На улице было прохладно и туманно. Появились люди наследного принца и, не доходя до Кенигсплац, свернули налево, на Бисмаркштрассе. На углу Хиндерсиннштрассе они остановились. Для утра вторника было очень тихо. Может быть, оттого, что не было еще и восьми утра, да и квартал был не торговый.

Парламентарии, юристы, служащие и дипломаты, населявшие близлежащие улицы, выползали из своих дыр не раньше десяти утра. Домой они возвращались уже к пяти вечера, в то время как все остальные еще усердно работали. Привилегия чиновников, которой завидовал весь мир.

Случайный прохожий, выгуливавший свою собаку, не заметил ничего подозрительного, ведь для этого ему пришлось бы подойти очень близко. Поэтому он и не увидел тонкого клинка, сверкнувшего между человеком в черном пальто и другим, с аккуратно подстриженными усами. Тончайшая острейшая шпага, которая обычно пряталась в трости с золотым набалдашником. Теперь она покинула свои ножны и целилась в живот, грозя серьезным ранением, если человек решится сбежать.

Оба мужчины были примерно одного роста и телосложения, но у одного из них совершенно черные волосы были заплетены в коротенькую косичку, а волосы второго были коротко подстрижены, к тому же у последнего были усы. Прямая осанка и повелительный взгляд выдавали военное прошлое, а если заглянуть в глаза, можно было увидеть и еще кое-что. Надменность, холодность и полное презрение к людям. Человек, привыкший командовать. Но сейчас командовали им, и это было для него в новинку.

Двое других были значительно ниже и моложе. Молодой человек восемнадцати лет с рукой на перевязи в сопровождении девушки с соломенными волосами, одетой в светло-коричневое пончо. Они подошли к Роонштрассе и замедлили шаг.

Мужчина с усами вздернул подбородок.

– Вы не сказали, что вам, собственно, от меня нужно, господин фон Гумбольдт. И почему бы вам не передать меня в руки жандармов? Штрекер был всего лишь запасным вариантом на случай, если у меня не получится.

– Совершенно верно, пешка, которую можно принести в жертву, – ответил исследователь. – Уверен, вы достаточно хорошо играете в шахматы, чтобы меня понять.

– План был великолепным. Втереться в доверие противника и напасть на него тогда, когда он меньше всего ожидает.

– Именно так. Я знаю, что у вас есть друзья в высших эшелонах власти. Для вас не составило бы труда нажать на нужные рычаги, и уже завтра вы бы снова ходили по Берлину свободным человеком. Разве не так?

– Что вы хотите сделать, чтобы этого не допустить? Хладнокровное убийство в тумане? Почему здесь? На вашем месте я бы заколол себя на мосту и бросил труп в Шпрее.

Гумбольдт покачал головой.

– Вы разочаровываете меня, генерал Фалькенштейн. Может быть, вы бы так и поступили, но не я. Что даст ваша смерть? Отрубленная голова гидры? Не успеешь отрезать одну, как на ее месте тут же появляются две другие. Нет, нет. Такое чудовище не уничтожить одним ударом меча. Нужно вооружиться головней и разрушить его изнутри.

– Вы говорите слишком запутанно, Гумбольдт.

– Неужели? Почему же мы тогда здесь? – исследователь указал на импозантное здание на противоположной стороне улицы. В нем заседала одна из адвокатских коллегий города. В такое время здесь еще никого не было.

– Канцелярия? – нахмурился Фалькенштейн. – Вы что, хотите, чтобы я написал признание на бумаге? Можете попробовать, но я ни с чем не соглашусь и ничего не подпишу. Кроме того, сюда нужно приходить через два часа. Сейчас здесь никого нет.

Взгляд исследователя стал строгим.

– Не играйте со мной в ваши игры, Фалькенштейн. Вы прекрасно знаете, что это за здание. Хотите осмотреть его вблизи? Пожалуйста. Давайте перейдем на другую сторону улицы.

В спину генерала уперся кончик шпаги. Не опасно, но достаточно болезненно, чтобы напомнить, кто контролирует ситуацию.

– Удовлетворите мое любопытство, – сказал Гумбольдт, пока они пересекали Роонштрассе. – Почему вы совершили покушение лично? Почему не наняли профессионального убийцу? Так было бы проще и безопаснее. Почему вы со Штрекером так рисковали? Вас схватили, и план провалился.

– Это все равно, что рассказывать слепцу про цвет. Для меня это вопрос чести. Я люблю Германскую Империю. Люблю и императора. Он чудесный человек. Откровенный, честный и благородный.

– Так сильно любите, что хотите убить? – нахмурился Гумбольдт. – Это слишком сложно для моего понимания.

– Видите? Я так и знал, что вы не поймете. Да, я именно так люблю империю и императора, что не могу сложа руки смотреть, как наша гордая нация все ближе приближается к пропасти. Во внешней политике ее притесняют Россия и Франция, во внутренней политике доставляют хлопоты социалисты. Страна слабеет на глазах. Ей нужна сильная рука. Правительство, которое может принимать неприятные и болезненные решения. Вильгельм слишком мягок. Он друг людей, ему нравится, чтобы им восхищались, чтобы его любили. Но как руководитель он малого стоит. Нужна сила, которая крепко зажмет в руке поводья. – Он понизил голос до шепота: – Заигрывание с Британской Империей – это оскорбление для каждого настоящего патриота. Я понимаю, что хочется произвести впечатление, – все-таки королева Виктория – его бабушка, – но ведь пора идти собственной дорогой. При Бисмарке это стало возможным, но с тех пор, как Вильгельм его уволил, корабль несется по мировому океану совсем без управления.

– И вы решили, что убийство?..

Фалькенштейн обернулся, лицо у него налилось кровью.

– Убийство? Что вы знаете? Вы… Это было не убийством, а актом милосердия и проявления национальной совести. Но таким изнеженным демократам, как вы, этого никогда не понять. Императора лишила бы жизни рука друга, да еще и в момент радости. Яркий солнечный свет, ликующие люди – такой уход пришелся бы ему по вкусу.

– Вы настоящий друг.

– Мы, националисты, единственные, кто может поднять страну из грязи, – закричал Фалькенштейн, теряя терпение. – Как вы не понимаете? Позвольте мне пойти и сделать свою работу. Неужели в вас нет и искры патриотизма?

Гумбольдт приставил шпагу к груди генерала. Он заговорил, и голос его был твердым, как алмаз:

– Не будьте так самоуверенны, Фалькенштейн. Кто знает, к чему приведет ваш так называемый патриотизм? Люди вашего пошиба извращают и перекручивают реальность до тех пор, пока не искалечат страну. Останутся пепел и руины, своими силами она не поднимется. Будет война, баррикады на улицах, военные машины и корабли. Могу заверить, что все, что попадет в ваши руки, рассыплется в пыль. Вы – закат человечества, Фалькенштейн. Вы и ваши приверженцы.

– Почему пепел и руины? Разве вы ясновидящий? – Оскар впервые заметил в глазах генерала огонек.

Гумбольдт опустил шпагу, но в ножны ее не убрал. Нет, Фалькенштейну нельзя объяснять, в какую пропасть они с соратниками толкают страну, ведь тогда волей-неволей придется рассказать и о путешествиях во времени.

– Совершенно верно, господин генерал. Пожалуй, я ясновидец. – Он приложил руку к теплой стене здания из желтого песчаника. – Будете отрицать, что вам знакомо это здание? Да? Хорошо, тогда позвольте нам найти потайную дверь, и мы посмотрим, не сможем ли мы заставить ваших друзей изменить свои взгляды.