3. Человеческая искра[96] - Homo Deus. Краткая история будущего - Юваль Ной Харари - RutLib.com

Книга: Homo Deus. Краткая история будущего

Дальше: Часть II. Homo sapiens наделяет мир смыслом

3. Человеческая искра

Нет сомнения, что Homo Sapiens – самый сильный вид в мире. Он любит тешить себя мыслью о своем самом высоком моральном статусе и сознанием того, что человеческая жизнь несравненно ценнее, чем жизнь свиней, слонов и волков. Но это не столь уж и очевидно. Действительно ли сила есть право? Неужели человеческая жизнь ценнее жизни свиньи только потому, что племя людей могущественнее племени свиней? Соединенные Штаты намного могущественнее Афганистана; означает ли это, что ценность американских жизней больше, чем афганских?

Американские жизни действительно ценятся выше. В среднего американца – в его образование, здоровье, безопасность – вкладывается значительно больше денег, чем в среднего афганца. Убийство американского подданного вызывает куда более громкий международный резонанс, чем убийство гражданина Афганистана. И все же общепризнано, что это лишь несправедливый итог геополитического распределения сил. Пусть Афганистан несравнимо слабее, чем США, но жизнь ребенка из афганской деревни считается столь же священной, как жизнь ребенка из Беверли-Хиллз.

Когда мы ставим человеческих отпрысков выше поросят, нам хочется верить, что за этим кроется нечто более глубокое, чем экологическое распределение сил. Нам хочется верить, что у людей есть какое-то реальное сущностное превосходство. Мы, сапиенсы, любим рассказывать себе, что обладаем неким магическим качеством, которое не только лежит в истоке нашей громадной силы, но также служит моральным оправданием нашего привилегированного положения. Что же это за уникальная человеческая искра?

Традиционный монотеистический ответ: только Homo Sapiens имеет бессмертную душу. В то время как тело разлагается и гниет, душа, спасенная или проклятая, навеки водворяется в раю или аду соответственно. Поскольку у свиней и прочих животных души нет, они не участвуют в этой космической драме. Они живут всего несколько лет, потом умирают и обращаются в ничто. Поэтому что такое ничтожные хрюшки в сравнении с бессмертной человеческой душой?

Это не детсадовская сказка, а чрезвычайно устойчивый миф, который продолжает определять жизни миллиардов людей и животных в начале XXI века. На убеждении, что люди обладают бессмертной душой, а звери – просто бренные тела, – держится наша правовая, политическая и экономическая система. Это объясняет, почему людям не возбраняется убивать животных для употребления в пищу или даже просто для забавы.

Однако наши последние научные открытия решительно опровергают этот монотеистический миф. Правда, один его аспект лабораторные эксперименты подтверждают: у животных и в самом деле нет души. Как ни изучали, как ни обследовали свиней, крыс и макак, никаких признаков души у них не нашли. Увы, но те же лабораторные эксперименты подрывают неизмеримо более важный постулат монотеистического мифа, а именно что у людей душа есть. Ученые произвели над людьми десятки тысяч самых невероятных экспериментов, заглянули в каждый уголок их сердца и в каждую извилину мозга, но не обнаружили и намека на волшебную искру. Нет ни одного научного свидетельства в пользу того, что Homo Sapiens наделен душой.

Если бы дело было только в этом, мы могли бы возразить, что ученым просто нужно продолжать поиски. Если они до сих пор ничего не нашли – значит, плохо искали. Однако биологи строят свои выводы не на отсутствии каких-то свидетельств, а прежде всего на том, что сама идея души противоречит фундаментальным принципам эволюции. В этом противоречии – причина лютой ненависти, которую теория эволюции вызывает у правоверных монотеистов.

Кто боится Чарльза Дарвина?

Согласно опросу, проведенному в 2012 году Институтом Гэл-лапа, всего 15 процентов американцев полагают, что Homo Sapiens – результат исключительно естественного отбора, без какого бы то ни было божественного вмешательства; 32 процента полагают, что люди, может, и произошли от более ранних форм жизни путем длившейся миллионы лет трансформации, но Бог срежиссировал все это шоу; 46 процентов уверены, что Бог создал людей в их нынешнем виде около десяти тысяч лет назад, как сказано в Библии. Годы, проведенные в колледже, никак не влияют на эти взгляды. Тот же опрос показал, что 46 процентов выпускников бакалавриатов верят в библейскую историю, и только 14 процентов считают, что люди сформировались без всякого божественного участия. Даже среди магистров и докторов наук 25 процентов верят Библии и только 29 процентов связывают появление нашего вида исключительно с естественным отбором.

Преподавание теории эволюции в школах и так не на высоте, а религиозные фанаты требуют вообще его отменить. Или настаивают на том, чтобы дети также изучали теорию разумного замысла, согласно которой все живые организмы были сотворены волей некоего высшего разума (читай: Бога). «Преподавайте им обе теории, – говорят церковники, – и пусть ребята сами выбирают».

По какой же причине теория эволюции встречает столь ожесточенное противодействие, тогда как до теории относительности или квантовой механики никому нет дела? Почему политики не предлагают знакомить школьников с альтернативными представлениями о материи, энергии, пространстве и времени? Ведь концепция Дарвина на первый взгляд кажется менее опасной, чем фантасмагории Эйнштейна или Верне-ра Гейзенберга. Теория эволюции основывается на принципе выживания наиболее приспособленного – идее простой и ясной, если не сказать банальной. Напротив, теории относительности и квантовой механики утверждают, что вы можете искривлять время и пространство, что-то может возникать из ничего, а кошка может быть живой и мертвой одновременно. Это насмешка над здравым смыслом, однако никто не бросается защищать невинных школьников от этой несусветицы. Почему?

Теория относительности никого не раздражает потому, что не противоречит ни одному из наших сокровенных верований. Большинству обывателей совершенно безразлично, абсолютны пространство и время или относительны. Если вы считаете, что можно изгибать пространство и время, да ради бога. Гните себе на здоровье. Какое мне дело? А Дарвин – ну да, тот лишил нас наших душ. Если вы действительно понимаете теорию эволюции, вам очевидно: никакой души нет. Эта мысль повергает в ужас не только истовых христиан и правоверных мусульман, но и многих светских людей, не придерживающихся определенной религиозной догмы, однако желающих верить, что каждый человек несет в себе некую вечную индивидуальную сущность, которая остается неизменной на протяжении всей жизни и может даже пережить смерть.

Буквальный смысл слова «индивидуум» – «неделимый». То, что я «индивидуум», означает, что мое истинное «я» – единое целое, а не собрание отдельных частей. Эта невидимая сущность якобы перетекает из мгновения в мгновение, ничего не теряя и ничего не приобретая. Мое тело и мозг постоянно меняются – нейроны стреляют, гормоны курсируют от органа к органу, мышцы сокращаются. Моя личность, мои желания и отношения никогда не стоят на месте и могут полностью трансформироваться за годы и десятилетия. Но в глубине я до самой смерти останусь тем же, кем родился, – и, возможно, после смерти тоже.

К несчастью, теория эволюции идет вразрез с представлением, будто мое «я» – это какая-то неделимая, неизменная и потенциально бессмертная сущность. По теории эволюции все биологические организмы – от слонов и дубов до клеток и молекул ДНК – состоят из более мелких и более простых частиц, которые без конца сходятся и расходятся. И слоны, и клетки формировались постепенно в результате все новых и новых таких комбинаций. Никакая неделимая и неизменная сущность не могла явиться на свет путем естественного отбора.

Человеческий глаз, например, – это чрезвычайно сложная система, состоящая из более мелких частей, таких как хрусталик, роговица и сетчатка. Глаз не свалился с небес, уже укомплектованный всеми этими элементами. Он развивался шажок за шажком на протяжении миллионов лет. Наш глаз очень похож на глаз Человека Прямоходящего, жившего миллион лет назад. Чуть меньше он похож на глаз австралопитека, жившего пять миллионов лет назад. И очень отличается от глаза дриолестоидов, живших 150 миллионов лет назад. Наконец, он не имеет ничего общего с одноклеточными организмами, населявшими нашу планету сотни миллионов лет назад.

Однако даже у одноклеточных организмов были крошечные органеллы, позволявшие им отличать свет от тьмы и двигаться к тому или к другому. Путь от таких архаических сенсоров к человеческому глазу очень долог и извилист, но если у вас в запасе сотня-две миллионов лет, вы, конечно, можете без спешки пройти его весь шаг за шагом. Вы можете это сделать, потому что глаз составлен из разных частей. Если каждые несколько поколений маленькая мутация будет слегка менять какую-то из этих частей – скажем, чуть круче изгибать роговицу, – через миллион поколений эти изменения могут сформировать человеческий глаз. Будь глаз полностью однороден, он никогда не был бы создан естественным отбором.

Вот почему теория эволюции несовместима с идеей души, по крайней мере понимаемой как нечто невидимое, неделимое и потенциально бессмертное. Такая целостность не может быть результатом пошаговой эволюции. Естественный отбор смог создать человеческий глаз, потому что у глаза есть составные части. А у души частей нет. Если душа Человека Разумного ступень за ступенью вырастала из души Человека Прямоходящего, то каковы были эти ступени? Есть ли какая-то часть души, которая у Человека Разумного развита лучше, чем у Человека Прямоходящего? Но в том-то и дело, что частей у души нет.

Вы можете возразить, что человеческие души не развивались постепенно, а явились в один прекрасный день во всей своей славе. Но можно ли поточнее: когда был этот прекрасный день? Как ни вглядывайся в эволюцию человечества, найти его не удается. Каждый из когда-либо существовавших людей был зачат в женской яйцеклетке, оплодотворенной мужским сперматозоидом. Представьте себе первого младенца, родившегося с душой. Он всем пошел в маму и папу, за исключением того, что у него была душа, а у них нет. Наше биологическое знание, безусловно, может объяснить появление на свет младенца, чья роговица чуть больше изогнута, чем роговицы его родителей. Для этого достаточно небольшой мутации одного гена. Но биология не может объяснить рождение младенца с бессмертной душой от родителей, не имевших даже намека на нее. Способна ли одна или даже дюжина мутаций наделить животное сущностью, неподвластной любым изменениям, включая смерть?

Так что существование души никак не согласуется с теорией эволюции. Суть эволюции в движении, она не способна произвести что-либо неизменное. С точки зрения эволюции ближайший аналог человеческой сущности – наша ДНК, а она является носителем мутации, а не оплотом вечности. Это до ужаса пугает многих людей, которым проще отвергнуть теорию эволюции, чем отказаться от своей души.

Почему у фондовой биржи нет сознания

Еще один довод, приводимый в оправдание превосходства человека, таков: из всех земных существ только Homo Sapiens обладает сознательным разумом. Разум представляет собой нечто совершенно отличное от души. Разум – не какая-то мистическая вечная сущность. И в то же время не орган, подобный глазу или мозгу. Разум – это поток субъективных переживаний, таких как боль, удовольствие, гнев и любовь. Эти ментальные переживания сплетаются из ощущений, эмоций и мыслей, которые вспыхивают на мгновение и тут же исчезают. За ними вспыхивают и исчезают другие. (Мы часто пытаемся разбить наши переживания на четкие категории, такие как ощущения, эмоции и мысли, но в действительности они все смешаны.) Эта безумная мешанина переживаний составляет поток сознания. В отличие от бессмертной души разум многосоставен, подвержен постоянным изменениям, и нет оснований считать его вечным.

Что касается души, то кто-то в нее верит, кто-то нет. А поток сознания – это реальность, которая каждое мгновение с нами. Это абсолютно бесспорная вещь. В его существовании нельзя усомниться. Даже если под гнетом неуверенности мы спрашиваем себя: «Не вымысел ли эти субъективные переживания?» – то можем быть уверены, что в этот момент испытываем, переживаем сомнение.

Что представляют собой эти переживания, соединяющиеся в потоке сознания? Каждое субъективное переживание включает в себя два базовых элемента: ощущение и желание. У роботов и компьютеров сознание отсутствует, так как, несмотря на бесчисленные способности, они ничего не чувствуют и ничего не желают. Робот может иметь энергетический сенсор, посылающий сигнал в его центральный процессор, когда в батарее заканчивается заряд. Получив сигнал, робот может приблизиться к электрической розетке, подключиться к ней и подзарядить батарею. Однако на протяжении всей этой процедуры робот не испытывает желания зарядиться. Он ничего не испытывает. Человек же, израсходовав энергию, чувствует голод и жаждет избавиться от этого неприятного ощущения. Вот почему мы говорим, что люди – сознательные существа, а роботы нет и почему преступно заставлять людей работать до тех пор, пока они не упадут от голода и изнеможения, тогда как эксплуатировать робота, пока не разрядится батарея, нисколько не зазорно.

А как же животные? Есть ли у них сознание и субъективные переживания? Нормально ли погонять лошадь, пока она не рухнет от изнеможения? Как уже говорилось, современная биология признает, что все млекопитающие, птицы и по крайней мере некоторые рептилии и рыбы испытывают чувства и эмоции. Однако новейшие теории также утверждают, что ощущения и эмоции – это биохимические алгоритмы обработки данных. Поскольку мы знаем, что роботы и компьютеры обрабатывают данные без всяких субъективных переживаний, может, и с животными дело обстоит так же? Ведь даже у людей многие сенсорные и эмоциональные нейронные цепочки способны обрабатывать информацию и инициировать действия без участия сознания. Возможно, за всеми ощущениями и эмоциями, которые мы приписываем животным, – голодом, страхом, любовью и верностью – скрываются бессознательные алгоритмы, а вовсе не субъективные переживания?

Такого мнения придерживался отец современной философии Рене Декарт. В XVII веке Декарт заявлял, что только люди чувствуют и желают, а все прочие твари – бессмысленные автоматы типа робота или кофемашины. Когда человек бьет собаку, собака не ощущает боли. Она вздрагивает и воет автоматически, как кофемашина, которая при работе гудит, ничего не чувствуя и не испытывая никаких желаний.

Во времена Декарта это было расхожее представление. Доктора и ученые XVII века без обезболивания и без зазрения совести вскрывали живых собак и наблюдали за деятельностью их внутренних органов. Они не видели в этом ничего предосудительного, как мы не видим ничего предосудительного в том, чтобы открыть крышку вендингового автомата и посмотреть, как работают его приводы и транспортеры. И в начале XXI века многие все еще убеждены, что у животных нет сознания или, в лучшем случае, что у них совершенно иной, низший его тип.

Для того чтобы заключить, есть у зверей сознательный разум, похожий на наш, или нет, надо сперва разобраться в том, как функционирует разум и какова его роль. Это крайне сложные вопросы, однако на них стоит задержаться, потому что следующие несколько глав будут посвящены разуму. Мы не сумеем постичь всей значимости новейших технологий, таких как искусственный интеллект, если не будем знать, что такое разум. Поэтому ненадолго отвлечемся от частной проблемы разума животных и посмотрим, что вообще известно науке о разуме и сознании. Мы сосредоточимся на примерах, взятых из исследований человеческого сознания, – которое нам более доступно, – и позже вернемся к животным, чтобы спросить: присуще ли нашим мохнатым и пернатым братьям то, что присуще людям?

Честно говоря, наука на удивление мало знает о разуме и сознании. Общепризнано, что сознание – это продукт электрохимических реакций в клетках мозга и что ментальные переживания выполняют важную функцию обработки дан-ных. Однако никто не имеет понятия, каким образом масса биохимических реакций и электрических потоков в мозге создает субъективное ощущение боли, гнева или любви. Возможно, лет через десять или пятьдесят объяснение будет найдено. Но сейчас мы его не имеем, и лучше на этот счет не заблуждаться.

С помощью магнитно-резонансных томографов, имплантированных электродов и прочих хитроумных гаджетов ученые, конечно, выявили корреляцию и даже причинно-следственную связь между разными субъективными переживаниями и электрическими потоками в мозге. По одной лишь активности вашего мозга они способны понять, бодрствуете вы, дремлете или глубоко спите. Они могут в момент вашего пробуждения выставить перед вами на миг картинку и определить (не спрашивая вас), увидели вы ее или нет. Они даже ухитрились соотнести нейроны отдельного мозга с конкретными смысловыми единицами, открыв, например, «нейрон Билла Клинтона» и «нейрон Гомера Симпсона». Когда включен «нейрон Билла Клинтона», человек думает о сорок втором президенте США; покажите ему изображение Гомера Симпсона, и зажжется одноименный нейрон.

В более общем плане, ученые знают: если в определенном участке мозга поднимается электрическая буря, то вы, вероятнее всего, сердитесь. Если эта буря утихает и вспыхивает другой участок – вы чувствуете любовь. Ученые даже умеют пробуждать гнев и любовь, стимулируя нужные нейроны.

Но как перемещение электронов претворяется в субъективный образ Билла Клинтона или субъективное чувство гнева или любви?

Вот самое распространенное объяснение. Мозг – это система чрезвычайной сложности с более чем 80 миллиардами нейронов, которые соединены в бесчисленные хитропере-плетенные сети. Когда от миллиардов нейронов разбегаются во всех направлениях миллиарды электрических импульсов, возникают субъективные переживания. Хотя отправка и получение каждого электрического импульса – простой биохимический феномен, из взаимодействия всех этих импульсов рождается нечто неизмеримо более сложное – поток сознания. То же самое мы наблюдаем во многих других областях. Движение одной машины – предельно простое действие, но когда миллионы машин едут и лавируют одновременно, образуются пробки. Покупка и продажа одной акции мало что меняет, но покупка и продажа миллионов акций миллионами биржевых маклеров может привести к экономическому кризису, который поставит в тупик даже экспертов.

Однако это объяснение ничего не объясняет. Оно лишь подтверждает, что проблема чрезвычайно сложна. Оно не проливает света на то, каким образом один тип явления (миллиарды мельтешащих электрических импульсов) порождает совершенно другой тип явления (субъективные переживания гнева или любви). Аналогия с автомобильными пробками и экономическими кризисами некорректна. Как образуется автомобильная пробка? Если вы будете ехать за одной машиной, то никогда этого не поймете. Пробка является результатом взаимодействия множества машин. Машина А тормозит машину Б, которая подрезает машину В, которая преграждает путь машине Г… и т. д. Но если вы проследите за маневрами всех участвующих машин, то получите полное представление о заторе. Вам не придется спрашивать: «Как же эти маневры привели к пробке?» Потому что «автомобильная пробка» – не более чем абстрактный термин, который мы, люди, придумали для обозначения этого специфического стечения обстоятельств.

Напротив, «гнев» – не абстрактный термин, которым мы решили для краткости назвать миллиарды электрических импульсов мозга. Гнев – это в высшей степени конкретное переживание, которое было знакомо людям задолго до того, как они хоть что-то узнали об электричестве. Произнося: «Я в ярости!» – вы выражаете очень острое чувство. Если же вы описываете, как химическая реакция в нейроне генерирует электрический импульс и как миллиарды подобных реакций генерируют миллиарды дополнительных импульсов, нелишним будет поинтересоваться: «А как эти миллиарды событий сходятся воедино, чтобы породить мое реальное чувство ярости?»

Когда тысячи машин еле-еле ползут по улицам Москвы, мы называем это автомобильной пробкой, но из пробки не возникает некое великое московское сознание, которое витает над Садовым кольцом и бормочет: «Закупорило, не продохнуть!» Когда миллионы людей продают миллиарды акций, мы называем это экономическим кризисом, но никакой Дух Уолл-стрит не ворчит: «Черт, чувствую – я в кризисе». Когда в небе собираются триллионы молекул воды, мы называем это облаком, но облако не делает никаких сознательных заявлений типа: «Настроение у меня дождливое». Как же так получается, что когда по моему мозгу носятся миллиарды электрических импульсов, то пробуждается разум, который чувствует: «Я в ярости!»? На сегодняшний день мы не имеем об этом ни малейшего представления.

Если эта дискуссия вас запутала и озадачила, тогда вы в очень хорошей компании: лучшие ученые тоже далеки от расшифровки загадки разума и сознания. Наука замечательна, в частности, тем, что, когда ученые чего-то не знают, они могут проверить кучу теорий и гипотез, а в итоге просто признаться в своем неведении.

Уравнение жизни

Ученым неведомо, как совокупность мозговых электрических импульсов преобразуется в субъективные переживания. И что еще важнее, им неведомо, в чем может состоять эволюционное преимущество такого феномена. Это величайший пробел в нашем понимании жизни. У людей есть ноги, потому что миллионам поколений наших предков ноги позволяли ловить кроликов и удирать от львов. У людей есть глаза, потому что в течение бесчисленных тысячелетий глаза позволяли нашим предшественникам видеть, куда убегает кролик и откуда подкрадывается лев. Но почему у людей есть субъективные чувства голода и страха?

Еще недавно биологи предлагали очень простой ответ. Субъективные переживания необходимы нам для сохранения жизни, ведь не подталкивай нас голод или страх, мы бы и не подумали ловить кроликов или бегать от львов. Почему при виде льва человек убегал? Разумеется, с перепугу. Субъективные переживания определяли человеческие действия. Однако сегодня ученые дают гораздо более детальное объяснение. Стоит человеку приметить льва, электрические импульсы мчатся из глаза в мозг. Там входящие импульсы возбуждают определенные нейроны, которые выстреливают своими импульсами. Эти импульсы возбуждают следующие нейроны и т. д. Если достаточное количество правильных нейронов реагирует с нужной скоростью, то в надпочечники поступает команда наводнить тело адреналином, сердце получает приказ стучать чаще, а моторные нейроны посылают сигналы в мышцы ног, заставляя их растягиваться и сокращаться, и… человек пускается наутек.

Парадокс в том, что чем глубже мы вникаем в этот процесс, тем труднее становится объяснять сознательные переживания. Чем лучше мы понимаем мозг, тем большим излишеством кажется разум. Если вся работа системы заключается в пересылке туда-сюда электрических импульсов, зачем нам нужно еще чувствовать страх? Если цепочка электрохимических реакций ведет от нервных клеток глаза непосредственно к мышцам ног, зачем добавлять в нее субъективные переживания? Какова их роль? Бесчисленные костяшки домино могут падать змейкой без всякого вмешательства субъективных переживаний. Зачем нейронам чувства? Стимулировать друг друга или приказывать надпочечникам: «Подкачайте-ка адреналина»? В действительности наша телесная активность, включая мышечные сокращения и гормональные выделения, в 99 процентах случаев происходит без сознательных ощущений. Тогда почему нейроны, мышцы и железы нуждаются в таких ощущениях в оставшемся одном проценте случаев?

Вы можете сказать, что разум нам полезен, так как разум хранит воспоминания, строит планы и самостоятельно выдает совершенно новые образы и идеи. Он не просто отвечает на внешние раздражители. К примеру, заметив льва, человек не автоматически реагирует на вид хищника. Он вспоминает, как год назад лев слопал его тетушку. Он представляет, каково ему будет в зубах у льва. Он жалеет своих оставшихся без отца детишек. Поэтому и бросается наутек. Правда, многие цепные реакции запускаются самим разумом, а не непосредственно внешним стимулом. Так, воспоминание о каком-то прошлом нападении льва может спонтанно всплыть в уме человека, наведя его на мысль об угрозе, которую представляют собой львы. Тогда он созывает соплеменников на совет, и они путем мозгового штурма придумывают новейший способ отпугивания львов.

Но постойте. Что такое все эти воспоминания, фантазии и мысли? Где они существуют? Согласно последним биологическим теориям, наши воспоминания, фантазии и мысли не обитают в некоей высшей нематериальной сфере. Они тоже – потоки электрических импульсов, испускаемых миллиардами нейронов. Поэтому даже погруженные в воспоминания, фантазии и мысли, мы все равно остаемся в круге электрохимических реакций, которые проходят через миллиарды нейронов, чтобы в конце концов активизировать надпочечники и мускулатуру ног.

Есть ли в этом длинном и путаном путешествии хоть какой-то этап, где между действием одного нейрона и реакцией следующего вклинивается разум, решая, целесообразно ли второму нейрону выстреливать или нет? Есть ли какое-нибудь движение хотя бы единичного электрона, спровоцированное субъективным чувством страха, а не предшествующим движением другой частицы? Если такого движения нет и если каждый электрон перемещается потому, что прежде переместился другой, – зачем нам испытывать страх? Мы не знаем.

Философы облекли эту загадку в форму хитрого вопроса: что происходит в сознании, чего не происходит в мозге? Если в сознании не происходит ничего, кроме того, что происходит в нашей громадной нейронной сети, – тогда к чему нам сознание? Если же в сознании все-таки происходит что-то помимо и сверх того, что происходит в нейронной сети, – где, черт возьми, это происходит? Предположим, я вас спрошу, как Гомер Симпсон воспринял скандал Клинтон–Левински. Вероятно, вы никогда об этом не задумывались, поэтому ваш разум должен теперь соединить два раньше не связанных воспоминания, возможно, представить Гомера Симпсона, который с кружечкой пива в руках наблюдает за президентом, произносящим свое знаменитое: «У меня не было сексуальных отношений с этой женщиной». Где происходит это соединение?

Некоторые исследователи мозга говорят, что оно происходит в «глобальном рабочем пространстве», создаваемом взаимодействием множества нейронов. Однако выражение «рабочее пространство» – всего лишь метафора. А какова скрывающаяся за ней реальность? Где на самом деле встречаются и соединяются части информации? Согласно современным теориям, уж точно не в некоем платоническом пятом измерении. Положим, это происходит там, где два прежде не связанных нейрона вдруг начинают передавать импульсы друг другу. Между «нейроном Билла Клинтона» и «нейроном Гомера Симпсона» формируется новый синапс. Но тогда для чего помимо и сверх физической спайки двух нейронов нам требуется сознательное воспоминание?

Изложим ту же загадку языком математики. Сейчас считается истиной в последней инстанции, что организмы – это алгоритмы, а алгоритмы могут быть представлены математическими формулами. Вы можете цифрами и математическими символами записать ряд операций, которые выполняет вендинговая машина, готовящая чашку чая, и ряд операций, которые выполняет мозг, испуганный приближением льва. Если это так и если сознательные переживания играют какую-то существенную роль, значит, у них должно быть математическое выражение. Ведь они неотъемлемый элемент алгоритма. При записи алгоритма страха, то есть преобразовании «страха» в цепочку точных вычислений, нам следовало бы указывать: «Шаг номер девяносто три в вычислительном процессе – субъективное чувство страха!» Но есть ли в необъятном царстве математики какой-нибудь алгоритм, содержащий субъективные переживания? Пока таковой нам неизвестен. Несмотря на наши обширные познания в сфере математики и информатики, мы еще не изобрели ни одной системы обработки данных, которой для функционирования требовались бы субъективные переживания, и ни одной такой, которая испытывала бы боль, радость, гнев или любовь.

Может быть, субъективные переживания нам нужны для того, чтобы размышлять о себе самих? Зверь, блуждающий по саванне и просчитывающий свои шансы на выживание и воспроизводство, должен давать себе отчет в собственных действиях и решениях и иногда оповещать о них других зверей. Мозг, пытающийся моделировать собственные решения, попадает в силок бесконечной дигрессии и абракадабры! Из этого силка и выпархивает сознание.

Беспилотный автомобиль компании Google

Лет пятьдесят назад это можно было бы принять, но не в 2018 году. Некоторые корпорации, такие как Google и Tesla, создают беспилотные автомобили, которые уже ездят по дорогам. Алгоритмы, управляющие беспилотными автомобилями, производят миллионы вычислений в секунду, оперируя данными о других автомобилях, пешеходах, светофорах и выбоинах. Беспилотный автомобиль благополучно останавливается на красный свет, объезжает препятствия и держится на безопасном расстоянии от других средств передвижения – не испытывая никакого страха. При этом автомобиль должен принимать в расчет себя и передавать информацию о своих планах и намерениях окружающим машинам – ведь если он решит свернуть вправо, то своим маневром повлияет на их поведение. Автомобиль делает это без всякого труда, но и без каких-либо переживаний. И беспилотный автомобиль не исключение. Многие компьютерные программы учитывают свои действия, но ни у одной из них не развилось сознание, равно как способность чувствовать и желать.

Раз не находится объяснения разуму и неизвестно, какую он выполняет функцию, почему бы нам его просто не упразднить? История науки изобилует отвергнутыми концепциями и теориями. Например, ученые раннего Нового времени, искавшие объяснение движению света, исходили из существования субстанции под названием «эфир», которая предположительно заполняет всю вселенную. Считалось, что свет – это волны эфира. Однако ученые не сумели эмпирически подтвердить наличие эфира и выдвинули другие, лучшие теории света. В результате эфир был отправлен в мусоросборник науки.

Таким же образом люди тысячелетиями объясняли многочисленные природные явления вмешательством Бога. Откуда берутся молнии? Их мечет Бог. Почему идет дождь? Его посылает Бог. Как на Земле появилась жизнь? Ее создал Бог. В последние несколько веков ученые не обнаружили никаких эмпирических доказательств бытия Бога, зато нашли гораздо более обстоятельные объяснения разрядам молний, дождю и происхождению жизни. Если не считать нескольких подразделов философии, ни в одном уважаемом научном журнале сейчас не встретишь статьи, в которой бытие Бога рассматривалось бы всерьез. Историки не говорят, что союзники выиграли Вторую мировую войну, потому что на их стороне был Бог; экономисты не возлагают на Бога вину за экономический кризис 1929 года; геологи не списывают на Его волю сдвиги тектонических плит.

Аналогичная участь постигла и душу. Тысячелетиями люди верили, что за всеми нашими поступками и решениями стоит душа. Однако в отсутствие подтверждающих свидетельств и под влиянием гораздо более обстоятельных альтернативных теорий биология выбросила душу на свалку. Как частные лица, многие биологи и врачи, возможно, продолжают верить в душу. Но они никогда не пишут о душе в серьезных научных журналах.

Может быть, разуму пора последовать за душой, Богом и эфиром в мусорный бак науки? Ведь никому еще не удалось разглядеть чувство боли или любви под микроскопом, и у нас есть детальное биохимическое объяснение боли и любви, не оставляющее места субъективным переживаниям. Однако между разумом и душой есть принципиальное различие (так же как между разумом и Богом). В то время как существование вечной души – домысел чистой воды, ощущение боли – явная и весьма осязаемая реальность. Когда я наступаю на гвоздь, то абсолютно уверен, что чувствую боль (не важно, известно ли мне научное описание процесса). В то же время у меня нет уверенности, что, если в рану попадет инфекция и я умру от гангрены, моя душа будет жить дальше. Это очень занятная и утешительная идея, в которую я был бы счастлив поверить, но у меня нет доказательств ее правдивости. Поскольку все ученые постоянно испытывают субъективные чувства (уж боль и сомнение наверняка), они не могут отрицать их существование.

Другой способ списать со счетов разум и сознание – отрицать не их существование, а их значимость. Некоторые ученые – в том числе Дэниел Деннет и Станислас Деан – утверждают, что на все сколько-нибудь значимые вопросы можно ответить, исследуя мозговую активность без всякой ее связи с субъективными переживаниями. Таким образом, ученые могут спокойно убрать «разум», «сознание» и «субъективные переживания» из своего словаря и из своих статей. Но как станет ясно из следующих глав, все величественное здание современной политики и этики построено на субъективных переживаниях и редкую морально-этическую дилемму можно разрешить, основываясь исключительно на мозговой активности. Почему, например, недопустимы пытки и изнасилование? С чисто неврологической точки зрения, когда человека пытают или насилуют, в его мозге происходят определенные биохимические реакции и от одного пучка нейронов к другому передаются всевозможные электрические импульсы. Что в этом может быть дурного? Большинство современных людей питают отвращение к пыткам и изнасилованиям из-за причиняемых жертвам страданий. Если какой-нибудь профессор считает, что субъективные переживания не важны, пусть попробует объяснить, почему пытки и изнасилование неприемлемы, не касаясь субъективных ощущений.

В конечном счете многие ученые признают, что сознание реально и может иметь огромную моральную и политическую ценность, однако утверждают, что оно не выполняет никакой биологической функции. Сознание – это биологически бесполезный побочный продукт некоторых мозговых процессов. Двигатели самолета ревут громко, но не рев поднимает его в небо. Людям не нужен углекислый газ, но каждый их выдох увеличивает его содержание в воздухе. Так же и сознание может быть своего рода ментальным выхлопом от работы сложных нейронных сетей. Оно ничего не делает.

Оно просто есть. Если это правда, значит, все боли и удовольствия, испытанные миллиардами живых существ за миллионы лет, – не более чем подобный выхлоп. Мысль интересная, даже если и ошибочная. Но больше всего поражает то, что на сегодняшний момент это лучшая теория сознания, которую нам способна предложить современная наука.

Возможно, биологи рассматривают проблему под неверным углом. Они полагают, что вся жизнь заключается в обработке данных и что организмы представляют собой машины для произведения вычислений и принятия решений. Однако эта аналогия между организмами и алгоритмами может направить нас по ложному пути. В XIX веке ученые сравнивали мозг и разум с паровыми двигателями. Почему с паровыми двигателями? Потому что в те времена это было последнее чудо техники. Оно приводило в действие поезда, корабли и станки, так что, когда люди пытались объяснить жизнь, они предполагали, что она устроена по аналогичному принципу. Разум и тело состоят из трубок, цилиндров, клапанов и поршней, которые нагнетают и сбрасывают давление, производя тем самым движения и действия. Этот взгляд нашел отражение даже в психоанализе Фрейда, и с тех пор наш психологический жаргон изобилует понятиями, заимствованными из механики.

Взять хотя бы следующее рассуждение Фрейда: «Армии используют половое влечение для подогрева воинственности. Армия призывает в свои ряды юношей на пике половой возбудимости. Армия ограничивает солдат в возможности заниматься сексом и сбрасывать внутреннее давление, которое в результате накапливается. Затем армия перенаправляет это сдерживаемое давление и дает ему выйти в форме военной агрессии». Именно так работает паровой двигатель. Вы выпариваете воду в герметически закрытой камере. Давление в ней возрастает до тех пор, пока вы вдруг не открываете клапан и пар не устремляется в нужном направлении, приводя в движение поезд или ткацкий станок. Не только в армии, но и в обычной жизни мы часто жалуемся, что «можем лопнуть, если не выпустим пар».

В XXI веке сравнивать человеческую психику с паровым двигателем смешно. Теперь нам известны гораздо более совершенные технологии – компьютерные, поэтому мы уподобляем человеческую психику обрабатывающему данные компьютеру, а не использующему давление паровому двигателю. Но эта новая аналогия может показаться столь же наивной. Ведь у компьютера нет разума. Компьютер ничего не хочет, даже когда подхватывает вирус, и интернет не чувствует боли, даже когда авторитарные режимы отключают от Всемирной сети целые страны. Так зачем использовать компьютер как модель для понимания разума?

А действительно ли мы уверены, что у компьютеров нет желаний или ощущений? И если у них нет ничего подобного сейчас, не станут ли они со временем достаточно сложными, чтобы развить в себе сознание? Если бы такое случилось, как бы мы могли в этом убедиться? Когда компьютеры заменят наших психиатра, учителя и водителя автобуса, как мы сможем понять, имеются у них чувства или они просто сборище не имеющих разума алгоритмов?

Что касается людей, сегодня мы в состоянии отличать сознательные ментальные переживания от бессознательной активности мозга. Хотя мы пока далеки от постижения тайны сознания, ученым удалось выявить некоторые его электрохимические признаки. Начали они с допущения, что человеку, который говорит, что осознает происходящее, можно верить на слово. Основываясь на этом допущении, ученые сумели выделить специфические схемы мозговой активности, которые регистрируются всякий раз, как человек подтверждает, что он в полном сознании, но никогда – при отсутствии сознания.

Это, например, позволило врачам точно определять, в коме находится разбитый инсультом больной или только перестал владеть телом и речью. Если при обследовании его мозга обнаруживаются признаки мыслительной активности, то он, скорее всего, в сознании, хотя и не в силах двигаться и говорить. Врачи даже научились общаться с подобными больными при помощи МРТ. Задавая пациентам вопросы, требующие утвердительного или отрицательного ответа, они просят их в случае ответа «да» представить себя на корте с ракеткой в руках или визуализировать облик собственного дома при ответе «нет». И наблюдают, как загораются моторные зоны коры головного мозга, когда пациент представляет себя на корте («да»), или же активируется зона, отвечающая за пространственную память («нет»).

С людьми понятно, а как насчет компьютеров? Поскольку у компьютеров, созданных на основе кремния, совершенно иная структура, чем у биологических нейронных сетей, в основе которых лежит белок, признаков человеческого сознания у них быть не может. Получается порочный круг. Начав с допущения, что людям, заявляющим, что они осознают происходящее, можно верить на слово, мы сумели определить маркеры человеческого сознания и использовать их для «доказательства» того, что человек действительно осознает происходящее. Но если искусственный интеллект сообщит в самоотчете, что его сознание включено, надо ли ему верить?

Пока у нас нет удовлетворительного ответа на этот вопрос. Уже тысячи лет назад философы поняли, что присутствие разума в ком-то еще, кроме нас самих, недоказуемо. Даже в случае с другими людьми мы лишь предполагаем, что у них есть сознание, – мы не можем знать это наверняка. Возможно, я единственное существо во вселенной, которое что-либо чувствует, а все другие люди и животные – лишь не имеющие разума роботы? Не сплю ли я, и не снятся ли мне все они? Возможно, я пленник виртуального мира, а все существа вокруг меня только симуляции?

Согласно сегодняшней научной догме, все мои переживания – результат электрической активности головного мозга, и поэтому теоретически возможно симулировать целый виртуальный мир, который я не смогу отличить от «реального». Некоторые ученые уверены, что в недалеком будущем это реально начнут делать. А может, уже делают – с вами? Положим, на дворе 2218 год, и вы скучающий подросток, погруженный в игру «виртуальной реальности», симулирующую примитивный и увлекательный мир начала XXI века. Как только вы признаете возможность такого сценария, математика приведет вас к пугающему заключению: если существует только один реальный мир, а число потенциальных виртуальных миров бесконечно, вероятность того, что вы обитаете в единственном реальном мире, стремится к нулю.

Ни одно из научных открытий не помогло разрешить пресловутую проблему «других умов». Лучший из предложенных до сих пор тестов – тест Тьюринга, но он лишь определяет меру социальной условности. Чтобы установить, есть ли у компьютера разум, вы, по условиям теста, должны одновременно общаться с этим компьютером и с живым человеком, не зная, кто есть кто. Вы вправе задавать им любые вопросы, играть с ними в игры, спорить и даже флиртовать. Время не ограничено. Под конец вы должны сказать, где компьютер, а где человек. Если вы затрудняетесь с ответом или ошиблись, значит, компьютер прошел тест Тьюринга и с ним следует обращаться как с разумным существом. На самом деле это, конечно, не доказательство. Признание существования «других умов» – чистая социальная и правовая условность.

Этот тест придумал в 1950 году британский математик Алан Тьюринг, один из отцов компьютерного века. Он был геем, а в то время в Британии гомосексуализм считался преступлением. В 1953 году Тьюринг был обвинен в мужеложстве и подвергнут химической кастрации. Два года спустя он покончил с собой. Тест Тьюринга – это просто отголосок жизненного теста, который в Британии 1950-х вынужден был проходить каждый гей: можешь ли ты сойти за натурала? Тьюринг по собственному опыту знал: абсолютно не важно, кто ты есть, – важно только то, что о тебе думают.

По мнению Тьюринга, компьютеры в будущем уподобятся геям 1950-х. Не важно будет, мыслят они или нет. Важно будет только то, что об этом думают люди.

Несчастная жизнь лабораторных крыс

Получив некоторое представление о разуме – и о том, насколько мало мы о нем знаем, – можно вернуться к вопросу: есть ли разум у других животных. Некоторые из них, например собаки, успешно проходят тест, похожий на тест Тьюринга. Когда мы пытаемся определить, разумно ли существо, то смотрим не на математическую одаренность или хорошую память, а на способность устанавливать с нами эмоциональные отношения. Люди иногда сильно привязываются к вещам, таким как машины, оружие и даже нижнее белье, но это односторонняя привязанность, без взаимности. Поскольку собаки способны быть стороной эмоциональных отношений с людьми, собачники убеждены в том, что их питомцы – не бесчувственные автоматы.

Скептики, однако, возразят, что эмоции – это алгоритмы и что нет такого алгоритма, которому для работы требовалось бы сознание. Когда животное демонстрирует сложное эмоциональное поведение, мы не в состоянии доказать, что оно не вызвано действием какого-то очень хитрого, но бессознательного алгоритма. То же, безусловно, относится и к людям. Любой поступок человека – включая заявление о якобы сознательном состоянии – теоретически может быть делом бессознательных алгоритмов.

В случае с людьми мы все же полагаемся на слово тех, кто утверждает, что находится в ясном сознании. Основываясь на этом минимальном допущении, мы научились идентифицировать нейрофизиологические маркеры сознания, которые теперь систематически используются при необходимости отличить сознательное состояние человека от бессознательного. А поскольку мозг животных имеет много общего с мозгом человека, притом что наше понимание маркеров сознания постоянно углубляется, мы, вероятно, сможем с их помощью определять, когда животные ведут себя сознательно. Если мозг собаки выдаст схемы, близкие к схемам мыслящего человеческого мозга, это будет сильным свидетельством в пользу того, что у собак есть сознание.

Предварительное тестирование обезьян и мышей показало, что в активности обезьяньего и мышиного мозгов действительно обнаруживаются признаки сознания. Но разница между мозгом животного и человеческим мозгом настолько существенна и мы еще так далеки от разгадки всех тайн сознания, что разработка окончательных, способных угодить скептикам тестов может занять десятилетия. На ком же в это время будет лежать обязанность добывать доказательства? Считать ли нам собак бесчувственными машинами, пока не будет доказано обратное, или обходиться с ними как с сознательными существами, потому как убедительных контрдоказательств также никто по сей день не представил?

7 июля 2012 года ведущие эксперты в сфере нейробио-логии и когнитивных наук собрались в Кембриджском университете и подписали «Кембриджскую декларацию о сознании», в которой говорится следующее: «Множественные свидетельства указывают на то, что у животных, не принадлежащих к человеческому роду, имеются нейроанатомиче-ские, нейрохимические и нейрофизиологические субстраты сознательного состояния наряду с наклонностью к рациональному поведению. Совокупность данных свидетельствует, что люди – не уникальные обладатели неврологических субстратов, порождающих сознание. Животные, не принадлежащие к роду людей, включая всех млекопитающих и птиц, и многие другие существа, включая осьминогов, тоже имеют похожие неврологические субстраты».

Эта декларация воздерживается от решающего заявления, что у животных есть разум, поскольку до сих пор не обнаружен «дымящийся пистолет». Но она перекладывает обязанность добывать доказательства на тех, кто считает иначе.

Откликаясь на перемену ветра в научном сообществе, в мае 2015 года Новая Зеландия стала первой в мире страной, которая на законодательном уровне признала животных мыслящими существами – новозеландский парламент принял поправку к биллю о Защите животных. Билль обязывает исходить из того, что звери разумны и, соответственно, необходимо создавать им хорошие условия жизни в таких сферах, как животноводство. В стране, где овец больше, чем людей (30 миллионов против 4,5 миллиона), это очень серьезный шаг. Позже аналогичный закон был принят в канадской провинции Квебек, и цепная реакция, по-видимому, неизбежна.

Многие бизнес-корпорации тоже признают животных сознательными существами и, как ни парадоксально, именно поэтому часто превращают их в объекты весьма неприятных лабораторных экспериментов. Например, фармацевтические компании рутинно используют крыс в качестве подопытного материала в поиске новых антидепрессантов. По одной широко применяемой инструкции, вы берете сотню крыс (для статистической надежности) и помещаете в стеклянные банки, наполненные водой. Крысы раз за разом пробуют выпрыгнуть, но безуспешно. Через пятнадцать минут почти все они оставляют попытки выбраться и цепенеют. Они просто держатся на поверхности, безразличные к окружающему.

Слева крыса, которая бьется, надеясь выбраться из стеклянной банки; справа – потерявшая надежду оцепеневшая крыса

Тут вы берете вторую сотню крыс, бросаете их в банки, но выуживаете через четырнадцать минут, за минуту до того, как они впали бы в отчаяние. Вы их высушиваете, кормите, даете им малость передохнуть – и опять кидаете в банки. Во второй раз почти все крысы бьются двадцать минут, прежде чем сдаться. Почему на шесть минут больше? Потому что память о прошлом успехе высвобождает в мозге какое-то биохимическое вещество, которое поддерживает в крысах надежду и отсрочивает отчаяние. Если бы только нам удалось выделить это биохимическое вещество, мы могли бы получить антидепрессант для людей. Но в крысином мозге всегда масса веществ. Как вычленить именно то, которое нужно?

Для этого вы берете новые группы крыс, еще не участвовавших в опыте. Вы вводите каждой группе определенное вещество, которое кажется вам искомым антидепрессантом. Затем бросаете крыс в воду. Если крысы, которым введено вещество А, трепыхаются всего пятнадцать минут, прежде чем сникнуть, вы можете спокойно вычеркнуть А из списка. Если крысы, которым введено вещество Б, продолжают барахтаться двадцать минут, вы можете отрапортовать начальству и акционерам, что сорвали джекпот.

Скептики скажут, что это описание неоправданно очеловечивает крыс. Мол, крысы не испытывают ни надежды, ни отчаяния. Крысы то суетятся, то замирают, но они никогда ничего не чувствуют. Ими движут лишь бессознательные алгоритмы. Но если это так, то в чем же тогда смысл всех вышеописанных экспериментов? Психотропные лекарства призваны влиять не столько на поведение человека, сколько на его чувства. Когда пациент приходит к психиатру и говорит: «Доктор, пропишите мне что-нибудь от депрессии», он не хочет получить простой стимулятор, который заставит его прыгать, не прогоняя тоску. Он хочет почувствовать радость. Открыть такое волшебное лекарство в процессе опытов над крысами реально лишь в том случае, если исходить из предположения, что действия крыс сопровождаются эмоциями, подобными человеческим. В лабораториях, разумеется, из него и исходят.

Шимпанзе, обладающий самосознанием

Некоторые из тех, кто отстаивает превосходство человека, готовы признать, что крысы, собаки и другие животные обладают сознанием. Но, утверждают они, в отличие от людей, животные не обладают самосознанием. Они могут чувствовать грусть, радость, голод или сытость, но у них нет понятия о своей особости, и они не осознают, что их печаль или голод принадлежат уникальной сущности, называемой «я».

Эта идея общеизвестна. Очевидно, что, когда собака голодна, она заглатывает кусок мяса, а не несет его своей товарке. Дайте псу обнюхать дерево, помеченное соседскими собаками, и он мгновенно поймет, чьей мочой оно пахнет: его собственной, соседской красавицы лабрадорши или пришлого кобеля. Собаки очень по-разному реагируют на собственный запах и на запахи потенциальных друзей и соперников. В чем же тогда выражается отсутствие у них самосознания?

Более изощренная версия этой позиции гласит, что есть разные уровни самосознания. Только человек воспринимает себя как сущность, имеющую прошлое и будущее, – вероятно потому, что только человек может использовать язык, чтобы обдумывать свой прошлый опыт и будущие поступки.

Другие животные существуют в вечном настоящем. Даже когда они, казалось бы, вспоминают прошлое или беспокоятся о будущем, на самом деле это лишь реакция на непосредственные стимулы и сиюминутные побуждения. Например, белка, прячущая орехи на зиму, не помнит о голоде прошедшей зимы и не думает о будущем. Она просто подчиняется одномоментному позыву, не ведая о его истоках и причинах. Даже совсем юные белки, не пережившие ни одной зимы, летом сносят орехи в хранилища.

И все же неясно, почему язык должен быть необходимым условием осознания прошлых и будущих событий. Тот факт, что люди мыслят при помощи языка, вряд ли является доказательством. При помощи языка люди также выражают любовь и страх, но ведь другие животные прекрасно умеют выражать любовь и страх невербально. Да и сами мы часто осмысливаем прошлые и будущие события, не вербализуя их. Наши сны – это вообще целые невербальные эпопеи, которые мы, пробудившись, с трудом облекаем в слова.

Опыты показывают, что по крайней мере некоторые животные, включая птиц – таких, как попугаи и сойки, – запоминают отдельные происшествия и осознанно готовятся к будущим событиям. Однако это еще недостаточный довод, ведь каким бы сложным ни было поведение животного, скептики всегда могут заявить, что им руководят встроенные в его мозг алгоритмы, а не запечатленные в его сознании образы.

Для иллюстрации этой проблемы возьмем случай Сантино, самца шимпанзе из шведского зоопарка «Фурувик». Чтобы скрасить унылую жизнь в клетке, Сантино придумал себе развлечение: метать камни в посетителей. Само по себе это не редкость. Разозленные шимпанзе часто бросаются камнями, палками и даже экскрементами. Но Сантино отличался тем, что готовил атаку заранее. Ранним утром, задолго до открытия зоопарка, Сантино собирал метательные снаряды и складывал их в кучу, не выказывая никаких признаков злости.

Гиды и посетители быстро приучились соблюдать осторожность, особенно когда Сантино находился рядом с кучей камней. У него возникли трудности с мишенями.

В мае 2010 года Сантино применил новую стратегию. Однажды утром он взял из своей подстилки охапку соломы и положил ее у решетки клетки, где обычно толпились зеваки. Затем насобирал камней и укрыл их сверху соломой. Примерно через час, когда появились первые посетители, Сантино сидел спокойно, ничем не выдавая раздражения или агрессии. И только когда его жертвы оказались на расстоянии броска, Сантино достал камни из тайника и принялся бомбардировать перепуганных людей, бросившихся врассыпную. Летом 2012 года Сантино продолжил гонку вооружений, устраивая схроны камней и под соломой, и в постройках, и в любых других подходящих местах.

Но скептиков не убеждает даже Сантино. Как нам удостовериться, что в семь утра, когда Сантино бродит по клетке, раскладывая там и сям камни, он предвкушает то удовольствие, с каким в полдень будет обстреливать посетителей зоопарка? Может быть, Сантино движим неким бессознательным алгоритмом, как юная белка, которая запасает орехи «на зиму», хотя еще даже не нюхала зимы?

Аналогичным образом, говорят скептики, самец шимпанзе, нападающий на врага, который ранил его месяц назад, не мстит за старое оскорбление. Он просто реагирует на сиюминутное чувство ярости, причина которой вне его понимания. Когда мать-слониха видит льва, угрожающего ее слоненку, она кидается вперед и рискует жизнью, не помня, что это ее любимый детеныш, которого она много месяцев вынашивала и пестовала, а просто под напором какого-то непостижимого чувства ненависти ко льву. И когда собачонка прыгает от радости при виде вернувшегося домой хозяина, она вовсе не узнает человека, кормившего и холившего ее с щенячьего возраста. Она просто охвачена необъяснимым восторгом.

Мы не в состоянии ни подтвердить, ни опровергнуть никакое из этих заявлений, так как все они из области проблемы «других умов». Поскольку мы пока не нашли алгоритма, который нуждался бы в участии сознания, любая выходка зверя может рассматриваться как продукт бессознательных алгоритмов, а не сознательных воспоминаний и планов. Поэтому и в случае с Сантино реально значимо одно – обязанность добывать доказательства. Каково наиболее вероятное объяснение поведения Сантино? Следует ли нам предполагать, что он сознательно планирует будущее, и ждать контрдоказательств от тех, кто с этим не согласен? Или разумнее считать, что хулиганом-шимпанзе руководит бессознательный алгоритм и его единственное сознательное ощущение – таинственный позыв прятать камни под соломой?

Но даже если Сантино не помнит прошлого и не заглядывает в будущее, означает ли это, что у него отсутствует самосознание? Ведь мы же не отказываем в самосознании людям, которые не помнят прошлого или не задумываются о будущем. Например, когда женщина видит, как ее малыш выскакивает на оживленную трассу, она не останавливается, чтобы задуматься о прошлом или о будущем. Совершенно как мать-слониха, она сломя голову мчится спасать свое дитя. Почему не сказать про нее то же, что мы говорим о слонихе, а именно: «У женщины, бросившейся спасать своего ребенка от надвигавшейся опасности, не было никакого самосознания. Она просто подчинялась одномоментному побуждению»?

То же и с молодой парочкой, слившейся в страстном поцелуе, и с бойцом, ныряющим в гущу вражеского огня вытаскивать раненого товарища, и с художником, в исступлении покрывающим мазками холст. Никто из них не размышляет ни о прошлом, ни о будущем. Значит ли это, что у них отсутствует самосознание и что у них более низкая организация, чем у политика, описывающего в предвыборной речи свои вчерашние достижения и планы на будущее?

Очень умный конь

В 2010 году ученые поставили необычайно трогательный эксперимент с крысами. Они запирали крысу в крошечную клетку, ставили эту клетку в гораздо более просторную камеру, где свободно бегала другая крыса. Запертая крыса подавала сигналы бедствия, из-за чего свободная крыса тоже проявляла признаки беспокойства и стресса. В большинстве случаев свободная крыса принималась помогать своей плененной подружке и после нескольких попыток обычно открывала клетку и выпускала узницу на волю. Затем исследователи повторили эксперимент, на сей раз кладя в камеру шоколад. Свободной крысе теперь предоставлялся выбор: освободить пленницу или насладиться лакомством в одиночку. Многие крысы предпочли сначала освободить подружку и уже на пару с ней умять шоколад (хотя нашлись и такие, которые проявили эгоизм, доказав, что и в крысиной семье не без урода).

Скептики отмели эти результаты, заявив, что свободные крысы освобождали пленных не из сочувствия, а чтобы прекратить раздражающие писки. Крысами владело неприятное ощущение, они не имели никаких иных желаний, кроме как отделаться от этого ощущения. Допустим. Но точно то же самое мы можем сказать о нас, людях. Когда я подаю милостыню попрошайке, не движет ли мной неприятное ощущение, которое вызывает у меня вид нищего? Правда ли я тревожусь об этом человеке, или просто хочу успокоить себя?

По существу, мы, люди, не слишком отличаемся от крыс, собак, дельфинов или шимпанзе. У нас, как и у них, нет души. У них, как и у нас, есть сознание и сложный мир ощущений и эмоций. Разумеется, каждое животное наделено какими-то уникальными чертами и способностями. Человек тоже обладает присущими только ему талантами.

Мы не должны чересчур очеловечивать животных, воображая, будто они – просто мохнатая версия нас самих. Это было бы не только ненаучно, но и стало бы препятствием к тому, чтобы понимать и ценить другую жизнь на ее условиях.

В начале 1900-х годов в Германии стяжал славу конь по кличке Умный Ганс. Путешествуя по германским городам и весям, Ганс демонстрировал поразительную восприимчивость к немецкому языку и еще более поразительную математическую одаренность. Когда его спрашивали: «Ганс, сколько будет четырежды три?» – Ганс двенадцать раз бил копытом о землю. Когда ему показывали записку с вопросом: «Сколько будет двадцать минус одиннадцать?» – Ганс с похвальной прусской точностью бил копытом девять раз.

В 1904 году германское Министерство образования поручило специальной комиссии во главе с психологом разобраться в этом деле. Тринадцать членов комиссии, включая циркового менеджера и ветеринара, были убеждены, что это жульничество, но, как ни старались, не могли распознать, в чем подвох. Даже когда Ганса разлучали с хозяином и вопросы ему задавали абсолютно незнакомые люди, тот почти всегда отвечал правильно.

В 1907 году правда в конце концов была открыта психологом Оскаром Пфунгстом. Оказалось, что правильный ответ Гансу подсказывали телодвижения и выражения лиц окружающих. Когда коня спрашивали, сколько будет четырежды три, он по прошлому опыту знал, что от него требуется сколько-то раз ударить копытом. Он начинал бить, внимательно следя за аудиторией. Чем ближе было нужное число, тем больше напрягались зрители. В критический момент напряжение достигало апогея. Ганс умел узнавать это по позам и выражению лица зрителей. Тут Ганс останавливался и наблюдал, как напряжение сменяется изумлением и хохотом. Он понимал, что попал в яблочко.

Умного Ганса часто приводят в пример того, как люди ошибочно очеловечивают животных, приписывая им удивительные способности, каковыми они на поверку не обладают. Однако история Ганса учит как раз обратному. Она показывает, что, очеловечивая животных, мы, как правило, недооцениваем их восприимчивость и игнорируем уникальные свойства отличных от нас существ. Что до математики, то ее Ганс не знал. Любой восьмилетний мальчишка дал бы ему сто очков вперед. Однако способность Ганса угадывать эмоции и намерения по мимике и жестам граничила с гениальностью. Если бы китаец спросил меня на мандарине, сколько будет четырежды три, я бы ни за что не понял по его лицу и позе, что мне нужно топнуть двенадцать раз. Умный Ганс обладал такой способностью, потому что язык тела – обычный язык общения лошадей. Однако поразительно то, что Ганс умел применять свой метод расшифровки эмоций и намерений не только в отношении своих сородичей, но и в отношении чужого рода – людей.

Умный Ганс перед публикой. Германия, 1904 год

Если звери такие умные, почему лошади не впрягают нас в повозки, крысы не проводят над нами опыты, а дельфины не заставляют нас прыгать через кольца? Безусловно, Homo Sapiens действительно обладает каким-то исключительным качеством, благодаря которому получил власть над всеми другими существами. Отвергнув претенциозное представление, будто бы Homo Sapiens существует в абсолютно ином измерении, нежели животные, и будто бы несет в себе некую уникальную сущность вроде души или сознания, мы можем наконец спуститься на бренную землю и рассмотреть конкретные физические и ментальные особенности, которые обеспечивают ему преимущество.

Большинство исследований отводит главную роль в возвышении человечества производству орудий и интеллекту. Хотя животные тоже производят орудия, ясно, что люди далеко их в этом обошли. В том, что касается интеллекта, такой ясности нет. Определением и измерением интеллекта занимается целая индустрия, но дебатам не видно конца. По счастью, нам незачем заходить на это минное поле, потому что, как ни определяй интеллект, совершенно очевидно, что ни интеллект, ни производство орудий сами по себе не могут объяснить завоевание мира Человеком Разумным. Согласно большинству определений интеллекта, миллион лет назад люди уже были самыми разумными животными, равно как и чемпионами по производству орудий, однако оставались незначительным видом, мало влиявшим на окружающую экосистему. Им явно недоставало какой-то ключевой черты помимо интеллекта и умения делать орудия.

Может быть, человечество оказалось на вершине мироздания не по милости какого-то призрачного ключевого ингредиента, а просто вследствие развития интеллекта и усовершенствования производственных навыков? Это вряд ли – ведь история не дает нам свидетельств прямой связи индивидуального интеллекта и производственных навыков с могуществом нашего вида как целого. Двадцать тысяч лет назад средний человек, возможно, имел более развитый интеллект и лучшие производственные навыки, чем нынешний средний обыватель. Современные учебные заведения и работодатели время от времени экзаменуют нас на профпригодность, но, какими бы незнайками и неумейками мы себя ни показали, государство гарантированно удовлетворит наши базовые нужды. В каменном веке вас ежедневно и ежесекундно экзаменовал естественный отбор, и если вы проваливали хоть один из его бесчисленных тестов, то не успевали оглянуться, как уже кормили червей. Однако, несмотря на более отточенные производственные навыки и более острый ум человека каменного века, двадцать тысяч лет назад человечество было намного слабее, чем сейчас.

За эти двадцать тысяч лет человечество прошло путь от охоты с каменными копьями на мамонтов до путешествий на межпланетных кораблях не благодаря эволюционному формированию более ловких рук или более крупного мозга (наш нынешний мозг, судя по всему, даже меньше). Решающую роль в завоевании нами мира сыграла наша способность объединять в сообщества массы людей. Современное человечество правит планетой не потому, что отдельно взятый человек более умный и более умелый, чем отдельно взятый шимпанзе или волк, а потому, что Homo Sapiens – единственный на земле вид, способный гибко взаимодействовать в многочисленных группах. Интеллект и производство орудий были, конечно, тоже очень важны. Но, не научись люди гибко взаимодействовать в массовом масштабе, наши изобретательные мозги и умелые руки до сих пор были бы заняты расщеплением кремня, а не атомов урана.

Далее. Если главный двигатель прогресса – взаимодействие, то почему же муравьи и пчелы не опередили нас в создании атомной бомбы, хотя научились массово взаимодействовать на миллионы лет раньше? Ответ: потому что их взаимодействию не хватает гибкости. Кооперация у пчел сложнейшая, но они не способны быстро перестроить свою социальную систему. Пчелиный рой, которому грозит новая опасность или представляются новые возможности, не может, например, гильотинировать королеву и учредить республику.

Гораздо более гибко, чем пчелы, взаимодействуют общественные млекопитающие типа слонов и шимпанзе – но лишь с узким кругом друзей и сородичей. С теми, с кем они знакомы. Если я шимпанзе и ты шимпанзе и я хочу с тобой скооперироваться, я должен знать тебя лично. Что ты за парень? Хороший? Плохой? Как я могу иметь с тобой дело, не зная тебя? Насколько известно, только Homo Sapiens способен в очень гибких формах взаимодействовать с неограниченным числом незнакомцев. И именно эта способность – а не вечная душа или какой-то уникальный тип сознания – объясняет нашу власть над планетой Земля.

Да здравствует революция!

В истории есть множество свидетельств этой решающей роли масштабного взаимодействия. Почти всегда верх одерживали те, кто лучше кооперировался, – не только в битве, которую Homo Sapiens вел с другими животными, но и в конфликтах между разными человеческими сообществами. Так, победой над греками римляне были обязаны не более увесистому мозгу или лучшей технической оснащенности, а умению более эффективно взаимодействовать. На протяжении всей истории вышколенные армии легко справлялись с беспорядочными ордами и сплоченные верхи помыкали неорганизованными низами. Например, в 1914 году три миллиона русских дворян, чиновников и купцов управляли 180 миллионами крестьян и рабочих. Верхи прекрасно владели наукой солидарной защиты собственных корпоративных интересов, в то время как 180 миллионов простолюдинов были не способны к эффективной мобилизации. Власть имущие направляли свои усилия главным образом на то, чтобы ни в коем случае не дать этим 180 миллионам солидаризироваться.

Но революции совершаются не числом. Обычно они делаются немногочисленными ячейками заговорщиков, а не массами. Тот, кто хочет запустить революцию, пусть не спрашивает себя: «Много ли у меня сторонников?» Он должен ставить вопрос иначе: «Многие ли из моих единомышленников способны эффективно сотрудничать?» Революция в России вспыхнула не когда крестьяне восстали против царя, а когда горстка большевиков поместила себя в правильное место в правильное время. В 1917 году высший и средний классы в России насчитывали по меньшей мере три миллиона человек, а в партии большевиков было всего 23 тысячи чле-нов. Однако большевики взяли под контроль громадную Российскую империю, потому что сумели очень хорошо самоорганизоваться. Когда власть выскользнула из слабых рук царя и дрожащих рук Временного правительства Керенского, коммунисты с готовностью подхватили ее, вцепившись в бразды правления бульдожьей хваткой.

Они не ослабляли эту хватку до конца 1980-х годов. Благодаря эффективной организации коммунистическая партия продержалась у власти долгих семь десятилетий. А к ее падению привели изъяны в организации.

21 декабря 1989 года Николае Чаушеску, коммунистический диктатор Румынии, организовал в центре Бухареста массовую акцию поддержки. Незадолго до этого Советский Союз перестал помогать восточноевропейским коммунистическим режимам, Берлинская стена пала, революции охватили Польшу, Восточную Германию, Венгрию, Болгарию и Чехословакию. Чаушеску, который правил Румынией с 1965 года, верил, что выстоит под напором цунами, несмотря на бунты против его правления, вспыхнувшие 17 декабря в городе Тимишоара. В качестве одной из контрмер он устроил в Бухаресте грандиозный митинг, чтобы показать румынам и остальному миру, что большинство населения его по-прежнему любит – или, по крайней мере, боится. Трещащий по швам партийный аппарат собрал на центральной площади восьмидесятитысячную толпу, и по Румынии была распространена инструкция: всем гражданам прекратить любую деятельность и включить телевизоры и радиоприемники.

Когда на твоих глазах рушится мир: потрясенный Чаушеску не может поверить в происходящее

Чаушеску вышел на возвышавшийся над площадью балкон, как выходил на него несчетное число раз. Стоя рядом с женой Еленой, ведущими партийными функционерами и охранниками, он с самодовольным видом начал свою речь. Толпа время от времени механически аплодировала. Затем что-то случилось. Вы сами можете на это посмотреть, зайдя на YouTube. Просто наберите: «Последняя речь Чаушеску» – и наблюдайте историю в действии.

На записи запечатлен момент, когда Чаушеску начинает очередную длинную фразу: «Я хочу поблагодарить всех инициаторов и организаторов этого величайшего для Бухареста события, рассматривая его как…» – затем осекается и застывает с потрясенным и растерянным видом. Фразу он так и не закончил. На его глазах в это мгновение рушился мир. В толпе раздались крики и свист. Через несколько секунд вся площадь свистела, улюлюкала и скандировала: «Тимишоара! Тимишоара!»

Все это транслировалось в прямом эфире. Перед телевизорами сидело почти все население страны. Тайная полиция – Секуритате – приказала прекратить трансляцию, однако телевизионщики не подчинились, и трансляция лишь временно прервалась. Оператор направил камеру в небо, чтобы зрители не видели паники партийных лидеров, но звукорежиссер не остановил запись, и техники через пару минут возобновили показ. Под улюлюканье и свист Чаушеску кричал: «Алё! Алё! Алё!» – как будто проблема была в микрофоне. Его жена Елена стала осаживать кричащих: «Замолчите! Замолчите!», вынудив Чаушеску повернуться и сказать: «Сама замолчи!» Потом он воззвал к начавшей расходиться толпе: «Товарищи! Товарищи! Успокойтесь, товарищи!»

Но товарищи не пожелали успокаиваться. Коммунистическая Румыния перестала существовать в тот миг, когда 80 тысяч человек на центральной площади Бухареста осознали, что они намного сильнее старика в меховом «пирожке», топтавшегося на балконе. Но наиболее поразителен ведь не крах системы, а тот факт, что она держалась десятилетиями. Почему революции так редки? Почему иногда массы веками рукоплещут и кидают вверх шапки, выполняя все повеления человека на балконе, хотя теоретически могут в любой момент броситься вперед и порвать его в клочья?

Чаушеску удавалось править двадцатью миллионами румын целых четыре десятилетия, так как он неукоснительно соблюдал три жизненно важных условия. Во-первых, он подчинил преданным партаппаратчикам все системы взаимодействия – армию, профсоюзы и даже спортивные ассоциации. Во-вторых, он препятствовал созданию любых оппозиционных организаций – не важно, политических, экономических или социальных, – на базе которых могли бы налаживать взаимодействие антикоммунисты. В-третьих, он прибегал к помощи братских коммунистических партий Советского Союза и стран Восточной Европы. Несмотря на случавшиеся трения, эти партии при необходимости помогали друг другу или, по крайней мере, не позволяли никому извне совать нос в свои социалистические дела. В таких условиях, несмотря на все тяготы и беды, взваливаемые на них правящей элитой, двадцать миллионов румын были не в состоянии организовать эффективное противодействие.

Чаушеску потерял власть только тогда, когда стало невозможно выполнение всех трех условий. В конце 1980-х Советский Союз бросил коммунистические режимы на произвол судьбы, и они посыпались, как костяшки домино. Так что в декабре 1989 года Чаушеску уже не мог рассчитывать ни на какую поддержку извне. Напротив, революции в соседних странах воодушевили румынских оппозиционеров. Сама компартия раскололась на враждебные лагеря. Умеренные хотели избавиться от Чаушеску и, пока не поздно, начать реформы. Организовав бухарестскую демонстрацию и ее трансляцию, Чаушеску сам дал революционерам уникальный шанс ощутить свою силу и выступить против него. Что может разжечь революцию быстрее, чем ее телевизионная трансляция?

Однако власть, выпавшая из рук аппаратчиков с балкона, не досталась народу с площади. Толпы брали числом и энтузиазмом, но не знали, как себя организовать. Поэтому, по примеру России 1917-го, власть перешла к небольшой группе политических игроков, чьим единственным плюсом была организованность. Румынскую революцию перехватил самопровозглашенный Фронт национального спасения, фактически являвшийся прикрытием умеренного крыла компартии. Фронт не имел реальной связи с восставшими. В него вошли партработники среднего звена, которых возглавил Ион Или-еску, бывший член Центрального комитета Румынской компартии, какое-то время руководивший отделом пропаганды. Илиеску со товарищи притворились демократами, объявили во все микрофоны, что они лидеры революции, а затем использовали свой опыт и старые партийные связи, чтобы подмять под себя страну и прикарманить ее ресурсы.

В коммунистической Румынии практически все принадлежало государству. Демократическая же Румыния стремительно приватизировала свои активы, распродав их по бросовым ценам экс-коммунистам, которые единственные смекнули, что к чему, и активно помогали друг другу.

Бывшим партийным боссам достались государственные компании, контролировавшие национальную инфраструктуру и природные ресурсы страны, а бывшие рядовые солдаты партии накупили за бесценок домов и квартир.

Ион Илиеску был избран президентом Румынии, а его коллеги сделались министрами, членами парламента, директорами банков и мультимиллионерами. Новая румынская элита, которая правит страной по сей день, состоит в основном из бывших коммунистов и их родственников. Людям, рисковавшим головой в Тимишоаре и Бухаресте, пришлось довольствоваться объедками, потому что они не знали, как наладить взаимодействие и как создать эффективную организацию, которая блюла бы их интересы.

Похожая судьба постигла египетскую революцию 2011 года. То, что в 1989 году сделало телевидение, в 2011-м сделали Twitter и Facebook. Новые средства общения помогли массам скоординировать свои действия, так что тысячи египтян одновременно вышли на улицы и площади и свергли режим Мубарака. Но одно дело вывести сто тысяч человек на площадь Тахрир, и совсем другое – взять под контроль государственный аппарат, жать нужные руки в нужных коридорах и эффективно управлять страной. Когда Мубарак ушел, демонстранты не сумели заполнить вакуум. Организационным опытом, достаточным для управления страной, в Египте обладали только армия и «Братья-мусульмане». Так что революция была присвоена сперва «Братьями-мусульманами», а затем – уже окончательно – армией.

Румынские экс-коммунисты и египетские генералы не отличались от прежних диктаторов, от бухарестских или каирских демонстрантов ни особым умом, ни умелостью рук. Их преимущество заключалось в гибком взаимодействии. Они сотрудничали лучше, чем толпы, и готовы были проявить гораздо большую гибкость, чем закоснелые Чаушеску и Мубарак.

Превыше секса и силы

Если Homo Sapiens правит миром потому, что мы одни умеем гибко взаимодействовать в массовом масштабе, тогда наша вера в священную неприкосновенность человека беспочвенна. Мы склонны думать, что люди исключительны и заслуживают всяческих привилегий. И в доказательство приводим поразительные достижения нашего вида: мы возвели пирамиды и Великую Китайскую стену; мы расшифровали структуру атома и молекул ДНК; мы побывали на Южном полюсе и на Луне. Будь в истоках этих успехов некая уникальная сущность, заключенная в каждом, – скажем, бессмертная душа, – у нас имелись бы основания считать человеческую жизнь священной. Но раз эти успехи на самом деле являются результатом массового взаимодействия, то не очень ясно, почему из-за них мы должны чтить отдельно взятого индивида.

Пчелиный улей гораздо сильнее отдельной бабочки, но это не делает пчелу более священной, чем бабочка. Румынская компартия успешно командовала разобщенным румынским населением – следует ли из этого, что жизнь члена партии была драгоценнее жизни обычного гражданина? Люди взаимодействуют гораздо эффективнее, чем шимпанзе, поэтому они запускают на Луну космические корабли, а шимпанзе мечут камни в посетителей. Значит ли это, что люди – высшие существа?

Допустим. Все зависит от того, благодаря чему они так хорошо взаимодействуют. Что позволяет им создавать столь объемные и разветвленные социальные системы? У шимпанзе, волков и дельфинов взаимодействие строится на близком знакомстве. Обыкновенные шимпанзе пойдут охотиться вместе только после того, как хорошо узнают друг друга и определятся с социальной иерархией. Поэтому шимпанзе тратят уйму времени на выяснение отношений и схватки за доминирующее положение. Когда встречаются незнакомые шимпанзе, они, как правило, не взаимодействуют, а вопят друг на друга, дерутся или быстро разбегаются.

У карликовых шимпанзе, или бонобо, обычаи немного другие. Чтобы разрядить обстановку и скрепить социальные связи, бонобо часто прибегают к сексу. Когда встречаются две незнакомые стаи бонобо, поначалу они проявляют враждебность и страх. Джунгли оглашаются воем и воплями. Однако очень скоро самки одной стаи предлагают самцам другой заняться любовью, а не войной. Это предложение обычно принимается, и пару минут спустя потенциальное поле битвы уже заполнено бонобо, которые спариваются во всех мыслимых позах, даже свисая с ветки вниз головой.

Людям прекрасно известны оба этих приема. Иногда они формируют групповые иерархии наподобие тех, что существуют у обыкновенных шимпанзе, а бывает, скрепляют социальные связи сексом, как бонобо. Однако личные знакомства – с дракой ли, с совокуплением ли – не могут стать основой масштабного взаимодействия. Греческий долговой кризис не может быть разрешен ни кулачным боем, ни оргией греческих политиков с немецкими банкирами. Исследования показывают, что Homo Sapiens просто не в состоянии завязать личные отношения (хоть враждебные, хоть любовные) более чем со 150 индивидами. Выходит, взаимодействовать в массовом масштабе людям позволяет не личное знакомство.

Это плохая новость для психологов, социологов, экономистов и вообще всех тех, кто пытается разгадать загадку человеческого общества путем лабораторных экспериментов. Как по организационным, так и по финансовым причинам подавляющее большинство экспериментов проводится с небольшим числом участников. Но по поведению маленьких групп очень рискованно судить о процессах, происходящих в гигантских сообществах. Нация, насчитывающая сто миллионов человек, функционирует абсолютно иначе, чем группа из ста индивидов.

Взять хотя бы один из известнейших экспериментов поведенческой экономики – игру «Ультиматум». Этот эксперимент обычно проводят с двумя участниками. Один из них получает сто долларов, которые должен разделить с напарником любым угодным ему способом. Он может оставить всю сумму себе, разбить ее пополам или отдать львиную долю. Второму участнику предлагается на выбор: согласиться с решением первого или начисто его отвергнуть. В последнем случае оба остаются ни с чем.

Классические экономические теории утверждают, что человек – это умная счетная машина. Они предполагают, что большинство испытуемых возьмет себе 99 долларов и предложит напарнику один доллар. Далее они предполагают, что напарник примет предложение. Разумный человек, которому дают доллар, обязательно скажет «да». Какое ему дело до того, что другой игрок получил 99 долларов?

Классические экономисты, похоже, никогда не выходили из своих аудиторий и лабораторий в реальный мир. Практически все играющие в «Ультиматум» отказываются от слишком скромных предложений, так как считают их «несправедливыми». Людям приятнее потерять доллар, чем выглядеть лохами. Поскольку реальность именно такова, мизерных сумм почти никто и не предлагает. Большинство делит деньги поровну или с умеренным перевесом в свою пользу, отдавая напарнику 30–40 долларов.

Игра «Ультиматум» внесла значительный вклад в подрыв классических экономических теорий и вместе с другими исследованиями привела к важнейшему экономическому открытию последних десятилетий: Homo Sapiens руководствуется не холодной математической логикой, а скорее теплой социальной. Мы подчиняемся эмоциям. Эти эмоции, как мы уже выяснили, суть сложнейшие алгоритмы, в которых нашли отражение социальные механизмы, действовавшие в сообществах древних охотников-собирателей. Если тридцать тысяч лет назад я помог вам поймать дикую курицу, а вы почти всю ее забрали себе, оставив мне только крылышко, я не думал: «Лучше одно крылышко, чем вообще ничего». Включался мой эволюционный алгоритм, организм заполнялся адреналином и тестостероном, кровь закипала – я топал ногой и вопил нечеловеческим голосом. Вскоре у меня подводило от голода живот, и я давал кое-кому в глаз. И это оправдывало себя: у вас больше не возникало желания меня обирать. Сегодня мы отказываемся от несправедливых предложений, потому что люди, покорно их принимавшие, вымерли еще в каменном веке.

Наблюдения за современными племенами охотников-собирателей подтверждают эту идею. Большинство племен строго эгалитарны, и, когда охотник возвращается в лагерь с жирным оленем, каждый получает свою долю. То же у шимпанзе. Когда один шимпанзе убивает поросенка, к нему с протянутой рукой идут его сородичи, и обделенных обычно не бывает.

В другом эксперименте приматолог Франс де Вааль поместил в стоящие рядом клетки двух обезьян-капуцинов. Каждая могла видеть все, что делает другая. Де Вааль и его коллеги подкладывали в клетки маленькие камешки и приучили обезьян им эти камешки подавать. Всякий раз, как обезьяна подавала камешек, ее награждали кусочком огурца. Обе обезьяны с удовольствием съедали угощение. Несколько дней спустя де Вааль перешел к следующему этапу эксперимента. На этот раз, подав камешек, первая обезьянка получила виноградину. Виноград вкуснее огурцов. Когда вторая обезьяна подала камешек, ей по-прежнему дали ломтик огурца. И тогда этот капуцин, которого раньше вполне устраивал огурец, пришел в ярость. Сначала он взял огурец, посмотрел на него, словно не веря своим глазам, а затем швырнул в ученых и стал прыгать и громко верещать. Я, мол, вам не лопух!

Этот веселый эксперимент (который вы можете увидеть своими глазами в YouTube) вкупе с игрой «Ультиматум» заставил многих поверить, что у приматов есть природная мораль и что равенство – универсальная и вневременная ценность. Люди – эгалитаристы по природе, и социально разнородные общества обречены на нестабильность из-за копящегося в них раздражения и недовольства.

Но так ли это? Вероятно, эти теории хорошо работают в тесных сообществах шимпанзе, обезьян-капуцинов и охотников-собирателей. Так же хорошо они работают в лабораториях, где вы проверяете их на маленьких группах участников. Когда же вы изучаете поведение людских масс, вам открывается абсолютно иная реальность. Многие империи и царства, где неравенство достигало крайней степени, были на удивление стабильны и эффективны. В Древнем Египте фараон в усыпанных драгоценностями одеждах и золотых сандалиях возлежал на мягких перинах в роскошном прохладном дворце, окруженный прекрасными девами, клавшими ему в рот сладкие виноградины. Через распахнутое окно он видел грязных, оборванных крестьян, которые с утра до ночи работали под палящим солнцем, и мало у кого был припасен на ужин огурец. Однако крестьяне бунтовали крайне редко.

В 1710 году король Фридрих II Прусский вторгся в Силезию, положив начало череде кровавых войн, принесших ему прозвище Фридрих Великий, превративших Пруссию в ведущую державу и убивших, изувечивших и обездоливших сотни тысяч людей. Армия Фридриха состояла в основном из несчастных рекрутов, зажатых в тиски железной дисциплины и замордованных драконовской муштрой. Неудивительно, что они не слишком любили своего главнокомандующего. Обозревая строящиеся для атаки прусские войска, Фридрих поделился с одним из своих генералов тем, что особенно поразило его в этом зрелище: «Мы стоим здесь в полной безопасности, глядя на эти шестьдесят тысяч вояк, – которые все до единого наши враги, и каждый из них сильнее и лучше вооружен, чем мы, однако же все они трепещут перед нами, между тем как у нас нет ни малейшего основания их бояться». Действительно, Фридриху нечего было бояться. Несмотря на все тяготы войны, эти шестьдесят тысяч вооруженных вояк ни разу против него не взбунтовались – напротив, многие служили ему с исключительным мужеством и не раз рисковали и даже жертвовали своими жизнями.

Почему египетские крестьяне и прусские солдаты поступали совершенно не так, как можно было бы ожидать, вспоминая игру «Ультиматум» и эксперимент с обезьянами-капуцинами? Потому что по-настоящему большие группы людей ведут себя принципиально иначе, чем малые. Что бы увидели ученые, если бы поставили эксперимент с игрой «Ультиматум» на двух группах по миллиону участников в каждой, которым предложили бы поделить сто миллиардов долларов?

Очевидно, они стали бы свидетелями странного и увлекательного развития событий. Вот один из вариантов. Поскольку миллион человек не в состоянии коллективно принять решение, каждая группа может сформировать малочисленную правящую элиту. Что, если одна элита предложит другой десять миллиардов долларов, оставив у себя девяносто миллиардов? Вторая элита вполне может принять это предложение и отправить львиную долю этих десяти миллиардов на свои счета в швейцарских банках. А соратников держать под контролем с помощью пряника и кнута. Смутьянам пригрозят жестоким наказанием, а слабым и терпеливым пообещают вознаграждение в следующей жизни. Именно так обстояли дела в Древнем Египте и Пруссии XVIII столетия. Так они обстоят во многих странах мира и сейчас.

Подобные угрозы и обещания поддерживают стабильность иерархий и систем массового взаимодействия до тех пор, пока люди верят, что за существующим укладом стоят непреложные законы природы или священные предписания Господа, а не просто человеческие прихоти. Любое наше масштабное взаимодействие зиждется на вере в воображаемый порядок. Это тот свод правил, которые, существуя лишь в нашем воображении, представляются нам реальными и неколебимыми, как гравитация. «Если вы пожертвуете божеству десять быков, пойдет дождь; если будете чтить своих родителей, окажетесь в раю; а если сомневаетесь в моих словах – отправитесь в ад». Пока все обитатели какой-либо местности или региона верят в одни и те же мифы, они следуют общим правилам, позволяющим предсказывать поведение чужаков и создавать системы массового взаимодействия. Чтобы послать сигнал: «Можешь мне доверять: я верю в тот же миф, что и ты», люди часто используют опознавательные знаки типа тюрбана, бороды, делового костюма. Наши братья шимпанзе не в состоянии придумывать и распространять такие мифы, поэтому они не способны взаимодействовать в массовом масштабе.

Паутина смыслов

Люди с трудом осваиваются с идеей воображаемого порядка, так как полагают, что есть только два типа реальности: объективная и субъективная. В объективной реальности явления существуют независимо от наших верований и чувств. Например, гравитация – это объективная реальность. Она возникла задолго до Ньютона и действует на тех, кто в нее не верит, точно так же, как и на тех, кто верит.

Субъективная реальность, напротив, определяется моими личными верованиями и чувствами. Предположим, у меня сильно болит голова, и я иду к врачу. Врач тщательно меня осматривает, но не обнаруживает никаких патологий. Тогда он направляет меня на анализ крови, анализ мочи, рентген, ЭКГ, МРТ и уйму других обследований. Когда приходят результаты, врач объявляет, что я практически здоров. А головато продолжает болеть. Хотя объективные тесты не выявили никаких отклонений и хотя никто, кроме меня, этой боли не чувствует, для меня она – стопроцентная реальность.

Большинство людей считает, что реальность бывает либо объективная, либо субъективная, и третьего не дано. Поэтому, когда они убеждаются, что некий феномен не является их субъективным ощущением, они тут же относят его к объективным. Если множество людей верит в Бога, если деньги правят миром, если национализм развязывает войны и строит империи, – значит, они не мои субъективные ощущения. Бог, деньги и нации должны быть объективной реальностью.

Но существует и третий уровень реальности – интерсубъективный. Интерсубъективные сущности создаются взаимодействием многих людей, а не верованиями и чувствами отдельных личностей. Практически все самые важные двигатели истории интерсубъективны. Деньги, например, не имеют объективной ценности. Вы не можете закусить, утолить жажду или прикрыться от непогоды стодолларовой купюрой. Но пока люди верят в ее ценность, вы можете расплачиваться ею за еду, напитки и одежду. Если мой булочник вдруг потеряет веру в эту купюру и откажется дать мне буханку хлеба в обмен на нее, беды не случится. Отправлюсь в ближайший супермаркет. А вот если кассирша супермаркета тоже не захочет брать купюру и ее поддержат лоточники рынков и продавцы торговых центров, тогда доллар обесценится. Зеленые бумажки останутся, только пользы от них не будет никакой.

И подобные вещи время от времени происходят. 3 ноября 1985 года правительство Бирмы неожиданно объявило, что банкноты в 25, 50 и 100 кьят больше не являются законным платежным средством. Населению не дали возможности их обменять, и накопления всей жизни мгновенно обратились в пачки не имеющей никакой ценности бумаги. Взамен аннулированных банкнот правительство выпустило новые, номиналом 75 кьят в честь семидесятипятилетнего юбилея бирманского диктатора генерала У Не Вина. В августе 1986 года были введены в обращение банкноты в 15 и 35 кьят. Ходили слухи, что диктатор, увлеченный нумерологией, делал ставку на счастливые свойства чисел 15 и 35. Его подданных они не осчастливили. 5 сентября 1987 года правительство вдруг сообщило, что все купюры в 35 и 75 кьят изымаются из обращения.

Деньги – не единственная сущность, которая утрачивает ценность, как только люди перестают в нее верить. То же случается с законами, богами и даже могучими империями. Вот они вершат судьбы мира, а вот их уже и след простыл. Когда-то в Средиземноморье Зевс и Гера были высшей властью, а теперь у них нет никакого авторитета, потому что никто в них не верит. Когда-то Советский Союз мог разнести в пух и прах всю планету, но был отправлен в небытие простым росчерком пера. В два часа пополудни на госдаче в Васкулях лидеры России, Украины и Белоруссии подписали Беловежское соглашение, в котором говорилось: «Мы, Республика Беларусь, Российская Федерация (РСФСР), Украина как государства – учредители Союза ССР, подписавшие Союзный договор 1922 года, далее именуемые Высокими Договаривающимися Сторонами, констатируем, что Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование». И все. Советского Союза не стало.

Люди с легкостью принимают мысль, что деньги – это интерсубъективная реальность. В большинстве своем они готовы согласиться и с тем, что античные боги, злокозненные империи и чужие культурные ценности – лишь плод воображения. Однако мы отказываемся признавать фикцией нашего Бога, нашу нацию и наши ценности – ведь они придают смысл нашей жизни. Нам хочется верить, что человеческие жизни имеют некую объективную значимость и что мы приносим жертвы во имя чего-то более важного, чем порождения нашей фантазии. Но на самом деле жизни большинства из нас значимы только в той сети мифов, которые мы рассказываем друг другу.

Подписание Беловежского соглашения. Перо касается бумаги, и – крибле-крабле-бумс! – Советского Союза больше нет

Смысл возникает, когда множество людей совместно сплетают общую сеть мифов. Почему какое-то действо – скажем, венчание в церкви, пост в Рамадан или голосование в день выборов – кажется мне исполненным смысла? Потому что оно кажется таковым моим родителям, а заодно и моим братьям, моим соседям, жителям близлежащих городов и даже обитателям заокеанских стран. А почему все эти люди видят в нем смысл? Потому что с ними солидарны их друзья и соседи. Люди непрестанно укрепляют общие верования самовоспроизводящейся петлей. Каждый виток взаимного подтверждения туже стягивает паутину смыслов, и в конце концов вам ничего не остается, как уверовать в то, во что верят вокруг вас.

Но через десятки, а иногда сотни лет паутина смыслов распадается и вместо нее плетется новая. Изучение истории – наблюдение за плетением и распадом этих паутин – приводит к пониманию: то, что представлялось одному поколению самым важным в жизни, в глазах следующего часто теряет какой-либо смысл.

В 1187 году Саладин разбил крестоносцев в битве при Хаттине и захватил Иерусалим. В ответ папа римский затеял Третий крестовый поход с целью вернуть Священный город. Представьте себе знатного английского юношу по имени Джон, покинувшего отчий дом, чтобы присоединиться к Крестовому походу. Джон был убежден в объективной значимости своего поступка. Он не сомневался, что, случись ему сложить голову в битве, его душа вознесется на небеса, где упокоится в вечном блаженстве. Он ужаснулся бы, узнав, что душа и рай – не более чем мифы, придуманные людьми. Юноша искренне полагал, что, если доберется до Святой земли и какой-нибудь сарацин с огромными усами раскроит ему секирой голову, – он будет испытывать невыносимую боль, в ушах зазвенит, ноги подкосятся, в глазах потемнеет… но всего мгновение спустя он будет объят ослепительным сиянием, услышит ангельские голоса, звуки арфы, и лучезарные крылатые херувимы проведут его сквозь величественные золотые врата.

Джон неколебимо во все это верил, так как был опутан исключительно плотной и прочной смысловой паутиной. В его самых ранних воспоминаниях неизменно присутствовал ржавый меч дедушки Генри, висевший в главном зале замка. С младенчества Джон слышал истории о дедушке, который погиб во Втором крестовом походе и теперь отдыхает в кругу ангелов на небе, наблюдая оттуда за Джоном и его семьей. Когда в замок забредали менестрели, они пели о храбрых крестоносцах, сражавшихся на Святой земле. В церкви Джон обожал разглядывать витражи. Один изображал Готфрида Бульонского, пронзающего копьем грозного вида сарацина. Другой – горящих в аду грешников. Джон внимательно слушал местного священника, самого ученого человека в округе. Чуть ли не каждое воскресенье священник внушал пастве с помощью искусных аллегорий и уморительных шуток, что вне католической церкви нет спасения, что папа римский – наш святой отец и что мы во всем должны беспрекословно его слушаться. Если мы убьем или украдем, Бог низринет нас в ад; но если мы перебьем неверных, Бог встретит нас с распростертыми объятиями.

В один прекрасный день, когда Джону как раз исполнилось восемнадцать, к воротам замка подъехал рыцарь и возвестил: «Саладин разгромил крестоносцев при Хаттине! Иерусалим пал! Папа римский объявляет новый Крестовый поход и обещает каждому, кто сложит там голову, вечное спасение!» Домочадцы не смогли скрыть смятение и тревогу, а лицо Джона озарилось неземным светом, и он вскричал: «Я пойду биться с неверными и освобождать Святую землю!» Все на мгновение онемели, а потом заулыбались и прослезились. Мать утерла слезы, крепко обняла сына и сказала ему, что он ее гордость. Отец сказал: «Будь я в твоих летах, сынок, поехал бы с тобой. На кону честь семьи – я знаю, ты нас не подведешь!» Два друга Джона тоже собрались в поход. Даже заклятый враг Джона, барон с другой стороны реки, явился пожелать ему удачи.

Когда юноша покидал замок, из хижин выходили крестьяне, чтобы ему помахать. И не было красотки, которая не наградила бы отважного крестоносца страстным взглядом. Пока он, отплыв из Англии, совершал путешествие по Нормандии, Провансу, Сицилии, к нему присоединялись отряды иноземных рыцарей, вдохновляемых одной с ним целью и верой. Когда войско высадилось наконец на Святой земле, Джон с изумлением обнаружил, что даже нечестивые сарацины разделяют его верования. Правда, они немного запутались и полагали, что неверные – это христиане и что именно они, мусульмане, следуют Божьему завету. Но базовый принцип у них был тот же: павшим за Господа и Иерусалим уготовано небо.

Так, нить за нитью, средневековая цивилизация плела свою смысловую паутину, опутывая Джона и его современников, как мух. Джон и мысли не допускал, что все эти красивые истории – чистой воды вымысел. Положим, его родичи ошибаются. Но чтобы и менестрели, и друзья-приятели, и деревенские девушки, и ученый священник, и недруг-барон, и папа римский, и рыцари Прованса и Сицилии, и даже сами мусульмане? Не могло же им всем померещиться?..

А годы идут. Историки видят, как распадается паутина смыслов и вместо нее плетется другая. Родители Джона умирают, затем умирают его братья, сестры и друзья. Песни менестрелей о Крестовых походах сменяют ставшие модными пьесы о трагической любви. Родовой замок сгорает дотла, а когда его отстраивают заново, меча дедушки Генри не находят. Церковные окна разлетаются вдребезги под напором зимних штормовых ветров, а новые витражи изображают уже не Готфрида Бульонского и грешников в аду, а великую победу короля Англии над королем Франции. Местный священник перестал называть папу римского «нашим святым отцом» – для него он теперь «дьявол, который сидит в Риме». В близлежащем университете студенты корпят над древнегреческими манускриптами, вскрывают трупы и шепчутся по углам о том, что, может, никакой души и не существует вовсе.

А годы все идут. Там, где некогда высился замок, в наши дни разместился торговый пассаж. В кинозале показывают «Монти Пайтон и священный Грааль». В безлюдной церкви скучающий викарий радостно приветствует двух японских туристов. Он долго рассказывает им о витражных окнах, а японцы вежливо улыбаются и непонимающе кивают. На церковных ступенях расположилась компания подростков с айфонами. Они смотрят новый ремикс песни Джона Леннона Imagine. «Представьте себе, что небо пусто, – поет Леннон. – Попробуйте, это легко». Дворник-пакистанец метет тротуар, неподалеку работает радио, передающее новости: бойня в Сирии продолжается, заседание Совета Безопасности закончилось ничем. Вдруг волшебный луч света, прорвавшись сквозь толщу времен, озаряет лицо одного из подростков, и он решительно заявляет: «Я пойду сражаться с неверными и освобождать Святую землю!»

Неверные? Святая земля? Для большинства сегодняшних англичан эти слова – пустой звук. Даже викарий наверняка подумал бы, что у подростка не все дома. Но, если английский юноша вступит в ряды Amnesty International, чтобы отправиться в Сирию защищать права беженцев, его сочтут героем. В Средние века люди решили бы, что он повредился умом. В Англии XII столетия никто не имел понятия о каких-то там правах человека. Хотите сгинуть на Ближнем Востоке не в битве с мусульманами, а защищая одних мусульман от других? Должно быть, вы не в своем уме.

Так развивается история. Люди плетут паутину смыслов и верят в них. Но рано или поздно эта паутина рвется, и, оглядываясь назад, мы не можем понять, как кто-то мог принимать все это всерьез. Крестовые походы, вдохновляемые надеждой попасть в рай, сегодня кажутся нам чистейшим безумием. Холодная война представляется безумием еще большим. Пятьдесят лет назад люди готовы были на жертвы, ослепленные верой в коммунистический рай. Через сто лет наша сегодняшняя вера в демократию и права человека может показаться столь же нелепой.

Время сновидений

Люди правят миром, потому что только они способны сплетать интерсубъективную паутину смыслов: паутину законов, влияний, сущностей и мест, которые живут исключительно в их общем воображении. Эта паутина позволяет им организовывать Крестовые походы, социалистические революции и движения за права человека.

Другие животные тоже не лишены воображения. Кот, караулящий мышку, вполне может представлять себе ее очертания и даже вкус. Но, насколько известно, кошки воображают только то, что существует в действительности, – скажем, тех же самых мышей. Они не в состоянии вообразить ничего такого, чего никогда не видели, не нюхали, не пробовали на зуб – типа доллара США, корпорации Google или Европейского союза. Никто, кроме Человека Разумного, не способен воображать подобные химеры.

В то время как кошки и другие животные находятся в рамках объективной реальности и используют свои коммуникационные системы лишь для описания окружающей реальности, Homo Sapiens использует язык для создания совершенно новых реальностей. За последние 70 тысяч лет изобретаемые человеком интерсубъективные реальности набрали колоссальную мощь. Сегодня они повелевают миром. Переживут ли XXI столетие шимпанзе, слоны, тропические леса Амазонки и льды Арктики? Это целиком зависит от желаний и решений таких интерсубъективных структур, как Европейский союз и Всемирный банк. Структур, существующих только в нашем общем воображении.

Животные не способны нам противостоять не потому, что у них нет души или разума, а потому, что у них нет необходимого воображения. Львы умеют бегать, прыгать, рвать и кусать. Но они не умеют открывать счета в банках или подавать иски в судах. А в XXI веке банкир, умеющий составлять исковые заявления, гораздо сильнее самого свирепого льва.

Эта способность создавать интерсубъективные сущности, обосабливающая людей от других животных, также отделяет гуманитарные науки от наук о жизни. Историки пытаются проследить развитие интерсубъективных сущностей типа богов и наций, в то время как биологи их начисто игнорируют. Некоторые считают, что стоит нам взломать генетический код и поставить на учет каждый нейрон мозга, мы узнаем все тайны человечества. В конце концов, если у нас нет души и если мысли, эмоции и ощущения – не что иное, как биохимические алгоритмы, то биология непременно сумеет объяснить все капризы и выходки человеческого общества. С этой точки зрения Крестовые походы были территориальными спорами, спровоцированными давлением естественного отбора, и английские рыцари, шедшие воевать с Саладином на Святую землю, не слишком отличались от волков, старающихся оттеснить от своих владений соседнюю стаю.

Гуманитарии, напротив, настаивают на главенствующей роли интерсубъективных сущностей, которые невозможно свести к гормонам и нейронам. Мыслить исторически – значит видеть реальную силу в содержании наших фантазий. Конечно, историки учитывают объективные факторы, такие как изменения климата или генетические мутации, но куда большее значение они придают мифам, которые люди придумывают и в которые верят. Северная и Южная Кореи так отличаются друг от друга не потому, что у жителей Пхеньяна и Сеула разные гены, и не потому, что на севере гористее и холоднее. Все дело в том, что севером правят совершенно другие мифы.

Возможно, когда-нибудь нейробиологи и докопаются до чисто биохимических истоков коммунизма и Крестовых походов. Но будет это очень и очень нескоро. В течение XXI века граница между историей и биологией наверняка будет стираться, но не потому, что мы найдем историческим событиям биологическое объяснение, а потому что идеологические мифы перепишут цепочки ДНК, политические и экономические интересы изменят климат, география гор и рек уступит место киберпространству. Когда человеческие вымыслы будут переведены в генетические и электронные коды, интерсубъективная реальность поглотит реальность объективную и биология сольется с историей. Таким образом, миф может стать в XXI веке самой мощной силой на Земле – почище блуждающих астероидов и естественного отбора. Если мы хотим понять, что ждет нас в будущем, то не должны ограничиться взломом геномов и обработкой огромных массивов данных. Мы должны будем расшифровать мифы, которые придают смысл этому миру.

Назад: 2. Антропоцен

Дальше: Часть II. Homo sapiens наделяет мир смыслом