Глава 3
Хорошие и плохие миллиардеры

Растущий разрыв между сверхбогатыми и всеми остальными к 2015 году стал всемирной головной болью, но ни в одной стране лидер не предпринял таких яростных усилий по перераспределению богатств, как Мишель Бачелет в Чили. Когда я приехал в Сантьяго в апреле 2015-го, ее сторонники обещали изничтожить модель бедного правительства и низких налогов, следуя которой, Чили стала одной из самых богатых стран и одновременно самым неравноправным обществом в Латинской Америке. И Бачелет была готова выполнить эти обещания. Следуя лозунгам студенческого протестного движения, которое привело к падению ее предшественника – Себастьяна Пиньеру, она предлагала усилить правительство, увеличив его расходы на помощь бедным и повысив корпоративные налоги ради обеспечения всеобщего бесплатного высшего образования. Опасаясь усиления роли государства, руководители корпораций, с которыми я разговаривал, напуганные шумной популистской риторикой Бачелет, значительно сократили свои инвестиции в Чили. Резкое падение инвестиций привело к замедлению роста ВВП до менее чем 3 %, при том что во время правления Пиньеры он в среднем был около 6 %. Я подумал, что интересно было бы услышать мнение Пиньеры, одного из богатейших чилийцев, – миллиардера, сделавшего состояние на выпуске кредитных карт, – о том, куда приведет эта решительная борьба с неравенством.

Он переехал в скромный офис, упрятанный в ничем не примечательную высотку в Сантьяго, откуда и управляет своим состоянием. Удивляет полное отсутствие в его окружении телохранителей и систем безопасности, которые защищают многих латиноамериканских магнатов. При том что собственная безопасность Пиньеру не волновала, его очень беспокоила политическая линия Бачелет. Для борьбы с неравенством, объясняет он, страна должна делать две вещи: перераспределять пирог и одновременно увеличивать его. В годы его правления делалось и то и другое. И неравенство действительно снижалось, уверяет он, но не настолько быстро, чтобы протестующие успокоились. Теперь же Бачелет демонстрирует, что если в хорошие времена направить все усилия на перераспределение богатства, то это может резко замедлить рост и сделать всех беднее. “Долгая история Латинской Америки показывает, – сказал мне Пиньера, – что в хорошие времена страны левеют, а в плохие – правеют”.

Эта закономерность наблюдается не только в Латинской Америке. В развивающемся мире неприязнь общества к обособившемуся классу магнатов весьма часто приводила к власти популиста-подстрекателя, сосредоточенного на политике перераспределения, которая может привести к развалу экономики. В крайних случаях популисты-демагоги экспроприируют в пользу государства частные компании и фермы, запрещают иностранные инвестиции, поднимают до запредельного уровня налоги во имя помощи бедным, расширяют административный аппарат и щедро выделяют неэффективные субсидии, в частности для обеспечения населения дешевым топливом. Этот базовый набор политических решений, смертельных для экономического роста, лежит в основе программ популистов во многих неравных обществах, в том числе таких постколониальных деятелей, как Роберт Мугабе в Зимбабве, Кеннет Каунда в Замбии, Джулиус Ньерере в Танзании, Ким Ир Сен в Северной Корее, шейх Муджибур Рахман в Бангладеш и Зульфикар Али Бхутто в Пакистане.

Особенно печальную известность приобрели африканские лидеры: находясь у власти более трех десятилетий, Мугабе все решительнее передавал собственность белой элиты чернокожему большинству, но выигрывало от этого, как правило, его ближайшее окружение. В 2000 году он принялся заменять белых фермеров новыми чернокожими владельцами, многие из которых были совершенно несведущи в сельском хозяйстве. Это привело к краху сельскохозяйственного производства и превратило страну – экспортера продовольствия в нетто-импортера. Безработица превысила 90 %, разразилась гиперинфляция, при которой цены удваивались каждые 24 часа. В результате местная валюта настолько обесценилась, что одно яйцо стоило миллиарды зимбабвийских долларов, а за один доллар США требовали 35 квадриллионов. В конце концов Мугабе в 2015 году отменил зимбабвийские доллары, и теперь в его стране имеет хождение смесь иностранных валют – от американских долларов до южноафриканских рандов.

Режим Мугабе – почти карикатурный пример того, как упор на перераспределение без экономического роста может подорвать доверие к местной экономике; однако похожие процессы происходили во многих странах на всех континентах. В Пакистане Зульфикар Али Бхутто сформировал свою Народную партию в 1960-х, а в 1971 году сумел прийти к власти после унизительного военного поражения Пакистана в войне против Индии. Принявшись выполнять свои обещания по сглаживанию неравенства, он наложил ограничения на размеры земельных участков для частных владельцев и национализировал целые отрасли – от финансовой и энергетической до производственных. Результат – коррупция, гиперинфляция и снижение уровня жизни.

Такое же стремление использовать государственную власть для перераспределения богатства проявили в более умеренных формах лидеры недавнего времени, включая Джозефа Эстраду в Филиппинах в конце 1990-х, Таксина Чиннавата в Таиланде в 2000-е и еще позже – Мишель Бачелет. Эстрада прорвался к власти в 1998 году при поддержке сельских избирателей, чувствовавших себя обделенными в ходе приватизации, которая способствовала экономическому росту, но в основном в городах. Эстрада принял обычные уравнительные меры: передал землю фермерам-арендаторам, повысил социальные расходы, что привело к росту государственного долга и дефицита, подтолкнуло инфляцию и привело к росту протестного движения, которое и свергло его после трех лет пребывания у власти.

Пожалуй, саморазрушительный популизм был особенно ярко выражен в Центральной и Южной Америке вследствие высокого уровня неравенства – наследия колониальной эры. После обретения странами этого региона независимости европейские элиты сумели не потерять здесь политическую и экономическую власть, а консолидировать ее. Такая концентрация власти и богатства спровоцировала появление популистов, обещавших радикальное перераспределение, начиная с Фиделя Кастро на Кубе в конце 1950-х. Процесс продолжил Хуан Веласко в Перу в конце 1960-х, Луис Эчеверриа Альварес в Мексике в 1970-е, Даниэль Ортега в Никарагуа в 1980-е, Уго Чавес в Венесуэле в конце 1990-х и Нестор Киршнер в Аргентине в 2000-х. Например, Эчеверриа принял власть после администрации, которая уделяла основное внимание развитию новых отраслей, что привело к возникновению разрыва в доходах между жителями городов и сельской местности (как часто бывает на ранней стадии индустриализации). Стремясь сократить этот разрыв, Эчеверриа повысил продовольственные субсидии, ограничил иностранные инвестиции, передал землю крестьянам, а также национализировал шахты и электростанции. Эта бурная деятельность напугала иностранных инвесторов, побудила мексиканцев вывести капиталы за границу и привела к кризису платежного баланса, перебоям в подаче электроэнергии, росту безработицы и инфляции и снижению темпов роста. А когда начались волнения, страну покинули туристы.

Именно это деструктивное “полевение” имел в виду Пиньера, обеспокоенный тем, что оно докатилось и до его страны. Обычные ритмы латиноамериканского популизма обходили Чили стороной начиная с 1970-х, когда режим диктатора Аугусто Пиночета продемонстрировал: открыв страну иностранной торговле и инвестициям, избавившись от бюрократии, поставив для обуздания инфляции под контроль долговую нагрузку и дефицит и приватизировав государственные предприятия и систему пенсионного обеспечения, можно обеспечить высокий и устойчивый рост. Захватив власть в результате путча, Пиночет жесточайшим образом подавил оппозицию, что оттолкнуло от него многих чилийцев. Его кровавый режим продержался семнадцать лет и закончился в 1990-м. Тем не менее экономическое наследие Пиночета сохраняется, хотя некоторые обвиняют его в том, что его политика посеяла семена неравенства. В последующие двадцать лет чилийцы не подпускали к власти правые партии, ассоциировавшиеся с Пиночетом, и выбирали левых лидеров, но все они продолжали следовать политике финансовой стабильности. Это распространялось и на первый срок Бачелет (2006–2010). И даже когда она вернулась к власти в 2014 году, Бачелет, по крайней мере, не нарушала правил финансовой дисциплины, установленных Пиночетом, предлагая повысить как расходы на помощь бедным, так и налоги для оплаты этих расходов.

Однако популистская риторика Бачелет отпугнула инвестиционные доллары, столь необходимые Чили для развития новых источников роста. Средний доход в стране достиг твердого уровня среднего класса в 15 000 долларов, но рост экономики по-прежнему обеспечивался в основном за счет экспорта сырьевых товаров, таких как медь, в то время как мировые цены на медь резко падали. Оттолкнув инвесторов, необходимых Чили для выхода за пределы экспорта сырья, Бачелет невольно препятствует экономическому прогрессу – предсказуемое следствие народных призывов к перераспределению богатства.

Основной вопрос: опасно ли неравенство для экономики? Это один из тех вопросов, которыми должно заниматься скорее искусство политики, чем экономическая наука. Неравенство начинает отчасти угрожать росту, когда у населения возникают сомнения в способах накопления богатства. Если предприниматель создает новые продукты, которые приносят пользу потребителям, или строит заводы и дает людям работу, то такой способ создания богатства, как правило, не вызывает возражений. Если же магнат зарабатывает состояние, ублажая политиков и получая правительственные контракты или, того хуже, пользуясь папиными связями, то возникает массовое недовольство и народ сосредоточивается не на создании богатства, а на его перераспределении.

Наиболее тщательные статистические измерения неравенства могут дать общее представление о ситуации в стране, но эти данные обновляются слишком редко, чтобы по ним можно было оперативно отслеживать быстро меняющиеся общественные настроения. Самый распространенный показатель неравенства доходов, коэффициент Джини, оценивает страну по шкале от 1 до 0: единица соответствует абсолютному неравенству, когда все доходы достаются одному человеку, а ноль – обществу, где у всех равные доходы. Но коэффициент Джини вычисляется учеными на основании официальных данных с помощью различных методов, публикуется нерегулярно и охватывает непостоянный набор стран. Не существует источника более свежих данных для сравнения стран между собой, чем Всемирный банк, но имеющийся у него на середину 2015 года коэффициент Джини для Чили относится к 2011 году, для США – к 2010-му, для России – к 2009-му, для Египта – к 2008-му, а для Франции – к 2005-му. Столь редкое обновление коэффициента Джини не позволяет использовать его для оперативной оценки того, какой из стран больше всего грозит растущее неравенство.

Мой подход к отслеживанию тенденций в отношении неравенства сводится к одному: держать ухо востро, потому что я не знаю, какие именно данные ясно сигнализируют о перемене отношения общества к богатству. Но я внимательно изучаю списки миллиардеров, составляемые Forbes, чтобы выявить особые случаи: страны, где размеры и источники крупнейших состояний с большой вероятностью вызовут недовольство неравенством и задержат рост экономики. Для определения стран, где магнаты забирают себе необычно большую и все увеличивающуюся долю пирога, я сравниваю размеры состояний миллиардеров с размерами экономики. Для определения стран, где магнаты становятся обособленной элитой, я оцениваю долю унаследованного состояния среди миллиардеров. И главное: я слежу за состоянием “плохих миллиардеров” в отраслях, давно ассоциируемых с коррупцией, таких как добыча нефти, полезных ископаемых или рынок недвижимости. Именно появление обособленного класса плохих миллиардеров в традиционно коррумпированных и неэффективных отраслях, вероятнее всего, будет препятствовать развитию экономики и вызовет рост народного негодования – плодородной почвы для процветания популистов. Я также внимательно слушаю, что говорит народ о ведущих магнатах страны, потому что часто именно общественное восприятие неравенства больше, чем реальное состояние дел, формирует политическую реакцию и экономическую политику.

Для скептиков, которые находят вопросы неравенства или способ изучения списка миллиардеров слишком несерьезными, я хочу подчеркнуть, что это исключительно важный знак. Некоторые мировые лидеры по-прежнему готовы прощать такие пороки, как неравенство и лежащую зачастую в его основе коррупцию, как неизменные и неизбежные грехи, свойственные на ранних беспорядочных этапах развития всем странам, в особенности бедным. Но это всего лишь отговорки. В развивающихся обществах неравенство действительно часто бывает сильнее, чем в богатых, но становится все более сомнительным, что проблема неравенства в них исчезнет сама по себе.

Вера в то, что неравенство сглаживается с течением времени, была рабочей гипотезой с 1950-х. Тогда экономист Саймон Кузнец отметил, что неравенство, как правило, обостряется на ранних стадиях развития страны, когда часть бедных фермеров становятся городскими рабочими с более высокими заработками, и сглаживается на более поздних, по мере роста городского среднего класса. Однако сегодня неравенство как будто бы увеличивается на всех стадиях: в бедных странах, странах среднего класса, в богатых странах. Одна из причин растущей угрозы неравенства заключается в том, что период интенсивной глобализации до 2008 года негативно отразился на зарплатах синих воротничков. Стало гораздо проще переводить производство в страны с дешевой рабочей силой, при этом продолжающееся развитие технологий и автоматизация ликвидировали рабочие места, которые ранее помогали многим перейти в средний класс. По мере того как неравенство распространяется по странам, находящимся на всех уровнях развития, становится все важнее постоянно контролировать различия в уровне богатств во всех странах.

Конфликты из-за неравенства возникают не одно десятилетие, но в последнее время перешли в глобальную конфронтацию, захватив широкие слои развитого и развивающегося мира. По всей земле – от Южной Кореи и Швеции до Чили и США – политические лидеры вступили в борьбу с неравенством и начали энергично настаивать на перераспределении. В Вашингтоне прошел марш демократов против неравенства, и даже обычно уравновешенная Джанет Йеллен, глава Федерального резервного банка, в 2014 году пообещала, что Центральный банк будет служить интересам “Мэйн-стрит, а не Уолл-стрит” (то есть простого человека, а не финансовых воротил).

Нечасто видишь руководителей Центробанка на баррикадах, но обещание Йеллен не учитывает той роли, которую сам Федрезерв играет в бурном появлении миллиардеров по всему миру. Рост неравенства выглядит особенно впечатляюще в отношении размеров состояний, а не доходов, и Федрезерв способствовал созданию состояний на Уолл-стрит, а не на Мэйн-стрит. Для стимуляции роста после кризиса 2008 года Федрезерв закачал в американскую экономику рекордные суммы с помощью нескольких раундов “количественного смягчения”, которые включали покупку облигаций на публичных рынках. Ожидалось, что такие вливания капитала приведут к серьезному восстановлению и росту рабочих мест. Вместо этого в США произошло самое медленное за весь послевоенный период восстановление и беспрецедентный период финансовых спекуляций.

Значительная часть легких денег Федрезерва ушла на покупку акций, роскошных домов и других финансовых активов, а также на финансовый инжиниринг (например, обратный выкуп акций), направленный на дальнейшее повышение стоимости этих активов. Богатели при этом все владельцы акций и облигаций, но поскольку львиная доля этих активов принадлежит самым богатым людям, они богатели быстрее всех. Когда другие Центробанки последовали примеру Федрезерва в отношении легких денег, они тоже способствовали увеличению имущественного неравенства в своих странах. Исследовательский отдел банка Credit Suisse в 2014 году провел исследование сорока шести крупнейших стран, в ходе которого выяснилось, что до 2007 года рост неравенства наблюдался только в двенадцати из этих стран, а после 2007 года число таких стран – от Китая и Индии до Великобритании и Италии – выросло до тридцати пяти.

Эксперименты с легкими деньгами начались в 2008 году, и к моменту завершения “количественного смягчения” в 2014 году 1 % самых богатых людей мира увеличил с 44 % до 48 % свою долю в общемировом богатстве, которое выросло до 263 трлн долларов. Исследовательский центр Pew Research Center в 2014 году выяснил, что “разрыв в богатстве между американцами с высокими доходами и всеми остальными достиг рекордного уровня со времен великой рецессии 2007–2009 годов”: состояние семей с высокими доходами выросло, а для групп населения со средними и низкими доходами осталось на прежнем уровне. В 1983 году семьи с высоким доходом были богаче семей со средним доходом в 3,4 раза, и, хотя в последующую четверть века этот разрыв постепенно увеличился до 4,5 раз в 2007-м, к 2013-му он резко вырос до 6,6. Бедные не становились беднее, но состояние богатых и особенно сверхбогатых росло быстрее. У 0,01 % дела шли еще лучше, чем у 1 %: миллиардеры нокаутировали миллионеров. С 2009-го по 2014-й число миллиардеров во всем мире – несмотря на слабую глобальную экономику – выросло с 1011 до 1826. Пиньера в течение этих пяти лет был сосредоточен на своей работе в должности президента Чили, но, по данным Forbes, глобальные рынки увеличили его чистый капитал на 400 млн долларов, до 2,6 млрд.

Здоровая экономика должна создавать богатство, даже горы богатств, но центральным остается вопрос баланса. Процесс роста и создания состояний с большей вероятностью останется популярен, если самые большие денежные мешки не начнут доминировать в экономике. В 2015 году в Чили было всего 12 миллиардеров, но они контролировали 15 % экономики – одна из самых больших долей в мире. В свете этого уже не так удивительно, что даже в таких бывших бастионах умеренности, как Чили, вспыхивают саморазрушительные битвы из-за неравенства.

Изучение миллиардеров – это целая отрасль, которая бурно растет вместе с ростом их числа. Forbes публикует свой ежегодный “Список миллиардеров мира” с 1980-х. Число миллиардеров за последние пять лет удвоилось, а за последние десять – утроилось; таким образом, этот список становится большой и все более выразительной выборкой. В таких странах, как Китай и Россия, где двадцать лет назад вообще не было миллиардеров, возник многочисленный класс сверхбогатых людей. Этот бурный рост привел к появлению множества подражателей Forbes, порождающих неиссякаемый поток увлекательных репортажей о сверхбогатых.

У Bloomberg есть “Индекс миллиардеров” и “Перепись миллиардеров”; в других изданиях, таких как китайский Hurun Report и “Отчет о глобальном богатстве” Credit Suisse Research, приводятся сведения об определенных категориях сверхбогатых. Некоторые из этих источников, включая Forbes и Bloomberg, теперь обновляют свои рейтинги в реальном времени, используя биржевую информацию. Появились и книги, выросшие из этих данных, такие как “Плутократы” Христи Фриланд и “Миллиардеры” Даррелла М. Уэста. Бурный рост числа наблюдателей за миллиардерами отражает наше противоречивое время, поскольку тема привлекает как любителей посплетничать о жизни высшего общества, так и критиков имущественного неравенства.

Часть из этой информации поставляется продавцам роскошных товаров или тем, кто интересуется сведениями о “своих”: оказалось, например, что среди выпускников Пенсильванского университета миллиардеров больше, чем среди выпускников Йеля, Гарварда, Принстона и любого другого учебного заведения. Все эти списки имеют ограниченную ценность, поскольку основаны на сведениях из открытых источников, в основном о распределении акций и недвижимости; поэтому актуальные индексы миллиардных состояний отражают всего лишь текущее состояние рынков. Поразительно, конечно, что размеры состояний таких мультимиллиардеров, как Билл Гейтс или Карлос Слим, ежедневно изменяются на сотни миллионов, но это не имеет особого значения. Важно лишь сравнение информации по годам.

Недавно часть сведений о миллиардерах всплыла в серьезных экономических дискуссиях. В своей в целом хвалебной рецензии на опубликованный в 2013 году бестселлер Томаса Пикетти об имущественном неравенстве “Капитал в XXI веке” бывший министр финансов США Лоренс Саммерс ставит под сомнение утверждение французского автора, что наследственный капитал продолжает играть в США важную роль, указывая на высокий уровень “текучки” среди американских миллиардеров. Саммерс подчеркивает тот факт, что только одна из десяти фамилий, входивших в исходный список Forbes в 1982 году, вошла и в список 2012 года. Писатель и венчурный капиталист Питер Тиль в своих увлекательных ламентациях по поводу застоя в технологиях тоже упоминает списки миллиардеров. Просматривая всемирный список из 92 человек с состоянием свыше десяти миллиардов, составленный Forbes в 2012 году, Тиль нашел в нем только одиннадцать человек из высокотехнологичных отраслей, причем все это удручающе, по его мнению, известные имена вроде Гейтса, Эллисона и Цукерберга. Зато людей, набивших мошну в основном за счет “эксплуатации природных ресурсов”, оказалось в два раза больше. А ведь источник их преуспевания, издевательски комментирует Тиль, “по сути, технологические недоработки, потому что сырье – товар неэластичного спроса, а фермеры богатеют в голодные времена”.

Саммерс, Тиль и другие в чем-то правы. Но при систематизированном подходе из этих списков можно получить косвенные данные о размерах состояний миллиардеров, о том, порождены ли эти состояния промышленными отраслями, и о том, насколько реально магнаты сталкиваются с конкуренцией. Для растущей экономики порождать богатство – естественно и правильно до тех пор, пока магнаты не контролируют чрезмерно большую долю богатства страны, не формируют застывшую элиту, связанную семейными узами, и возникают в инновационных и производственных отраслях, а не в тех, где миллиардерами чаще всего становятся благодаря политическим связям.

Впервые я стал изучать списки миллиардеров году в 2010. К этому меня подтолкнуло ухудшение ситуации в Индии, где один скандал за другим обнажал коррупционные схемы старой элиты, которая глубоко укоренилась в парламенте, в мире кино Болливуда и на командных высотах промышленности. Всего за несколько лет до этого ведущие магнаты входили в круг самых уважаемых лиц нации: ими восхищались, поскольку им удалось построить успешные компании и тем улучшить глобальный имидж Индии. Но скандалы пошатнули это уважение, вскрыв сговор между ведущими бизнесменами и политиками. Их поймали, среди прочих неблаговидных сделок, на подтасовке результатов аукционов по продаже радиочастотных спектров, неправомерном распределении акций участников новой лиги по крикету и манипуляциях при сделках с недвижимостью. Выявлялось все больше магнатов, возвышение которых произошло благодаря не заслугам, а политическим связям, и многие индийцы были возмущены бесстыдством этих махинаций. В Мумбаи руководители компаний жаловались, что первый вопрос при принятии решения об инвестициях – какому чиновнику дать взятку, чтобы заключить сделку.

Чтобы проверить справедливость популярного представления, что состав элиты все больше стабилизируется, а ее влияние усиливается, я проглядел список миллиардеров 2010 года и обнаружил, что десять ведущих индийских магнатов контролируют состояние, эквивалентное 12 % ВВП, при том что в Китае речь идет об одном проценте. Кроме того, девятеро из верхней индийской десятки входили и в список 2006 года (в Китае таких не было вообще). Причем эта стабилизация была относительно новым явлением: в индийский список 2006 года входили только пять миллиардеров из списка 2001 года. В статье, анонсированной на обложке сентябрьского номера Newsweek International за 2010 год, я утверждал, что подъем кумовского капитализма стал “роковой ошибкой Индии”. Политические круги Дели восприняли эту статью с большой долей скептицизма. Ссылаясь на “баронов-разбойников”, управлявших Америкой в XIX веке, руководящие чиновники утверждали, что коррупция – типичное явление при старте молодой экономики. Но когда в последующие годы темпы экономического роста упали почти вдвое, многие из этих чиновников признали, что одной из основных причин замедления был ненормально высокий уровень коррупции и имущественного неравенства.

Нарождающийся кумовской капитализм не только направляет деньги и сделки тем, кто этого не заслуживает, но еще и вызывает цепную реакцию в политической системе. После 2010 года индийские суды почувствовали рост народного негодования, и в рамках проведения показательной порки к некоторым высокопоставленным деятелям были применены жесткие меры. Судьи стали отказывать в освобождении арестованных бизнесменов под залог, удерживая их месяцами в тюрьме еще до предъявления официальных обвинений, требовали от агентов Центрального бюро расследований (ЦБР) подтверждать обвинения в коррупции и ставили под сомнение их честность, если те прекращали дело. К 2002 году репрессии усилились, и на вечеринках в роскошных “фермерских домиках” в предместьях Дели, служащих вторыми домами богатым индийцам, иной раз казалось, что каждый второй гость выпущен под залог или вот-вот сядет.

Тут уже было непонятно, что хуже: кумовской капитализм или обратная реакция. Чиновники, опасаясь обвинений в коррупции, стали бояться связывать свое имя с какими-либо политическими мерами или даже давать разрешения, которые шли бы на пользу бизнесу. Бизнесмены стали избегать сделок, которые могли бы потребовать санкции властей, а таких сделок в Индии очень много. Инвестирование сошло на нет, и атмосфера подозрительности затянулась на годы. Министр финансов Индии Арун Джетли, сам юрист, в 2015 году сокрушался, что следователи руководствовались принципом “моя задача – как-нибудь завести дело, а если обвиняемому повезет, то его будут судить по справедливости”. Он утверждал, что такой следственный “перегиб затруднил весь процесс принятия экономических решений”. Для борьбы с бедностью и имущественным расслоением Индии нужно было расти быстро, но возникновение кумовского капитализма и последующая попытка его обуздать замедлили рост экономики.

Трудно определить в точности, какой масштаб состояния миллиардеров грозит нарушить баланс экономики, но сравнение каждой страны с ей подобными четко выявляет тех, кто выбивается из общего ряда. Общий объем состояния миллиардеров в последние годы в среднем составлял 10 % от ВВП как для развивающихся, так и для развитых стран. Поэтому, если состояние миллиардеров превышает это среднее значение более чем на 5 % – как сегодня обстоит дело в России, Малайзии, Чили и Тайване, – это представляется опасным. В Индии этот показатель по-прежнему высок: 14 %, на четыре пункта выше среднего; но наметился сдвиг к лучшему.

С тех пор как я стал изучать списки миллиардеров, выводы в отношении России неизменно мрачные. После падения коммунизма в конце 1980-х российское государство продало все находившиеся во всеобщем владении компании в руки частных бизнесменов с хорошими связями, создав новый класс олигархов. В России сейчас более сотни миллиардеров – по этому показателю страна занимает третье место в мире после США и Китая. Несмотря на произошедший в 2014 году обвал российской фондовой биржи и падение цен на недвижимость, российские миллиардеры по-прежнему контролируют собственность, равную 16 % ВВП, а их привычка к роскоши превратила Москву в выставочную площадку “бугатти” и “бентли”. В последние годы они отвечали на экономические проблемы в стране вывозом капиталов за рубеж. Сообщается, что король отрасли удобрений Дмитрий Рыболовлев истратил два миллиарда долларов на искусство, в том числе 100 млн долларов на картины Ротко и Модильяни, а его дочь Екатерина купила греческий остров за 153 млн долларов и апартаменты в Нью-Йорке за 88 млн. Роман Абрамович, металлургический магнат, интересовался приобретением на Манхэттене (в верхней части Ист-Сайда) целого квартала особняков стоимостью в несколько миллионов долларов.

До 2014 года состоянию российских миллиардеров не было равных в развивающемся мире, но все меняется. Чили, Тайвань и Малайзия теперь тоже ломятся от состояний миллиардеров. В Малайзии они составляют 15 % от ВВП, несмотря на продолжительную кампанию по перераспределению части имущества старой китайской бизнес-элиты среди малайского большинства. Тайвань тоже оказался неприятным сюрпризом, потому что его – наряду с Южной Кореей – часто приводили в пример как страну, где удавалось на протяжении нескольких десятилетий поддерживать высокие темпы роста без скачка имущественного неравенства. Однако сегодня тайваньские миллиардеры контролируют имущество стоимостью 16 % от ВВП, то есть такую же долю, как и российские, и в три раза большую, чем южнокорейские. Из-за масштабов состояния миллиардеров тайваньская элита начинает выглядеть непропорционально большой.

Среди развитых стран тоже встречаются раздутые элиты миллиардеров – самым неожиданным примером тут может служить Швеция. Несмотря на свою давнюю репутацию общества убежденных социалистов, Швеция резко повернула вправо после крупного финансового кризиса начала 1990-х. В стране были снижены многие налоги и сокращены пособия бедным и безработным. С тех пор экономика Швеции росла увереннее, чем в других развитых странах, но вместе с ней росло и неравенство. Сейчас миллиардеры контролируют имущество на сумму в 21 % от ВВП, а в 2010 году эта доля составляла 17 %. В Швеции всего двадцать три миллиардера, но масштабы их состояний поразительны даже по российским меркам и помогают понять недавний политический откат влево. В 2014 году социал-демократы выиграли выборы, обещая обложить богатых более высокими налогами и снизить уровень имущественного неравенства до показателей 1990-х.

В США класс миллиардеров до недавнего времени не казался чрезмерным, несмотря на то, что страна всегда славилась своим исключительно агрессивным капитализмом в духе “победитель получает все”. В течение многих лет американские миллиардеры контролировали состояния на сумму около 10 % ВВП – на уровне среднемирового показателя. В 2013 году эта доля выросла до 13 %, а в 2014-м – до 15 %, под влиянием отчасти подъема магнатов Кремниевой долины, а также легких денег Федрезерва. Как мы видим, с 2009 года денежно-кредитные эксперименты Федрезерва привели к одновременному буму в ценах всех основных финансовых активов – акций, облигаций и недвижимости. Поскольку 50 % финансовых активов контролирует 1 % американцев, именно они больше всего выигрывают от бурного роста этих цен.

И наоборот: если состояния миллиардеров страны в совокупности меньше среднего значения в 10 % от ВВП, это обычно хороший знак. Например, стоит отметить, что в странах, где этот показатель не превышает 5 % ВВП, – таких как Польша, Южная Корея и Австралия – часто наблюдается определенная политическая стабильность: их элиты не провоцируют социальные беспорядки и политические волнения.

Особенно интересный случай представляет посткоммунистическая Польша со своими пятью миллиардерами. Эта группа в целом являет собой очаровательную противоположность Абрамовичу: они практически полностью чужды крикливой саморекламы. Один из них, банкир Лешек Чарнецкий, является мировым рекордсменом по спелеодайвингу – трудно представить себе что-то более далекое от выставления напоказ своего богатства. Дариуш Милек, заработавший свой миллиард изготовлением обуви, которую он складывает в большие короба и продает в уличных киосках, переделанных из металлических контейнеров, охотно признает, что для всех его покупателей цена по-настоящему имеет значение. Именно поэтому он не тратится на обувные коробки. Сверхбогатая польская элита возникает как скромная противоположность российской элите, подкрепленная по меньшей мере полудюжиной добившихся успеха своими силами предпринимателей, которые зарабатывают свой миллиард усердным и честным трудом. Типичным представителем этих трудяг является Марек Пехоцкий, чья фирма по продаже недорогой одежды выросла из старого склада в Гданьске, где она открылась двадцать лет назад. Весь поглощенный работой, он долгие годы ездил в одном и том же старом автомобиле и приходил на совещания в одном и том же старом костюме.

Тот же стиль, что для поляков, характерен и для их соседей из Чехии – еще одной восточноевропейской страны, избежавшей разрастания класса миллиардеров после развода с Советским Союзом. Когда в мае 2014 года я встретился в Праге с Андреем Бабишем, сельскохозяйственным миллиардером, работавшим чешским министром финансов, меня поразило, как мало этот миллиардер, превратившийся в политика-популиста, говорил об экономических достижениях своей страны, которая, по многим отзывам, представляла собой светлое пятно на фоне проблемной Европы. Большинство министров финансов тратят массу усилий на рекламу своей страны среди инвесторов, но только не Бабиш. Вместо этого он с мрачным юмором пожаловался на политические распри в Праге и “коррупционную среду, которая начала формироваться” после падения коммунизма. Это казалось некоторым преувеличением, но именно такой хочется видеть национальную элиту: никаких излишеств, никакого самодовольства и определенная степень озабоченности даже в относительно хорошие времена.

А есть аномалии вроде Японии, где доля ВВП, принадлежащая миллиардерам, составляет всего 2 % – необычайно мало для богатой страны. Нельзя удержаться от подозрений, что это симптом хронической неспособности экономики создавать значительное богатство. Некоторые научные исследования показывают, что экономический рост имеет тенденцию к замедлению не только тогда, когда имущественное неравенство очень велико, но и когда оно слишком мало. Хотя утверждение, что малое количество миллиардеров идет какой-то стране во вред, звучит несколько странно, как раз для Японии оно может оказаться верным, причем некоторые японцы, похоже, начинают это осознавать. В японском языке есть слово акубёдо, которое переводится как “уравниловка” и используется критиками для описания корпоративной и политической культуры, в которой возраст оценивается выше, чем заслуги и готовность к риску. Все вознаграждаются за пребывание на рабочем месте, но никто – за выдающиеся заслуги. Нарождающиеся японские миллиардеры, такие как Хироси Микитани, магнат электронной коммерции, известный тем, что перенимает стандарты американской корпоративной культуры и критикует своих соотечественников за плохое знание английского, пользуются большим вниманием СМИ именно потому, что выбиваются из общего ряда. Когда динамизм воспринимается как оригинальность, это плохой знак.

Хотя появление в списке миллиардеров новых лиц может быть хорошим знаком для страны, это верно только в отношении хороших миллиардеров, то есть тех, кто богатеет вне отраслей, которые экономисты называют рентоориентированными. К рентоориентированным отраслям относятся строительство, распоряжение недвижимостью, биржевые спекуляции, разработка месторождений, производство стали, алюминия и других металлов, нефтяные, газовые и другие сырьевые отрасли, которые сводятся в основном к добыче полезных ископаемых. В этих секторах конкуренция часто касается получения доступа к большей доле национальных природных ресурсов, а не приумножения богатства свежими новаторскими способами. Основные игроки тратят массу времени, стараясь добиться от регуляторов и политиков – при необходимости с помощью взяток – закрепления за собой права собственности на ограниченные ресурсы и права получать от этих ресурсов максимально возможную ренту. Чтобы произвести грубую качественную оценку источников больших состояний, я сравниваю общий объем имущества магнатов из этих коррупционно емких сфер с общим объемом имущества всех миллиардеров страны. Так получается доля имущества плохих миллиардеров.

Такое определение плохих миллиардеров бесспорно идет в ущерб многим честным магнатам, разбогатевшим на недвижимости или нефти. Однако даже в тех странах, где эти отрасли свободны от коррупции, они обычно вносят малозначительный вклад в устойчивый рост экономики, потому что либо их производительность относительно невысока, либо они связывают экономический рост страны с волатильными ценами на природные ресурсы. При этом предполагается, что остальные миллиардеры вносят больший вклад, но я называю “хорошими миллиардерами” магнатов из тех отраслей, которые известны своим самым мощным вкладом в экономический рост, или тех, в которых производятся продукты массового потребления, такие как смартфоны или автомобили. К таким “хорошим” отраслям относятся сфера высоких технологий, производство, фармацевтическая индустрия, телекоммуникации и розничная торговля, электронная коммерция и сфера развлечений – все они с наименьшей вероятностью вызовут народные волнения против роста благосостояния. Должен подчеркнуть, что эти показатели я не считаю абсолютно бесспорными, в отличие, например, от роста кредитов или инвестиций или баланса счета текущих операций. Систематический подход к спискам миллиардеров дает лишь грубый фильтр, позволяющий получить некоторые практические свидетельства того, формируется ли богатство страны в сфере чистых отраслей, которые вызывают у населения восхищение, или в грязных отраслях, которые с наибольшей вероятностью вызовут народное возмущение.

Соотношение между хорошими и плохими миллиардерами может меняться очень быстро, и в мировом масштабе за последние пятнадцать лет баланс менялся три раза. В разгар бума высоких технологий, в 2000-м, в сфере информационных технологий было в три раза больше миллиардеров, чем в сфере энергетики. Через десять лет подъем цен на нефть и другое сырье изменил расстановку сил: в энергетике стало в три раза больше магнатов, чем в ИТ. К 2012 году падение цен на сырье снова изменило баланс: ИТ-магнатов в мире стало примерно в полтора раза больше, сто двадцать шесть против семидесяти восьми.

Возрождение класса хороших миллиардеров с тех пор продолжилось и даже распространилось на страны, которые больше ассоциируются с коррупцией, чем с техническим прогрессом. В 2010 году Индия была поглощена скандалами, связанными с расцветом кумовского капитализма и коррумпированных магнатов, но в следующие пять лет ситуация стала меняться. В 2010–2015 годы в Индии наблюдался самый резкий в мире рост влияния хороших миллионеров: их доля в общем имуществе миллиардеров выросла с 22 до 53 %. Индийский список миллиардеров в 2015 году полон новых имен, причем большая часть из них появилась в таких продуктивных отраслях, как фармацевтика, образование и производство товаров народного потребления. С 2010 года основатель компании Sun Pharmaceuticals Дилип Шангви – возможно, самый скромный и наименее броский из всех встреченных мною миллиардеров, – перескочил в индийском списке с тринадцатого места на второе.

Эта тенденция, возможно, сняла остроту с антикорпоративных, препятствующих экономическому росту настроений, которые усиливались в Дели в предыдущее десятилетие. Индийская брокерская фирма Ambit стала следить за судьбой “приближенных к власти” капиталистов с помощью своего “индекса связанных компаний”, который контролирует семьдесят пять фирм, работающих в рентоориентированных отраслях и подозреваемых в получении большой выгоды от тесных связей с чиновниками. Из-за роста недовольства практикой продажи политического влияния и из-за общественного внимания к коррупционным сделкам стоимость акций этих компаний резко упала. С середины 2010-го по середину 2015-го индийская фондовая биржа выросла на 50 %, а индекс связанных компаний снизился наполовину, что говорит об ослаблении кумовского капитализма и потере интереса к извлечению выгоды из растущих цен на сырье. Всего несколько лет назад отпрыски индийских сырьевых миллиардеров устремлялись в семейный бизнес, а теперь некоторые из них говорят мне, что их больше привлекают высокотехнологичные стартапы.

В Бразилии сырьевые магнаты тоже, похоже, слегка сдают позиции на фоне падения мировых цен на экспортируемое ими сырье. Бразильские предприниматели знамениты своей способностью выстраивать прибыльный бизнес в таких хороших отраслях, как потребительский рынок и СМИ, несмотря на необходимость иметь дело с правительством, склонным к чрезмерному регулированию. Это верно, но ниша, завоеванная хорошими миллиардерами, еще относительно невелика, и их доля в общем имуществе миллиардеров составляет всего 36 % – одна из самых скромных долей среди крупных развивающихся стран. Они занимают изолированное пространство, наводящее на мысль о термине, который придумал бразильский экономист Эдмар Бача. Он назвал свою страну Белиндией: одна часть – процветающая и небольшая, как Бельгия, а другая – огромная и отсталая, как Индия.

В Китае долгие годы новые миллиардеры появлялись с большой скоростью, но до недавнего времени на размеры их состояния как будто налагалось некое ограничение. До 2013 года состояние ни одного китайского магната не превышало 10 млрд долларов, а несколько человек, подбиравшихся к этому пределу, оказались в тюрьме по обвинению в коррупции. Не исключено, что власти применяют неписаный запрет на десятизначные состояния, – возможно, опасаясь, что какой-нибудь магнат разбогатеет до такой степени, что начнет финансировать политические силы, готовые бороться с правлением компартии. Даже сейчас некоторые миллиардеры продолжают жить в страхе перед тем, что в Китае называют “первородным грехом”: многие китайские магнаты начали свой путь к богатству со сделки в обход какого-то невразумительного правила, и власти могут использовать этот факт против них по своему желанию.

Однако ограничение в 10 млрд долларов было преодолено в 2013 году, когда самым богатым в Китае человеком стал – по крайней мере, на короткое время – появившийся из ниоткуда Цзун Цинхоу: 75 %-й подскок рыночной стоимости его компании по производству бутилированной воды и чая увеличил его состояние до почти 12 млрд долларов. Вскоре после этого, к концу 2014 года, сочетание всемирного подъема в сфере высоких технологий и вертикального роста шанхайской фондовой биржи помогло шести магнатам увеличить состояние сверх 10 млрд долларов, а троим из них – даже сверх 15. Все трое были основателями или руководителями интернет-компаний: Джек Ма – Alibaba, Робин Ли – Baidu и Ма Хуатэн – Tencent. Несмотря на то, что в последние годы прямое вмешательство государства в экономику усилилось, эти новые миллиардеры разбогатели в самых либерализованных и конкурентных частных секторах, а не в традиционных отраслях, таких как телекоммуникации, банковский сектор и производство, где по-прежнему доминируют госкомпании. Некоторым из новичков слегка за сорок, они в меньшей степени, чем их старшие товарищи, обязаны политическим связям и больше зависят от мнения глобальных рынков, поскольку акции их компаний часто котируются на Нью-Йоркской бирже. Согласно Hurun Report, к началу 2015 года в Китае еженедельно возникало пять новых миллиардеров, и к октябрю Китай обошел США по их числу: 596 и 537 соответственно. Ма был смещен с первого места магнатом в сфере недвижимости и антрепренером Ван Цзяньлинем, чья нетто-стоимость резко возросла до 34 млрд долларов.

Однако возвращение хороших миллиардеров вряд ли можно считать универсальным законом. Мало новых или хороших миллиардеров появляется в странах, где стареющий режим отказался от реформ и поддерживает класс политически связанных с ним магнатов. Два из таких режимов – это режим Путина в России и Эрдогана в Турции. Класс миллиардеров в Турции контролирует все большую долю экономики, и доля богатства, порожденная рентоориентированными отраслями, резко выросла. Девять из десяти турецких миллиардеров живут в Стамбуле, давнем коммерческом центре страны. Даже миллиардеры родом из “сердцевинной земли” – Анатолии, – как правило, переезжают в Стамбул, чтобы быть в гуще событий.

Но ни один город не может сравниться по концентрации имущества и власти с Москвой. В России 85 из 104 миллиардеров страны живет в Москве, которая остается непревзойденной мировой столицей плохих миллиардеров. Мировое падение цен на нефть, сталь и другие сырьевые товары в последние годы подорвало богатство российских олигархов, но они продолжают доминировать в экономике. Почти 70 % состояния российских миллиардеров заработано в политически связанных отраслях – это самая большая доля в мире, намного выше, чем в других странах. Такая диспропорция делает Россию первым кандидатом на возникновение в стране политического движения против имущественного неравенства, и демонстративная роскошная жизнь сверхбогатых на самом деле проходит в условиях усиленных мер безопасности. Стальной магнат Абрамович недавно купил за 450 млн долларов яхту с системой обнаружения ракет.

При Путине власти часто эксплуатируют общественное недовольство миллиардерами самым циничным образом, оберегая тех олигархов, которые находятся в фаворе, и время от времени публично унижая тех, кто пренебрегает пролетариатом. Однажды, еще в 2009 году, Путин отправился в промышленный центр Пикалёво, чтобы заставить алюминиевого миллиардера Олега Дерипаску и других магнатов урегулировать споры с местными рабочими по поводу невыплаченных зарплат. После подписания соглашения посрамленный магнат ушел, забрав с собой ручку, и, как ехидно сообщили государственные СМИ, Путин окликнул его, чтобы забрать ручку, и сделал Дерипаске выговор за “мелочную жадность”. Все это, вероятно, было сделано напоказ, поскольку Дерипаска и Путин по-прежнему считаются близкими друзьями.

Народная неприязнь к миллиардерам бросается в глаза и в Мексике, где магнаты знамениты тем, что зарабатывают состояния на монополиях. Они обладают почти эксклюзивным контролем над широким спектром отраслей, включая телефонию, производство бетона, телевидение и выпечку особых лепешек, которые приносят своим владельцам монопольные прибыли, позволяя поднимать цены. Возникающая в результате ненависть объясняет, почему мексиканские богачи живут в страхе перед похищением ради выкупа, а сверхбогатые укрываются за высокими стенами и надежными системами безопасности. Контраст с открытым образом жизни многих миллиардеров в Азии, где их часто рассматривают как национальных героев, разителен.

Во время своей поездки в Мехико в ноябре 2014 года, выйдя однажды утром из своего гостиничного номера, я поразился обилию молчаливых людей в черных костюмах и с наушниками, наводнивших коридоры отеля. Они заполнили и залитый солнцем внутренний дворик, где я встречался за завтраком с мексиканским журналистом. Я спросил его, что происходит. Оказалось, что люди в костюмах – это охранники одного из ведущих мексиканских миллиардеров. Он заработал состояние в сырьевых отраслях и держится настолько в тени, что местные газеты только недавно впервые смогли раздобыть его фотографию, когда он приехал на встречу с президентом Энрике Пенья Ньето. Если миллиардеры вынуждены настолько прятаться, в стране явно что-то не в порядке с системой наращивания благосостояния.

Плохие миллиардеры часто бывают выходцами из семейных империй, особенно в развивающихся странах, где старым семьям легче культивировать коррупционные политические связи благодаря слабым институтам. Для определения стран, в которых родственные узы с наибольшей вероятностью снижают конкуренцию и позволяют оставаться на плаву, я использую данные Forbes, различающие состояния миллиардеров, заработанные своими руками, и те, что достались по наследству.

В 2015 году в верхней десятке развитых стран мира доля унаследованного капитала в имуществе миллиардеров составляла более 65 % в Швеции, Германии и Франции, в США и Великобритании – чуть более 30 %, а в Японии – всего 14 %. В десятке ведущих развивающихся стран разброс был еще больше: от 80 % в Южной Корее до более 50 % в Индии, Индонезии и Турции, 1 % в Китае и 0 % в России. Хотя я полагаю, что в целом высокая концентрация семейного капитала – плохой знак для страны, стоит вникать в источники семейного богатства.

Во многих странах новые миллиардеры часто появляются в старых компаниях, а их состояние растет до миллиардного рубежа долгие годы, а иногда и в течение нескольких поколений. В таких случаях семейные связи могут не мешать чистоте и открытости управления корпорациями, особенно если семья отходит в сторону, оставляя за собой право собственности и наблюдения в публичной компании и отдав управление ее деятельностью профессионалу. Такая ситуация может оказаться очень выигрышной, потому что семья обеспечивает долгосрочную ориентацию компании, а рынок – внешний контроль. Такой модели, например, придерживаются в Германии, где семьи миллиардеров контролируют некоторые из наиболее эффективных компаний мира, включая многие компании среднего размера, которые являются основой процветания промышленного экспорта страны и служат для населения предметом гордости, а не возмущения.

Похоже, что так же обстоит дело и в Италии с Францией, где в свежих списках миллиардеров появилось немало новых имен. Многие из этих новичков изначально опирались на активы старых семейных компаний и постепенно перешли из категории мультимиллионеров в список миллиардеров. С 2010 года в Италии появилось двадцать восемь новых миллиардеров, причем более половины из них пришли из отраслей моды и производства предметов роскоши. Двое новых итальянских миллиардеров – это Альберто и Марина Прада из дома моды Prada, основанного в 1913 году. Кроме того, в Италии появились миллиардеры из Dolce & Gabbana и Bulgari. Во Франции миллиардеры в основном появляются в отраслях, которые обычно не связывают с политической коррупцией, зато они часто возникают в компаниях с семейными корнями, таких как Chanel или LVMH. По данным Forbes, две трети французских миллиардеров получили свое состояние по наследству и, как и в Италии, многие новые состояния вырастают из старых компаний. Пьер Кастель, который появился в списке французских миллиардеров в 2015 году, заработал состояние с помощью винодельческой компании, основанной в 1949 году. Акции компаний, производящих предметы роскоши, резко выросли за последние годы в результате бурного роста продаж на развивающихся рынках, в особенности в Китае. Эти новые миллиардеры процветают благодаря конкурентному преимуществу Франции и Италии в производстве утонченных товаров ручной работы, которые являются частью их национальной культуры.

Несмотря на идущие в последние годы разговоры об экономическом подъеме в азиатских странах, многие ведущие магнаты региона происходят из семейных компаний и конгломератов, поэтому их репутация неоднозначна. В Южной Корее состояние многих магнатов строится на семейных долях акций в крупных компаниях, таких как Samsung и Hyundai, поэтому они считаются хорошими миллиардерами в том смысле, что их капиталы заработаны в производственных отраслях. С другой стороны, акции этих компаний продолжают продаваться с дисконтом к акциям сравнимых компаний из других стран, отчасти из-за сохраняющихся сомнений в отношении качества их корпоративного управления или обращения с миноритарными акционерами. Кроме того, в обществе растет обеспокоенность тем, что коммерческая жизнь Южной Кореи управляется замкнутой элитой, связанной родством. Несмотря на то, что южнокорейские миллиардеры управляют незначительной по сравнению с размерами экономики собственностью и действуют почти полностью вне рентоориентированных отраслей, доминирование семейных состояний в среде миллиардеров помогает объяснить, почему имущественное неравенство приобрело в последние годы политическое значение в Сеуле.

Сходная политическая реакция начинает возникать и в Тайване, где не только доля имущества миллиардеров намного выше, чем в Южной Корее, но и семейные связи тоже играют важную роль. На унаследованное имущество приходится 44 % состояния миллиардеров, и половина из двадцати восьми тайваньских миллиардеров связана родством по меньшей мере с еще одним членом списка. В одной семье Вэй четыре миллиардера. Ощущение, что в прежде эгалитарном тайваньском обществе созревает замкнутая семейная элита, позволило оппозиции обвинить правящую партию Гоминьдан в росте имущественного неравенства. В ответ партия предприняла ряд шагов, чтобы взять элиту под контроль, – так, в 2014 году был принят закон “о налогах для богачей”, нацеленный на почти десять тысяч богатейших резидентов страны: для них налог повышается на 40–45 %.

В таких странах, как Тайвань, помимо растущей неприязни к миллиардерам ситуация осложняется преклонным возрастом ведущих магнатов. В 2015 году средний возраст миллиардеров мира был близок к 63 годам как в бедных, так и в богатых странах. Страны с самыми молодыми миллиардерами – это Вьетнам, Чехия и Китай, где их средний возраст составляет 53 года. Между тем многие из старейших миллиардеров живут в странах, где магнаты контролируют непропорционально большую долю экономики и значительная часть их состояния приходится на унаследованное имущество: в Малайзии средний возраст миллиардеров – 74 года, в Чили – 68, в Тайване – 67. Самому молодому тайваньскому миллиардеру было 46 лет, китайскому – 34, а американскому – 25; это подкрепляет впечатление, что тайваньская элита опирается на старые семьи.

Новые миллиардеры, чьи компании появляются внезапно и словно ниоткуда, – такие, как двадцатипятилетний Эван Шпигель с компанией Snapchat, – в глобальном масштабе составляют исключение, вырастая в оранжерейных условиях наподобие Кремниевой долины. Вообще, США и Китай совершенно нетипичны в том смысле, что в этих странах относительно много миллиардеров появляется из рядов самостоятельных предпринимателей без помощи семейных кланов.

Отсутствие унаследованного имущества должно быть хорошим знаком, показывающим, что новые компании могут конкурировать с уже окрепшими. В некоторых странах, включая Великобританию и США, так и есть. Хотя критики вроде Тиля приводят всем известных Гейтса, Эллисона и Цукерберга в качестве примера представителей стагнирующего высшего класса, эти люди не получили свое богатство в наследство – это предприниматели, достигшие всего самостоятельно. Цукербергу двадцать девять. По стандартам большинства стран это новые лица. Хотя в список американских миллиардеров входят и шесть членов семьи Уолтон, причем четверо из них – в первую дюжину, это совершенно нетипично, и вместе они владеют 171 млрд долларов, или почти пятой частью унаследованного американскими миллиардерами имущества. За вычетом состояния Уолтонов унаследованная часть имущества американских миллиардеров уменьшится с 34 % до 29 %. Хотя компания Уолтонов вызвала политические дебаты из-за невысоких зарплат сотрудников и вытеснения с рынка владельцев небольших магазинов, нет сомнений, что благодаря умелому применению высоких технологий в таких областях, как управление розничной дистрибуцией и складскими запасами, она повысила производительность розничной торговли и в США и в мире. Уолтоны – интересный пример отчасти противоречивых хороших миллиардеров.

А вот из того, что в Китае и России семейные связи играют пренебрежимо маленькую роль, трудно сделать положительные выводы. В этих странах малое количество унаследованного капитала у членов списка миллиардеров связано не столько с конкурентностью экономики, сколько с относительно недавно закончившейся коммунистической эрой с ее кампаниями по уничтожению “буржуазных” семей и конфискации их имущества.

Причина, по которой аналитики из Forbes не могут найти практически никакого унаследованного капитала в Китае и России, может заключаться попросту в том, что класс магнатов появился в этих странах лишь недавно и не успел еще передать капитал второму поколению, или же в том, что наиболее старые миллиардеры соблюдают осторожность, скрывая свои капиталы. В Китае попутно с предпринимателями из сферы высоких технологий возникает новый класс тесно связанных с компартией “князьков”, многие из которых не включены в список миллиардеров, потому что их нетто-стоимость исчисляется лишь сотнями миллионов или потому что они укрывают свое состояние от усиливающейся официальной кампании по борьбе с коррупцией.

Придя к власти в конце 2012 года, президент Китая Си Цзиньпин инициировал несколько хорошо освещавшихся антикоррупционных расследований, затронувших даже некоторых высокопоставленных членов компартии, и в рядах китайской элиты разразилась паника. Многие из этих расследований были направлены не только против самих высокопоставленных чиновников, но и против деловых интересов их жен, братьев, сестер и детей. Кобб Микстер, бывший сотрудник министерства финансов США и специалист по Китаю, сказал мне, что этот страх отразился в модификации неформального приветствия, которое используют члены китайской элиты между собой. В 1980-х была распространена фраза: “Вы уже ели?” – ссылка на голодные времена, поражавшие Китай в 1960-е и 1970-е. После прихода Си к власти в 2012 году и начала репрессий, по словам Микстера, здороваться стали словами “Вы уже сидели?” К началу 2015 года более 400 000 членов партии получили выговоры, а более 200 000 – попали под суд. Похоже, что эта кампания действительно отражает искреннее стремление изменить рабочую культуру партии и очистить ее от коррупции. Хороший знак для Китая.

“Список миллиардеров” Forbes, март 2015 года

Источник:

Сравнение хороших миллиардеров с плохими – это важнейшая часть правила, потому что даже если сверхбогатые контролируют необычайно большую долю собственности и ведущие семьи почти не имеют конкурентов, они все равно могут способствовать росту экономики – если их богатство сосредоточено в производительных компаниях. И они с гораздо большей вероятностью будут пользоваться уважением, если они разбогатели благодаря разработке приложений для смартфонов, а не за счет своих политических связей.

В развивающихся странах, как и в развитых, маленькая доля плохих миллиардеров часто может компенсировать другие плохие показатели. Одна из причин того, что в Южной Корее нет особой неприязни к доминирующим в промышленности семьям, – патриотический сюжет, который все жители страны усваивают в юном возрасте, о том, как их гордая страна, преодолев все препятствия (включая отсутствие нефти и других природных ресурсов), стала одной из ведущих промышленных стран. Ореол ведущих промышленных семей страны за последние годы слегка померк, но по-прежнему верно, что лишь небольшая часть имущества миллиардеров создана в отраслях, подверженных коррупции. На пользу идет и то, что они не кичатся своим богатством. Кроме того, поступает достаточное количество свежей крови, чтобы у предпринимателей оставалась надежда на конкуренцию. В Южной Корее есть несколько растущих миллиардеров, включая Су Ген Бе, который нажил свое состояние на производстве косметических средств, воспользовавшись растущим в мире увлечением корейским стилем, и продюсера онлайновых игр Квон Хьюк Бина, чья игра “Перекрестный огонь” имела огромный успех в Китае.

В Тайване тоже большая доля и большой объем унаследованного миллиардерами капитала уравновешивается тем, что многие из них заняты в производительных высокотехнологичных отраслях. Значительная доля имущества тайваньских миллиардеров – 77 % – создана производящими компаниями, которые в основном сосредоточены в сфере изготовления и сборки частей для мировых компьютерных брендов. Некоторые из самых крупных поставляют детали для iPhone и других продуктов фирмы Apple. Они действуют в крайне динамичной среде, где интенсивная конкуренция удерживает большинство компаний в классе маленьких и средних. Масштаб состояний тайваньских миллиардеров тоже относительно скромен (по меркам миллиардеров). В 2015 году средний размер состояния примерно 1800 миллиардеров мира составлял 3,9 млрд долларов, в Тайване же он равен 2 млрд долларов. Тайваньские миллиардеры, как и корейские, в большинстве своем ведут довольно скрытный образ жизни, но за свою безопасность обычно не опасаются.

В развитых странах малочисленность плохих миллиардеров тоже может снизить вероятность политического протеста против накопления состояний. Среди крупнейших развитых стран наименьшая доля имущества миллиардеров приходится на плохих миллиардеров в Италии (3 %) и в Германии (1 %). У экономик Италии и Германии мало общего, но вот признак, характерный для обеих: в них почти нет крупных состояний, созданных в рентоориентированных отраслях. Спектр источников богатства немецких миллиардеров особенно широк: от шарикоподшипников до BMW, от грузоперевозок до программного обеспечения и от товаров народного потребления до Google. Одним из первых инвесторов Google был дальновидный немец Андреас фон Бехтольшайм. Хотя многие новые немецкие миллиардеры из списка 2015 года пришли из более старых компаний, еще по крайней мере трое выросли в инкубаторе высоких технологий. Хотя деятельность инкубатора оценивается неоднозначно, это глобальный инструмент, позволяющий клонировать американские интернет-компании в Европу, Индию и Индонезию. После вывода в конце 2014 года берлинского инкубатора Rocket Internet на открытые торги братья Замверы – Александр, Марк и Оливер – стали миллиардерами.

В Швеции рост хороших миллиардеров тоже, предполагаю, снизил остроту возникших было протестов против имущественного неравенства, несмотря на то, что состояния этих миллиардеров весьма велики и в значительной степени получены по наследству. У Швеции самые плохие в развитом мире показатели как по масштабу капитала, так и по доле унаследованного капитала миллиардеров, но по качеству миллиардеров она занимает третье место. Только 5 % состояния шведских миллиардеров нажито в традиционных рентоориентированных отраслях, а бóльшая часть создана в конкурентных на мировом уровне компаниях, включая H&M (торговля одеждой) и IKEA (розничная продажа мебели). Эти компании большую часть своих доходов получают за рубежом и приносят в Швецию деньги, а не сражаются за увеличение своей доли ресурсов страны. И все же огромные размеры и глубокие семейные корни состояний миллиардеров могут тормозить рост шведской экономики, особенно если их исключительный масштаб спровоцирует народные протесты против накопления богатства.

Аналогичный анализ справедлив и для США, где традиционная граница между хорошими и плохими миллиардерами несколько размывается. Многие из ведущего десятка магнатов разбогатели уже лет двадцать назад, но принадлежащие им компании – Microsoft, Berkshire Hathaway, Oracle или Walmart – повысили бы глобальную конкурентоспособность любой страны. Ниже первого десятка, похоже, идет смена состава. За последние годы из списка миллиардеров исчезли многие имена, связанные с высокотехнологичными компаниями 1990-х, такие как Джерри Янг из Yahoo!, зато новые, связанные с созданием мобильных интернет-приложений, такие как Джек Дорси из Twitter, Эрик Лефкофски из Groupon и Ян Кум из WhatsApp, в этот список вошли. Хотя в Кремниевой долине случаются выступления против растущего неравенства между квалифицированными специалистами и низкооплачиваемым обслуживающим персоналом, на уровне страны магнаты из сферы высоких технологий крайне популярны. Предприниматель-миллиардер Илон Маск, чьи интересы простираются от электросупермобилей до космического туризма, славится в научных обзорах как “человек, меняющий мир”.

Среди миллиардеров Кремниевой долины много народных героев – в первую очередь потому, что потребителям нравятся услуги, которые они предоставляют. Как отметил Forbes, в первые шесть лет работы WhatsApp набрал семьсот миллионов приверженцев – больше, чем христианство за первые девятнадцать столетий. Столь быстрое распространение становится все более типичным для новых технологий. Между изобретением электричества и тем временем, когда этим новшеством стала пользоваться четверть населения США, прошло более сорока лет. С тех пор этот разрыв все время сокращается: для радио он составил тридцать лет, для персональных компьютеров – пятнадцать, для Всемирной паутины – семь, а для Facebook – всего три. Вот почему Марк Цукерберг, несмотря на свой непростой характер, стал кумиром масс и героем полнометражного голливудского художественного фильма-биографии. Согласно исследованию, проведенному компанией Facebook в 2011 году, утверждение, что связь между любыми двумя людьми на земле можно установить всего за шесть рукопожатий, уже неверно. Благодаря социальным сетям это число сократилось до 4,7, и за это многие американцы благодарят своих интернет-миллиардеров.

В сегодняшнем американском обществе трудно найти канонического плохого миллиардера. Не существует современного эквивалента Джона Д. Рокфеллера или любого другого барона-разбойника начала ХХ века. Даже когда такие компании, как Microsoft или Google, сравнивают со “Звездами смерти”, стремящимися доминировать во вселенной высоких технологий, их создатели-миллиардеры все равно остаются популярными за пределами круга компьютерных фанатиков. На самом деле ведущие американские миллиардеры Билл Гейтс и Уоррен Баффетт одними из первых предвидели протесты против больших состояний, публично уговаривали богачей завещать все средства на благотворительность (как в конце жизни поступил Рокфеллер) и ратовали за высокие налоги на наследство, чтобы предотвратить возникновение семейственной плутократии. Классические плохие миллиардеры могли бы возникнуть в рентоориентированных отраслях, таких как нефтяная и газовая, подобно тому, как Рокфеллер стал Рокфеллером благодаря созданию Standard Oil. Но в США реальным источником богатства в нынешней нефтяной отрасли стали технологии извлечения нефти и газа из прежде недоступных запасов, запертых в сланцевых породах. Поэтому многих из этих новых американских магнатов, разбогатевших на природных ресурсах, нельзя отнести к описанной Тилем категории разбогатевших благодаря “технологическим недоработкам”.

Всемирный рост имущественного неравенства породил несметное множество исследований его причин и последствий. Независимо от ваших убеждений нельзя не признать справедливость растущей уверенности в том, что низкий уровень неравенства способствует долгому и устойчивому экономическому росту, а высокий или резко увеличивающийся уровень может такой рост прервать.

Отправной точкой тут служит следующее наблюдение: по мере роста доходов богатые начинают тратить все меньшую долю своих дополнительных доходов и сберегать все большую, в отличие от бедных и представителей среднего класса. Богатые и так покупают все нужные им базовые товары, от еды до бензина, и когда у них растут доходы, расходы на товары потребления при этом практически не возрастают. А бедные и средний класс, наоборот, получив больше денег, истратят больше на одежду или еду, на кусок мяса лучшего качества, на бензин для воскресной поездки, в которой раньше себе отказывали. Как выражаются экономисты, по мере роста доходов у богатых снижается “предельная склонность к потреблению”. В результате в те периоды, когда богатые контролируют растущую долю национального дохода, рост общих потребительских расходов замедляется, что сдерживает темпы роста экономики.

Второе соображение связано с центральной темой этой книги: предсказанием изменений. К его наиболее ярым пропагандистам принадлежат исследователи из МВФ Эндрю Берг и Джонатан Остри. Они видят прямую связь между уровнем имущественного неравенства и неизбежностью “гор, долин и плато роста”. Они показывают, что в послевоенный период в Латинской Америке периоды быстрого роста происходили так же часто, как и в азиатских странах, вокруг которых поднималась гораздо бóльшая шумиха. Существенная разница заключалась в том, что периоды роста в Латинской Америке были, как правило, короче – и намного чаще преждевременно прерывались; каждая такая “вынужденная посадка” отбрасывала экономику на несколько лет назад, снова и снова отдаляя от основной цели: догнать страны развитого мира по уровню доходов. Почему происходили такие резкие остановки? Берг и Остри обнаружили, что наиболее внятное объяснение связано с высоким уровнем неравенства в Латинской Америке: “неравенство может – по меньшей мере отчасти – замедлить рост, потому что порождает попытки перераспределения, которые сами по себе тормозят рост… В такой ситуации, даже если неравенство плохо отражается на росте, налоги и передел собственности не помогут, а навредят”.

Эти исследователи не утверждали, что народные призывы к перераспределению всегда замедляют рост. Это вопрос равновесия, о котором говорил и бывший президент Пиньера во время нашей встречи в Сантьяго. Он тогда сказал: “Неравенство нужно устранять обеими половинками ножниц”, имея в виду, что необходимо найти такой способ инвестирования, который и подтолкнет рост экономики и перераспределит богатство.

Самая большая опасность для роста – когда развивающаяся страна с помощью программ соцобеспечения и так уже тратит много средств на перераспределение (как в последние годы делали Бразилия и Индия), а затем решает еще увеличить эти расходы. Вбрасывание новых денег на борьбу с бедностью может разбалансировать бюджеты, сделать государство неповоротливым и в итоге вызвать народное недовольство, сорвав темпы роста, необходимые для выплаты социальных пособий. Берг и Остри обнаружили также, что низкий уровень неравенства тесно связан с длительными периодами роста – отчасти потому что дает бедным финансовые средства, необходимые для инвестирования в образование или для организации собственного дела.

И наоборот, высокий уровень неравенства может усилить действие финансового кризиса, возникающего на завершающих этапах периода стабильного роста. Когда период бурного роста достигает апогея, высокая концентрация богатства на вершине может побудить богатых взять часть своих чрезмерных средств и пуститься в рискованные финансовые спекуляции или начать сорить деньгами, вызывая негодование общества, а затем, когда грянет неизбежный кризис, отправить значительную долю национального состояния в офшоры.

Как только начинается кризис, политикам приходится решать, кто примет на себя основной удар, и накапливающееся раздражение может существенно усложнить достижение соглашения между кредиторами и заемщиками. Когда страны еврозоны бились над разрешением долгового кризиса в Греции, одним из основных препятствий стало то, что ни кредиторы Греции, ни ее собственные граждане не хотели прийти на помощь правительству в условиях крайне неравноправного общества, где богатые в течение десятилетий платили ничтожные налоги. К 2015 году народное возмущение стало весьма ощутимым, и греческую экономику объял страх. Когда летом того года я уезжал из гостиницы на острове Санторини, главный администратор и его помощники неоднократно предупредили меня, что нужно взять счет и квитанцию об оплате кредиткой: таможенники начали выборочно проверять путешественников, чтобы убедиться, что гостиницы не принимают оплату наличными – излюбленный прием тех, кто уклоняется от уплаты налогов.

В коррумпированном обществе наверх поднимаются плохие миллиардеры. Определить, какие общества являются более коррумпированными, можно с помощью ежегодных опросов, проводимых Transparency International (TI), в которых тех, кто находится в постоянных разъездах, просят оценить страны по шкале от нуля (полностью свободная от коррупции) до 100 (полностью коррумпированная). Поскольку особой коррупцией отличаются обычно самые бедные страны, а с ростом богатства страны коррупция, как правило, снижается, то уровень коррупции правильнее оценивать в сравнении с другими странами с таким же средним доходом. В 2012 году исследование, проведенное Renaissance Capital, выявило, что пятнадцать стран, включая Польшу, Великобританию и Сингапур, менее коррумпированы, чем равные им по уровню дохода, причем их TI-показатели на 10–20 единиц меньше среднего в соответствующей категории стран. Еще в шести странах, включая Чили и Руанду, TI-показатели намного (на 20–30 единиц) меньше среднего. На противоположном конце спектра – двадцать пять стран, с Россией и Саудовской Аравией во главе списка, намного более коррумпированных, чем обычно бывает в странах с их уровнем дохода. Как и следовало ожидать, в этих странах доминируют рентоориентированные отрасли, в особенности нефть. Из двадцати пяти стран, в которых уровень коррупции оказался намного выше, чем в среднем по странам с тем же уровнем дохода, восемнадцать являются экспортерами нефти. Это не значит, что все нефтяные магнаты – плохие миллиардеры, но это подтверждает мысль о том, что в нефтяных странах часто возникают райские условия для плохих миллиардеров.

Существует и тесная связь между высоким уровнем коррупции и высоким уровнем неравенства, каждый из которых губителен для роста. Плохие миллиардеры часто стремятся захватить еще большую долю национального богатства и процветают на растущей коррупции. В одном из исследований Ned Davis Research было показано, что в странах с самыми худшими в своей категории TI-показателями, таких как Венесуэла, Россия, Египет и Мексика, обычно и неравенство самое большое. А в странах, которые, согласно опросам, мало коррумпированы, включая Южную Корею, Венгрию, Польшу и Чехию, обычно и имущественное неравенство выражено меньше, чем в среднем по их категории.

Более того, неравенство тесно связано с коррупцией, характерной для стран с теневой экономикой, где оплата товаров и услуг часто выполняется наличными без ведения бухгалтерских записей, чтобы избежать уплаты налогов. Аналитики из Организации экономического сотрудничества и развития обнаружили, что для стран с большой теневой экономикой характерен высокий уровень неравенства и что это не случайно. При теневой экономике уровень зарплат часто невысок, а в тупиковом конце карьеры никого не ждет пособие. В этом царстве теней правят плохие миллиардеры, и оно поистине огромно. Оно охватывает 8 % ВВП в США и более 10 % ВВП во многих европейских странах, включая Великобританию, Германию и Францию. На долю теневой экономики приходится более 25 % ВВП в широком спектре развитых и развивающихся стран от Италии и Польши до Мексики и Турции. А максимума, превышающего 35 % ВВП, она достигает в пяти развивающихся странах: Бразилии, Филиппинах, России, Таиланде и Перу.

Обширные теневые экономики питают социальные протесты, потому что искусством уклонения от налогов, как правило, особенно виртуозно владеют богатые. В Индии правительство умудряется собирать подоходный налог в размере всего 3 % от ВВП, а размеры теневой экономики по некоторым оценкам составляют около 30 % от ВВП. Это одна из причин, почему Индия страдает от хронического государственного дефицита. Традиция уклонения от налогов идет сверху: как отмечает экономист Тушар Поддар, в стране с огромным населением, где двести пятьдесят тысяч миллионеров, только сорок две тысячи человек сообщили, что их доход составляет сто пятьдесят тысяч долларов и более. Поддар утверждает, что уклонение верхов от налогов лишает всех индийских граждан стимула платить налоги; таким образом, уклонение от налогов фактически становится социальной нормой.

Привычки класса миллиардеров имеют большое значение, поскольку задают тон всей бизнес-культуре. В Индии многие ведущие магнаты руководят обширными империями, включающими по меньшей мере один, а часто и все четыре из следующих пунктов: местную больницу, школу, гостиницу и местную газету. Один из главных индийских издателей газет сказал мне недавно, что это правило четырех теперь часто справедливо и в отношении центральных фигур относительно небольших городков. Причина проста. Многие понимают, что неправильно брать денежные взятки, но большинство индийцев не видят ничего зазорного в подарках, даже в таких ценных, как бесплатное лечение родственника в больнице, бесплатное обучение ребенка, бесплатное использование банкетного зала для свадьбы племянницы или хвалебная публикация в местной прессе о чьей-то компании или политических амбициях.

Эти дополнительные предприятия рассматриваются как неприбыльные, но необходимые инвестиции для поддержки контактов с политиками и чиновниками, которые часто расплачиваются со своими покровителями выделением специальных лицензий и других благ. Такие закулисные сделки укрепляют власть входящих в систему и увеличивают неравенство, направляя средства в непроизводственные отрасли. В Индии огромное количество изданий, большинство из которых слишком мало, чтобы окупаться. Из более чем тринадцати тысяч ежедневных газет и восьмидесяти шести тысяч журналов менее сорока имеют аудиторию, превышающую сто тысяч читателей. Большинство из этих изданий могут и не принадлежать плохим миллиардерам, но именно из-за последних считается совершенно обыденным владеть газетой, чтобы оказывать влияние.

Правительство, которое не может контролировать и облагать налогами своих увертливых магнатов, неспособно и направлять инвестиции на устранение неравенства (строительство дорог и аэропортов). Короче говоря, плохие миллиардеры способствуют порочному циклу коррупции, растущему неравенству и замедлению экономического роста.

Правило миллиардеров становится все важнее, потому что во всем мире, от США и Великобритании до Китая и Индии, растет неравенство – в основном из-за огромных доходов очень богатых. Хотя во многих странах достаток населения повышается независимо от уровня дохода, у богатых он растет намного быстрее, чем у бедных и у среднего класса. Разрыв в доходах и имущественном положении становится все больше, несмотря на то, что число людей, живущих в бедности, уменьшается, а глобальный средний класс увеличивается. В результате бедные все больше сближаются со средним классом, а те и другие все больше оказываются в тени быстро растущего в мире класса миллиардеров. Неравенство и та напряженность, которую оно может породить, становятся все более серьезной политической проблемой и угрозой для экономического роста.

Я настороженно отношусь к странам, где на подъеме кумовской капитализм и плохие миллиардеры, потому что это может отражать более глубокие проблемы: бизнес-культуру, при которой успешные предприниматели наглеют; политическую культуру, при которой власти, засидевшись, становятся самонадеянными; систему, в которой запутанность или отсутствие правил буквально провоцирует коррумпированное поведение. При этом я ожидаю положительных перемен в странах, которые в ответ на растущее неравенство пытаются исправить систему: например, пишут законы о землевладении, учитывающие интересы как фермеров, так и застройщиков, или проводят аукционы общественных благ, таких как нефтяные залежи или радиочастотный спектр, открыто и прозрачно, устраняя возможность закулисных сделок. Проведенный в 2015 году в Мексике аукцион по продаже прав на шельфовые нефтяные месторождения сочли малоэффективным, потому что он привлек относительно мало участников, однако он стал успехом системы, потому что транслировался в прямом эфире по телевидению, что делало скрытые сделки если не невозможными, то уж, по крайней мере, маловероятными. Если в стране происходят такие перемены – а понять это можно только в ходе наблюдения, а не изучая статистику, – то в ней вероятно появление хороших миллиардеров, которые инициируют более равномерный рост благосостояния населения.

Класс миллиардеров – полезный индикатор экономики в целом. По мере роста числа миллиардеров этот класс оказывается все более информативной статистической выборкой и облегчает выявление стран, где сверхбогатым достается непропорционально большая доля богатства. Изучение того, как изменяются объемы, скорость оборота и источники состояний миллиардеров, позволит понять, создается ли в стране такое продуктивное богатство, которое в будущем поможет экономическому росту.

Если класс миллиардеров владеет непомерно большой долей экономики, укореняется в качестве замкнутой элиты и производит богатство в основном в связанных с государством отраслях, – это плохой знак. Здоровой экономике нужна растущая группа производительных магнатов, а не застывшая группа коррумпированных. Созидательное разрушение в капиталистическом обществе служит основой устойчивого роста, а поскольку плохие миллиардеры больше всего заинтересованы в сохранении статус-кво, они препятствуют процветанию страны и служат громоотводом для социальных движений, нацеленных на перераспределение, а не на увеличение экономического пирога.