Глава 11

Утром Толя решил устроить необычный завтрак. Какая-то моча ударила ему в голову. Рядом с домом, чуть в стороне, зеленела симпатичная лужайка с цветочками вокруг. Толя сидел в центре этой красоты за круглым столом, накрытом белой скатертью. Перед ним стояла чашка с дымящимся ароматным кофе. Пожилой слуга, одетый в безупречный черный фрак, с невозмутимым лицом обслуживал Толю, как английского лорда. Сам Толик, правда, был в своей любимой белой ночной сорочке до щиколоток… Впрочем, я уже описывал этот наряд, когда увидел Толю впервые, в том числе и носки, которые он не менял и которые не воняли вечно. Сам я с огромным удовольствием напялил на себя дефицитные в моей прошлой жизни джинсы и белую футболку с антипатриотической надписью New York City. Наряд этот по какому-то скрытому моему желанию появился рядом с моей кроватью, кем-то небрежно брошенный на спинку стула.

Толя каким-то не очень английским жестом пригласил меня присесть. На столе сверкал белый кофейник, сливки в специальной чашечке и вторая чашка – видимо для меня. Слуга, виртуозно держа поднос на ходу, вскоре принес мне яйцо всмятку в серебряной подставке и маленькую ложечку. Толя свое уже доедал, не торопясь. Я вообще-то привык есть по утрам кашу, а если иногда заказывал у Любы яичницу, то из двух-трех яиц. Поскольку в раю можно вообще не жрать, то весь этот цирк, собственно, и был таковым – цирком или спектаклем. При желании в яйце желтка и белка хватило бы, продолжайся завтрак, например, 12 часов или сто лет. Но Толе достаточно час, от силы два на этот кайф под утренним солнцем. Насчет часа я опять же условно, так как времени здесь не существует, и вообще мне надоело это повторять.

– Ты чего, Толя, в прошлой жизни еще и английским лордом успел побывать? – спросил я на всякий случай.

– Ладно, хорош издеваться. Мало ли, откуда это во мне. Книжек каких-то начитался, ну и в кино тоже видел, как они, буржуи, живут – не то, что мы, бедный советский народ.

– Ну ладно, балдей тогда.

– А ты сам чего сидишь? Лупи яйцо, сэр, кофей пей. Я вот думаю, после коммунистического рая, чего-нибудь еще оригинальненькое тебе показать. Варианты есть. Кому что дорого было в той жизни, тот и тащит эти странные сокровища с собой. Очень даже многие свою профессию пытаются пристроить как-то здесь в раю – в гроб, короче, с собой кладут. Ну и, сам понимаешь, этак ведь какой-нибудь профессор-проктолог, посвятивший всю свою жизнь любимой профессии, такой рай себе здесь организует, что мама не горюй – лучше этого не видеть. К счастью, таких мало, да и всевышний не допустит крайностей. И все равно всякого дурдома тут хватает. Нет, все-таки садики, экзотические островки с белым песочком и пальмами и прочая стандартная чепуха более популярны, в них души легче успокаиваются. Садики эти ты еще увидишь – бесконечное количество вариантов, впрочем, в основном все милые. Но есть кадры среди нашего брата-жмурика, которые ну никак не могут не продолжать свою профессиональную деятельность здесь, которым без этого просто кранты, смерть. Извиняюсь – что-то вроде каламбура получается. То есть им так кажется, что, будучи мертвым и находясь на том свете, еще раз можно умереть. Вот военные, к примеру… Впрочем, воевать многие даже и не хотят, но зато все эти армейские штучки, портупеи, казармы, дорожки и щиты с призывами служить верно отчизне, солдатики, построения, парады на плацу, марш-броски, учения, военные оркестры – без этого им рай – не рай.

Я бы хотел чего-нибудь другого, но все же согласился прогуляться с Толей в одно такое место. Мы, нарядившись в скромное штатское, прошли по той же тропинке, что давеча отвела нас в коммунизм. А может это был просто правильный развитой социализм, я так и не разобрался. Вроде мы шли тем же путем, но вышли на какое-то другое шоссе. Стали голосовать. Несколько военных автомобилей проехало мимо, но вскоре остановился ЗИЛ-157, в кузове которого расположился взвод солдат и с ними старшина. В кабине рядом с водителем сидел молодой лейтенант, видимо командир. Лейтенант приветливо махнул нам рукой через открытое окно – ладно, подвезем, мол, ребята, забирайтесь в кузов. Я полез тем способом, как это принято в земной жизни, а Толя взмахнул крыльями и взлетел, опустившись прямо в кузов машины на свободное место, опередив меня. Никто из солдатиков не удивился. Так я и понял, и эти товарищи – роботы-манекены в солдатской форме. Мы уселись на свободные места на лавочке, и ЗИЛ тронулся. Мимо нас проезжали военные машины, перевозившие солдат, а также технику, аккуратно зачехленную в брезент. Козелки и черные волги – машины важных военных от полковника и выше – обгоняли нас или шли навстречу, проносясь мимо. Иногда над нами пролетали военные вертолеты и самолеты. Вдоль дороги тянулся лес, но кое-где за верхушками деревьев возвышались смотровые башни с часовыми и прочие военные сооружения. Иногда в стороны ответвлялись более мелкие дороги с указателями «Военный объект», «Проезд запрещен», «Стой, стреляют» и что-то вроде этого. Сначала ехали молча. Было все же ощущение, что войной не пахнет, и сейчас обычное мирное время.

Неожиданно один из солдат, которому хитро подмигнул усатый старшина, приподнял голову и запел, как-то слишком уж профессиональным для солдата, высоким тенором: «Я трогаю русые косы, ловлю твой задумчивый взгляд…» Вскоре, когда закончился запев, солдаты подхватили припев и заголосили так, что ансамбль Советской армии можно было бы тотчас разогнать, а всех этих парней забрать в Москву на их место и возить по всему миру, прославляя армию и нашу миролюбивую политику. «Березы, березы, – пели они, наверно, на две дюжины голосов, – родные березы не спят». Последний куплет затянул сам старшина. У него был баритон. В руках появилась гармонь. Уровень его игры и пения вышибал слезу. Гармонь звучала, как орган. Одновременно все это выглядело комично, поскольку не было на экране в черно-белом кино, а наяву (явь я имею ввиду нашу – потустороннюю). Что-то подобное я действительно не раз видел и слышал в старых фильмах о войне. В них солдаты, естественно, были не солдатами, а актерами, а поющие актеры не были певцами, а открывали рот под фонограммы профессиональных певцов. У каждого – своя роль. Толик тоже внимательно слушал и задумчиво кивал в такт песне.

Как только песня закончилась, мы подъехали к КПП какой-то военной части. В кузов заглянул дежурный солдатик с красной повязкой на рукаве. Нам пришлось выйти, а Зил проехал в открывшиеся ворота на территорию части.

– Нам к командиру части полковнику Собакину, – доложил Толя. – Он нас ждет.

Дежурный пригласил нас за собой на КПП, посадил на стулья, а сам прошел на свое место дежурного за стойку. Переговорив с кем-то по телефону, солдатик, не требуя паспортов, выдал нам какие-то бумажки с печатями, то есть пропуска, и вскоре мы оказались на территории военной части. Там нас уже встречал старший сержант, который вежливо, но по-военному, попросил следовать за ним.

Мы вошли в просторный кабинет командира части, и Толик, отдав честь, поздоровался:

– Здравия желаю, товарищ полковник.

– А что ж это вы, товарищ сержант запаса, как грится, руку к пустой голове прикладываете? – шутливо пожурил Толю полковник.

– Привычка, товарищ полковник – грех, конечно, но, говорят, не самый страшный, – хитровато ответил Толя полковнику на замечание.

– Ну, тогда ладно. За грехи, как грится, на том свете с нами разберутся, а тут мы, как грится, более серьезными делами будем пока заниматься, – еще раз пошутил командир части.

– Так точно, товарищ полковник, разберутся на том свете, – задорно согласился Толя.

Полковник Собакин был чуть полноватым и вальяжным, но с правильной военной осанкой, на вид лет сорока пяти. На нем была уставная прическа, аккуратная военная форма из особой качественной ткани, положенной только старшим офицерам, портупея с кобурой, планшет и до зеркального блеска начищенные сапоги из мягкой черной кожи. Понятно, что о фантомной материи идет речь. Полковника мы застали стоящим около огромной карты, что висела на стене. Он, видимо, решал перед нашим приходом какую-то военную задачу. На карту были натыканы маленькие флажки двух цветов – красные и белые. В кабинете также стоял огромный письменный стол, отчасти переделанный под пульт управления – с кнопками, мигающими лампочками и с набором телефонных трубок разного цвета.

– Ну-с, я вижу, тянет служба, не дает, как грится, там на гражданке покоя, зовет обратно. Понимаю. Тут, как грится, порядок, а у вас там… Эх, куда мир катится? Остается лишь этот островок цвета хаки. Ведь только здесь и отдыхаешь, как грится, душой. А за зеленым нашим забором… Да что там говорить, – вздохнул печально полковник и покачал головой. – Вот, что значит строем не ходить. Лично у меня высовывать нос за КПП давно уже нет желания, признаюсь вам, парни. В этот, как грится, хаос ваш, уж извините. Да-с…Что, товарища с собой привели?

– Так точно, хочу образцовую часть показать.

– Это правильно… Очень, очень правильно… Правильное место нашли. Гм… А вдруг шпион? – то ли юмора ради, то ли на всякий случай спросил полковник и, хитро прищурив глаза, оглядел меня с ног до головы.

– Да нет, товарищ полковник, я за ним с детства наблюдаю. Наш человек.

– Ну что ж, как грится, придется поверить. Поверить-проверить… Ха-ха-ха. Посторонних-потусторонних. Стихотворение прямо получается. Надо запомнить и записать потом как-нибудь. Впрочем, куда не надо, у нас посторонних и не допустят. Часовые наши – ой-ой-ой: бдят и днем, и ночью. Они, по секрету вам скажу, и меня, как грится, уложат наземь, а то и пристрелят – прямо насмерть, ежели моя старая голова пароль позабудет. Так-то вот оно. Короче, не советую. Погуляйте-ка пока по территории, полюбуйтесь на работы наших художников-оформителей, в казармы зайдите, в клуб. Вот, гляньте, – предложил полковник оценить вид из окна. – Чистота и порядок, спички, как грится, обгорелой не найдете на дорожках. Вон хлопцы к параду готовятся, маршируют-то как.

Действительно вид был безупречен – ровные дорожки симметрично рассекали ухоженную территорию части с газонами, клумбами, кустами и деревьями. Везде, где только можно, торчали или висели расписанные художниками картины и транспаранты с призывами защищать родину, соблюдать дисциплину, повышать свою боевую сноровку, быть бдительным и не болтать. Видны были спортивны площадки с турниками и прочими гимнастическими снарядами, а также полосой препятствия.

– Так, – продолжил полковник, – время раннее, до обеда подождать придется, но советую все-таки дождаться и в столовую непременно наведаться, дежурные там вас накормят. А пока, как грится, чайку – прошу садиться.

В кабинете была и другая мебель, в том числе небольшой столик в уголочке, за который мы уселись. Полковник подошел к пульту, нажал на какую-то кнопку и попросил секретаршу принести чаю. Вошла с подносом в руках перикисьводородная блондфрейтор с весьма пышными формами, в том числе и военной формой на этом самом теле, если таковую можно назвать военной. Я чуть было не присвистнул. У меня много было приятелей по детдому, ставших офицерами. Многое они рассказывали о службе. Своих секретарш командиры частей нередко возят из части в часть, куда их Родина направляет по службе. Иногда эти пышные дамы-секретарши умудряются дружить и ходить под ручку с наивными женами своих начальников-командиров. Юбочка блондинки была, правда, чуть выше середины коленной чашечки, но в остальном – строгость соблюдена, и вообще весь туалет был нормального уставного цвета – картофельной ботвы. Ну, а бюст… Вроде об этом в уставе никаких конкретных нормативов не указано. Да, еще туфли на высоком каблуке – возможно, это легкое отклонение от уставных требований, но, как правило, инспектора с большими звездами на погонах на это смотрят сквозь пальцы и достаточно снисходительно.

Мы уселись за стол, на котором дымился чай в тонких с подстаканниками стаканах. К чаю блондинка принесла нам печенье, а затем, развернувшись на 180 градусов, удалилась, обратив наше внимание на то, что уставные правила, касающиеся формы одежды, требуют доработки, ибо не учитывают всех видов телосложения военнослужащих, в особенности женщин-солдат. Надо ли, к примеру, учитывать право военнослужащих женщин на беременность, и как это должно отразиться на их форме одежды? Впрочем, это проблема того мира.

– Вот вы считаете нас, советских военных, недалекими, грубыми и неотесанными, – начал, отхлебнув из своего стакана, полковник. – Мол, куда им до тех, дореволюционных офицеров, что танцевали мазурку и кадриль на уездных балах, сводя, как грится, с ума провинциальных дам.

– Ни в коем случае, товарищ полковник, – возмутился Толик и от негодования встрепенулись его крылья. – Наши офицерские кадры – это золотой фонд советской интеллигенции. Ни больше, ни меньше.

– Спасибо, спа… Бальзам на душу. А то такое иной раз услышишь про нашего брата военного, что просто, как грится, жить не хочется. Хоть умирай. Золотой фонд советской интеллигенции… Это надо записать в книжечку. Книжечка у меня записная – вот, я все ценное туда и собираю, – достал полковник из внутреннего кармана красную записную книжку и продемонстрировал нам, что в ней много исписанных страниц. – Я ведь даже шутки, анекдоты всякие записываю, не только, как грится, серьезное. Нам, военным, юмор и веселье не чужды. Даже наоборот. Юмор наш офицерский на порядок, как грится, выше глупого гражданского. Запишу-ка я и рифмы те самые. Как это было? Посторонних– потусторонних, поверить-проверить.

– Ой, товарищ полковник, расскажите же нам какой-нибудь анекдот, – обрадовался Толя, и лицо его заранее приняло легкомысленное и комичное выражение. Он заерзал на стуле от предвкушения веселой и остроумной шутки. Я продолжал на всякий случай помалкивать.

Ну, что с вами сделаешь. Я хоть и, как грится, на службе, и форма – вот она на мне, но так уж и быть что-нибудь из своего фонда… Из золотого фонда… Сейчас, сейчас… Вот, слушайте, – чуть снизив тон и на всякий случай оглянувшись по сторонам, принялся рассказывать анекдот полковник, заглядывая в книжечку. – Попал как-то советский офицер в фашистский плен. Ихний фашистский военный, тоже офицер, вызвал нашего на допрос, но, как грится, ничего не добился. И тогда он, тоже, шутник этакий, предложил нашему, мол, я тебя могу расстрелять, но, как грится, дарю один шанс: ежели ты угадаешь, который из моих двух глаз искусственный, то сохраню тебе жизнь и отпущу. Наш презрительно посмотрел в глаза фашисту и, не задумываясь, сказал, мол, этот правый – искусственный. Немец удивился и спросил, как же ты, мол, руссишь швайн, догадался? А наш так гордо и презрительно фашисту: а в нем больше тепла!

Полковник патетически договорил последнюю фразу, на пару секунд застыл с тем самым гордым и презрительным выражением лица, каким пытался изобразить русского офицера, и вдруг надолго закатился веселым смехом. Толя тоже смеялся, но скорее делал вид, что ему весело от шутки. Я тоже старался на всякий случай улыбаться.

– Пришлось отпустить пленного, – со слезами смеха в глазах продолжил полковник свою предположительную и вовсе необязательную версию дальнейших событий. – Он потом к нашим вернулся. Правда, они его все равно того… Но это уже, как грится, другая история. Тсс, это не для протокола. Может и вы что-нибудь новенькое… веселое… А я запишу.

Мы переглянулись с Толей и солидарно отказались, сославшись на то, что плохо запоминаем шутки. Толя даже замахал руками, будто муху перед носом увидел. Не рассказывать же полковнику анекдоты про Брежнева или про какого-нибудь глупого прапорщика.

Попрощавшись с командиром части и поблагодарив его за прием, мы еще немного побродили по территории части, оценили армейскую культуру и убедились в идеальном порядке и организованности территории части. Где-то в стороне солдаты преодолевали препятствия при полном снаряжении и в противогазах. По плацу мимо нас проходили военнослужащие строем, а поодиночке – почти ни одного не встретили, кроме каких-то посыльных и дежурных. Взвод связистов прошел с задорной песней, в которой были такие слова:

Затем мы отправились в столовую. Иного я и не ожидал: в солдатской столовой вкусно пахло щами – эта фраза постоянно повторяется в статьях корреспондентов армейских и иных газет, описывающих быт и будни солдат нашей армии. Поэтому и здесь, в этом потустороннем заведении, иные ароматы тоже не были предусмотрены. Действительно, хорошими щами нас накормили солдаты, а также кашей и компотом. Кстати, в уголке столовой солдатский духовой оркестр играл амурские волны и прощание славянки – видимо для нас, гостей.

Вечером на какой-то попутной военной машине мы добрались до дома. Солдатик-водитель был очень доволен, что получил от Толи початую пачку папирос и мелочи почти на рубль. Нет, Толик со своими крыльями хоть как-то худо-бедно отражал мое представление о том, каким должен быть рай, и что в нем происходит. Но эта пачка Беломора, мелочь и счастливая улыбка солдатика – никак не переваривались в моем фантомном мозгу.

– Да, ничего себе райский уголок, не правда ли? – заметил Толя, махнув крылом только что отъехавшему солдатику-шоферу, что высадил нас в нужном месте. – Ладно, спрячь свои недоуменные глаза. Это пока еще азы райской нашей науки дошкольного уровня – как нужно строить лучший мир. Доберемся еще до более экзотических и менее примитивных мест. Надеюсь, ты центрифуги свои не захватил в гроб?

– Не бойся, я не из тех помешанных на своих профессиях.

– Ну и слава богу. По сему случаю, и вообще для контраста, проведем вечер в более элегантном месте, где строем как раз ходить не обязательно, где можно быть в расстегнутом жилете. Как тебе небоскребы, неоновые рекламы, яркие автомобили и толпы нарядных молодых людей, бары, кафе и рестораны, дансинг? А? И такое у нас тоже найдется.

– А я что? Разве я против? «И говорят в глаза, никто не против – все за», – запел я – вспомнил слова той патриотической песни времен нашего развитого социализма, которую не так давно услышал в коммунистическом раю.

– «Ты только не сверни на полдороги, товарищ ноги, товарищ ноги», – комично подражая какому-то серьезному певцу, в свою очередь пропел Толя, откуда-то зная песни не из своего времени.