Глава 45
В возрасте двадцати одного года Грейс жила в квартире-студии на Формоза-авеню в районе Уилшир в Лос-Анджелесе.
Вопрос о независимости она подняла через три недели после возвращения из Гарварда. Занятия в аспирантуре должны были начаться через месяц, и к этому времени ей хотелось устроиться.
Она выбрала подходящий момент в конце безмятежного позднего завтрака воскресным утром и заговорила об этом с Малкольмом и Софи, приготовившись к удивлению, возможно, к с трудом скрываемой обиде или даже к вежливому отпору с их стороны.
Девушка заранее сформулировала тактичные возражения, рассчитывая на поток благодарностей и, конечно, на желание приемных родителей сделать то, что лучше для нее.
Но Малкольм и Софи не выказали ни малейшего удивления. Одновременно кивнув, они заверили ее, что готовы оплачивать разумную арендную плату.
Три с половиной года в Бостоне – и они не скучали по мне?
А может – если позволить себе немного цинизма, – они, подобно многим немолодым парам, желают определенной свободы…
Тем не менее, хоть это и глупо, Грейс почувствовала… некоторое разочарование. Но потом она увидела, что красивые глаза Софи увлажнились, а ее муж старательно отводит взгляд, и на его скулах вздулись желваки.
Перегнувшись через кухонный стол, Блейдс дотронулась до их рук.
– Вероятно, я все равно почти все время буду здесь. Клянчить еду, приносить вещи в стирку, не говоря уже о том, Малкольм, что мы ежедневно будем видеться с вами в университете,
– Верно, – подтвердил Блюстоун, суетливо двигая руками.
– Стирка – это прекрасно. Хотя, наверное, лучше поискать жилье со стиральной машиной. Ради твоего же комфорта, – посоветовала его жена.
– Найди квартиру с самыми современными удобствами, – сказал Малкольм. – Самыми лучшими.
– И конечно, тебе нужна машина, – прибавила Софи и рассмеялась. – Но не новая одежда. Твой гардероб и так слишком элегантен.
– Аспиранты не так уж плохи, – возразил Блюстоун.
– Они зануды. – Его жена преувеличенно громко рассмеялась и, воспользовавшись паузой, вытерла глаза. – Я говорю и о своей кафедре, и о твоей, Малкольм. Независимо от обстоятельств, наши молодые ученые гордятся собой, словно голодающие мученики. – Она повернулась к Грейс: – Так что, увы, никакого кашемира, дорогая. Десятая заповедь и все такое.
– Конечно, – согласилась девушка.
Потом все некоторое время молчали. Блейдс обнаружила, что беспокойно ерзает, а Софи пристально смотрит на нее, и сообразила, что речь идет о чем-то более важном, чем одежда.
Не пожелай. Грейс напоминают, что она приходит в аспирантуру с серьезным грузом за плечами.
Профессор Блюстоун выбрал для нее именно этот университет?
Приемная или родная, но она из его семьи, и это неправильно.
Ее приняли, а это значит, что отвергли кого-то достойного. Если она так умна, как говорят, то могла бы поступить куда угодно, – зачем забирать себе место здесь?
Помимо всего прочего, может, им было бы полезно сохранять дистанцию?
Кроме того, она будет работать непосредственно с ним. Это ни в какие ворота не лезет.
Теперь взгляд Малкольма тоже стал серьезным.
Невысказанное предупреждение от обоих: сиди тихо и не высовывайся.
Без сомнения, мудрый совет. Грейс уже давно это поняла.
* * *
Подобное негодование было оправданным. Программы клинической психиатрии в аккредитованных университетах ограничивались студентами, которые могли получить гранты, и поэтому группы были очень маленькими – на первый курс аспирантуры Университета Южной Калифорнии приняли пять человек из ста, подавших заявления.
Курс был безжалостным и строго структурированным: три года углубленного изучения диагностики, психотерапии, методов исследования, статистики и когнитивистики, а также общих вопросов неклинической психологии.
Кроме того, аспиранты участвовали в исследованиях, выполняемых кафедрой, и наблюдали за пациентами в психиатрическом отделении университетской клиники – получалось шесть рабочих дней в неделю по двенадцать часов, а иногда и больше. Обязательной была и практика в других лечебных учреждениях, за которую приходилось конкурировать с претендентами со всей страны. К четвертому году следовало представить тему на соискание докторской степени, сдать множество экзаменов и утвердить исследовательскую проблему.
Затем наступал последний, самый важный этап, который мог окончиться катастрофой: концептуализировать и выполнить серьезное, оригинальное исследование и написать диссертацию. И только после начала этого процесса кандидатам разрешалось подавать заявку на интернатуру с полной занятостью в лечебных учреждениях, одобренных Американской ассоциацией психологов.
Грейс решила, что может пройти этот путь быстрее, не слишком напрягаясь.
* * *
Ее план был прост и опирался на опыт Гарварда: быть внимательной и вежливой со всеми, но избегать эмоциональных связей любого рода. Особенно теперь. Будучи объектом пристального внимания, она не могла позволить никакого межличностного дерьма.
Но ее сокурсники, все женщины, причем три из них окончили университеты из Лиги Плюща, оказались очень милыми и не выказывали ни намека на возмущение. То ли она сумела быстро завоевать их расположение, то ли им было все равно.
Другое дело – преподаватели. Грейс чувствовала их настороженность. Но и это не стало проблемой. Покладистость и легкая лесть – очень эффективные средства, когда имеешь дело с профессурой.
Недостатка в общении девушка не испытывала: неформальные ланчи с сокурсницами, во время которых она много слушала и мало говорила, традиционные поздние завтраки по воскресеньям с Софи и Малкольмом, а также ужины в дорогих ресторанах два раза в месяц.
Время от времени они с Софи обедали за пределами университетского городка, совмещая обед с походом по магазинам в поисках «подходящей повседневной одежды». Этого Грейс хватало с лихвой.
Ее отношения с Малкольмом изменились – они чаще обсуждали научные, а не личные вопросы. Так было удобнее обоим. Блейдс никогда не видела своего приемного отца таким оживленным.
Походы в кинотеатры и музеи – от квартиры Грейс до Музея искусств округа Лос-Анджелес можно было дойти пешком – снабжали ее всей необходимой информацией в области культуры.
Разумеется, в те годы секс тоже играл важную роль – девушка придерживалась привычной схемы, только реже, потому что теперь ее было легче удовлетворить. Кашемир, шелк, высокие каблуки и прочие аксессуары позволяли ей без труда находить хорошо одетых, привлекательных мужчин в роскошных коктейль-барах и отелях. Многие из ее объектов оказывались приезжими – оптимальный вариант. Другие искали выход из зашедшего в тупик брака или просто устали от домашних обязанностей. Для Грейс все они были временными партнерами, и расставание в большинстве случаев проходило гладко.
Тщательно избегая эмоциональных привязанностей, она смогла без помех сосредоточиться на учебе и вела в два раза больше пациентов, чем любой другой аспирант в университетской клинике. То же самое относилось к исследовательским проектам, и к концу второго года обучения Грейс опубликовала три статьи о психологической устойчивости в соавторстве с Малкольмом – и три собственных, об отдаленных последствиях травмы, причем одну напечатали в «Журнале консультационной и клинической психологии».
Одновременно Блейдс анализировала лучшие места для практики и искала контакты там, где можно было остаться в интернатуре. Довольно быстро выбор стал очевидным: госпиталь Управления по делам ветеранов в Вествуде, который, несмотря на все недостатки системы, был одним из лучших учебных центров по психологии взрослых.
Но, что еще важнее, госпиталь для ветеранов давал опыт лечения серьезных болезней. Потому что те, кто страдал невротическими страхами – дилетанты и бездельники, пытающиеся «разобраться в себе» или заплатить за дружбу, – утомляли и раздражали Грейс.
Она жаждала настоящего дела, настоящей психотерапии.
* * *
После года практики Блейдс познакомилась со всеми, чье слово имело вес в госпитале, приобрела репутацию самой лучшей, и поступление в интернатуру стало простой формальностью.
Через четыре года после поступления в аспирантуру она получила докторскую степень. Диплом на торжественной церемонии вручал сам Малкольм, облаченный в мантию. Грейс также согласилась на должность научного сотрудника в том же госпитале для ветеранов – от добра добра не ищут.
В двадцать семь лет она по-прежнему жила в своей скромной студии на Формоза-авеню и десять процентов стипендии вкладывала в консервативный акционерный фонд. После того как Блейдс сдала экзамены и получила федеральную лицензию и лицензию штата, ей предложили остаться в госпитале в качестве лечащего врача, и Грейс приняла это предложение. Именно о такой работе она и мечтала: продолжить изучение людей, жизнь которых была разбита, иногда в буквальном смысле.
За годы, прошедшие с тех пор, как в аспирантуре учился Малкольм, госпиталь ветеранов сильно изменился. Тогда пациентами были – довольно жесткое, но справедливое определение – пожилые хронические алкоголики, которым мало чем можно было помочь. УИМПы, как презрительно называл их медицинский персонал. «Убирайся из моей палаты».
Госпиталь для ветеранов, в который попала Блейдс, был серьезным медицинским учреждением, где персонал постоянно сталкивался с последствиями ужасов войны. Красивые американцы, мужчины и женщины, были искалечены в жарких песках пустыни фанатиками и неблагодарными людьми, которых они, по их представлению, были посланы освободить. Физические повреждения были очень тяжелыми. Последствия для психики могли быть еще хуже.
Пациенты Грейс пытались приспособиться к отсутствию той или иной части тела, к необратимому повреждению мозга, слепоте, глухоте, параличу. Они сражались с фантомными болями в отнятой руке или ноге, с депрессией, приступами ярости или желанием покончить с собой, с алкогольной и наркотической зависимостью.
Нельзя сказать, что все они были «испорченным товаром», – очередная клевета, которая вызывала ярость Блейдс, потому что она уважала тех, кто такой ценой выполнил свой долг. Далеко не у всех развивалось посттравматическое стрессовое расстройство. Это было ложное представление, созданное голливудскими деятелями, которые эксплуатировали несчастья других ради красивого сценария. Однако и незначительные нарушения могли серьезно влиять на повседневную жизнь.
Грейс даже предположить не могла, до какой степени ее детство было похоже на то, через что проходили ее пациенты. Но это лишь усиливало ее мотивацию.
С самого начала она почувствовала себя здесь своей.
Обитатели госпиталя тоже чувствовали это, и вскоре у Блейдс было в два, а затем и в три раза больше пациентов, чем у любого другого работающего здесь психотерапевта. Но самое главное – она добивалась результата, так что пациенты и их родственники требовали именно ее. Персонал заметил это – и был благодарен, что кто-то тянет такой воз.
Тем не менее некоторые коллеги считали ее странноватым трудоголиком, который сутками не выходит из больничных палат, как будто не зная усталости. Может, думали они, у нее биполярное расстройство? Или взрослый вариант синдрома гиперактивности с дефицитом внимания?
И почему она ни с кем не общается?
Но те, кто был поумнее, предпочитали помалкивать, радуясь тому, насколько облегчилась их жизнь.
Одна из медсестер, работавших в ночную смену, стала называть Блейдс «заклинателем». А ее коллега-постдок, ветеран Вьетнамской войны, вернувшийся к учебе в зрелом возрасте, который вместе с ней вел группу поддержки для пациентов с парализованными ногами, думал, что покажет «молодой красивой цыпочке», что такое страдания.
Вскоре он стал называть ее Целителем Страждущих.
Это прозвище Грейс нравилось.
* * *
Однажды вечером, выйдя из госпиталя и направляясь к своей подержанной «БМВ» третьей модели, которую Софи и Малкольм «купили за бесценок», она заметила женщину средних лет, которая махала ей рукой. Полная, белокурая, хорошо одетая. Изо всех сил старается улыбаться.
– Доктор Блейдс? Простите, у вас найдется минутка?
– Я могу вам чем-то помочь?
– Мне неловко вас беспокоить… Вероятно, вы меня не помните… Вы лечите моего племянника.
Конфиденциальность не позволяла врачу ответить, даже если б она знала, кого имеет в виду незнакомка.
– Ах да, простите, – сказала та. – Мой племянник – Брэдли Данэм.
Милый мальчик, родом из Стоктона, повреждение фронтальной доли головного мозга, лишившее его эмоций. Но он остался тихим и мягким – до такой степени, что Грейс не могла понять, почему он пошел в морскую пехоту. На шестом сеансе Брэдли рассказал ей.
Когда я окончил школу, то мечтал только об этом.
Блейдс улыбнулась его тете, и женщина снова извинилась.
– Я не по поводу Брэда. Речь о моем сыне, Эли. Меня зовут Дженет.
Наконец Грейс могла ответить ей хоть что-то.
– Эли тоже пациент госпиталя?
– О нет, он не ветеран, доктор Блейдс. Никоим образом. Он… Два года он страдает от того, что вы, специалисты, называете проблемами. Сильные страхи? Тревожное расстройство? И компульсивное поведение, которое все усиливается, до такой степени, что… нет, я не могу его винить, доктор, потому что иногда сама становлюсь как ненормальная. Из-за того, что случилась.
Дженет втянула в себя воздух, сдерживая слезы.
– Что случилось? – спросила Грейс.
И это изменило все.
* * *
Родители Эли, оба дипломированные бухгалтеры, стали жертвами грабителей, проникших в дом, – отца зарезали, а мать жестоко избили. Эли пришел домой, увидел результаты бойни и вызвал «Скорую» – но в конечном итоге стал главным подозреваемым и два дня подвергался интенсивным, почти жестоким допросам в полиции. Подозрения были сняты только после того, как три грабителя, попытавшиеся проникнуть в другой дом, были опознаны как виновники первого преступления.
Но к тому времени ущерб уже был нанесен: Эли, который всегда был «чувствительным мальчиком», перестал разговаривать, закрылся у себя в комнате, и у него появились разные тиковые расстройства. Он ходил туда-сюда, постоянно задергивал занавески, мыл руки сильнодействующим стиральным порошком, ковырял кожу, почти постоянно подмигивал.
На протяжении двадцати двух месяцев все попытки лечения, сначала с помощью психиатра, а потом у психолога, не принесли результата. Оба врача отказывались от визитов к пациенту, а по мере того как состояние Эли ухудшалось, он посещал их кабинеты все реже, а потом совсем перестал.
– Я в полной растерянности, – сказала Дженет. – И я знаю, что вы сделали для Брэда. Он говорил о вашей репутации. Деньги – не проблема, обещаю вам, доктор Блейдс. Если б вы смогли хотя бы поговорить с Эли…
– У вас дома.
– Он отказывается выходить.
– Но не возражает, чтобы к нему приходил психотерапевт.
– Вы придете? – спросила Дженет. Ее лицо вытянулось. – Честно говоря, я не знаю, доктор… Просто хватаюсь за соломинку.
– С Эли вы это не обсуждали.
– Эли не позволяет мне что-либо обсуждать с ним, доктор, – он превратил себя в заключенного. Я оставляю еду в коридоре, и он ждет, пока я уйду, чтобы взять ее. Но даже если ничего не получится, я заплачу вам за потраченное время. Могу наличными… Если вы хотите…
– Подробности обсудим потом, – сказала Грейс. – Где вы живете?
* * *
Четыре месяца спустя Эли – с детства странный, не слишком общительный и неприспособленный к жизни – смог выйти из дома, перестал терзать свою кожу и избавился от других нервных движений. Еще через месяц он работал удаленно, выписывая счета для онлайнового магазина, торговавшего винтажной одеждой.
Еще через два месяца, во время прогулки по соседнему парку, Эли познакомился с девушкой, такой же стеснительной, как он сам. Вскоре они стали дважды в неделю есть мороженое на скамейке. Длилось это недолго, но теперь Эли считал себя «пригодным для свиданий» и собирался с духом, чтобы зарегистрироваться на сайтах знакомств.
– Я знаю, что риск довольно велик, но это начало! – восклицала Дженет. – Вы сотворили с ним чудо, доктор Блейдс!
– Мне приятно слышать ваши слова, – ответила Грейс. – Но всю тяжелую работу проделал Эли.
Через три недели после завершения работы с этим молодым человеком у доктора Блейдс появился второй частный пациент. Женщина, с которой Дженет познакомилась в группе поддержки жертв преступлений.
На этот раз речь не шла о визитах на дом, но у Грейс не было кабинета для приема частных клиентов. Она спросила своего непосредственного начальника, этично ли использовать свой кабинет в госпитале после окончания рабочего дня. Ей было известно, что тот именно так и делает, удваивая свои доходы.
– Ну… Тут мы попадаем в серую зону, – ответил шеф и прибавил, понизив голос: – Если вы не будете этим злоупотреблять и если не пострадает основная работа…
К концу первого года работы лечащим психологом у Блейдс образовалось такое количество частных пациентов, что ей пришлось внести изменения в свой график: она сократила рабочие часы в госпитале для ветеранов до пятнадцати в неделю и отказалась от соцпакета. А еще арендовала кабинет в здании больницы на бульваре Уилшир недалеко от Фэрфакса, в шаговой доступности от своей квартиры.
Ее доход удвоился, затем утроился, а потом снова удвоился. Состояние пациентов улучшалось.
Свободное предпринимательство. Это ее полностью устраивало.
* * *
Вскоре после ее двадцать седьмого дня рождения, во время одного из традиционных поздних завтраков в Хэнкок-Парк с приемными родителями, которые Грейс никогда не пропускала, Малкольм, тщательно прожевав и проглотив кусок рогалика с блестящим ломтиком гравлакса, спросил ее, не хочет ли она преподавать на полставки в Университете Южной Калифорнии.
Предложение застало Блейдс врасплох. Она думала, что университет с радостью избавился от нее и от этических проблем, которые она с собой принесла. Кроме того, ее отношения с людьми, которых она стала считать своими родителями, изменились довольно любопытным образом.
С Софи они больше стали общаться чисто по-женски, но с Малкольмом установилась некоторая дистанция. Возможно, отчасти это объяснялось тем, что у молодой женщины и пожилого мужчины довольно мало общего. Однако Грейс подозревала, что настоящей причиной стало разочарование Блюстоуна – ведь она пожертвовала наукой ради частной практики.
Но в таком случае он скрывал недовольство за комплиментами, которые можно было бы посчитать двусмысленными.
Ты была блестящим исследователем. Но, конечно, основа нашей науки – помощь другим.
«В этом вам некого винить, кроме себя, – думала Блейдс. – Это могло бы начаться как проект Генри Хиггинса. Но ваша доброта и гуманность взяли верх и сделали меня такой, какая я есть».
Когда Малкольм выглядел задумчивым, Грейс обязательно целовала его в щеку, вдыхая запах лавровишневой воды, которой он пользовался после бритья. Ей потребовалось много времени, чтобы приучить себя к подобию физических проявлений любви по отношению к нему и к Софи, но она очень старалась и теперь не испытывала неловкости. Говорила себе, что любит их, но не тратила слишком много времени на размышления о том, что это значит. В конце концов, слова не имеют особого значения. Главное – как она относится к Блюстоуну и его жене, а тут Грейс была на высоте, всегда оставаясь оптимистичной, вежливой и покладистой.
Прошло шестнадцать лет с тех пор, как Малкольм забрал ее из тюрьмы для несовершеннолетних, и за все это время между ними не было сказано ни одного слова на повышенных тонах – много ли семей могут похвастать таким?
* * *
Когда в то воскресное утро Блюстоун предложил ей преподавать, Грейс улыбнулась, сжала его руку, уже покрывшуюся пигментными пятнами, и ровным голосом сказала:
– Я польщена. Аспирантам?
– Нет, только выпускникам. Скорее всего, клиническую психологию. А возможно, и психоневрологическое тестирование, если ты осталась в теме.
– Осталась, – сказала Грейс. – Неожиданно.
– Разумеется, я считаю, что твоя квалификация выше, и если б решал я, то предложение преподавать пришло бы в тот момент, как ты получила лицензию. Но ты сама знаешь, что… Как бы то ни было, идея принадлежала другим, а меня просто выбрали в качестве посыльного.
Малкольм съел еще один кусочек рогалика с лососем.
– Предложение поступило и другим выпускникам. Это новая попытка использовать способности и опыт наших самых одаренных студентов. – Он покраснел. – Кроме того, есть и финансовый аспект.
– Они думают, я им дешево обойдусь? – усмехнулась Блейдс.
– Дешевле, чем штатный преподаватель, работающий на полную ставку, – сказала Софи.
– Да-да, но в твоем случае это не главное, – продолжил ее муж. – Ты была фаворитом. Ты заработала себе репутацию.
– Чем?
– Эффективностью.
– Хм, – произнесла Грейс. – И о какой сумме идет речь?
Массивные плечи Малкольма опустились. С облегчением.
– Я надеялся услышать от тебя эти слова.
* * *
К двадцати восьми годам частная практика приносила доктору Блейдс солидный доход, выражавшийся шестизначным числом, и один день в неделю она с удовольствием преподавала психологию.
Подержанный «БМВ» не ломался, апартаменты на Формоза-авеню ее устраивали, а вложения в акционерный фонд постоянно росли.
Свидания в барах продолжались – сначала в окрестностях Лос-Анджелеса, а потом за границей, когда Грейс начала дважды в год баловать себя шикарными отпусками в других странах. Она летала в Европу и в Азию и возвращалась домой с дорогой одеждой и эротическими воспоминаниями, которые скрашивали часы одиночества.
Жизнь шла своим чередом, и психотерапевт думала, что так будет продолжаться какое-то время.
Как же она была глупа!
Однажды ночью, незадолго до ее двадцать девятого дня рождения, доктора разбудил громкий стук в дверь.
С трудом заставив себя проснуться, Блейдс натянула спортивный костюм, взяла на кухне разделочный нож и подкралась к входной двери.
– Грейс! – прошипел голос с той стороны. Кто-то говорил театральным шепотом. Пытается не разбудить соседей?
Кто-то, кому известно ее имя…
Держа нож наготове, женщина отперла и приоткрыла дверь, но цепочку не сняла.
В коридоре стоял Рэнсом Гарденер. Он выглядел старым и неряшливым – седые волосы растрепаны, глаза красные, губы дрожат.
Блейдс впустила его.
Он порывисто обнял ее и разрыдался.
– Кто из них? – спросила Грейс, когда он наконец отстранился.
– Господи… – всхлипнул Гарденер. – Оба, Грейс, оба! Машина Софи…
Ее лицо вытянулось. Она попятилась в гостиную, глядя на Рэнсома, тело которого сотрясали рыдания.
Ее словно заморозили. Поместили в твердую оболочку, похожую на хитон насекомого.
Грейс представила, как маленький черный кабриолет мчится по дороге.
И разваливается на части.
Она попыталась что-то сказать. Но ее тело словно лишилось гортани, языка и губ. Трахея тоже как будто отсутствовала – Блейдс не чувствовала, что дышит, но каким-то образом… существовала.
Может, воздух поступал через поры на коже?
Гарденер продолжал раскачиваться и всхлипывать. Голова у Грейс закружилась, и она ухватилась за стену, чтобы не упасть. Потом с трудом доплелась до кухни, нащупала стул. Села.
Адвокат последовал за ней. Зачем? Ей хотелось, чтобы он исчез.
– Пьяный водитель, черт бы его побрал… Он тоже погиб. Пусть горит в аду, – бормотал Рэнсом.
Грейс вдруг захотелось спросить, где это случилось, когда и как, но мозг отказывался повиноваться ей. Но даже этот… электрический хаос в ее голове… казался каким-то неправильным. Нечетким, вязким… неполноценным.
Теперь она стала одним из своих пациентов.
* * *
Казалось, это будет длиться вечно. Гарденер плакал, обхватив себя руками, а Блейдс сидела, словно оглушенная, и размышляла над поразившей ее мыслью.
Сочувствие – это самая большая ложь.
