Глава 16

На следующее утро Толик объявил мне, что сегодня, мол, воскресенье, выходной день. А я и не знал. В его домике, когда я вошел, трещало радио, вернее динамик, какие висели на кухнях до воины, и их часто можно было увидеть в черно-белых советских фильмах. Транслировали утреннюю производственную гимнастику под мажорный и маршеобразный аккомпанемент пианиста. Толик, слушая задорный голос диктора, делал упражнения под его счет. Потом он еще делал водные процедуры во дворе, где у него висел рукомойник, тщательно натирал себя полотенцем, тряс мокрыми крыльями, фыркал, а я поджидал, дивясь на это представление, не очень сказочное, но возбуждающее чудные ностальгические эмоции. За чаем, посоветовавшись, мы решили потешить себя чем-нибудь не только полезным, но и приятным, то есть, как бы отдохнуть. Хотя, как мне показалось, я только и делал, что отдыхал. Толик знал хорошие места и предложил культурно-познавательный поход к морю, до которого, как и следовало ожидать, было рукой подать. А может Толику и знаний никаких не требовалось, и все, чем заняты были наши райские будни и выходные не им самими были спланированы, а какими-то над нами вышестоящими режиссерами и сценаристами?

В бухте с крахмально-белым песком, окруженной скалами, мы замечательно провели «время», купались, ныряли и загорали на ярком солнце прямо на песке. Ныряя, мы могли находиться под водой, сколько хотели, не дыша. Вода была прозрачной, и все чудеса подводного мира можно было рассмотреть без маски, а широко раскрытые глаза абсолютно не раздражались горько-соленой морской водой. Это было потрясающе. Толя уже вышел из воды, а я еще долго плавал. Господи, чего я только не насмотрелся там на дне. В жизни всю эту экзотику тропических морей я видел только на картинках и в кино. В детдоме я так мечтал о море. Аквариумы с рыбками и гротами, которые хоть и редко, но доводилось кое-где увидеть, тогда в детстве очаровывали, создавали минимальную иллюзию того, что было скрыто морями и океанами. Все эти красоты простым смертным, не побывавшим на море и не испытавшим подводного плавания с аквалангом или хотя бы с трубкой и маской, были доступны только в мечтах. А здесь, если хочешь, оставайся, бултыхайся в море, сколько угодно, бери пример, создавай свой рай таким же или еще круче.

Пока я занимался подводным плаванием, Толя в синих сатиновых трусах лежал на животе и наслаждался всем, что дарило солнце, тепло, легкий морской ветерок, близость и запах моря, шум волны. Крылья его, как у стрекозы, были оттопырены в стороны для того, чтобы лучше сохли, и чтобы спина загорала. Тут же в бухте чуть в стороне валялись какие-то дырявые и вполне сносные лодки, снасти, бочки и прочая рыбацкая экзотика, небрежно висели сети, на которых, словно монисты, серебрились и распространяли чудный аромат вяленные соленым ветром и солнцем мелкие морские рыбешки. Возможно, это были бычки или что-то вроде того. Мы с Толей не смогли равнодушно глядеть на вид этого горьковато-соленого лакомства и ощущать соленый ностальгический аромат. Да, хоть знак качества ставь – наша земная вобла была лишь слабым подобием этого божественного деликатеса, казалось бы, совершенно не обязательного в таком месте как рай. Пиво? Да, да и пиво холодное нашлось, и посуда. Все это организовалось каким-то волшебным образом. На песке было полно бесподобно красивых раковин различных форм, цветов и размеров. Можно было увидеть черепах и крабов, выползавших из воды. Когда я решил пробежаться вдоль берега, то ни разу моя босая нога не попала на какую-нибудь острую раковину, хотя я не пытался смотреть под ноги. Никого рядом не было, но где-то в море белели паруса рыбацких лодок, без которых было бы скучно. Вернувшись, я вдруг увидел Толю, сидящим на белом камне с гармонью. На нем, вдобавок ко всему, появилась тельняшка, а на голове бескозырка с надписью «Новороссийск». Тотчас Толик запел во всю глотку песню «Раскинулось море широко». Мне показалось, что голос его стал голосом Утесова, или он так искусно смог подражать знаменитому певцу. Впрочем, по качеству исполнения, Толя Утесова переплюнул, так что я поаплодировал честно.

Неожиданно из-за высокого скалистого мыса стал появляться огромный белый пароход. Как лебедь, медленно и величаво, шел он мимо нас, дымя огромными трубами и приветствуя протяжным гудком. Это было немыслимо красивое зрелище. Не знаю, прав я или нет, но мне показалось, что это был Титаник, только почему-то белый, а не черный. По палубе прогуливались пассажиры, как я понял, в летних нарядах начала 20 века, многие в костюмах и платьях льняного цвета и прочих светлых тонов, в парусиновых туфлях. Красивые соломенные шляпы и дамские шляпки, а также белые зонтики спасали лица их от яркого солнца. Резвились на палубе детишки, наряженные в матросские костюмчики. Их родители любовались детьми или отдыхали в шезлонгах, читали газеты, загорали. Мужчины курили сигары и папиросы. Матросики занимались своими делами, шныряли туда-сюда, а на верхней палубе в белом кителе гордо стоял бородатый капитан с дымящейся трубкой в зубах. Все это я почему-то отчетливо видел, будто сам был в числе пассажиров. Матросы и пассажиры махали нам своими панамами и бескозырками, а мы отвечали на их приветствия, кривляясь и подпрыгивая на песке, махая руками, а Толя еще и крыльями. Пару раз он взлетал и кувыркался в воздухе, как это делают амурчики, которых Толик почему-то не недолюбливал. Странно, ведь на этом новом свете все должны любить друг друга. Мне кажется, он просто делал вид, что излишне строг с ними. Капитан на наши глупости не обращал решительно никакого внимания. Он гордо и задумчиво курил свою трубку, глядя куда-то вперед, вдаль. Но на сей раз вряд ли на пути белому Титанику встретятся айсберги.

Когда пароход скрылся за высоким мысом, мы взяли одну из бесхозных лодок и оттащили ее к воде, решив покататься. Я сел за весла, а Толя с гармонью устроился на корме и своими матросскими песнями принялся создавать соответствующую атмосферу. Я намекнул Толе, что в очередной раз с его гобеленовым раем золотых сказочных времен получается неувязочка. С чего это вдруг гармонь, песни про черноморских героев? Но, как оказалась, мы находились в чьем-то чужом раю. Чьей души это были причуды, я не стал спрашивать. Хозяина не было с нами. Может какой-нибудь Александр Грин выплеснул свои мечты на этот берег? Впрочем, алых парусов на горизонте я не заметил. Наверно, это к нам с Толей не имеет никакого отношения, мы все-таки мужчины. И вообще, я заметил, что в моем любопытстве вовсе не было потребности узнавать все, задавать вопросы. Все больше хотелось наблюдать самому, пытаться находить ответы и набираться своего собственного опыта. Иначе бы Толик запарился отвечая. Ну, кое-что спрашивать у Толи по мелочам все равно приходилось. Ах, как чудно покачивалась лодка на синих волнах.

Жаркое солнце и чуть прохладный морской ветерок, смешиваясь, вызывали изумительные ощущения в моем нематериальном теле. Доктор Шарко сообразил, и, используя этот эффект, придумал свой душ с горячей и холодной струей, которым можно успокаивать нервных больных. Нечто подобное иногда испытываешь и в физическом мире без всякого душа, а просто на берегу Черного моря, где солнце греет, а прохладный морской ветерок не дает перегреться, и эти соседствующие противоположности вместе и создают ту самую сферу гармонии и спокойствия, кажется называемую инь-янь. Мне лично редко дарила жизнь такие наслаждения – так, кое-что. Случались, однако, и у меня похожие приятные моменты, незабываемые всю мою короткую жизнь. Эти наслаждения уже там назывались божественными. В очередной раз я подумал, насколько странно и не совсем логично соткан духовный мир. Сколько всякого рода телесных удовольствии, пусть даже в фантомном виде, попадает сюда. Видимо любая материя обладает астральной невидимой половиной, и вот она здесь, тянется по нашему скрытому желанию за нами в рай, чтобы украсить и усовершенствовать его. А иначе были бы здесь одни души, сидящие на облаках и похожие на больных психиатрической лечебницы. И чем бы они здесь занимались, в этом райском белом предбаннике? Без хлеба, вина, природы, ярких красок, привычных материальных благ и зрелищ рай – не рай. Впрочем, об этом я уже не раз успел поразмышлять и до этой экскурсии к морю – и не только лакомясь бараниной, за пивом или горячей ухой с водкой, но и вообще всюду и везде я вспоминал об этом. Опять же вот эта рыбка, грамотно высушенная соленым морским ветром – вот уж действительно весьма неожиданное райское удовольствие. И, слава богу, оно тоже доступно здесь.

Так мы провели еще несколько райских чудесных дней. Я с неземным наслаждением изучал этот пестрый мир, развлекаясь одновременно. Толя предлагал мне посмотреть прелести и чудеса чьих-то райских уголков, порой неожиданных по своей красоте и экзотике, число которых как будто было бесконечно. Все эти красоты и прелести, что я встречал в них, были мне хоть чуточку, но знакомы, ибо зародились на земле, существуя, конечно, пока в том самом своем несовершенном и незавершенном виде. Но и там это было уже самое лучшее и ценное, созданное не только природой, но и человеком – то самое, что рождалось в мечтах художников, писателей и поэтов, кинематографистов, перенесенное на холсты, фотографии, книги, кино, на сцену, просто рассказанное кем-то.

Мы с Толей побывали даже на концертных площадках и в театре, на художественных выставках и прочих тусовках, куда приходили настоящие души. Боже, какие сборища красивых жмуриков, молодых на вид, стройных, одетых в недоступные моим оставшимся в живых соотечественникам заграничные шмотки. Знакомых я не встретил, хотя, кроме моих девочек, должно было быть здесь некоторое количество товарищей по «несчастью». С незнакомыми ребятами из этих тусовок Толя не стал меня сближать, а почему – я не стал спрашивать. Я заметил, что ничего слишком футуристического и фантастического на этом новом свете и их обитателях вроде бы пока не встретил. Все как-то шло от меня, связано было с моим жизненным опытом, с моей памятью. В том числе и вид этих людей, их современный прикид и соответствующее поведение. Будто я их всех собрал – чувих и чуваков, которые мне симпатичны, хоть и не знакомых лично. Но со стороны мне показалось, что я мог бы быть в их стае своим, что-то родственное было в этом общем менталитете. Ну, и вся обстановка вокруг, даже предметы, устройство – ничего неожиданного. Возможно, что-то и Толино было здесь, не знаю – такая вот странная смесь. Наверно позднее, продолжая жить (или умирать?) в раю дальше, можно постепенно уйти в сторону от этой знакомой реальности по какой-нибудь спирали, ознакомиться и с другими, незнакомыми мне, закоулками райского мира, а потом пойти и вовсе куда-нибудь дальше, в будущее, в прошлое.

Сложно описывать впечатления от чудных и ярких театральных постановок, классических и ультрасовременных. Сколько талантов от бога я увидел на сцене, обретших свободу и возможность творить здесь в раю. Я торчал и от прекрасной на мой вкус музыки и песен на родном языке, свободных от цензуры, – вот чего так не хватало в том мире запретов. Как я понял, они действительно обрели рай – те немногие таланты «от бога», которые не были увидены, услышаны и поняты там, потому что их не признавала власть, не подпускала близко к себе. Иных, слабых и ненахальных, просто затоптала и заглушила толпа бездарных, жаждущих более примитивного и доступного для их мозгов творчества. А здесь эти тихие, спившиеся в конце концов, неудачники, плюнувшие на бесполезность борьбы, заново родились, стали такими, какими родились на тот свет. Но не там, а только тут они вышли, словно яркие растения, на поверхность. У меня было ощущение, что невидимые нимфы витают над их творениями, и тут им не затеряться. Тут все встало на свои места. А те, кто незаконно занимал их место, пользуясь лишь своей смелостью, нахальством, связями и большими деньгами, теперь спокойны, охотно отошли в сторону, не засоряя это райское пространство. Они, скорее всего, сидят в своих садиках, не грея себя той незаслуженной славой, не помня о том, кем себя возомнили в том мире и не испытывая никакой абсолютно потребности и здесь навязывать творчество – свое надуманное или сворованное, а не от бога. Или я ошибаюсь? Может быть, они и в раю продолжают петь, танцевать, писать картины, но только у себя – внутри своих райских поместий под восторги гуттаперчевых поклонников. Они же могут себе наклепать их сколько угодно, вроде тех игрушечных солдатиков, что умиляли глядящего из своего кабинета на территорию части полковника Собакина. Я, между прочим, и сам в детском доме состоял в духовом оркестре, пытался играть на трубе. Ну, наш детдомовский оркестр, организованный учителем музыки, выдавал скромные результаты. Наверно профессиональные музыканты, слушая нас, предпочли бы закрыть уши. Впрочем, однажды мы даже побывали на гастролях. Как-то начальник детдома приказал оркестру играть на похоронах его родственника, что умер в большом зажиточном колхозе неподалеку от нашего города. Уж не знаю, как мы играли – врали на медных трубах Шопена, но, слава богу, колхозникам на качество музыки было наплевать. Главное, что провожали с оркестром, то есть похороны выглядели солидно. Это как на свадьбах – очень уж важно, чтобы среди приглашенных был генерал.

– Ну, парни, молодцы. Здорово! Спасибо вам. Приезжайте еще, приезжайте обязательно, – поблагодарил нас пьяный председатель колхоза и добавил тотчас уже деловито, оглянувшись на всякий случай и таинственно подмигнув: – Жмурики будут.

Нет, нет, здесь в раю играть в духовом оркестре я не собираюсь – не мое это. Даже с бутафорными восторженными зрителями не хочу этим заниматься в раю. Другое дело – слушать хороший музон настоящих гениев.

В общем, я размышлял об устройстве рая по большей части самостоятельно, присматривался, переваривал все впечатления и делал выводы, не задавая лишних вопросов своему ангелу-хранителю, не проверяя на правильность свои теории и выводы. Скорее всего, я был во многом неправ, и все не так примитивно устроено в загробном мире. Опыт мой был пока еще весьма скромен, но я чувствовал, что меня все больше и больше затягивает этот бесконечный, странный и чудесный мир. Хотя что-то было уже не так. Начиная с неопределенного момента, я стал понимать, что это ощущение радости и счастья заполняет лишь одну какую-то мою половину. Другая же наполнялась синхронно чем-то иным, зудящим, связанным с земной жизнью, с Любой и той встречей с ней в странном темном пространстве. Более всего это ощущение как– то было связано с тем, свободным пока от души, существом, клетки которого разрастались в ее утробе. Я его чувствовал. Подобно пуповине, между ним и мной вдруг образовалась невидимая нить. Она была слабой и нежной, но с каждым мгновением, тянула мою душу в противоположную сторону все сильнее и сильнее, возможно для того, чтобы в конце концов одному полюсу слиться с другим и стать единым целым существом, состоящим из души и материи.