр, уел тебя парень. Не соратник я тебе в вашем споре. Я теперь скорее практик, чем теоретик, если такое определение допустимо к математике.

– К той её части, которая меня интересует, ешё как допустимо, – охотно отозвался я, размешивая сахар в полученной чашке чая.

– И какой же раздел математики вас интересует, молодой человек? – выгнул бровь Келдыш, потирая руки.

– Самый что ни на есть практический. Тот, в котором цифры становятся материальны, – я выдержал паузу, оглядев собеседников, – Финансовый.

– Боюсь, что в этом вопросе ничего, кроме разочарования, от меня трудно получить, – рассмеялся Президент Академии Наук, – Понятно, что определённые, хоть и недостаточные средства мы имеем, но они полностью подотчётны и расписаны на много лет вперёд.

– И это мне говорит человек, которого не только у нас, в СССР, называют «главным государственным заказчиком» по линии ЭВМ, – глядя в потолок, пожаловался я находившемуся там невидимому собеседнику.

– О, вы интересуетесь вычислительной техникой. Не удивлюсь, если услышу от вас про возможности суперкомпьютеров, – иронично усмехнулся Келдыш, зарубивший за свою жизнь не один подобный проект.

– Удивитесь, – пообещал я ему, придирчиво выбирая печенье из вазочки, и остановившись на симпатичной печенюшке, с вишнёвой нашлёпкой сверху, – Суперкомпьютеры стране не слишком-то и нужны.

Пару – тройку десятков ещё можно пристроить по делу. Всяким военным, космонавтике, железной дороге и энергетикам. Всем остальным нужны простенькие машины, с возможностью передачи информации и, для начала, подключенные к мощным серверам. Сети ARPANET и Minitel уже существуют и работают, а у нас ещё конь не валялся. Более того, чьими-то чаяниями мы обречены догонять разгоняющийся поезд, на который с каждой минутой всё труднее и труднее запрыгнуть. И мне, сегодня, приходится изобретать буквально экзотические способы, чтобы не допустить того, что по-другому неминуемо. СССР не имеет права отстать от мировых достижений в электронике. В конце концов, все ваши железяки, что ракеты, что спутники, подводные лодки и атомные электростанции – это безусловные достижения, но, без автоматики они не сегодня, так завтра станут посмешищем. Надеюсь, что говорю понятно. Если нет, то вспомните, сколько неудач было у нашей космонавтики по лунному проекту. Все из-за автоматики. Половины денег от тех потерь хватило бы, чтобы поднять с колен электронику в стране. Автоматизация должна соответствовать уровню технологий, и никак иначе. Для меня – это аксиома.

– Я так понимаю, что вы мне сейчас намекаете на то, что я когда-то поддержал решение на копирование западных образцов в электронике, а не на их разработку собственными силами? – Келдыш сжал зубы, и глотнул воздух, ощутимо двинув кадыком, – Так вот послушайте, что я вам скажу. Под получение практических результатов я тогда поставил всю свою карьеру и весь имеющийся на то время запас авторитета. В Зеленограде появилось пять, ПЯТЬ институтов по разным видам радиоэлектроники, и обширное сопутствующее производство. Впервые у страны возникло какое-то подобие новой отрасли, а не та показушная мелкосерийка, о единичных изделиях которой так любят говорить пропагандисты.

– Хороший импульс, – согласился я с ним, – Ничуть не хуже того, что мы сейчас видим с автомобилями. Купили у итальянцев отработанное производство, и начали делать машины в товарном количестве. Думаю, что ВАЗ нынче выпускает легковушек уже не меньше, чем все ранее существующие автозаводы в СССР. Однако, беда в том, что электроника – очень быстрорастущая отрасль. Я сейчас всерьёз озабочен тем, чтобы часть производства самых современных радиодеталей перенести в космос. Да, разработку схем какое-то время придётся покупать. Но не всё так печально. Нам найдётся, что предложить чужим разработчикам в обмен вместо денег.

– И как всегда, ваша контора, открытая в Свердловске, выступит на платной основе? – попытался скрыть кривую усмешку Келдыш, которого, как Президента АН, коснулось создание нашего филиала под эгидой Академии Наук, и его необычная форма хозрасчёта.

– Боюсь, что вы не всё знаете. Мы действительно сами себе зарабатываем деньги на жизнь. На мелочах. На шее у государства уж точно не сидим. Например, я сейчас из Германии привёз фотографии пары сотен образцов, которые мы внедрим в производство в течении года. Вас интересуют унитазы, не капающие краны, розетки с заземлением? Нет? Странно, ах да, это же так ничтожно для учёного… Когда мы всё внедрим, моя зарплата станет не меньше вашей. С моей точки зрения, она вырастет вполне заслуженно и, что не менее интересно, вполне законно. Но это личные, меркантильные интересы. Они больше интересны нашему коллективу и простому народу. Относительно интересов страны могу сказать, что другие, миллиардные проекты, ей переданы фактически даром. В лучших традициях социалистического альтруизма. Да, мы обозначим своё участие в мелких деталях, и даже получим лично для себя какие-то деньги, но это доли процента от общего пирога. Гораздо меньше того вознаграждения, которое предусматривает Закон о рационализаторстве и изобретательстве. Может нас даже какими-то висюльками наградят. Вашему поколению это нравится, а нам уже смешно. Всех коммунистов, кто до власти дорвался, чем только не обвесили. Один героический Брежнев чего стоит. В три слоя по кругу наградами можно обвесить, если все собрать. Обесценились нынче ордена и медали.

– Всё-таки деньги… – пробормотал Келдыш, – Я думал, что у вас есть идея… Стержень.

– Можете не сомневаться. Лично у меня стержень присутствует. До определённой степени. Деньги я и сам могу заработать, кстати, очень много. Я вполне успешный спортсмен и музыкант, даже немного композитор и аранжировщик. Поэтому у меня пока есть выбор. Могу пожить в своё удовольствие, а могу попытаться вытащить нашу страну из ямы, но сразу предупреждаю, что до крайностей доходить я не готов. Извините конечно, но иногда просто хочется пожить. Эдак, на уровне какого-нибудь министра, или секретаря обкома, когда заслужу, а точнее – когда заслуженно заработаю. Я прекрасно понимаю, что мне будут мешать. Больше из зависти. Не положено у нас изобретателям жить хорошо, но я постараюсь.

– Неплохой у вас аппетит. Люди годами и делом доказывали Партии свою преданность.

– Угу. Преданность я точно доказывать не собираюсь. Это не мой товар. Предлагаю обойтись сравнением полезности для страны, то бишь, для государства. Награды же у нас государственные, или всё-таки частные, за личную преданность и партийный стаж?

– Павел, похоже вы не понимаете. Существует сложившаяся практика…

– Извините, что перебиваю. Проблема в том, что я-то как раз понимаю. Абсолютно объективно оцениваю растущий разрыв между партийной элитой и простыми смертными.

– Так, стоп. Ишь, разошлись, горячие парни, – прервал нас академик, – Павел, вытащи-ка из бара коньячок и три рюмки. Пить нам никому нельзя, но в гомеопатических дозах, не повредит.

Я прошёл к бару. По существующей нынче моде, таковым считается одно из отделений в стенке, с откидывающейся горизонтально дверцей, превращающейся в столик, и стеклянными полками внутри. Не торопясь, с любопытством осмотрел дюжину бутылок, где преобладали французские коньяки. Одна из бутылок привлекла моё внимание невзрачным видом. Кроме непонятных армянских надписей, на русском было написано только «Коньяк. Сорок лет» и «Трест Арарат» на эмблеме. Рюмки я проигнорировал, остановив выбор на небольших коньячных бокалах из тонкого стекла.

Когда я притащил всё это к столу, Капица закашлялся и покраснел лицом, а Келдыш, злорадно хихикая, застучал по коленям ладонями, словно аплодируя.

– Ну что, Пётр Леонидович, дождался знаменательного события? Два года мне твердишь, что нужен достойный повод. Теперь не отвертишься. Вот и попробуем мы сейчас звезду твоей коллекции.

– Повод и правда необычный, так что открывай, – скомандовал Капица мне, в ответ на реплику развеселившегося Келдыша, – И давай, подробно рассказывай, куда тебя на этот раз закинуло в твоих безумных планах и мечтах.

– Все вы знаете сказку про философский камень, – начал я, чётко вымеряя миллиграммы разливаемого коньяка, – Сегодня в наших силах сделать её былью. Из песка мы можем получать продукцию, которая по своему весу будет дороже золота. Полученные в космосе процессоры позволят связать всю страну единой информационной системой, так необходимой именно нашей стране с её необъятными просторами и чудовищными расстояниями.

– Помню я подобный проект. Глушков под него у Косыгина когда-то двадцать миллиардов рублей просил, – как бы невзначай заметил Келдыш, покачивая в руке бокал с янтарной жидкостью.

– Хм, кто такой Глушков я не знаю, но порядок цифр у меня явно не тот предполагается. Куда же он собирался такие деньжищи-то ухнуть?

– Насколько я помню, больше половины средств планировалось потратить на строительство сотен центров по всей стране, – улыбнулся Мстислав Всеволодович, ожидая, что грандиозность предстоящих строительных работ выбьет меня из колеи.

– Зачем ещё раз строить то, что уже построено? – возмущённо поинтересовался я, – Вы хоть раз видели наши АТС? По всей стране стоят тысячи больших зданий, практически готовых к размещению в них базовых ЭВМ. Понятно, что сейчас огромные помещения забиты допотопным оборудованием, которое устарело давным-давно. Все эти безразмерные шкафы под потолок, с щелкающими там реле декадно – шаговых АТС, нынче заменит оборудование не больше вашей мебельной стенки. Целые залы освободятся. Туда не только наша ЭВМ влезет, а ещё и место останется, чтобы в футбол сыграть.

– И где же мы возьмём такое оборудование?

– Да выменяем на те же процессоры хоть у французов, хоть у немцев, раз своего нет готового. Заодно и наши товары продвинем в большом количестве. Смелее нужно интегрироваться в мировую экономику. А то привыкли всё делать сами. Не обращая внимания, что делаем плохо, да нет, очень плохо.

– Ага, и ваш свечной заводик, то есть махонькая установочка в космосе, безусловно решит нам проблему, – ехидно улыбнулся Президент Академии.

– Мстислав Всеволодович, как вы считаете, сколько процессоров можно разместить на пластине, размером в стандартный лист писчей бумаги и толщиной менее миллиметра?

– Думаю, штук пятьдесят может влезть, – неуверенно сказал Келдыш, и увидев, как я закатил глаза, поправился, – А может быть и сотня войдёт.

– Хм, вы судите по размерам процессора в корпусе. Сам же процессор, кристаллик, в его голом виде, вещь крайне мелкая. У американцев на пластине диаметром в двадцать сантиметров расположена почти тысяча процессоров, а на пластине диаметром в тридцать сантиметров их уже в четыре раза больше. В ближайшие годы они планируют вдвое увеличить плотность монтажа. Мы собираемся через полгода – год предложить ряд решений, которые позволят поднять плотность в три раза, относительно существующей на сегодня. Для тех, кто не понял, объясняю дополнительно – это революция.

– Где же вы под такие размеры оборудование возьмёте? Там же детали уже не в каждый микроскоп разглядишь, – заинтересовался Капица, поглядывая на замолчавшего Келдыша, который словно заснул в кресле. Даже глаза закрыл, один лишь бокал покачивается в руке.

– Нет там особо сложного оборудования. Да, оно не простое, и высокоточное, но ничего сверхъестественного из себя не представляет. Никогда не пробовали посмотреть в перевёрнутый бинокль? Я вот в детстве очень любил. Посмотришь через него себе на ноги, и кажется, что ты стал высотой с двухэтажный дом. Тот же самый принцип в печати процессоров используется. Оптическое уменьшение. На сегодня есть несколько конструктивных трудностей, которые не позволяют сделать процессор ещё меньше размером. Наши ребята, в Свердловске, сейчас их решают. Теоретическую часть нам помогли разработать в УПИ, а вот проверить практику пока негде. Сами понимаете, что американцам мы такие козыри в руки отдавать не собираемся. Так что заказали себе установку у нас, на оптико-механическом заводе. Не промышленную, а почти что настольную, в герметичном боксе. Сделают, будем пробовать.

Неужели трудно было разместить необходимый заказ на действующем оборудовании? – не открывая глаз, поинтересовался Келдыш.

– Вряд ли какой-нибудь завод согласится перенастраивать для нас свою линию. Им план надо гнать, а нам пока и простенькой лабораторной установки достаточно. Получим положительный результат, будем пробовать мелкую серию на производстве. Нам ещё предстоит две маски для фотолитографии сделать. Одну для дополнительной изоляции, а вторую, исправленную, под наш материал затвора транзисторов. Остальные и от текущей модели подойдут. Думаю, что первой мелкосерийной моделью у нас будет не процессор, а микроконтроллер. Надеюсь, разницу вы понимаете, – достаточно холодно ответил я, не оглядываясь на полуспящего собеседника.

– Не сочтите за труд. Сообщите мне, как только у вас появятся первые результаты, – одним глотком прикончил свой коньяк Келдыш, и поднялся из кресла, начав прощаться, – Пётр, состыковал бы ты его с Револием Сусловым. Найдут они общий язык – всем легче станет. Он сейчас возглавляет Центральный НИИ радиоэлектронных систем. Я тебе завтра его прямой телефон дам.

Разговор с Келдышем закончился неоднозначно. Я пока не готов уверенно сказать, что знакомство с ним пойдёт мне на пользу. Намёк на сына Суслова, до этого подвизающегося в КГБ, в звании генерал-майора, а нынче заскочившего на управление НИИ, для меня непонятная игра в политику.

Через год Келдыш умрёт. Остановится сердце, когда он соберётся выехать на «Волге» из открытого гаража на своей даче. Тяжёлое право выбора мне дано – оставить всё, как есть, или немного изменить будущее.

На следующее утро я попал под микояновский пресс. Деда интересовало всё. Как я съездил в ФРГ, что там делал, что понравилось, что не понравилось. О чём говорил с Келдышем? Кто подписал документы на строительство в Свердловске? Когда взлетит первый «космический фонарик»? Успевают ли заводы с производством плееров? И ещё десятки вопросов, на первый взгляд, задаваемых без какой-либо системы. Когда нас позвали на обед, я думал, что утро вопросов и ответов закончилось. Не тут-то было. На обед припёрся Микоян – младший. Судя по его затравленному взгляду и тёмным кругам под глазами, у военной авиации что-то опять пошло не так. Хоть убейте, но я не помню, чем они там на МИГе занимались в 1977 году.

– Павел, что вы думаете про орбитальный пилотируемый самолёт? – первый же вопрос генерала заставил меня аккуратно поставить обратно на стол чашку с кофе. Костюм на мне светлый, а от таких вопросов и поперхнуться не долго. Забрызгаюсь, потом на костюме пятна останутся.

– Я про него не думаю. На первый взгляд, вещь бесполезная. Хотя, и на второй тоже. Однако, было бы любопытно услышать детали, в пределах допустимого. Этакий экскурс в стиле популярных журналов для молодёжи, – озадачил я славного представителя ОКБ им. А. И. Микояна, то бишь, авиаконструкторского бюро, носящее имя его отца.

– Если совсем коротко, то небольшой пилотируемый самолёт разгоняется большим самолётом – носителем до шести МАХов (скоростей звука). На высоте в тридцать километров происходит воздушный старт, и затем орбитальный самолёт-космоплан, используя уже свои двигатели, выходит в космос, – тщательно подбирая слова, выложил мне генерал основную концепцию «лаптя». Того самого шаттла – недоростка, который я как-то видел в монинском авиамузее. Проект «Спираль». Один из тех проектов, которые не сбылись.

– Поправляйте меня в тех моментах, где я ошибаюсь, – потёр я виски, сосредотачиваясь, – Сколько стране стоил наш сверхзвуковой ТУ-144, я точно не знаю, но думаю, что не дешевле его конкурента «Конкорда», на проект которого потратили полтора миллиарда фунтов стерлингов, или чуть больше двух с половиной миллиардов долларов. Это цена за сверхзвуковой самолёт. Вы пытаетесь сделать гиперзвуковой самолёт – разгонщик. Я боюсь даже представить, сколько на него будет потрачено народных денег. Наверно уже не сверх много, а гипер много. Если вы не слишком хорошо ориентируетесь в долларовых ценах, то могу подсказать, что покупка заводов АвтоВАЗа нам обошлась в триста восемьдесят миллионов долларов. Примерно в четыре раза дешевле, чем один проект неудачного ТУ-144.

– Павел, для чего мне эти цифры? Я пока не готов их обсуждать. Есть утверждённое финансирование, – замахал руками Микоян – младший.

– Эх, добавить бы к нему ещё гражданскую совесть, но откуда бы она взялась у людей в погонах. Мало того, что вы деньги не хотите считать, так вы ещё и тратите их бестолково. Совсем не на оборону. Такое ощущение, что потенциальным врагам на руку играете. Ладно, допустим я полный дебил, а в вашем проекте существует глубокий сакральный смысл. Степень моего дебилизма не позволяет мне понять, кому и чем может быть опасен ваш космический самолётик, настолько, чтобы на его создание вы могли позволить тратить миллиарды. Предполагаю, что он сможет дотащить за какие-то минуты один-два тактических ядерных заряда до любой точки мира. Больше в него не влезет. Дайте мне десять процентов вашего бюджета на развитие электроники, и потратьте ещё столько же на твёрдотопливные двигатели для ракет, и получите возможность с обычных, экономичных и надёжных самолётов ИЛ-18, накрыть ту же Америку сотнями боеголовок. Самолёты просто будут летать над Северным полюсом, или над Атлантикой, и перекрывать ракетами весь их континент. Для реализации надо всего-то три составляющих: уже имеющийся серийный самолёт, ракеты, с дальностью в пять-семь тысяч километров, и приличную электронику. Требования к самолёту минимальные. Летающая экономичная и надёжная пусковая площадка. Лучше и дешевле Ил-18Д, по соотношению цена, надёжность и экономичность, у нас нет. Особенно, если его хорошо отшлифовать и правильно покрасить. Старую краску смыть, и нанести новую, с финишным лаковым слоем. ИЛ-76 тоже неплох, но дорог в эксплуатации, хотя хорош по скорости и грузоподъёмности. И ТУ-95 не стоит забывать. Он ещё долго послужит. Может и масло для него удосужитесь сделать, а то замерзает самолёт, да так, что упади температура чуть ниже ноля, он и не взлетит.

– Ничего не выйдет. Это же сколько потребуется дополнительных боеголовок. Они, как вы догадываетесь, тоже далеко не бесплатные, – снисходительно глянул на меня генерал, проигнорировав мой практический посыл на производство низкотемпературного масла. Вот же… У нас в СССР, у тех же «Москвичей», задний мост на ходу замерзает по зиме. Ладно, успокоился. Разработки масла я с них выбью. Не дело, когда в стране, где существуют серьёзные минусовые температуры, отсутствуют соответствующие материалы. В том же Сургуте грузовики заводили осенью, а гасили по весне. Всё остальное время они молотили.

– Вернёмся на шаг назад. Третьей составляющей частью проекта я назвал электронику. Именно она позволит нанести удар высокой точности. Банальные вольфрамовые штыри, разогнанные ракетой до шести МАХов, так изуродуют любой авианосец, что ему бы до дока потом доползти. Думаю, что ни одна система ПВО их не перехватит. И без всякого ядерного оружия, заметьте. Опять же, тупым тугоплавким железякам чужды проблемы самолёта, летящего на гиперзвуке. Ну, разогрелись они в полёте до полутора тысяч градусов, и что?

– До тысячи шестисот, – машинально поправил меня генерал, невольно выдавая мне одну из проблем их проекта.

– У-у, как всё плохо. Я даже не представляю, какие материалы могут быть использованы при таком нагреве. И дело не только в жаростойкости и прочности, тут одни линейные расширения металлов окажутся убийственны. Керамическая пена на такой махине тоже не спасёт. Что-то мне подсказывает, что проект обречён. Нет пока для него необходимых материалов и технологий.

– Так просто нас из проекта не выпустят. Нужно что-то предложить взамен, – пробормотал Микоян – младший, как бы про себя.

– Выводите свой самолётик в космос ракетой, и сделайте его для начала беспилотным. Зачем вам изобретать огромный самолёт – разгонщик, да ещё и гиперзвуковой? Даже я прекрасно понимаю, что его после каждого нагрева до таких температур придётся ремонтировать. Или второй вариант – учите свою малявку стартовать с дозвуковых скоростей. Подняли её обычным самолётом километров на двенадцать – пятнадцать, и сбросили. Пусть сначала разгоняется на каком-нибудь ускорителе, который потом скинете. Задача у вас стоит в том, чтобы запустить маленький скоростной стратосферный самолёт. Вот и выполняйте, без лишней зауми. Вы пятьсот ракет, с вашим самолётом на борту сможете запустить за те деньги, которые у вас иначе бесполезно уйдут в заведомо провальный проект. Выкинули его в космос, и пусть он там ваши «спирали» наворачивает.

– Кстати, а почему ты вдруг решил, что ТУ-144 неудачный самолёт. Да, была у него авария в 1973 году, на выставке в Париже. Зато спустя два года он там же отлично себя показал, – вмешался Дед в наш разговор, – Насколько я в курсе, его скоро и на регулярный рейс поставят.

По признанию самих летчиков, «летать на Ту-144 – это целоваться с тигром». Пилоты прекрасно понимали: резерва топлива у них нет. Если основной аэропорт в Алма-Ате не принимает, а единственный запасной в Ташкенте вдруг закроется по метеоусловиям, сажать лайнер будет попросту негде. Диспетчеры каждые 10–15 минут отслеживали, какие условия для приёма самолёта в обеих столицах советских республик.

Каждый пассажирский рейс «Москва – Алма-Ата» весь аппарат министерства, всё начальство «Аэрофлота» – все на ушах стояли.

Вот такие воспоминания подсказывает мне Память.

– Дьявол, как всегда, в мелочах. Самолётам нужен аэродром. Чем больше самолёт, тем больше требований к взлётно-посадочной полосе. К примеру, я даже не могу себе представить, откуда мог бы сегодня стартовать его гиперзвуковой носитель, – я кивнул Деду в сторону генерала, – Длина полосы и мощность плит его покрытия – нешуточные деньги.

– Да что же у тебя всё в деньги-то упирается? – не выдержал Микоян – младший, впервые сорвавшись на «ты» в разговоре.

– Хрен его знает, товарищ генерал – лейтенант авиации, – вскочив со стула, честно ответил я, вполне правдиво изобразив наивное лицо бравого солдата Швейка, преданно пожиравшего при этом обладателя лампасов глазами, и выражая всем своим видом бесконечную радость, – Осмелюсь предположить, что это моё среднее соображение вошло в резонанс с рациональным отношениям к деньгам, подкреплённым получаемым образованием. Сам я, по сути, дурак – дураком, но за народные средства готов жопу любому порвать, невзирая на звания и должности. В дополнение к сказанному, докладываю: мне срочно необходимы две космические станции, и регулярные полёты к ним автоматических кораблей «Прогресс». Для начала, в кредит, зато потом верну сторицей. Из-за тех же денег проклятых, предполагаю, что пора приступить к коммерческому использованию космоса. Рядовой Савельев доклад закончил.

– Ну вот как с ним работать? – этот вопрос генерал адресовал уже Деду.

– Уважаемые собеседники, разрешите мне отлучиться ненадолго. У меня крестница приехала, – я с улыбкой посмотрел на обоих Микоянов, и пошёл вытаскивать из сумки свой подарок из ФРГ. Когда я вскочил, изображая Швейка, то увидел, что в калитку особняка забегает маленькое чудо. Первая волшебница СССР. Как всегда вприпрыжку, и в огромных бантах.