В книге Льва Александровича Данилкина «Юрий Гагарин» (2011), изданной в серии «Жизнь замечательных людей», высказывается удивительная версия о причинах отъезда будущего космонавта из Гжатска в Москву. Оказывается, Юра вместе с приятелями «надломил ларек», то есть участвовал в ограблении магазина, и был вынужден поспешно уехать, чтобы избежать наказания по уголовной статье. Версия противоречит всему, что известно о Гагарине, поэтому Данилкин и сам отвергает ее. Зачем тогда приводит? «Такие вещи лучше проговаривать», – пишет он. Интересно, кто ему сказал, что клеветнические измышления «лучше проговаривать»? Ведь наверняка среди его читателей найдутся и те, кто решит, что дыма без огня не бывает, а в их пересказах версия окрепнет, и, глядишь, появится еще один миф, который потом придется опровергать.

У отъезда Гагарина после окончания шестого класса были серьезные причины и без привлечения каких-либо криминальных версий. Прежде всего надо вспомнить, что в семью вернулись старшие дети: Зоя – весной 1946-го, Валентин – в апреле 1947-го. С одной стороны, появились дополнительные рабочие руки; с другой стороны, вернувшимся предстояло встать на ноги, завести собственные семьи и жилье, причем не в родном селе, а в Гжатске. Зоя вскоре вышла замуж за Дмитрия Бруевича – соседа по Клушину, фронтовика; у них родилась дочь Тамара, первая племянница будущего космонавта. Валентин в мае 1948 года женился на сироте Марии Александровне Ивановой из деревни Горлово и тоже перевез ее в Гжатск.

У Гагариных был свой огород, который выручал в голодное время, однако им остро не хватало «живых» денег. Алексей Иванович, несмотря на востребованность по строительной части, зарабатывал нерегулярно. Тем же самым занимался и зять Дмитрий. Валентин устроился электромонтером, но упал с подгнившего столба и сильно повредил ногу, на целый год сделавшись инвалидом. Анна Тимофеевна была полностью поглощена домашним хозяйством. О бедственном положении рассказывала и учительница Раевская: «Семья Гагариных еле-еле сводила концы с концами. И Юра задумал сам пробивать себе дорогу в жизни. Я пыталась уговорить его кончить среднюю школу, и Анна Тимофеевна просила меня повлиять на сына, но Юра поступил по-своему: после шестого класса уехал в Люберцы, в ремесленное училище».

Проблема была в том, что еще в сентябре 1940 года была введена плата за обучение в старших классах средней школы, техникумах и вузах; для обычных городов типа Гжатска она составляла 150 рублей в год – вроде бы немного, если сравнивать со средней ежемесячной зарплатой по стране (например, в 1950 году она была 646 рублей в деньгах 1947 года), однако для семей, живущих крестьянским хозяйством, и такая сумма казалась существенной. Юрий с его деятельным характером не хотел быть обузой и понял, что пришла пора зарабатывать самостоятельно.

Кроме того, чем дальше, тем больше он ощущал возрастную разницу: весной 1949 года ему исполнилось пятнадцать лет, а большинству одноклассников было еще по тринадцать. Юрий на их фоне выглядел вполне созревшим молодым человеком с соответствующими интересами и мировосприятием; дети вокруг начали тяготить его. К тому же многие переростки, как свидетельствует Лев Толкалин, покидали школу и устраивались в ремесленные училища: обязательным в то время было только четырехлетнее образование, поэтому за дальнейшую судьбу детей отвечали родители. В качестве примера у Юры перед глазами выступал его товарищ по базовой школе Павел Дёшин, который устроился на работу и при этом обучался в вечерней средней школе.

Тут, конечно, имеет смысл обратиться к воспоминаниям самого Юрия Алексеевича, который подтверждает вышеизложенные соображения (цитирую по книге «Дорога в космос» 1961 года издания):

«Окончив в Гжатске шесть классов средней школы, я стал задумываться о дальнейшей судьбе. Хотелось учиться, но я знал, что отец с матерью не смогут дать мне высшее образование. Заработки у них небольшие, а в семье нас шестеро. Я всерьез подумывал о том, что сначала надо овладеть каким-то ремеслом, получить рабочую квалификацию, поступить на завод, а затем уже продолжать образование. ‹…›

– На хорошее ты дело решился, Юрка. Езжай… В Москве еще никто не пропадал.

В этом месте свидетельства расходятся. Сам космонавт, видимо, из соображения экономии печатного места сократил подробности своего приезда в Москву до нескольких фраз, из которых тем не менее можно сделать ошибочный вывод, что приехал он туда один и без предупреждения, то есть свалился как снег на голову. Скорее всего, это было не так. Анна Тимофеевна утверждала, что сначала списалась с Савелием Ивановичем и, только получив одобрение столичного родственника, попросила старшего сына Валентина «отвезти в Москву, да не уезжать, пока окончательно брата не устроит. Коли с ремесленным не выйдет (я на это очень надеялась), просила быстренько домой возвращаться». Ее слова подтверждал и Валентин Алексеевич, посвятивший этой поездке пять глав книги «Мой брат Юрий».

В конце августа (много времени ушло на принятие решения и оформление школьных документов) братья добрались на поезде до Москвы, там на метро – до станции «Сокол», рядом с которой по адресу 2-я Радиаторская улица, дом 2, квартира 4, жила семья Савелия Ивановича и Прасковьи Григорьевны Гагариных. Те приняли родственников радостно, устроили застолье, а на следующий день, в воскресенье, повели знакомиться с достопримечательностями столицы, посетили Третьяковскую галерею и цирк.

Однако все планы на быстрое обустройство судьбы племянника вскоре рухнули. Оказалось, что набор в московские ремесленные училища по специальностям токарь или слесарь давно завершен.

Кроме того, в большинстве из них требовалось законченное семилетнее образование. Попытки определить Юру в какое-либо училище строительного профиля, к которому Савелий Иванович имел отношение, также не увенчались успехом.

Разумеется, Юра сильно переживал по этому поводу, ведь ему придется менять планы, возвращаться в Гжатск, снова идти в школу, где его неизбежно встретят насмешки одноклассников. Получалось, что споры с родителями и учителями о праве выбирать собственный путь, выстраданное решение, мечта о самостоятельности – всё зря!

Его разочарование приняла близко к сердцу двадцатипятилетняя двоюродная сестра Антонина Савельевна, которая после отъезда Валентина пригласила Юру пожить к себе в коммунальную квартиру в Ананьевском переулке, на Сретенке. Ее муж Иван Иванович Ивановский, занятый в металлургии, обзвонил товарищей и выяснил, что в Люберецком ремесленном училище № 10 (в то время – № 14) при Государственном заводе сельхозмашин имени А. В. Ухтомского обнаружился недобор. Антонина и Юра немедленно выехали туда. Завуч училища Владимир Ильич Горенштейн поддался на уговоры и внес юношу в список поступающих. Гагарин уверенно сдал экзамен: сочинение на четыре и математику на пять.

Обратимся к воспоминаниям однокашника будущего космонавта по Люберецкому ремесленному училищу Тимофея Андреевича Чугунова, которые он изложил в небольшой книге «С юности на всю жизнь» (2006):

Красивое многоэтажное здание училища меня обрадовало. В таком прекрасном здании мне предстояло учиться. Вот здорово! Но… впереди вступительные экзамены и приемная комиссия. ‹…›

Конечно, что-то здесь приукрашено (упоминание самолетов – типичная мемуарная селекция!), однако зафиксирован и важный момент, который подтверждается другими источниками: изначально Юра не собирался становиться литейщиком-формовщиком и даже толком не знал, что это за специальность и зачем она нужна. Однако его намерение стать самостоятельным пересилило желание получить понятную и, как ему казалось, более престижную специальность. Гагарин добился своего, проявив характер, и не собирался останавливаться на достигнутом.

Биограф космонавта Лев Данилкин, правда, указывает: в сохранившейся «Поименной книге ремесленного училища № 10» написано, что Гагарин зачислен в училище согласно приказу № 140 от 30 сентября 1949 года, то есть не в августе, когда работала приемная комиссия. На основании этого Данилкин сделал вывод, что официальная биография подправлена: на самом деле Юрий вернулся в Гжатск, поступил в седьмой класс, а двоюродная сестра сумела договориться с завучем после того, как учебный год начался. Однако эту версию не поддерживают ни воспоминания друзей Гагарина по училищу, ни свидетельства однокурсников из «параллельной» группы, ни «откровенные» мемуары Льва Толкалина. Возможно, расхождение в датах появилось в результате бюрократической волокиты: известно, например, что Гагарину сначала не хотели давать место в общежитии и на переговоры ушло какое-то время.

Люберцы, в которых предстояло жить и учиться Юрию, начали превращаться в индустриальный город в начале XX века, когда там открылся железнодорожный завод «Нью-Йорк», принадлежавший американскому бизнесмену и позднее перепрофилированный на производство сеноуборочной техники. В 1924 году завод был национализирован и переименован в честь машиниста Алексея Владимировича Ухтомского, командовавшего люберецкой боевой дружиной в ходе первой русской революции 1905 года и расстрелянного царскими карателями. В годы войны завод работал на фронт: там изготавливались корпуса для мин и другая военная продукция, за что был награжден орденами Ленина и Трудового Красного Знамени.

В 1949 году Люберцы представляли собой железнодорожную станцию и несколько рабочих поселков, выросших вблизи большого завода и множества маленьких. Жили там бедно, как в общем-то и везде в разоренной войной стране. В статье Юрия Колыванова, однокурсника Гагарина из «параллельной» группы, под заголовком «В начале пути» (газета «Люберецкая панорама» от 17 февраля 2011 года) есть, например, такое свидетельство времени: «В конце работы приемной комиссии слово было предоставлено старшему мастеру училища. Он сообщил присутствующим в зале родителям тех ребят, которых приняли в группы токарей и слесарей, что на всех в училище не хватает штангенциркулей, и показал его. В то время этот прибор можно было купить на рынках-толкучках».

Люберецкий краевед Герман Артёмов в статье «Пирожки горячие, мороженое „Мишка на Севере“» (газета «Люберецкая правда» от 22 октября 2004 года) так рассказывал о послевоенных реалиях родного ему города:

Что же представляла из себя площадь и чем она знаменательна для люберчан? ‹…› Где сейчас располагается торговый центр с застекленными павильонами, раньше были фанерные палатки голубого цвета. Государству всегда было выгодно продавать алкогольные напитки. И, конечно, на первом месте было питейное заведение. ‹…›

Начну описание с этого магазина-палатки, в простонародии прозванного „Голубой Дунай“. Были там стойки и столики. Продавали водку, вино в розлив и в бутылках. Самая маленькая тара – стограммовая бутылочка, и называли ее „шкалик“. ‹…› Вот в этом „Голубом Дунае“ можно было люберецким мужикам пообщаться и поделиться новостями. Многие вернулись с войны и вспоминали о жестоких боях.

В другой палатке продавали бочковое пиво. В бочке вышибалась пробка, и в отверстие вставлялся ручной насос. Продавщица нагнетала воздух в бочку и разливала пиво по кружкам. Продавали здесь воблу и раков. Пиво пили не спеша и подолгу беседовали. Были палатки, где продавали брагу, квас и морс. ‹…› Мы, пацаны, пили квас и морс. Цены на прохладительные напитки были доступны. ‹…› Еще на площади продавали „газировку“ – газированную воду. Продавец привозил тачку, на которой установлено оборудование для приготовления газированной воды. Один стакан с сиропом стоил четыре копейки, без сиропа – одна копейка.

Привозили из пекарни на тележке батоны, и продавец зазывал покупателей: „Батоны горячие, рубль сорок!“ Вот такая была реклама в далекие времена. Цены постоянно менялись. В декабре 1947 года, когда отменили карточки и заменили деньги, немного стало получше жить. Появились продукты питания, но денег у людей всё равно было мало. Покупали колбаски, сырку по двести граммов, и продавец спрашивал покупателя: „Вам порезать колбаску?“ В годы войны, да и после, муку и крупу на площади продавали стаканами. Было определенное место, где продавали табак, махорку. Заядлые курильщики, чтобы купить стакан махорки, делали цигарку или „козью ножку“ из газеты и проверяли крепость. Потом уж насыпали кисеты. ‹…› Огонь добывали при помощи твердого камня, напильника и фитиля. Продавали и папиросы в россыпь, то есть можно было купить несколько папирос, обычно „Беломор“. Курить папиросы „Казбек“ считалось шиком. Вспоминается песня, которую исполнял Марк Бернес: „В ответ, достав „Казбеку“ пачку, сказал ей Костя с холодком…“ Конечно, сигарет с фильтром не было.

Рабочие с ГЛЗ (Государственный Люберецкий завод) приносили для продажи дрова (обрезки досок и чурбачки). Целый ряд торговок предлагали „кофе“ (из желудей) и „какао“ (из шелухи от очистки зерен). Бабушки варили дома „питье“. Заливали в утепленные чайники и приносили на площадь. Зазывали покупателей: „Кому горячий кофий!“, „Покупайте сладкая какава!“. Для сладости использовали не сахар, а сахарин. Тут же можно было купить вареную картошку с укропом, лепешки. Девчонки и мальчишки жевали жмых (остатки семян масличных растений после выжимания из них масла), чаще из подсолнечника. Позднее стали продавать пирожки с ливером по четыре копейки, а с мясом – по десять. ‹…›

Хотелось людям иметь хоть какую-нибудь отдушину в жизни. Тяжело жилось – много было нищих, инвалидов. Они просили милостыню: „Подайте копеечку на пропитание“. Сердобольные подавали, хотя сами испытывали нужду. ‹…›

Здание Люберецкого ремесленного училища № 10 и по сей день находится по адресу: Октябрьский проспект, 136 (на пересечении проспекта с Комсомольской улицей). Отсчет его истории принято вести с 4 декабря 1922 года, когда был выпущен первый учебный план для профессионально-технических курсов, учрежденных завкомом завода сельхозмашин. Через три года курсы превратились в группу фабрично-заводского обучения, а в 1940 году наконец-то было открыто и само училище.

Хотя время было трудное и голодное, учащиеся сразу почувствовали опеку государства: каждому бесплатно предоставили койко-место в общежитии, трехразовое питание и форменную одежду. Обедать ходили группами в столовую соседнего весового завода. После голодных военных лет каша с маслом и мясные щи казались вчерашним детям «царской едой». Литейщикам с учетом вредности их специальности ежедневно дополнительно выдавали 15–20 г сливочного масла и по стакану молока.

Общежитие было одноэтажным, барачного типа: здесь квартировали не только учащиеся, но и преподаватели. В комнатах жили по 15–16 человек; кровати были обычные, пружинные, не двухъярусные; матрацы набиты морской травой; там же общий стол, табуретки и тумбочки. Юрий Гагарин описывал быт общежития в радужных тонах: «Жили мы между собой мирно, дружно. Во всём был порядок: вставали и ложились одновременно, вместе ходили в столовую, ‹…› вместе бегали в кино и на стадион, находившийся тут же под боком, в зеленой раме тополей». Однако любому, кому приходилось скученно жить в компании разновозрастных сверстников, известно, что поначалу неизбежен период притирки, сопровождаемый выявлением лидеров и построением своеобразной иерархии. О том, как это происходило в Люберцах, Лидии Обуховой рассказал завуч Владимир Ильич Горенштейн (цитирую по книге «Вначале была Земля», 1973): «Сообщество шестнадцатилетних, прежде чем стать коллективом, обязательно проходит период вольницы. Общежитейские спальни превращаются в ватаги; комната идет на комнату. ‹…› И в первый же год было у них генеральное сражение с парнями по второму году обучения. Второгодники хотели главенствовать и добивались этого методами откровенного насилия: они становились цепью в узком проходе и ловкими движениями срывали пояса у новичков. Пояса были на защелке под крупной металлической бляхой; раздавался быстрый лязгающий звук – и противник оказывался распояской, в виде, абсолютно унизительном для мужского достоинства! Случалось всякое. ‹…› Даже скоропалительная „забастовка“ из-за невыданных спецовок. Заупрямившиеся ребята решили не выходить из спальни и для этого… залезли под кровати».

Все эти молодежные проблемы умело решал воспитатель общежития Владимир Александрович Никифоров. В качестве превентивной меры он запретил какую-либо деятельность в здании после 22:15 и выключал комнатное освещение, чтобы предотвратить нарушения режима. Впрочем, тем, кто обучался в вечерней школе, он позволял делать домашние задания в общем коридоре.

В этой непростой ситуации Юрию Гагарину повезло найти верных друзей в первые же дни после поступления. Ими стали Тимофей Андреевич Чугунов и Александр Егорович Петушков. Их сблизили общность происхождения (Смоленская область) и сходство биографий (война, оккупация, два потерянных года). Они и жили вместе, и развлекались вместе, и даже вечернюю школу рабочей молодежи посещали вместе.

Обратимся к воспоминаниям Тимофея Чугунова:

Во дворе общежития стояли спортивные снаряды. Уже в первый день Юра с ребятами из нашей комнаты испробовали свои силы на перекладине и брусьях. Саша Петушков крикнул Юре: „Не упади с брусьев головой вниз, голова нужна для учебы!“ С этого времени Юра и я познакомились с Петушковым. Он из Юхновского района Калужской области. Раньше этот район входил в Смоленскую область. Можно считать, что Саша – тоже наш земляк. ‹…›

Форма молодого рабочего нам понравилась. Правда, долго пришлось ее подбирать по размеру. В форме нас трудно было отличить друг от друга. ‹…›

Историк Александр Валентинович Глушко в любопытной статье «Форма одежды Юрия Алексеевича Гагарина. Разновидности и особенности ношения» (журнал «Новости космонавтики», 2014, № 4) сообщает, что форменная одежда для учащихся специальных ремесленных училищ была введена приказом Главного управления трудовых резервов (ГУТР) при Совете народных комиссаров СССР приказами № 1435 (от октября 1943 года) и № 1832 (от 28 декабря 1943 года). Предусматривалось несколько видов обмундирования. Рабочая форма включала: темно-синюю хлопчатобумажную гимнастерку со стоячим воротником, пятью пуговицами и двумя верхними боковыми накладными карманами; пояс с металлической форменной пряжкой; хлопчатобумажные брюки того же цвета с двумя боковыми карманами. На ногах носили кожаные ботинки черного цвета. Выходное обмундирование, разумеется, отличалось: темно-синий, черный или коричневый однобортный китель из улучшенной шерстяной ткани на пяти серебристых пуговицах с изображением перекрещенных молотка и разводного ключа; на груди – два прорезных кармана с клапанами; воротник был отложной с застежкой на один крючок. Воротник и обшлага имели канты синего цвета. На черных петлицах с синим кантом крепились: металлический знак в виде молотка и разводного ключа, две металлические буквы «РУ» и цифра – номер ремесленного училища. Что касается Юрия Гагарина, то он носил петлицы без букв и цифр, с одной лишь эмблемой – это хорошо видно на сохранившихся фотографиях. Брюки изготавливались из материала того же цвета и качества, что и китель, а фуражка – из сукна темно-синего цвета с синими кантами и матерчатым козырьком; ее ремешок был прикреплен двумя серебристыми пуговицами; к околышу фуражки крепился все тот же знак с молотком и ключом. Интересный факт: Гагарин, как и многие другие его сокурсники, носил китель с некоторым нарушением правил – расстегнув верхнюю пуговицу так, чтобы было видно белую рубашку и галстук.

В училище литейщиками занимались два мастера производственного обучения – Николай Петрович Кривов и Егор Алексеевич Прохоров. Официально к 21-й группе, в которой учился Гагарин с товарищами, был «приписан» первый из них, однако они периодически подменяли друг друга, из-за чего впоследствии возникла путаница в источниках, связанных с именем космонавта. На начальном этапе мастера вели теоретические занятия, посвященные истории завода, основам и специфике производства, технике безопасности и тому подобному. Затем начались практические занятия.

Вновь обратимся к мемуарам Тимофея Чугунова:

«Теоретические занятия шли полным ходом, но в цехах завода мы еще не были. Все мы рвались на завод. Очень хотелось своими глазами увидеть литейный цех, в котором нам предстояло в течение двух лет осваивать сложную специальность формовщика-литейщика. ‹…› Да и механические мастерские нашего училища находились на территории завода.

На самом деле это было не совсем так. Юрий Гагарин не оставил намерения перевестись из группы литейщиков в токари, что подтверждал и сам, будучи уже всемирно известным космонавтом. Тем более что первое время учащиеся гнали сплошной брак, чем вызывали негативную реакцию мастеров и насмешки второкурсников. Однако со временем под руководством опытных рабочих у бывших школьников стало получаться, и Юрий сам не заметил, как увлекся новым для него делом. Товарищи отмечали, что к процессу он подходил творчески, обдумывая варианты получения отливки и выбирая лучший из них. Тяжело бывшим школьникам давалось черчение, однако и здесь Гагарин, проявив упорство, добился высоких оценок.

Его успехи подтверждает уцелевший отчет, составленный мастером Егором Алексеевичем Прохоровым осенью 1949 года. Из него можно узнать, что в первой четверти 1949/50 учебного года ремесленник Гагарин выполнил производственное задание на 102,3 процента; в длинном перечне учебных дисциплин у него только две четверки, всё остальное – «отлично».

Как и в Гжатске, помимо учебы, Гагарин активно занимался спортом. Интересно, что среди однокурсников у него появился соперник – спортсмен-любитель Виктор Лыков. При этом вместе они достойно защищали честь 21-й группы на всевозможных соревнованиях. Сохранились собственноручно записанные воспоминания Ивана Николаевича Ровнова – преподавателя физкультуры (1983):

Понятно, что и в Люберцах преподавательский состав обращал внимание на инициативных молодых людей, стремящихся к лидерству в учебе и общественной работе. Для дальнейшего роста Гагарину следовало вступить в комсомол. Тогда это делалось так: сначала кандидат писал заявление и собирал рекомендации от комсомольцев, затем его кандидатура обсуждалась на общем комсомольском собрании, которое направляло его дальше – на бюро городского комитета комсомола. Как и ожидалось, Юрий легко справился с формальностями. Сохранился протокол № 55 заседания бюро от 14 декабря 1949 года, в котором записано:

Первый комсомольский билет Юрия Гагарина, видимо, не сохранился – во время учебы в авиационном училище ему выдали новый, с № 02959544; дата выдачи указана 20 января 1956 года.

Из-за высокой занятости свое намерение получить семилетнее образование в вечерней школе рабочей молодежи Юрий отложил на потом. Однако ему об этом напомнили. В том же декабре в Люберцы приехала навестить сына Анна Тимофеевна. Ее появление хорошо запомнилось друзьям Юрия, и через много лет Тимофей Чугунов напишет:

«Она встретилась с нашим мастером и воспитателем общежития. Они показали ей кабинеты учебного корпуса, спортзал, столовую и здравпункт. Познакомилась с журналами теоретического и производственного обучения. ‹…› Затем воспитатель и Анна Тимофеевна пришли в общежитие, в комнату, где мы жили. Владимир Александрович сказал: „Посмотрите, какой порядок в этой комнате! Юра у них старшим выбран, он добросовестно следит за чистотой и порядком. Я очень рад, что такой у вас хороший сын“. Анна Тимофеевна поблагодарила воспитателя общежития и мастера группы за обучение и воспитание сына, всех ребят нашей группы. После этого выложила на середину стола гостинец: домашнюю выпечку, вареные яйца, соленое сало, яблоки своего сада и конфеты. Пригласила нас этим угощаться. Мы дружно сели за стол. ‹…›

Анна Тимофеевна на прощание нам сказала: „Ребята, учитесь хорошо, дисциплину не нарушайте, слушайтесь своих учителей. ‹…› Обязательно идите учиться в седьмой класс. А ты, Юра, обещал нам учиться в вечерней школе, когда уезжал из дома в училище. Слово свое, сынок, надо выполнять“. Юре в эти минуты пришлось покраснеть от упреков мамы. Он дал слово, что обязательно пойдет учиться в седьмой класс в 1950 году и закончит его с отличием. Свое слово Юра сдержал».

Хотя Юрий и жил в Люберцах, он оставался под контролем родственников. На выходные юноша приезжал в поселок Клязьма (ныне входит в город Пушкино Московской области), где жила семья Марии Тимофеевны Дюковой (урожденной Матвеевой), старшей сестры Анны Тимофеевны. Там он помогал по дому и отдыхал вместе с двоюродной сестрой Надеждой и двоюродным братом Владимиром. Надежда Кирилловна Щекочихина (урожденная Дюкова) позднее вспоминала (запись от 23 февраля 1983 года):

«Юра всегда приезжал в форменной одежде, выглядел стройным, подтянутым, в гимнастерке, подпоясанной ремнем. На гимнастерке любил носить значки, полученные им за спортивные достижения. ‹…› Однажды Юра приехал сильно расстроенный: во время работы в литейном цехе брызги расплавленного металла попали на спецодежду и прожгли ее. Пришлось ее латать. Помню, привез Юра свою первую самостоятельную работу – чернильницу, которую отлил своими руками из металла. Точно такую же чернильницу отвез в Гжатск, она сейчас находится в музее города Гагарина.

От родственников в те праздничные дни Гагарин отправился в Москву. Дирекция училища наградила лучших учащихся поездкой 3 января 1950 года на новогоднюю елку в Колонный зал Дома Союзов. Нужно помнить, что многие из первокурсников всё еще оставались детьми (от четырнадцати до шестнадцати лет), причем прожившими всю жизнь в провинции, и для них подобное мероприятие было грандиозным событием. Юра и его друзья на всю жизнь запомнили аттракционы, игры и, конечно, праздничный хоровод.

После каникул, которые Гагарин провел в Гжатске, жизнь вернулась в прежнюю колею. Молодые ремесленники набирались производственного опыта и к весне включились в настоящее производство. Тимофей Чугунов вспоминал:

«Мастер поручал Гагарину сложные работы. Он с ними справлялся полностью, но были и трудности. Отливка шестерни с литым зубом поставила Юру в тупик. Мастер наблюдал за работой и видел его ошибки при уплотнении формовочной смеси в опоке, но ничего не сказал. Только к концу смены Гагарину удалось получить годную отливку. Мастер похвалил Гагарина и поставил в журнале отличную оценку. При подведении итогов за рабочую смену мастер сказал: „Юра Гагарин сегодня при отливке шестерни с литым зубом проявил рабочую смекалку и настойчивость. Берите с него пример!“ Юра, опустив голову, тихо проговорил: „В группе многие так работают, что тут особенного?“ ‹…›

Как же выглядела работа Гагарина и его товарищей?

Сам космонавт описывал ее предельно кратко: «Мастер привел нас в механизированный литейный цех. Там из белого чугуна отливали средние и мелкие детали к машинам. Водил он нас и к термическим печам, показывал производство отжига, объяснял, как хрупкий металл превращается в вязкий, ковкий чугун. ‹…› Вскоре меня определили к станку – учили специальности формовщика. Рядом со станком двигался конвейер. Мы делаем формы, ставим стержни, накрываем опоку – и на конвейер».

Здесь пропущены важные моменты, поэтому за подробностями мы обратимся к книге профессора Александра Павловича Гавриленко «Механическая технология металлов. Литейное дело», впервые опубликованной в 1903 году и неоднократно переиздававшейся в советские времена с исправлениями и дополнениями. Как мы видим из описаний выше, производство на заводе было уже значительно механизировано по сравнению с довоенным, однако будущим ремесленникам давали в том числе основы специальности, то есть прививали навыки ручной работы, общая последовательность которой не менялась с конца XIX века. Сначала в особой машине изготавливается формовочная смесь – специальный песок, глина или так называемая «масса» (смесь огнеупорной глины с кварцем, графитом или коксом). Затем по соответствующим чертежам выпускается модель будущей детали – обычно из дерева, поскольку оно дешево и широко распространено. При проектировании модели следует учитывать удобство ее извлечения из смеси без нарушения правильности отпечатка. Следующий этап – набивка смесью опок, то есть ящиков, в которые устанавливается модель. Опоки тоже изготавливают из дерева, а при массовом производстве – из чугуна. Обычно их делают сборными, скрепляя отдельные части шпильками, скобами и клиньями. Литейщик размещает опоку на формовочную («подмодельную») доску, соединяет и тщательно фиксирует части, а внутрь кладет готовую модель так, чтобы она соприкасалась своей разъемной поверхностью с доской. Убедившись, что всё готово, он просеивает смесь мелким ситом и аккуратно наполняет ею опоку, работая двумя инструментами: набойником с клинообразным концом и трамбовкой с плоской насадкой – тот и другой инструменты имеют ручку, длина которой зависит от того, сидит или стоит литейщик. Кстати, на знаменитой фотографии Юрия Гагарина в роли ремесленника он как раз держит в руках трамбовку с плоской насадкой. В зависимости от качества металла и размера будущего изделия смесь либо смачивают, либо оставляют сухой. Понятно, что от работника здесь требуется большой навык, поскольку плотность набивки определяет, как пройдет литье. Для облегчения выхода газов смесь протыкают толстой проволокой, делая в ней вентиляционные канавки, которые заполняются коксовой золой. После того как опока с моделью набита, ее накрывают другой («основной») доской, которую скрепляют струбцинами с нижней формовочной; затем всю получившуюся конструкцию переворачивают. Литейщик убирает струбцины и формовочную доску, смахивает отставшую мелочь щеткой, выравнивает смесь гладилкой, втыкает в нее модель литника, через который будет втекать раскаленный металл, и модель выпора, через который выйдет его избыток. Если модель изделия состоит из двух половин, то они соединяются; если из одной, то можно сразу приступать к установке и набивке верхней опоки, предварительно посыпав нижнюю разделительным белым песком. Излишки смеси сгребаются металлической линейкой или цилиндрической частью трамбовки. Окончив набивку, верхнюю опоку снимают и кладут в сторону. Теперь работник аккуратно вытаскивает из уплотненной смеси модели изделия, литника и выпора, с помощью специальных крючков убирает сор, который мог попасть в полученный отпечаток-форму, припыляет древесным углем для предотвращения пригорания смеси. Чтобы при заливке раскаленного металла форма не «поплыла», ее дополнительно укрепляют железными стержнями, смазанными для большей связи со смесью жидкой глиной или тестом. На заключительном этапе работник накрывает нижнюю опоку верхней и соединяет их скобами – форма готова к заливке металлом.

Как видите, процесс многоэтапный и весьма творческий. Профессор Гавриленко отмечал, что качество полученного изделия очень сильно зависит от мастерства и даже таланта литейщика, ведь при извлечении модели форма всегда немного повреждается, поэтому, чтобы избежать малейшего брака, он должен внимательно изучить отпечаток в смеси и поправить дефекты пальцами, гладилками или специальными приспособлениями: например, испорченные зубья шестерни, о которой шла речь выше, можно «спасти», вставляя модель отдельного зуба в нужное место формы. При этом настоящий мастер мог подготовить от семидесяти до ста опок за рабочий день (речь идет, конечно, о самых простых формах).

Из воспоминаний товарищей Гагарина видно, что их обучали не только ручной формовке, но и машинной. Для нее в то время использовались пневматические трамбовки, модельные машины с односторонним и двусторонним прессованием, а также специальные машины для формирования сердечников и зубчатых колес. Они, конечно, сильно облегчали литейщикам работу, однако, как вскоре показала практика, навыки ручной формовки Гагарину и его друзьям тоже пригодились.

За продукцию, соответствующую стандартам качества, учащимся начисляли «получку», то есть заработную плату, которая составляла 300 рублей в деньгах 1947 года – вдвое меньше средней зарплаты того времени. Но для вчерашних школьников и это были огромные деньги. Они даже не знали, на что их потратить. Юрий, как свидетельствуют его друзья, решил отправлять половину заработка матери в Гжатск, что выглядит вполне естественным: с одной стороны, он знал, каким подспорьем его деньги станут для семьи, с другой – ему хотелось показать родителям свою полезность и правильность выбора.

С «получками» связана забавная история. Однажды родители Миши Седова из 21-й группы купили ему на Перовском рынке новый выходной костюм, который им там же завернули. Когда добрались до общежития, то выяснилось, что продавец-мошенник подменил костюм ворохом тряпок. Юра и его «смоленские» друзья поехали на рынок искать обманщика. Конечно, того и след простыл, зато сами они сделали «некоторые приобретения»: Чугунов купил военный китель, Гагарин – фанерный чемодан.

Другим заметным приобретением Юрия стал массовый двухобъективный зеркальный фотоаппарат «Любитель» на двенадцать кадров – новинка, выпускавшаяся с 1950 года. С тех пор Гагарин вернулся к своему отроческому увлечению фотографией, которое не оставлял всю дальнейшую жизнь. Проявлением пленки и печатанием получившихся снимков он занимался в Клязьме с двоюродными братом и сестрой.

На летние каникулы 1950 года учащиеся разъехались уже вполне самостоятельными людьми. Юрий, разумеется, направился в Гжатск. Анна Тимофеевна вспоминала: «Привез всем подарки на деньги, заработанные на заводе: мне – платок, отцу – нарядную рубашку. Валентиновой дочке – игрушки. А [племяннице] Тамаре привез трехколесный велосипед. ‹…› С какой же гордостью вручал он привезенное! Я радовалась подаркам, доброте и внимательности сына. Он вытянулся за эти полгода, стал ростом почти вровень со мной. Обычно ребята в этом возрасте угловаты, а Юра всегда ходил ровнехонько, как-то по-особенному подтянуто. Наверное, сказалось то, что он много занимался спортом. Он и дома всегда делал физзарядку, говорил, что это хорошая привычка, не надо ее терять. ‹…› Разговоров, особенно первое время, только и было, что об училище. О практике, о теоретических занятиях, о товарищах, о комсомольской работе. Несколько раз заговаривал о том, что после ремесленного училища можно поступить в техникум, в институт…»

Чем именно занимался Юрий на каникулах? Привычными делами: опять помогал по дому, развлекался со старыми друзьями, на время вернулся в духовой оркестр, чтобы выступать на городской танцплощадке. Когда смотришь на фото Гагарина того времени, то действительно видишь не ребенка, не юношу, а вполне сформировавшегося молодого человека, который мало уже чем отличается от растиражированного образа космонавта после орбитального полета. Оно и понятно, ведь ему шел семнадцатый год, а взрослел Юрий быстро: сказывались и суровое детство, и тяжелая работа в литейном цехе, и активные занятия спортом. Нет ничего удивительного, что он завел подружку.

Скажем прямо, Гагарин никогда не чурался противоположного пола и умел с ним общаться, благо у юноши хватало сестер. Старший брат Валентин утверждал даже, что именно Юрий «сосватал» его будущей жене. Ко всему прочему, Гагарин был парень, что называется, видный: красивое приветливое лицо, ясный взгляд, располагающая улыбка, здоровые зубы, развитая мускулатура, самостоятельность, начитанность, чистоплотность, аккуратность. Неудивительно, что и девушки обращали на него внимание.

Знакомый нам Лев Толкалин в интервью Светлане Михайловой из «Комсомольской правды – Тула» (13 апреля 2004 года) сообщил, что серьезные отношения у Гагарина в тот период завязались с бывшей одноклассницей по гжатской средней школе Аидой Александровной Лукиной (ныне Цибановой). После его отъезда в Люберцы они активно переписывались, а встречаясь на каникулах, гуляли по городу. Девушка, согласно Толкалину, была очень красивая и спокойная, на нее заглядывались многие, но выбрала она Юрия. Среди общих друзей ходил слух, что они договорились сыграть свадьбу по достижении восемнадцати лет, однако судьба распорядилась иначе.

Вернувшись с каникул, Гагарин, Чугунов и Петушков подали наконец заявления на получение семилетнего образования. Люберецкая средняя школа рабочей молодежи № 1 при заводе имени А. В. Ухтомского размещалась в подвале одного из цехов, где производились моторы, неподалеку от второй проходной. В ней обучались не только молодые заводчане и учащиеся ремесленного училища, но и работники других предприятий города. В «гагаринском» классе было двадцать учеников, но не всем удалось закончить седьмой класс. Тимофей Чугунов свидетельствовал: «Мой односельчанин Ваня Моисеенков и другие ребята из училища походили в школу несколько недель, испугавшись трудностей, бросили учебу. Конечно, для нас это было огорчение, мы всячески агитировали, помогали им в учебе, надеясь, что они окончат седьмой класс». Интересный факт: если верить Анне Тимофеевне (а у нас нет оснований ей не верить), то даже после подачи заявления Юрий некоторое время не ходил в школу, объясняя это тем, что на время занятий накладывается производственная практика. Тем не менее всё у него вскоре наладилось: он быстро преодолел отставание и выбился в лучшие ученики.

Как и в гжатской школе, особые успехи Гагарин демонстрировал в алгебре, геометрии, физике и литературе. По воспоминаниям друзей, особо выделяла Юрия учительница русского языка и литературы Елена Петровна Михеева. Они подозревали, что она специально вызывает его к доске чаще других, зная, что он всегда не только ответит грамотно на ее вопросы, но и даст более или менее подробный анализ прочитанного, что простимулирует интерес других учеников к художественной прозе и поэзии. Кроме того, она назначила Юрия редактором школьной стенгазеты, таким образом поддержав «традицию», начатую еще в Гжатске.

На увлечение Юрия Гагарина литературой стоит обратить особое внимание. Чтобы ни говорили сегодня о Советском Союзе как о «самой читающей» стране, в действительности не так уж много советских подростков можно было назвать библиофилами, последовательно расширявшими свой кругозор за счет классики и современной им прозы. Косвенное свидетельство этому мы находим и в мемуарах людей, окружавших Юрия до того, как он попал в отряд космонавтов: они так восхищаются познаниями Гагарина в литературе, его умением декламировать и цитировать, что невольно приходишь к выводу, что для того времени такая начитанность была чем-то особенным. Вероятно, будущий космонавт интуитивно осознавал недостаточность своего культурного уровня и стремился повысить его единственным доступным способом. Что же он читал, будучи в Люберцах? Друзья называют лишь несколько текстов: «Евгения Онегина» Александра Сергеевича Пушкина, «Повесть о настоящем человеке» Бориса Николаевича Полевого, «Это было под Ровно» Дмитрия Николаевича Медведева, «Сталь и шлак» Владимира Фёдоровича Попова. Если первые три текста хорошо известны, то последний, который с подачи некоторых источников называют чуть ли не самым любимым романом Гагарина, стоит полистать. Роман «Сталь и шлак» впервые вышел в 1948 году, а через год был награжден Сталинской премией 2-й степени. Вероятно, Гагарину импонировало то, что Попов был металлургом (практически – коллегой!), который, как тот сам пишет, «прошел всю производственную лестницу – начал с чернорабочего и кончил начальником мартеновского цеха». Тем более, что в книге в равной степени описывались и жизнь пролетариата, и работа в эвакуации, и партизанская деятельность в тылу врага. Наверняка всё это было близко юноше и искупало определенную повествовательную дидактичность.

Люберцы, конечно, давали больше простора для культурного развития, чем Гжатск. В городском кинотеатре шли фильмы, снятые по «горячим следам» реальной войны: «Молодая гвардия» (1948), «Сталинградская битва» (1949), «Падение Берлина» (1949), «Встреча на Эльбе» (1949), «Звезда» (1949), «Смелые люди» (1950) и тому подобные. Впрочем, политическая ситуация снова вызывала предвоенные ожидания: началась история очередного противостояния – теперь между СССР и США, поэтому в прокате появлялось всё больше кинолент, посвященных обличению американского империализма: «Секретная миссия» (1950), «В мирные дни» (1950), «Заговор обреченных» (1950).

Кроме того, учащиеся имели возможность чаще ездить в Москву. Как свидетельствовал Чугунов, они посещали музеи, зоопарк, а однажды Гагарин уговорил приятелей пойти на выступление поэта Назыма Хикмета в парке Сокольники. Сегодня имя этого человека мало кому известно, но в то время за ним закрепилась репутация «турецкого Пушкина». В 1921 году Хикмет, будучи еще очень молодым человеком, эмигрировал в Советскую Россию, вступил в РКП(б), получил образование в Коммунистическом университете трудящихся Востока, а в 1924 году выпустил свой первый сборник стихов. Затем он вернулся в Стамбул, где примкнул к революционному движению. В итоге попал в тюрьму и провел за решеткой многие годы. При этом он продолжал писать, переводил с русского (например, работы Владимира Ленина и роман Льва Толстого «Война и мир»). Несмотря на то что перед войной в СССР Хикмета называли «троцкистом», в 1951 году, после его освобождения по амнистии и отъезда из Турции, поэту предоставили политическое убежище; летом того же года он получил польское гражданство на основании происхождения своего прадеда. Понятно, что человек с такой колоритной биографией стал в послевоенном Союзе знаменитостью, и посещение его выступления надолго запомнилось молодым люберецким ремесленникам.

Интересно, что 13 апреля 1961 года Назым Хикмет подобно многим поэтам мира откликнулся на космический полет Гагарина, но посвятил свои стихи не ему, а более философскому вопросу:

Еще через двадцать лет композитор Евгений Дмитриевич Дога положит эти стихи на музыку для четвертого выпуска телепередачи «Этот фантастический мир», посвященного вариантам контактов с инопланетянами. Вот так причудливо порой переплетаются судьбы и тексты…

Весной 1951 года, когда до выпускных экзаменов оставалось совсем немного времени, из-за болезни мастера Кривова 21 – й группой занялся мастер Сергей Петрович Тихонов. Он организовал своим подопечным производственную практику на заводе, специализировавшемся на архитектурном литье. В то время завод обслуживал одну из «великих строек» – ускоренное возведение Главного здания Московского государственного университета на Ленинских (Воробьевых) горах. Кстати, торжественная церемония закладки первого камня состоялась 12 апреля 1949 года – ровно за двенадцать лет до полета Юрия Гагарина.

Вновь обратимся к воспоминаниям Тимофея Чугунова:

К сожалению, Тимофей Чугунов не запомнил название завода, посему в большинстве публикаций о люберецком периоде жизни Гагарина этот момент обходят стороной. И зря, потому что найти место упомянутого действия довольно просто. Стройку Главного здания МГУ обслуживал Карачаровский механический завод (КМЗ), расположенный сегодня по адресу: Москва, Рязанский проспект, 2.

Историю КМЗ принято отсчитывать с 28 апреля 1948 года, когда прошло объединенное заседание исполнительных комитетов Московского областного и Московского городского советов депутатов, на котором было принято решение об отводе на стыке столицы и области, в районе бывшего села Карачарово, территории в 16,3 га для строительства «подсобных мастерских». Их создавали под конкретную задачу – изготавливать металлоконструкции будущих многоэтажных и высотных зданий МГУ. «Мастерские» напрямую подчинялись Главпромстрою МВД СССР, поэтому при их возведении действовал жесткий режим и были установлены предельно сжатые сроки. Понятно, что к работе привлекали и заключенных из исправительных лагерей, прежде всего репрессированных специалистов. Среди вольнонаемных хватало людей без образования, поэтому при стройке прямо в бытовках были организованы десятки курсов по обучению ремесленным навыкам, причем штат каждого цеха комплектовался по мере его ввода в эксплуатацию. Среди других был создан и цех архитектурно-художественного литья. Первая плавка чугуна в нем состоялась 17 февраля 1950 года. В приказе № 11 директора предприятия было отмечено: «Сегодня первый раз задута вагранка литейного цеха и в 14 часов дан первый чугун хорошего качества в количестве 5 тонн». Примечательно, что именно эта дата была объявлена официальным днем рождения завода, поскольку, по мнению директора Владимира Ивановича Канахистова, заводом можно назвать только то предприятие, которое располагает собственным металлургическим производством.

Понятно, что с квалифицированными кадрами для литейного цеха поначалу было туго. Поэтому на выполнение работ пригласили ремесленников из Люберецкого училища. В 1951 году цех занимался изготовлением элементов декоративной ограды Главного здания протяженностью 13 км (!). И видимо, именно к этому ответственному делу привлекли «гагаринскую» группу.

Юрий продолжал поддерживать хорошую спортивную форму. Участвовал в областных соревнованиях между ремесленными училищами в качестве капитана баскетбольной команды. Притом что рост Гагарина мало соответствовал этому виду спорта, он вывел свою команду в победители первенства Добровольного спортивного общества (ДСО) «Трудовые резервы». Сохранилась и грамота за победу на спартакиаде ремесленного училища в беге на 100 м с результатом 12,8 сек., а также в эстафете 4 × 100 м, в ходе которой он пробежал свою стометровку за 12,4 сек. Более высокий результат объясняется тем, что эстафету принимают стоя. Разумеется, Гагарин претендовал на большее и, сдав все положенные нормы, получил 29 апреля удостоверение № 1295887 о том, что он имеет право на ношение значка «ГТО» («Готов к труду и обороне СССР»).

Тем временем приближались экзамены. Сначала их сдавали в вечерней школе. О том, как они проходили, написала 6 июня в многотиражке «Заводская правда» директор школы Марина Фёдоровна Гурьева: «В седьмом классе сдают экзамены 32 учащихся. Все они хорошо написали изложение и выполнили письменную работу по алгебре. Первыми до установленного времени сдали работы по алгебре Гагарин, Чугунов, Черножуков, Золотое, Напольская и другие. По этому предмету и по геометрии они получили пятерки». По итогам экзаменов 15 июня 1951 года учащимся были выданы свидетельства; в том, которое получил Юрий Гагарин, при отличном поведении перечислены оценки, и все одиннадцать – только «пять». Кроме того, ему была вручена похвальная грамота.

Позднее прошли выпускные экзамены Люберецкого ремесленного училища. И здесь трое друзей – Гагарин, Чугунов и Петушков тоже получили аттестаты с отличием. 4 августа каждому была присвоена квалификация формовщика-литейщика пятого разряда; причем Чугунов утверждал, что обычно после училища в то время присваивался третий или четвертый разряд. Процитирую характеристику, выданную Юрию по итогам обучения: «Гагарин Ю. А. в течение двух лет был отличником учебы, заносился на Доску почета училища. Дирекцией училища Гагарину Ю. А. была два раза объявлена благодарность за отличную учебу и за общественную работу. Кроме того, директором завода ему объявлена благодарность за хорошую работу в цехе. Учащийся Гагарин был физоргом группы, добросовестно и точно выполнял все поручения комсомольской организации и администрации училища».

Итак, вырвавшись в большой мир, Гагарин очень рано продемонстрировал свои таланты. Конечно, нельзя недооценивать и компанию, в которой он оказался. Хотя Чугунов и Петушков упоминаются в биографиях космонавта мельком, их влияние трудно переоценить. Видно, что эти трое не только защищали друг друга в молодежных стычках, но и стимулировали к продолжению обучения, к приобретению статуса отличника. Ведь бывает и наоборот. Больше того, именно Чугунов и Петушков определили дальнейший выбор Гагарина, который и привел его сначала в авиацию, а затем и в космос.

Надо сказать, что летом 1951 года этот выбор еще не был сделан (хотя, конечно, некоторые биографы уверяют, что даже в Люберецком ремесленном училище Гагарин мечтал о карьере летчика). В действительности под влиянием преподавателя физкультуры Ивана Николаевича Ровнова будущий космонавт решил стать тренером.

Тут биографы космонавта снова расходятся. Некоторые из них (например, Лидия Обухова) утверждали, что Гагарин собирался поступать в Латвийский государственный институт физической культуры в Риге; другие настаивали, что его целью был Ленинградский техникум физкультуры и спорта ДСО «Трудовые резервы». Скорее всего, ближе к реальности вторая версия: для института у Юрия не хватало образования, да и он сам в книге «Дорога в космос» утверждал, что ориентировался на Ленинград, – это выглядит логичным с учетом того, что Ровнов и сам был выпускником упомянутого техникума.

Для того чтобы получить соответствующее направление, Гагарин поехал в Мытищи Московской области, на спортивную базу при стадионе «Торпедо», где прошел предварительные испытания. В течение двух дней он продемонстрировал экзаменаторам довольно высокие результаты: пробежал стометровку за 12,6 с, километровую дистанцию преодолел за 2 мин 46 с, прыгнул в длину на 5 м 11 см, 26 раз отжался от земли и получил высшую оценку при выполнении специального гимнастического комплекса.

Казалось, решение принято, и Юрия ждала карьера преподавателя физкультуры, однако судьба распорядилась иначе. Александр Петушков вспоминал:

На этом завершился люберецкий период жизни Юрия Гагарина.

Биографы космонавта (кроме, разумеется, его близких друзей и однокурсников) не считают нужным подробно останавливаться на нем. Для советских исследователей эти два года оказались малоинтересными, вероятно, потому, что в ремесленном училище Юрий почти не проявлял свои «особые качества» – он, конечно, был отличником и превосходным спортсменом, однако рядом были такие же отличники и спортсмены. Кроме того, при всём желании из этого периода нельзя было извлечь ничего, что работало бы на «легенду» о ранних планах Гагарина по завоеванию неба. Вот, например, Лидия Обухова цитирует сказанные ей слова Тимофея Чугунова: «Хотел ли он стать летчиком? Не знаю. Когда в Люберцах над нами пролетал самолет, мы долго смотрели ему вслед, и, конечно, всем нам очень хотелось бы очутиться в кабине… И всё-таки Юру больше тогда увлекала физкультура. Нет, он в своих мечтах никогда не зарывался, трезво выбирал возможное». Ту же мысль доносит Виктор Степанов: «Юрий не думал и не мечтал учиться на летчика. Просто мальчишка нашел в себе мужество оставить родительский кров и отправиться в дальний жизненный путь. Он хотел стать рабочим – и всё». Никакой романтики – сплошной взрослый расчет! И где здесь найдется место красивой сказке о маленьком деревенском мечтателе, которому партия расчистила и проложила дорогу к звездам?

Если вспомнить современных биографов, то им люберецкие годы кажутся скучными по другим причинам. Например, Лев Данилкин прямо пишет: «Свидетельства о двух люберецких годах в жизни Гагарина скудны и неразнообразны. Нам не известен ни один мемуарист, который сообщил бы об этом периоде что-нибудь не то что пикантное, а хотя бы не слишком пресное».

Что же представляет интерес для самого Данилкина? Вот, скажем, он изучает парту Гагарина, которая выставлена в Люберецком музее, и сообщает читателю: «Деревянная конструкция выглядит убедительно; было бы здорово, если бы на ней оказалось еще вырезано что-нибудь, что позволило бы получить ответы на вопросы, которые роятся в голове у любого биографа: секс, конфликты, происхождение капитала – что там происходило в голове пятнадцатилетнего Гагарина, угодившего в чужую, наверняка враждебную, небезопасную среду? Но нет, приходится зачехлить лупу не солоно хлебавши».

Или вот пассаж о Чугунове: «Склонен педалировать „воспитательный момент“ – и не акцентировать какие-либо „темные стороны“ гагаринской личности – ну или, по крайней мере, какие-то любопытные эпизоды, которые, несомненно, должны были случаться, учитывая тогдашний возраст героя этой книги и его склонность к авантюрным поступкам. Нет: „мы чувствовали ответственность, стремление учиться, получить специальность и побыстрее начать работать“. Ясно. А было ли что-то „такое“? (Автор вопроса при помощи интонации дает понять, что в идеале ему бы хотелось услышать о причастности юного Гагарина к серии ритуальных убийств.) „Наша лично группа – таких никаких нарушений не было. Приключений особых не было“».

Получается, что главной своей задачей Данилкин считал выискивание «темных сторон» личности первого космонавта, причем с уклоном в откровенный криминал, или, как минимум, «пикантных» подробностей типа сексуальных и экстремальных приключений (что такое «происхождение капитала», понять решительно невозможно).

Подобная позиция выглядит более чем удивительной на фоне того, что мы теперь знаем о люберецком периоде жизни Гагарина. Не нужно забывать, что он и его друзья всё же оставались несовершеннолетними подростками, перегруженными работой, учебой, решением повседневных проблем. Им нужно было выбирать: либо приключения с неизбежными негативными последствиями, либо жизнь в рамках строгих правил, устроенных практически по армейскому образцу. По итогам обучения в училище мы видим, что они выбрали. Какие уж тут «ритуальные убийства»?…

Биографам, советским и современным, стоило бы обратить внимание на то, чем занимался Юрий Гагарин, – например, поинтересоваться искусством литейной формовки. Оно вам кажется скучным? Тогда не стоит, наверное, браться за биографию такого человека, как первый космонавт. Потому что его история – это не набор баек с идеологическим, в ту или иную сторону, уклоном, а история специалиста. Повторю: прежде всего – история специалиста.

Если же не учитывать качества Юрия Гагарина как профессионального технаря, получившего образование непосредственно на производстве, то и впрямь становится трудновато объяснить, что же в нем было такого, отличающего его от других кандидатов на первый космический полет.