Глава двадцать шестая
Трое избранных
Иногда можно встретить мнение, что повышенная секретность вокруг ракетно-космической программы была оправданна. Враги, мол, только и ждали повода, чтобы опорочить и оболгать, а в качестве бонуса выведать все наши тайны и использовать их для получения стратегического преимущества. За этой болтовней почему-то забывается, что с момента полета первого простейшего спутника, вызвавшего колоссальный резонанс во всём мире, космонавтика приобрела общественно-политическое значение. В одночасье она расширила границы возможностей человечества и дала надежду на бессмертие национальных культур. Государство, сумевшее совершить космический прорыв, сразу становилось самым передовым и очень привлекательным в глазах множества наций, особенно тех, кто привык пользоваться достижениями прогресса.
В очерке Роберта Хайнлайна «Pravda значит „правда“» («Pravda means „Truth“», 1960), который я цитировал в предыдущей главе, критикуется политика замалчивания и переписывания истории, но в нем же американский фантаст с горькой иронией писал, что согласен стать коммунистом, выучить русский язык, принять всемогущество цензуры, стать «нелицом», лишь бы попасть на Луну или Марс – например, в качестве политического ссыльного. Удивительное дело! Писатель, для которого свобода была высшей ценностью, согласился обменять ее на призрачную возможность увидеть иные миры! Объяснение простое: Хайнлайн прекрасно осознавал, что в космонавтике воплощается будущее, в сравнении с которым политические разногласия настоящего выглядят мелочной возней. В конце концов будущие поколения сами разберутся, насколько им нужна свобода, главное – они будут летать между звезд. Думаете, Хайнлайн был единственным, кто по-настоящему верил в это? Как минимум был еще один – Сергей Павлович Королёв.
Высшие политики в СССР и США недооценивали значения космонавтики, пока «Спутник-1» в октябре 1957 года не убедил их в том, что ее достижения можно использовать для рекламы своей цивилизационной модели – грубо говоря, «преимуществ образа жизни». И пока США проигрывали на этом поле с разгромным счетом. Не было уверенности, что получится наверстать упущенное и при запуске на орбиту первого пилота. Поэтому американские политические круги сделали ставку на информационную открытость – то есть на агрессивную рекламу собственных достижений, которые, если разбираться, и достижениями-то еще не были. Но кто будет разбираться? Советские пропагандисты могли сколько угодно язвить по поводу того, что «90 % разговоров об искусственных спутниках Земли приходилось на долю США, а 100 % дела пришлось на Россию» (растиражированная цитата из «United Press»), но если ты не можешь представить подробности своего дела, подменяя конкретику общими фразами, то очень скоро окажется, что ты вытеснен из информационного поля и больше не выглядишь лидером и образцом для подражания, а сам вынужден подражать, подстраиваясь под чужие требования. В космической «гонке» между СССР и США всё это проявилось в полной мере.
Американская ракетно-космическая программа на начальном этапе ее развития была столь же плотно завязана на военно-промышленный комплекс, как и советская. Однако данное обстоятельство не помешало отказаться от требований соблюдения секретности во имя борьбы за умы людей. Хотя разработкой космического корабля «Mercury» занимались специалисты ВВС, в марте 1958 года президент Дуайт Эйзенхауэр внес в Конгресс законопроект о создании гражданского Национального управления по аэронавтике и космосу НАСА (NASA). И уже в октябре проект был передан новому агентству, после чего оно приступило к конструированию корабля и ракет-носителей к нему. Благодаря тому, что американской космонавтикой занималось государственное гражданское агентство, уровень секретности вокруг разработок был существенно понижен.
Такого же подхода придерживались при формировании первого отряда астронавтов, к которому приступили раньше, чем в Советском Союзе: отбор начался в ноябре 1958 года. В качестве кандидатов рассматривались мужчины возрастом от 25 до 40 лет, ростом не выше 180 сантиметров. Первоначально профессиональная принадлежность не имела значения – в кандидаты мог, например, записаться физик с опытом работы в лаборатории не менее трех лет. Но президент Эйзенхауэр своим решением постановил, что астронавтов следует искать среди военных летчиков-испытателей. В итоге были отобраны 110 человек. После медико-психологического обследования и «стресс-испытаний» в группе осталось 18 пилотов, а утверждены были всего семь «финалистов». Газетчики тут же окрестили их «великолепной семеркой», и это оправданно: все они были опытными летчиками с феноменальной выносливостью.
Будущие астронавты были представлены публике на пресс-конференции в Вашингтоне 9 апреля 1959 года (то есть задолго до того, как советские медики отправились по воинским частям искать потенциальных космонавтов) и с тех пор находились под пристальным вниманием средств массовой информации. Например, журналы «Life» и «Popular Mechanical» в том же году опубликовали целую серию материалов, снабженных прекрасными иллюстрациями, рассказывающих о семерых избранных и их семьях. Разумеется, не остался без внимания и сам проект «Mercury»: к 1961 году вал публикаций на эту тему только нарастал. Ситуации добавило остроты и появление неофициального женского отряда астронавтов под руководством летчицы Джеральдины (Джерри) Кобб, которая настаивала на праве женщин принимать участие в космических полетах наравне с мужчинами.
Конечно, от всех этих фактов можно отмахнуться, ведь всё равно именно наши космонавты стали первыми, однако мир, напомню, состоял не только из граждан СССР и «братских» народов: американская открытость выгодно отличалась от советской скрытности; американские материалы можно было цитировать, ничего не додумывая; за американской программой было интереснее следить, потому что к рассказу о технике добавлялся человеческий элемент, делающий историю живой и душевной, – те, кто имел возможность и желание сравнивать, видели разницу и относились соответственно. Кроме того, открыто обсуждая проблемы проекта «Mercury» и отряда астронавтов, американцы задавали терминологию и стандарты, на которые волей-неволей ориентировались советские специалисты, хотя по идее должно было быть наоборот.
Засекречивание подробностей советской ракетно-космической программы имело свои основания в той части, где она оставалась продуктом военно-промышленного комплекса. Однако превращение отличных людей, офицеров и коммунистов со способностями выше среднего, в «нелицо» (так Джордж Оруэлл в своей антиутопии «1984» называл человека, за любое упоминание о котором полагалось строгое наказание) не имело ничего общего с поддержанием обороноспособности страны, зато идеально работало на западную пропаганду, живописующую всяческие ужасы, вплоть до того, что русские посылают в космос смертников, набранных из политических заключенных.
Разумеется, в начале 1961 года никто из шести летчиков, получивших право называться космонавтами, не задумывался о целесообразности засекречивания проекта «Восток» и деятельности ЦПК ВВС. Со времен училищ они привыкли жить в режиме «допусков», когда толком не знаешь, чем занимается коллега из соседней комнаты. Главной проблемой для них стало освоение скафандров, изготовление которых задерживалось.
Скафандр «СК-1» был сконструирован инженерами завода № 918 в подмосковном Томилино на основе защитного костюма «Воркута», созданного для пилотов самолета-перехватчика «Су-9». При этом возникли сложности. Сначала поступило техзадание на аварийно-спасательный костюм, который обеспечивал безопасность космонавта только при старте и посадке. Затем возобладало мнение, что нужно делать полноценный скафандр. Времени на состыковку с бортовой системой корабля уже не осталось, и был принят автономный вариант системы жизнеобеспечения скафандра, размещаемый в катапультном кресле.
Скафандры «СК-1» состояли из двух основных оболочек: внутренней герметичной и внешней «демаскирующей» ярко-оранжевого цвета. Внутренняя оболочка изготавливалась из листовой высококачественной резины методом элементарного склеивания. Для надевания и снятия оболочки в ней сделали распах, герметизируемый «аппендиксом», который завязывался после надевания скафандра. В условиях вакуума избыточное давление растягивало ткань оболочки – чтобы удержать ее в определенном объеме, применили силовую систему из прочных шнуров и лент.
Инженер-конструктор Фёдор Анатольевич Востоков вспоминал (цитирую по фонозаписи, сделанной 12 ноября 1996 года):
«Новый, 1961 год мы отпраздновали дома, а с первых дней января закипела работа по завершению подготовки полета человека. Мы должны были поставить кресло пилота, скафандр для космонавта на случай разгерметизации корабля, систему ассенизации, носимый аварийный запас. Мы это всё разрабатывали, а теперь это всё должно быть испытано и иметь стопроцентный допуск для полета человека, принятый всеми специалистами, в том числе и военными. Нам сразу заявили, что первый полет будет проходить с манекеном. Он назывался „антропометрический“, то есть соответствующий конфигурации человека и тем характеристикам, которыми обладает костный состав и мышцы человека. Манекен должен быть снабжен всевозможными датчиками. Самописец должен был показать перегрузки. Всё это устанавливалось внутри манекена. Аппаратуру готовили [сотрудники] ЛИИ [Летно-исследовательского института]. Они имели опыт работы с этими приборами. Скафандр должен был быть на манекене и полностью обеспечить герметичность на случай разгерметизации самого корабля.
Чем дальше мы шли, тем больше появлялось изменений. На каких-то из испытаний (а они проводились в „шарике“) некий руководитель сказал, что космонавт потеряет сознание, когда у него открыто забрало или иллюминатор гермошлема, и погибнет. Новые проблемы: надо на определенной высоте перед тем, как кресло будет катапультироваться из самолета, принудительно закрыть шлем. Стоит задача, и конструкторы начинают придумывать: как это принудительно? Изготавливается маленький механизм, устанавливается маленький, миниатюрнейший пиропатрон, и перед тем, как дается импульс на открытие люка, он должен сработать и закрыть шлем, но так, чтобы не оглушить космонавта, чтобы не нанести ему каких-то других повреждений. Сколько проводили испытаний! Попробуйте в гермошлем встроить новое устройство – это снова вес, снова габариты, а ведь надо вписаться в те же [параметры].
Вот космонавт приземляется, а внизу – вода, а он взял да открыл шлем, приводняется и потерял в этот момент сознание. А как закрыть шлем, чтобы он не захлебнулся? Опять идет спор. Придумали – после катапультирования чуть ниже ног должна отойти стропа, на которой будет химическая батарейка. При касании с водой она даст импульс на пиропатрон, который закроет шлем. Но это же опять [трата] времени, это же целый поиск. Опять испытания, опять надо ехать в Феодосию для того, чтобы подтвердить надежность этой системы. ‹…›
Встал вопрос: космонавт приземлился и надо, чтобы он автоматически отсоединил парашютную систему. Надо разрабатывать замки, которые при прикосновении могли отсоединить ее с тем, чтобы она при сильном ветре не волокла [космонавта] по земле. А если приводнится? Здесь уже двоякая проблема. Если [парашют] будет волочить космонавта по воде, то он невольно уходит под поверхность воды и углубляется, а парашют его тащит. Потребовались срочные испытания в гидробассейне НАГИ [Центрального аэрогидродинамического института], где протаскивали испытателя с закрытым шлемом (значит, срабатывала система автоматического закрытия шлема). Система протаскивания гидробассейна тянула человека, он уходил под воду, а мы смотрели, не попадет ли вода [в скафандр], не захлебнется ли человек. Встала задача доработки клапана: если [в него] попадает вода, он должен закрыться и не пропустить даже малейшее количество воды в скафандр. ‹…›
Катапультирование [проводится] при закрытом шлеме. А как же космонавт получал питание через скафандр? Под питанием я имею в виду и кислородно-воздушную смесь, и радиосвязь, и передачу телеметрии на Землю через объединенный разъем коммуникаций. Если космонавт катапультируется, разъем коммуникаций автоматически отходит от кресла. Кресло космонавт должен покидать на [высоте] 4 км, а с 8 км до 4 км ему же надо было дышать! Потребовалось в его сиденье и в верхнюю часть носимого аварийного запаса (который выходил из кресла вместе с космонавтом) встроить кислородную систему питания космонавта для спуска [до высоты] 4 км, так как [на этом этапе] могли произойти неприятности: большое количество углекислого газа. Кислородная система тоже была разработана и тоже проходила постоянные испытания на предмет своевременного включения и подачи кислорода в скафандр космонавта при закрытом объединенном разъеме коммуникаций.
Очень большой объем работ был по катапультированию кресла с манекеном, а затем и с человеком с самолета. Проводились испытания и лицом, и спиной к потоку, потому что были варианты и так, и так. И в тех, и в других случаях надо было добиться такой стабильной надежности, которая обеспечила бы полную безопасность. ‹…›
Надо отметить и большой цикл испытаний в Феодосии. Схема приводнения была такая. Космонавт спускается. За пятнадцать метров до спуска у него отделяется носимый аварийный запас на фале. Кстати, это должно было „якорить“ космонавта, когда он приземляется, чтобы его не очень тащило, если вдруг появится ветер. А если [внизу] вода? Носимый аварийный запас (ПАЗ) должен был выкинуть лодку (лодку проектировал Иван Иванович Деревянко – хороший конструктор), которую космонавт должен был подтянуть под себя. Затем сесть в нее, дальше подтянуть фал с НАЗом, вынуть рацию (каждая составная часть носимого аварийного запаса в резиновых мешочках) и вызвать поисковиков. Здесь был колоссальный комплекс работ: по приводнению, по сбросу НАЗа, подбору НАЗа, пользованию НАЗом и рацией самим космонавтом.
Затем самолеты-поисковики должны по радиосигналу найти космонавта и, если есть возможность, подойти близко к кораблю и подобрать космонавта. Но в основном надо рассчитывать на вертолет, который лебедкой спустит круг. А на скафандре устроены [приспособления], за которые можно уцепиться, чтобы подняться в вертолет. Испытания проводились со всеми космонавтами как зачеты, подтверждающие, что и приводнение, и пользование НАЗом, и уверенная эвакуация или подъем с моря, и заход [каждого] космонавта в вертолет проходят стопроцентно».
Как видите, со скафандрами тоже хватало проблем, поэтому их создание отставало от графика. Сохранилось письмо главкома ВВС от 20 января 1961 года, в котором указывалось, что на тот момент было изготовлено двенадцать скафандров «по средним размерам», что затрудняло проведение тренировок из-за необходимости подгонки под фигуру каждого космонавта. По этой причине главком требовал срочно изготовить шесть индивидуальных скафандров для космонавтов в следующей последовательности: Гагарин, Титов, Нелюбов, Николаев, Быковский, Попович.
Интересно проследить, как продвигалась работа над «СК-1» и другими системами жизнеобеспечения корабля, по дневникам Николая Петровича Каманина. Приведу выборочно:
«14 февраля [1961 года].
Сегодня я, [Ювеналий Михайлович] Волынкин, [Александр Николаевич] Бабийчук и [Владимир Иванович] Яздовский были на заводе № 918 у Главного конструктора С. М. Алексеева. Договорились, что с 20 февраля на заводе будут начаты занятия космонавтов по изучению скафандра, кресла и НАЗа, а также будет проводиться индивидуальная подгонка скафандров. ‹…›
24 февраля. ‹…›
[Николай Сергеевич] Строев, [Семён Михайлович] Алексеев, [Григорий Иванович] Воронин и другие представители промышленности и ВВС обсуждали у А. А. [Александра Александровича] Кобзарёва степень готовности аппаратуры обеспечения жизнедеятельности космонавта и системы приземления. Н С. Строев сделал общий доклад. Алексеев и Воронин, как всегда, защищали свои позиции и яростно отбивались от наседавших на них военных специалистов. В результате обсуждения пришли к заключению, что очередной пуск нужно проводить, не дожидаясь окончания всех испытаний и устранения мелких неполадок в некоторых системах (газоанализатор, антенно-фидерное устройство, НАЗ); второй пуск с манекеном провести только после окончания всех испытаний оборудования. ‹…›
27 февраля.
Сегодня в ОКБ Алексеева провели большое совещание по предстоящим испытаниям оборудования и срокам устранения выявленных недостатков. Решили все испытания закончить к 20 марта. ‹…›
15 марта.
Главком и Ф. А. [Филипп Александрович] Агальцов приехали в Институт авиационной и космической медицины для встречи с шестью космонавтами. Вчера я без труда уговорил Главкома на эту встречу, напомнив ему о необходимости его напутственного слова космонавтам перед их отлетом на полигон. Главком впервые прибыл в этот институт. ‹…›
В беседе с космонавтами, продолжавшейся более часа, Вершинин сказал: „Я просматривал ваши личные дела, прочитал материалы о сдаче вами выпускных экзаменов. Уже не первый раз мы с вами встречаемся, и я знаю и верю, что вы хорошо подготовлены и натренированы. То, что я знаю о вас, характеризует вашу физическую, учебную, техническую и спортивную подготовленность к полету в космос. А мне хотелось бы знать и о том, как вы морально подготовлены к этому великому подвигу, верите ли в успех полета, как относятся к вашим занятиям ваши семьи?“ Все единодушно заявили, что твердо уверены в успехе полета, а их семьи знают о наших достижениях в космосе.
Капитан Попович, а за ним и остальные космонавты высказали единственное замечание в адрес Главного конструктора Алексеева С. М., который не выполнил свое обещание. Вместо шести индивидуальных скафандров он сделал только три: для Гагарина, Титова и Нелюбова. Многие тренировки и парашютные прыжки в скафандрах сорваны из-за их отсутствия. Других претензий у космонавтов не было».
Получается, что ко времени запуска беспилотных вариантов кораблей «3КА» некоторые системы еще не были доработаны, а индивидуальные скафандры изготовлены только для троих космонавтов, которые первыми стояли в списке главкома ВВС, составленном по итогам сдачи экзаменов. То есть только эти трое имели возможность пройти полную подготовку, включавшую работу на тренажерах и парашютные прыжки в собственных скафандрах. Соответственно только эти трое могли быть назначены на самый первый полет: Юрий Гагарин, Герман Титов и Григорий Нелюбов.
Тут можно было бы сказать, что Гагарину опять повезло. Но мы убедились, что везение снова ни при чем: хотя Юрий Алексеевич не лидировал по физической и теоретической подготовке, по переносимости невесомости и перегрузок (безусловным лидером был Титов), оказалось, что он более психологически устойчив, коммуникабелен, любознателен, разностороннее образован и глубже знаком с теорией космонавтики. На решающих экзаменах 17 и 18 января Гагарин произвел столь благоприятное впечатление, что его рекомендовали на первый полет, и через полтора месяца все, похоже, свыклись с этой очередностью, включая главкома ВВС и разработчиков скафандров. Фактически все уже работали на Гагарина – генерал-лейтенанту Николаю Петровичу Каманину оставалось только объявить об этом официально. Впрочем, из его дневников видно, что он еще колебался между Гагариным и Титовым, и любая мелочь могла свести Юрия Алексеевича с «финишной прямой».
9 марта 1961 года трехступенчатая ракета-носитель, получившая название «Восток», вывела на орбиту высотой 183,5 в перигее и 248,8 км в апогее корабль «3КА» («Восток-3А») № 1. «Четвертый космический корабль-спутник» весил 4700 кг, и его полет в точности воспроизводил одновитковой рейс пилотируемого корабля. Катапультируемое кресло пилота занял одетый в скафандр «антропометрический» манекен, прозванный испытателями Иваном Ивановичем. В его «грудную» и «брюшную» полости специалисты ГНИИИ авиационной и космической медицины поместили клетки с мышами и морскими свинками. В некатапультируемой части спускаемого аппарата находился контейнер с собакой Чернушкой.
Сам полет прошел хорошо. Но после торможения не отстрелилась гермоплата кабель-мачты, из-за чего спускаемый аппарат не отделился от приборного отсека – это могло обернуться гибелью корабля. Из-за высокой температуры при входе в атмосферу кабель-мачта сгорела, и разделение всё-таки произошло. Непредвиденный сбой привел к перелету расчетной точки на 412 км. Однако, по итогам обсуждения на заседании Госкомиссии, испытания были признаны успешными, а риск для будущего космонавта – допустимым.
В советской прессе писали: «Чудо современной техники – космический корабль весом в 4700 килограммов не только облетел вокруг Земли, но и совершил посадку в заданном районе Советского Союза. Это исключительное достижение наших покорителей Космоса с большим восхищением встречено всем миром. Теперь уже никто не сомневается, что чудесный гений советского народа в недалеком будущем осуществит дерзновеннейшую мечту – пошлет человека в Космос…»
Специалисты сразу начали готовить второй полет корабля «3КА»: если всё пройдет хорошо, то до конца марта можно будет пускать космонавта. И этим космонавтом неизбежно станет Гагарин… Но так ли это? Обратимся к дневникам Каманина и находим там такую запись:
«16 марта [1961 года].
Тремя самолетами Ил-14 в 6:00 по московскому времени вылетели на полигон. Один самолет полетел прямо в Тюра-Там, а два других сначала полетели в Куйбышев [ныне – Самара]. Там мы облетели район штатного приземления корабля и космонавта. В моем самолете были Гагарин, Нелюбов и Попович. В другом самолете с генералом [Леонидом Ивановичем] Гореглядом находились Титов, Быковский и Николаев. Район посадки космонавтам понравился: в основном хорошо заснеженные поля, все водоемы подо льдом, лишь немного леса на севере да коварные для парашютистов и средств поиска – Жигулевские горы.
На отдых разместились в санатории Приволжского военного округа ВВС на берегу Волги, играли в пинг-понг, шахматы и бильярд. Космонавты, я, Яздовский и Карпов спали в одной большой комнате. Космонавты чувствуют себя хорошо, бодры, веселы и, как всегда, очень жизнерадостны. Юрий Гагарин – первый кандидат на полет – почему-то бледнее и молчаливее других. Его не совсем обычное состояние, по-видимому, можно объяснить тем, что 7 марта у него родилась вторая дочь, и только вчера он привез жену домой из больницы. Наверное, прощание с семьей было нелегким, и это тяготит его».
Семья Гагариных действительно пополнилась еще одним ребенком – родилась дочь Галина. Однако причина молчаливости и бледности Юрия Алексеевича могла быть другой. Чтобы не быть голословными, обратимся к воспоминаниям оториноларинголога Ивана Ивановича Брянова, работавшего в описываемый период в Центральном научно-исследовательском авиационном госпитале, где проходили обследование и подготовку будущие космонавты (цитирую по фонозаписи, сделанной 25 мая 1990 года):
«Далее, уже после того, как был определен кандидат номер один, Юрий Алексеевич Гагарин, с ним стряслась беда. В 1961 г. в марте месяце вдруг Юрий Алексеевич приезжает в госпиталь со своей свитой медиков, и выясняется, что у него гайморит, – за месяц до предстоящего полета. Представляете, он пришел ко мне и говорит: „Иван Иванович! Что делать? Ведь вот я уже зачислен, так сказать, в разряд самых первых, и вот гайморит. Что делать?“ И мы с ним предприняли героические усилия, чтобы вылечиться. Я ему делал несколько пункций, проколы, применяли все современные антибиотики, и можете себе представить, что через неделю у него уже фактически не было и следов этого гайморита, хорошо, что этот процесс был захвачен на самом раннем этапе. Таким образом, у Юрия Алексеевича был момент, когда мог сорваться и рухнуть его первый полет в космическое пространство. И с тех пор всякий раз, когда он потом уже со мной встречался, он всегда хитро подмигивал мне и говорил: „Вот, Иван Иванович, а помните, когда я чуть-чуть не погорел?“ Вот какие бывают истории даже с такими знаменитыми людьми».
Других источников, которые подтверждали бы эту версию, в нашем распоряжении нет. Однако она не выглядит чем-то фантастическим, посему ее вполне можно принять на веру. Гагарин знал, что он будет первым космонавтом с января 1961 года, но и догадывался, что если его свалит какая-то болезнь, то на орбиту отправится Титов. И конечно, уступать первенство не хотелось, вот он и решился вылечиться втихаря, без привлечения внимания руководства, а его дружелюбие к окружающим, вызывавшее ответную симпатию, способствовало тому, что Брянов, нарушив инструкцию, не стал рапортовать по команде о внезапных медицинских проблемах. Снова, скажете, повезло?…
Вместе с кораблем к «генеральной репетиции» начали готовить и шестерку космонавтов. 18 марта на «площадке № 2» полигона Тюратам они встретились с главными конструкторами, прошли по монтажно-испытательному корпусу. Там космонавты впервые увидели, как собирают «пакет» ракеты-носителя. Чтобы не терять времени в ожидании запуска, 19 марта шестерка вместе с Константином Феоктистовым изучала возможность посадки корабля на территории СССР на разных витках полета – на случай, если после первого витка приземление не состоится. Все места посадок, а также точки включения ТДУ-1 нанесли на полетную карту. Вечером участники подготовки отработали план переговоров космонавта с Землей. 20 и 21 марта Гагарин, Титов и Нелюбов провели тренировки по надеванию скафандра, еще раз изучили организацию приводнения и поиска на воде.
Вечером 23 марта на полигон пришла страшная весть – в сурдобарокамере погиб слушатель отряда Валентин Васильевич Бондаренко. Случилось это на десятый день изоляции, которая должна была продолжаться пятнадцать суток. Утром слушателю-космонавту сообщили, что очередной эксперимент подходит к концу, и разрешили снять медицинские датчики. Сняв их, Валентин протер кожу ватным тампоном, смоченным в спирте, и бросил его, не глядя, в корзину для мусора. Но она упала на включенную электроплитку, и атмосфера сурдобарокамеры, насыщенная кислородом, вспыхнула. Пламя охватило всё помещение, загорелся шерстяной костюм. Дежурный врач Михаил Александрович Новиков сразу открыть герметичную дверь не мог – за ней поддерживалось пониженное давление. Однако, когда Бондаренко вынесли из камеры, он был еще в сознании и повторял: «Никого не вините, я сам виноват». Восемь часов врачи Боткинской больницы боролись за его жизнь, но спасти Валентина не удалось, он скончался от ожогового шока.
Космонавтов потрясла весть о его гибели: к Бондаренко все очень хорошо относились, он был очень коммуникабельным и к тому же самым младшим в отряде. В апреле 1961 года было издано особое распоряжение министра обороны, в котором говорилось: «Обеспечить семью старшего лейтенанта Бондаренко всем необходимым как семью космонавта».
К сожалению, несмотря на заботу министерства, факт членства Бондаренко в отряде космонавтов много лет замалчивался. О нем не мог рассказать даже Юрий Гагарин, которому после полета позволялось больше, чем остальным. И, как водится, на Западе о погибшем слушателе-космонавте узнали раньше, чем на его родине: исследователи, в том числе Джеймс Оберг, обратили внимание на исчезновение ряда лиц с групповых фотографий отряда советских космонавтов, однако не могли назвать имена исчезнувших. Первым забытое имя назвал Марк Лазаревич Галлай в книге «С человеком на борту» (1985):
«Слухи о наших космических делах ходили за рубежом всякие. И добро бы только за рубежом!.. К сожалению, не раз приходилось слышать нечто подобное и дома, у нас.
Я был в доме отдыха в то холодное январское утро, когда мы узнали о катастрофе, ‹…› в которой погибли три американских космонавта.
Это печальное событие, естественно, привлекло всеобщее внимание и широко обсуждалось. Комментарии высказывались самые разные, но многие – с упором на „вот уж не ожидали!“.
– Нет, хоть оно и очень невесело, но ожидать этого приходилось, – сказал я. – Кто-то должен был этот грустный список открыть. Потому что нет и не может быть такого средства передвижения, которое было бы абсолютно безопасным. И поезд, и самолет, и даже велосипед… А уж об автомобиле и говорить нечего! Почему мы должны ждать от космоса, чтобы он был исключением?
И тут один из собеседников поддержал меня. Но поддержал так, что я за голову взялся! Лучше бы уж не поддерживал!
– Так ведь и у нас это было, – сказал он. – Только мы не сообщали. И сколько я ни клялся, что всё это сплошная липа, беспочвенные сплетни, мой собеседник упорно стоял на своем.
Потом я сообразил, что, видимо, до него дошли в искаженном виде слухи о гибели в барокамере слушателя отряда космонавтов В. В. Бондаренко в марте того же шестьдесят первого года. Обстоятельства его гибели действительно были сходны с тем, что случилось у американцев, – тоже пожар в замкнутом помещении в атмосфере, перенасыщенной кислородом. Но никакого отношения к попытке совершения полета в космос несчастье с Бондаренко не имело. Для него такой полет был перспективой еще весьма и весьма далекой… Но – снова! – объяви мы об этом трагическом происшествии – и никаких слухов не было бы. Да, тысячу раз прав был дважды Герой Советского Союза маршал авиации Н М. [Николай Михайлович] Скоморохов, сказавший в своих записках: „Где отсутствуют официальные источники информации – там властвуют слухи“».
Вот так между делом в историю космонавтики вернули имя достойного человека, погибшего слишком рано и слишком нелепо, чтобы советские руководители признали его достойным увековечивания. Но мы – не они. Благодаря Галлаю и Голованову, который рассказал о Бондаренко еще больше подробностей, имя Валентина Васильевича теперь возвращено в список первых покорителей Вселенной, а его фамилией назван один из кратеров на Луне.
Утром 24 марта 1961 года под председательством Мстислава Всеволодовича Келдыша началось заседание Государственной комиссии по пуску корабля «3КА» № 2. Выяснилось, что опять требуются доработки. Генерал-лейтенант Каманин записал в дневнике:
«Сначала комиссия заслушала доклад главного конструктора [Семёна Михайловича] Алексеева. Он доложил, что испытания по катапультированию четырех испытателей с самолета Ил-28 еще не проведены, не начаты и морские испытания НАЗа. На проведение испытаний потребуется 7-10 дней. Проведено катапультирование из шара и имитация катапультирования на старте – результаты испытаний удовлетворительные.
Затем с докладом выступил заместитель Главного конструктора ОКБ-124 [Николай Сергеевич] Николаев. В системе жизнеобеспечения космонавта хуже всего дело обстоит с системой регенерации воздуха. После 10-суточных испытаний в кабине корабля образовалась целая лужа соляного раствора: осушитель оказался малоэффективным. В ОКБ-124 пытаются решить возникшую проблему заменой применяемого химического вещества на более активное, на что потребуется 14–15 дней. Кроме того, плохо работает газоанализатор, завышающий показания по концентрации кислорода и углекислоты».
Системы жизнеобеспечения и спасения на корабле «3КА» всё еще оставались «сырыми», но члены Госкомиссии понимали, что затягивать нельзя: американцы готовят свой первый суборбитальный прыжок на «Mercury», и можно после всех усилий бесславно потерять приоритет. Поэтому было принято решение: запускать корабль как есть, благо на нем всё равно не будет человека.
В 13:00 по московскому времени на стартовой «площадке № 1» Тюратама началась «генеральная репетиция» пилотируемого запуска. Космонавты присутствовали на вывозе ракеты «Восток» с кораблем «3КА» («Восток-3А») № 2. В 18:00 Юрий Гагарин и Герман Титов надели скафандры, затем их перевезли к ракете, и они поднялись на лифте. Только в кабину вместо них поместили манекен и собаку Удачу, которую Гагарин предложил переименовать в Звёздочку. «Удача нам самим пригодится», – сказал он во время обсуждения.
Запуск состоялся на следующий день: 25 марта в 8:54. «Пятый космический корабль-спутник» массой 4695 кг вышел на околоземную орбиту высотой 178,1 км в перигее и 247 км в апогее. Кроме дворняги Удачи-Звёздочки, на борту находились морские свинки, пресмыкающиеся, крысы, мухи, семена различных растений, бактерии и микроорганизмы, культуры клеток (элементы крови и раковые клетки человека). В катапультном кресле сидел манекен, одетый в настоящий оранжевый скафандр; его деревянные ноги были обуты в гермосапоги. Чтобы не напугать людей, которые могли обнаружить его после приземления раньше спасательной команды, за окошком белого гермошлема была прикреплена табличка с надписью: «Макет».
Сделав один виток по орбите, корабль совершил мягкую посадку на территории СССР, в 45 км от города Воткинска. В полете опять не отделился герморазъем кабель-мачты, из-за чего перелет расчетной точки посадки составил 660 км.
Итоги «генеральной репетиции» не добавили уверенности, что пилотируемый полет пройдет идеально. Генерал-лейтенант Каманин записал:
«Итак, подготовка к космическому полету человека, в основном, закончена. Есть большая уверенность, что одновитковый полет и приземление космонавта пройдут хорошо. Сами космонавты после наблюдения старта корабля и ознакомления с результатами посадки высказали мнение: „Всё готово, можно лететь“. Да, всё готово для полета, рассчитанного на один виток с приземлением на нашу территорию. Но мы еще не готовы полностью к аварийным ситуациям в полете. Нет уверенности в аппаратуре обеспечения жизнедеятельности космонавта в случае спуска корабля за счет естественного торможения (при этом длительность полета может составить 2-10 суток). Последние испытания в тепловом макете корабля оказались неудовлетворительными, осушитель не поглощает всей влаги, выделяемой человеком. Всё еще не проведены морские испытания НАЗа и не отработана методика приводнения космонавта. НАЗ пока негерметичен и плохо остойчив: его содержимое будет заливаться водой и радиопередатчики могут быстро выйти из строя. Корабль при приводнении может скоро затонуть (открыты два люка). Скафандр и лодка позволяют космонавту держаться на воде более суток, но отыскать его в океане и даже на море будет крайне трудно из-за отсутствия средств обозначения его местонахождения».
В дневнике Каманина ничего не сказано о сбое при отделении кабель-мачты, который приводил к перелету расчетной точки приземления. Дело в том, что Сергей Королёв заметил проблему, но не стал обсуждать ее вне стен ОКБ-1. Главный конструктор понимал, что решение займет как минимум месяц, ведь придется проверять все схемы соединения спускаемого аппарата с приборным отсеком, а затем надо будет организовывать еще один беспилотный запуск.
Но ведь со спускаемыми аппаратами предыдущих кораблей ничего серьезного не случилось, а собаки вернулись живыми и здоровыми. Значит, и космонавт вернется. Можно рискнуть!
29 марта Госкомиссия заслушала предложение Королёва о запуске человека на борту корабля «Восток-3А». В тот же день состоялось заседание Военно-промышленной комиссии (ВПК), которая единогласно решила сделать следующий пуск пилотируемым, несмотря на недоработки. Комиссия отредактировала и подписала доклад в ЦК КПСС о готовности к проведению первого в мире полета человека в космос. К докладу приложили три варианта сообщения ТАСС: 1) об успешном полете (оглашается сразу после выведения); 2) об успешной посадке (сразу после посадки); 3) об аварийной посадке в океане или на чужой территории (с просьбой к государствам оказать помощь космонавту). Запуск предлагалось провести в период с 10 по 20 апреля.
3 апреля Гагарин, Титов и Нелюбов записали свои предстартовые речи на магнитофон. Текст речи был отредактирован Николаем Петровичем Каманиным и звучал так:
«Дорогие друзья, близкие и незнакомые, соотечественники, люди всех стран и континентов!
Через несколько минут могучий космический корабль унесет меня в далекие просторы Вселенной. Что можно сказать вам в эти последние минуты перед стартом? Вся моя жизнь кажется мне сейчас одним прекрасным мгновением. Всё, что прожито, что сделано прежде, было прожито и сделано ради этой минуты. Сами понимаете, трудно разобраться в чувствах сейчас, когда очень близко подошел час испытания, к которому мы готовились долго и страстно. Вряд ли стоит говорить о тех чувствах, которые я испытал, когда мне предложили совершить этот первый в истории полет. Радость? Нет, это была не только радость. Гордость? Нет, это была не только гордость. Я испытал большое счастье. Быть первым в космосе, вступить один на один в небывалый поединок с природой – можно ли мечтать о большем?
Но вслед за этим я подумал о той колоссальной ответственности, которая легла на меня. Первым совершить то, о чем мечтали поколения людей, первым проложить дорогу человечеству в космос… Назовите мне большую по сложности задачу, чем та, что выпала мне. Это ответственность не перед одним, не перед десятками людей, не перед коллективом. Это ответственность перед всем советским народом, перед всем человечеством, перед его настоящим и будущим. И если я решаюсь на этот полет, то только потому, что я коммунист, что имею за спиной образцы беспримерного героизма моих соотечественников – советских людей. Я знаю, что соберу всю свою волю для наилучшего выполнения задания. Понимая ответственность задачи, я сделаю всё, что в моих силах, для выполнения задания Коммунистической партии и советского народа.
Счастлив ли я, отправляясь в космический полет? Конечно, счастлив. Ведь во все времена и эпохи для людей было высшим счастьем участвовать в новых открытиях.
Мне хочется посвятить этот первый космический полет людям коммунизма – общества, в которое уже вступает наш советский народ и в которое, я уверен, вступят все люди на Земле.
Сейчас до старта остаются считанные минуты. Я говорю вам, дорогие друзья, до свидания, как всегда говорят люди друг другу, отправляясь в далекий путь. Как бы хотелось вас всех обнять, знакомых и незнакомых, далеких и близких!
До скорой встречи!»
4 апреля главком ВВС выдал полетные удостоверения всем трем космонавтам, поскольку официально всё еще не было определено, кто же из них полетит первым. На следующий день генерал-лейтенант Каманин сделал в своем дневнике такую запись:
«Всё последнее время и сейчас, когда я пишу эти строки, меня неотступно преследует одна и та же мысль – кого послать в первый полет, Гагарина или Титова? И тот, и другой – отличные кандидаты, но в последние дни я всё больше слышу высказываний в пользу Титова, и у меня самого возрастает вера в него. Титов все упражнения и тренировки выполняет более четко, отточено и никогда не говорит лишних слов. А вот Гагарин высказывал сомнение в необходимости автоматического раскрытия запасного парашюта, а во время облета района посадки, наблюдая оголенную, обледенелую землю, он со вздохом сказал: „Да, здесь можно крепко приложиться“. Во время одной из бесед с космонавтами, когда я рекомендовал им пройти катапультирование с самолета, Гагарин отнесся к этому предложению довольно неохотно. Титов обладает более сильным характером. Единственное, что меня удерживает от решения в пользу Титова – это необходимость иметь более сильного космонавта на суточный полет. Второй полет на шестнадцать витков будет бесспорно труднее первого одновиткового полета. Но первый полет и имя первого космонавта человечество не забудет никогда, а второй и последующие забудутся так же легко, как забываются очередные рекорды.
Итак, кто же – Гагарин или Титов? У меня есть еще несколько дней, чтобы окончательно решить этот вопрос. Трудно решать, кого посылать на верную смерть, и столь же трудно решить, кого из 2–3 достойных сделать мировой известностью и навеки сохранить его имя в истории человечества».
Как видите, хотя еще 18 января была определена очередность участия в пилотируемых полетах, Каманин сомневался, отдавая в своих размышлениях предпочтение Титову. Прохладное отношение Гагарина к парашютным прыжкам и катапультированию он принимал за слабость, хотя и несправедливо: Титов тоже выступал против автоматического раскрытия запасного парашюта при приземлении космонавта и тоже не горел желанием лишний раз испытывать себя на ударную перегрузку при учебном катапультировании. Что касается силы характера, то тут генерал-лейтенант ошибся, но узнал об этом позднее.
5 апреля в Тюратам опять отправилась целая экспедиция. Космонавты летели на разных самолетах: на одном – Гагарин, Нелюбов и Попович, на втором – Титов, Николаев и Быковский. 6 апреля было составлено задание на одновитковый полет. В нем были указаны цели полета и действия космонавта при нормальном развитии событий, а также в «особых» случаях. В тот же день Гагарин и Титов вновь примеряли скафандры и подгоняли под себя подвесную парашютную систему. Генерал-лейтенант Каманин сделал очередную запись в дневнике: «Я весь день наблюдал за Гагариным: мы вместе обедали, ужинали и возвращались в автобусе. Сегодня он держится молодцом – в его поведении я не заметил ни одного штриха, который не соответствовал бы обстановке. Спокойствие, уверенность и твердые знания – вот его характеристика за день».
7 апреля на «площадке № 2» Гагарин, Титов и Нелюбов провели занятия по ручному спуску с орбиты. 8 апреля состоялось заседание Госкомиссии. Обсудили и утвердили задание космонавту на полет, заслушали доклады о готовности средств поиска. Затем было принято решение: «Выполнить одновитковый полет вокруг Земли на высоте 180–230 км продолжительностью 1 час 30 мин с посадкой в заданном районе. Цель полета – проверить возможность пребывания человека в космосе на специально оборудованном корабле, проверить в полете оборудование корабля и радиосвязь, убедиться в надежности средств приземления корабля и космонавта».
После этого в узком составе члены Госкомиссии заслушали предложение Николая Петровича Каманина о назначении пилота корабля «Восток». Генерал-лейтенант больше не сомневался: полетит Гагарин, а Титов будет его «запасным» (словосочетание «дублер космонавта» в те времена не использовалось). Госкомиссия поддержала его выбор единогласно. Рекомендация, выданная в январе, была официально утверждена.
9 апреля, в воскресенье, космонавты отдыхали. Примечательно, что в тот день с 51-й площадки Тюратама была запущена межконтинентальная ракета «Р-9А». На 153-й секунде ее полета произошел отказ клапана, регулирующего подачу газа в турбонасосный агрегат двигательной установки второй ступени. Установка выключилась, и ракета упала в 375 км от старта. Несмотря на то что авария была засекречена, она стала источником распространения слухов об очередном «фантомном космонавте». Согласно публикациям в западной печати, космический корабль «Россия», запущенный 9 апреля 1961 года и пилотируемый летчиком-испытателем Владимиром Сергеевичем Ильюшиным, совершил трехвитковый полет, однако при снижении отклонился от заданной траектории и разбился где-то в Китае. Пилот остался жив, но получил серьезные ранения. Хотя эта байка неоднократно опровергалась как несоответствующая действительности, она пользуется спросом до сих пор.
10 апреля Каманин неофициально сообщил Юрию Гагарину и Герману Титову о назначении первого космонавта. Титов, разумеется, расстроился, но свои чувства постарался не выказывать.
В тот же день в «нулевом квартале» (так назывался гостиничный комплекс для руководящего состава) в павильоне-беседке на берегу Сырдарьи собрались члены Совета главных конструкторов, члены Госкомиссии и шестеро космонавтов. Первым на этой дружеской встрече выступил Королёв, который сказал: «Не прошло и четырех лет с момента запуска первого спутника Земли, а мы уже готовы к первому полету человека в космос. Решено, что первым полетит Юрий Алексеевич Гагарин, за ним полетят другие – уже в этом году будет подготовлено около десяти кораблей „Восток“. В будущем году мы будем иметь двух– или трехместный корабль „Север“».
Вечером состоялось торжественное заседание Госкомиссии в присутствии журналистов и кинооператоров, на котором им были представлены космонавты. Юрий Гагарин, выступая, сказал: «Разрешите, товарищи, мне заверить наше Советское правительство, нашу Коммунистическую партию и весь советский народ в том, что я с честью оправдаю доверенное мне задание, проложу первую дорогу в космос. А если на пути встретятся какие-либо трудности, то я преодолею их, как преодолевают коммунисты». Его слова были встречены аплодисментами.
Корабль «3КА» («Восток-3А») № 3 на Опытном заводе ОКБ-1 готовили с особым тщанием, но уже в монтажно-испытательном корпусе Тюратама было выявлено и устранено свыше семидесяти мелких неисправностей. Важный для истории факт: контрольное взвешивание корабля с космонавтом в скафандре выявило перевес на 14 кг. Сразу возникла идея поменять космонавтов, ведь Герман Титов был на 4 кг легче Юрия Гагарина, однако Сергей Королёв с негодованием ее отверг, напомнив, что Госкомиссия приняла окончательное решение, и распорядился облегчить сам корабль, сняв с него часть аппаратуры: два блока питания и сеть системы аварийного подрыва объекта (понятно, что на пилотируемом корабле она была демонтирована), газоанализатор изделия 1872 и подогреватель пищи. В срочном порядке специалисты бюро всю ночь срезали «лишние» кабели, в результате чего пострадали датчики давления и температуры – если бы корабль застрял на орбите, то такое «самоуправство» могло закончиться печально. К счастью, этого не произошло.
11 апреля, в пять часов утра по московскому времени, ракету-носитель «Восток» (8К72К, № Е103-16) с кораблем вывезли на «площадку № 1». Сергей Павлович Королёв прошел за ней до самого стартового комплекса.
Последний день перед запуском объявили «резервным» для устранения возможных неполадок. Тогда же, в обед, у подножия ракеты Гагарин встретился с пусковым расчетом, заверил их, что постарается выполнить задание, «как учили», и раздал первые автографы. Затем Королёв и Гагарин на лифте поднялись к кабине корабля. Юрий Алексеевич заглянул в нее, внимательно осмотрел и сказал: «До завтра…»
Ночевать Гагарин и Титов отправились в «маршальский» домик на «площадке № 2», в котором еще год назад останавливался погибший маршал Митрофан Иванович Неделин. Перекусили «космической» пищей из туб. Затем врачи укрепили на телах Гагарина и Титова датчики для записи физиологических функций организма перед полетом.
В 19:30 по московскому времени к космонавтам зашел Сергей Королёв с пожеланием спокойной ночи. В 19:50, проведя медицинский осмотр Гагарина, Евгений Анатольевич Карпов записал: «Артериальное давление космонавта 115 на 75. Пульс – 64 удара в минуту, температура – 36,7°». В 20:00 космонавты легли спать.
Работа на полигоне продолжалась. Олег Генрихович Ивановский вспоминал (цитирую по его книге «Ракеты и космос в СССР. Записки секретного конструктора», 2005):
«То апрельское утро было необычным и вместе с тем обычным. Перед утром, как всегда, была ночь. Для всех. Не было этой ночи только для людей в зааральских космодромных степях. Они понимали, что свершается необычное, чего не делал еще никто. Находилось ли время для философского осмысливания происходившего? Нет. Мы делали дело. Мы работали.
Режиссуру, сценарий того дня, по-моему, никто не разрабатывал, не утверждал. Быть может, я и ошибаюсь. Быть может, был человек, который ведал порядком этого дня, как и дней предыдущих. Этим человеком мог быть только Сергей Павлович. Но это из области догадок. Не в том суть. Суть в том, что на космодроме в ту ночь и в то утро были будни. Деловые, строгие, но исторические будни. И люди не отвлекались, делали свое дело – готовили к старту ракету с кораблем-спутником, с „Востоком“. Необычность происшедшего пришла в сознание в тот же день, 12 апреля, но позже.
Когда кончилось 11 апреля и началось 12-е, я не заметил. Ракета на старте… С верхнего мостика стартового устройства открылась в дымке бескрайняя степь. Расчету верхнего мостика, как официально называлась наша группа, надлежало провести заключительные операции по подготовке корабля. Забот наверху, на сорокаметровой высоте, „на семи ветрах“, хватало. Забот, регламентированных документами, но помимо строго предписанных обязанностей были еще и не предписанные никем чувства…
Мы любили наш „Восток“. Любили, как любят давно желанное, выстраданное, большим трудом созданное, достигнутое. Любили, как любят при неизбежном расставании, хотя и ненадолго, как перед дальней и нелегкой дорогой. Поэтому мы и не хотели расставаться! Чувствовали, знали, что с каждой минутой, с каждой секундой приближался тот миг. И всем существом стремились тянуть эти минуты и секунды. Это было где-то там – глубоко в сердце. А строгий регламент, чувство ответственности требовали точного соблюдения часов и минут предстартового графика».
В подготовке запуска первого пилотируемого корабля «Восток-3А» участвовало множество людей. Только список объединенного боевого расчета содержит 688 фамилий; количество гражданских специалистов тоже исчислялось сотнями, но установить их точное число сегодня не представляется возможным.
