Вот так это началось. Мы тихо поселились в доме доктора и в его жизни. Мы покорили его, теперь я это понимаю. Мы стали необходимы ему, словно до нас он и не жил по-настоящему. Теперь я и это понимаю. Он вел себя так, как будто мы осчастливили его, оживив его скучную одинокую жизнь присутствием нашей юности. Он заставил нас поверить, что это мы благодетельно осветили его жизнь, и мы очень хотели в это верить.

Нам с Кэрри доктор предоставил большую спальню с двумя кроватями, четыре высоких окна выходили на юг, два — на восток. Мы с Крисом смотрели друг на друга с тайной болью: впервые за долгое время нам предстояло спать в разных комнатах. Я не хотела разлучаться с ним и оставаться на ночь с одной только Кэрри, без его защиты. Мне показалось, доктор почувствовал, что он лишний, потому что он, извинившись, направился к дверям холла. Только тогда Крис заговорил.

— Мы должны быть очень осторожны, Кэти. Нельзя, чтобы он заподозрил…

— Подозревать нечего. Все кончено, — ответила я, не глядя ему в глаза, втайне надеясь даже теперь, что это никогда не кончится.

О, мама, что ты наделала, заперев нас четверых в одной комнате, и мы там взрослели, ты же знала, чем это кончается!

— Нет, — прошептал Крис. — Поцелуй меня, спокойной ночи, и пусть тебя не кусают клопы.

Он поцеловал меня, я поцеловала его и все. Со слезами на глазах я смотрела, как мой брат спускается в холл, не сводя с меня глаз.

В нашей комнате Кэрри устроила мне дикий рев.

— Я не могу спать ни на какой узкой кровати одна! — вопила она. — Я упаду! Кэти, почему эта кровать такая узкая?

Это кончилось тем, что Крис и доктор вернулись, убрали тумбочку, разделявшую две наши кровати, и сдвинули их так, что получилось одно широкое ложе. Это чрезвычайно обрадовало Кэрри. Но день за днем щель между кроватями расширялась, и однажды я проснулась от того, что одной рукой и одной ногой провалилась в щель, а Кэрри уже и вовсе была на полу.

Мне нравилась комната, в которой Пол нас поселил: бледно-голубые обои, шторы в тон, голубой ковер. У каждой из нас было по креслу с лимонно-желтыми подушками, мебель была белая, в античном стиле. Такую комнату хочется иметь каждой девушке. Ничего мрачного, никаких картин с изображением преисподней на стенах. Ад был во мне, он возникал, когда я слишком часто вспоминала о недавнем прошлом. Если бы мама захотела, она смогла бы найти другое решение! «Она не должна была запирать нас! Проклятая судьба! Это все жадность, скупость… И Кори в могиле из-за ее слабости!»

— Забудь об этом, Кэти, — сказал Крис, когда мы опять прощались на ночь.

Я ужасно боялась рассказать ему о своих подозрениях. Склонив голову к нему на грудь, я прошептала:

— Крис, то, что мы делали — очень большой грех, да?

— Больше этого не случится, — сурово сказал он, вырвался и почти бегом устремился вниз, в холл, словно боялся, что я побегу за ним.

Я очень хотела вести праведную жизнь и никого не обижать, особенно Криса. И вот я около полуночи выбралась из постели и пошла к нему. Он спал, и я прилегла на кровать рядом с ним. Его разбудил скрип пружин.

— Кэти, какого черта ты тут делаешь?

— На улице дождь, — прошептала я. — Можно, я полежу с тобой немножко, я скоро уйду…ты не двигались и даже не дышали. И вдруг, даже не понимая, как это произошло, мы оказались в объятиях друг друга, и Крис стал меня целовать. Целовать с такой пылкой страстью, что я ответила ему, сама того не желая. Это было дурно, это был грех! Но на самом деле я не хотела, чтобы он прекратил. Женщина, что спала во мне, вдруг проснулась и приняла его, желая того же, чего желал он. Но я — другая, мыслящая и контролирующая часть моей натуры, оттолкнула его.

— Что ты делаешь? Мне кажется, ты сказал, что больше этого не случится.

— Но ты же пришла, — грубо сказал он.

— Но не для этого!

— По-твоему, я железный? Кэти, не приходи так больше.

Я ушла от него и плакала в своей постели, потому что он не здесь со мной, а внизу, и некому будет разбудить меня от кошмара, и некому меня утешить, и не на кого мне опереться. Потом я вспомнила слова матери, и меня пронзила страшная мысль: неужели я так похожа на нее? Неужели я стану такой же слабой, словно оплетающая твердый ствол лоза, самкой, вечно нуждающейся в защите мужчины? Ну нет! Я самостоятельна!

Кажется, на следующий день доктор Пол принес мне четыре картины. На них были балерины в четырех разных позициях. Для Кэрри он принес вазу молочно-белого стекла с искусно сделанными пластиковыми фиалками. Он уже знал о страсти Кэрри ко всему пурпурному и красному.

— Делайте все, что хотите, чтобы ощутить эту комнату своей, — сказал он нам. — Если вам не нравится цветовая гамма, весной поменяем.

Я посмотрела на него. Когда настанет весна, нас здесь не будет. Кэрри сидела, вцепившись в свою вазу с искусственными фиалками, я заставила себя заговорить.

— Доктор Пол, весной нас здесь уже не будет, и мы не должны позволять себе слишком уж хозяйничать в ваших комнатах.

Он был уже в дверях, но остановился и обернулся ко мне. Он был высок, наверное, шесть футов два дюйма или выше, широкие плечи почти заполнили дверной проем.

— Мне казалось, что вам здесь нравится, — задумчиво сказал он, и его темные глаза заполнила тоска.

— Мне здесь нравится! — быстро ответила я. — Нам всем здесь нравится, но мы не можем вечно пользоваться вашей добротой.

Он не ответил, просто кивнул и ушел, а я обернулась к Кэрри и обнаружила, что она смотрит на меня весьма враждебно.

Каждый день доктор брал Кэрри с собой в больницу. Поначалу она ревела и соглашалась идти только при условии, что я тоже пойду. Она сочиняла фантастические истории о том, что с ней делали в больнице, и жаловалась на громадное количество вопросов, которые ей там задавали.

— Кэрри, мы никогда не лжем, ты знаешь. Мы трое всегда говорим друг другу правду, но совершенно необязательно рассказывать всем и каждому о нашей прошлой жизни на чердаке, понимаешь?

Она посмотрела на меня огромными, больными глазами.

— Я никому не говорила, что Кори ушел от нас на небо. Я никому этого не говорила, кроме доктора Пола.

— А ему ты сказала?

— Кэти, я ничего не могла поделать, — и Кэрри, заплакав, уронила голову на подушку.

Так доктор узнал о Кори. Как печальны были его глаза в тот вечер, когда он расспрашивал нас с Крисом, желая знать все детали болезни Кори, что привела его к смерти!

Мы с Крисом едва не свалились с дивана в гостиной, когда Пол объявил:

— Я счастлив сообщить, что мышьяк не причинил непоправимого вреда ни одному из внутренних органов Кэрри, как мы того боялись. Не смотрите на меня такими глазами. Я не открыл вашей тайны, но должен был объяснить лаборантам, что следует искать. Я сочинил какую-то историю о том, что вы выпили яд случайно, что ваши родители были моими добрыми друзьями, и я собираюсь оформить над вами опекунство.

— Кэрри будет жить? — прошептала я с громадным облегчением.

— Да, будет, если только не поедет неведомо куда болтаться на трапециях, — улыбнулся он. — Я назначил вам двоим завтра осмотр у меня, если, конечно, у вас нет возражений.

О, у меня были возражения! Я не слишком-то жаждала перед ним раздеться, и чтобы он меня ощупывал, даже и в присутствии медсестры. Крис говорил, что глупо думать, будто сорокалетний врач может испытывать эротическое удовольствие от осмотра девочек моего возраста. Но, сказав это, он изменился в лице, поэтому вряд ли можно с уверенностью сказать, что он на самом деле думал? Возможно, Крис был прав, потому что когда я лежала на смотровом столе, обнаженная, прикрытая только бумажной простыней, доктор Пол казался совсем другим человеком, не тем, чьи глаза неотступно следовали за мной, когда мы были в жилой половине дома. Он проделывал со мной все то же самое, что и с Кэрри, только задавал гораздо больше вопросов.

— Менструации не было больше двух месяцев?

— У меня вообще нерегулярный цикл, честное слово! С двенадцати лет, когда все началось, у меня дважды были задержки от трех до шести месяцев. Я начала беспокоиться, но Крис прочел в одной из своих книг по медицине, которые мама дарила ему в большом количестве, что слишком много волнений или сильный стресс могут быть причиной того, что девушка пропускает месячные. Вы же не думаете… То есть я хочу сказать, я ведь не больна ничем, правда?

— Я и не говорю, что больна, все относительно в норме. Но слишком худа, бледна, немного анемична. То же можно сказать и о Крисе, но в меньшей степени. Я пропишу вам всем специальные витамины.

Когда осмотр был закончен, я была рада снова одеться и уйти из кабинета от очень странного взгляда медсестры, работавшей у доктора Пола.

Я вприпрыжку вернулась на кухню. Миссис Бич готовила обед. Когда я вошла, широкая белозубая улыбка засияла на ее луноподобном лице, блестящем, словно новая калоша. Я ни у кого не видела таких белых, таких прекрасных зубов!

— Господи, как я рада, что все позади! — сказала я, падая на стул и хватая нож, чтобы резать картофель. — Я не люблю, когда меня ощупывает врач. Мне больше нравится доктор Пол, когда он просто человек. Когда он надевает этот длинный белый халат, его глаза становятся совершенно непроницаемыми, и я не понимаю, что он на самом деле думает. А я хорошо читаю по глазам, миссис Бич.

Она захихикала, дразня меня, и вытащила из громадного квадратного кармана своего белого накрахмаленного передника розовый блокнот. В этом переднике она напоминала эдакую бабулю-чайник, с походкой вперевалку, вечно молчаливую. Теперь я знала, что у нее врожденный дефект речи. Хотя она пыталась обучить Криса, Кэрри и меня азбуке глухонемых, никто из нас еще не овладел ей настолько, чтобы поддерживать быстрый разговор. Кроме того, я страшно любила ее записки — записки, которые она писала быстрым почерком со всей возможной краткостью. «Доктор сказал, — писала она, — молодым людям нужно много овощей и фруктов, много нежирного мяса, но поменьше углеводов, крахмала и десертов. Он хочет, чтобы у вас были мускулы, а не жир.»

За две недели роскошной кормежки миссис Бич мы уже заметно прибавили в весе, даже Кэрри, обычно ужасно капризная. Теперь она ела с энтузиазмом, что не замедлило сказаться на ней. А пока я резала картошку, миссис Бич, отчаявшись объясниться со мной жестами, написала еще одну записку: «Милое дитя, отныне зови меня просто Хенни. Не миссис Бич.»

До встречи с ней я не знала ни одного негра, и хотя поначалу я ее побаивалась и чувствовала себя скованно в ее присутствии, две недели близкого общения с ней многому меня научили. Она была человеком другой расы, с другим цветом кожи, но с такими же чувствами, с такими же надеждами и страхами, что и мы.

Я полюбила Хенни, ее широкую улыбку, ее свободные широкие цветастые платья, цветы на них цвели буйно и ярко, но больше всего я любила мудрость, которая исходила из маленьких разноцветных листков ее блокнота. Постепенно я освоила язык ее знаков, хотя и хуже, чем ее «сыночек-доктор».

Пол Скотт Шеффилд был странный человек. Он часто бывал печален без видимой причины. И тогда повторял: «Да, Бог возлюбил Хенни и меня в тот день, когда посадил вас троих в тот автобус, Я потерял одну семью и очень тосковал, но судьба была так добра, что посылает мне другую, готовую семью».

— Крис, — сказала я в тот вечер, когда мы, как всегда неохотно, расставались на ночь, — когда мы жили на чердаке, ты был мужчина, глава семейства… Иногда мне так странно, что доктор Пол наблюдает за тем, что мы делаем, слушает, что мы говорим…

Он покраснел.

— Я понимаю. Он занял мое место. Честно говоря, — он помедлил и залился краской еще сильнее, — я не хочу, чтобы он заменил меня в твоей жизни, но я благодарен ему за все, что он сделал для Кэрри.

Иногда мама казалась в тысячу раз хуже в сравнении с доктором, с тем, что он делал для нас. В десять тысяч раз хуже!

На следующий день Крису исполнилось восемнадцать лет, и хотя сама я об этом не забыла, меня удивило, что доктор устроил вечеринку по этому поводу. Было много прекрасных подарков, заставивших заблестеть глаза Криса, но скоро их омрачило чувство вины, которое и я тоже разделяла. Ведь мы уже почти все решили, уже детально обсудили, как скоро уедем. Мы не могли больше оставаться здесь, пользуясь добротой доктора Пола, ведь Кэрри, уже достаточно здорова, чтобы продолжать путь.

После праздника мы с Крисом сидели на задней веранде, в который раз обсуждая все это. По его лицу я поняла, что ему не хочется уезжать от одного-единственного человека, который мог бы и хотел помочь ему достичь заветной цели — стать врачом, и который наверняка будет этим заниматься.

— В самом деле, мне не нравится, как он на тебя смотрит, Кэти. Его глаза прикованы к тебе почти все время. Ты всегда здесь, всегда рядом, а для мужчин его возраста девушки твоих лет просто неотразимы.

В самом деле? Как славно узнать об этом.

— Но вокруг врачей всегда множество хорошеньких медсестер, весьма доступных, — фальшивым голосом сказала я, понимая, что не помочь Крису в достижении его цели, это значит почти убить его. — Вспомни первый день здесь, когда мы только что приехали. Он говорил о конкуренции, с которой мы столкнемся в цирке. Крис, он прав. Мы не сможем работать в цирке, это просто глупые мечты.

Нахмурившись, он смотрел в пространство.

— Я все понимаю.

— Крис, он же совсем одинок. Может быть, он смотрит на меня только потому, что просто не на что больше посмотреть, нет ничего интереснее, чем я. — Но как приятно узнать, что сорокалетние мужчины питают слабость к пятнадцатилетним девочкам! Как славно завоевывать их той силой, которой была наделена моя мать! — Крис, а если доктор Пол говорит правду, я имею в виду, если он действительно хочет нас, ты бы остался?

Нахмурившись, он изучал живую изгородь, которую недавно стриг. После долгого раздумья медленно заговорил:

— Давай устроим ему проверку. Если мы скажем ему, что уезжаем, а он не сделает ничего, чтобы остановить нас, то тогда это вежливый способ дать нам понять, что на самом деле он не хочет, чтобы мы остались с ним.

— Ты думаешь, это честно устраивать ему такую проверку?

— Надо дать ему возможность избавиться от нас и не испытывать при этом чувства вины. Знаешь, такие люди, как он часто творят добро, потому что так должно, а не потому, что им этого действительно хочется.

— Ох.

Не мы одни размышляли и колебались. На следующий день после обеда Пол пришел к нам на заднюю веранду. Пол. Мысленно я называла его так, фамильярно, это больше ему подходило: он был так элегантен, такой чистый, красивый сидел он в своем любимом белом плетеном кресле, медленно и мечтательно попыхивая сигаретой, в красном свитере крупной вязки и серых брюках. Мы тоже были в свитерах: вечер был прохладный. Крис присел рядом со мной на перила, Кэрри устроилась на верхней ступеньке.

Сад у Пола был сказочный. Пологие мраморные ступени спускались вниз и через несколько футов другие ступени поднимали вас на уровень выше. Через небольшой ручей был перекинут лакированный японский мостик. Там и сям в кажущемся беспорядке были разбросаны статуи обнаженных мужчин и женщин, пронизывая атмосферу этого сада всепроникающей чувственностью, придавая ей что-то неуловимо соблазнительное. Это были классические статуи, полные грации, в красивых позах. Я поняла, что это за сад. Это был сад из моих прежних снов.

Ветер усилился и стал холоднее, он поднимал сухие листья, крутил их в воздухе, а доктор рассказывал нам, что раз в два года он ездит за границу на поиски прекрасных мраморных статуй, чтобы перевезти их через океан и присоединить к своей коллекции. В прошлую поездку ему особенно повезло: он вернулся с вполовину уменьшенной копией роденовского «Поцелуя».

Я вздохнула вместе с ветром. Я не хотела уезжать. Мне нравилось здесь с ним, с Хенни и с этим садом, который совершенно заворожил меня, внушая каким-то образом, что я очаровательна, прелестна, желанна.

— Все мои розы уже старые, их потомки не дают устойчивого аромата, — говорил доктор Пол. — А зачем вообще нужны розы, если они не пахнут?

В затухающем жемчужном свете уходящего дня его блестящие глаза встретились с моими. Мой пульс участился, я опять вздохнула. Интересно, какая у него была жена, и как это быть любимой таким, как он? Я виновато отвела глаза, чтобы он не прочитал моих мыслей.

— Ты чем-то обеспокоена, Кэти? Чем?

Его вопрос застал меня врасплох, словно он уже знал все мои тайны. Крис повернул голову и предостерегающе на меня посмотрел.

— Это просто ваш красный свитер, — глупо ответила я. — Его Хенни вам связала?

Он слегка хихикнул и посмотрел вниз, на свой красивый свитер.

— Нет, не Хенни. Его связала мне на день рождения моя старшая сестра и прислала в посылке. Она живет на другом конце города.

— А почему ваша сестра послала вам подарок посылкой, а не просто принесла? — спросила я. — И почему вы не сказали нам про свой день рождения? Мы бы тоже подарили вам подарки.

— Ну, — начал он, устраиваясь поудобнее и закидывая ногу за ногу. — День моего рождения прошел незадолго до того, как вы сюда приехали. Мне исполнилось сорок — на тот случай, если Хенни вам еще не сказала. Тринадцать лет назад я овдовел, и моя сестра Аманда не разговаривает со мной с того самого дня, когда моя жена и маленький сын погибли в катастрофе.

Его голос упал, а взгляд, мрачный и отрешенный, блуждал в пространстве.

Палые листья катились по газону, ложились на ступени, словно сухие коричневые утята. Все это напомнило мне одну запретную ночь, когда мы с Крисом так страстно молились, прижавшись друг к другу, на холодной скользкой крыше под луной, которая смотрела на нас, как нахмуренный глаз Господа. Чем можно искупить тот страшный грех? И можно ли? Бабушка бы, конечно, быстро сказала:

Я сидела, не в силах справиться с воспоминанием, и вдруг Крис заговорил.

— Доктор, мы с Кэти обсудили все и решили, что теперь, когда Кэрри выздоровела, нам нужно уезжать. Мы глубоко признательны вам за все, что вы для нас сделали, и мы непременно возвратим вам все до цента, пусть на это и уйдет несколько лет… — его пальцы крепко стиснули мои, чтобы я не сказала лишнего.

— Подожди, Крис, — перебил его доктор, выпрямляясь в кресле и прочно ставя обе свои ноги на землю. Без сомнения, он собирался говорить серьезно. — Не думайте, что я этого не предвидел. Я каждое утро просыпаюсь в холодном поту от страха, что вы уже уехали, и я вас больше не увижу.

Я искал законный способ взять вас под мою опеку и обнаружил, что это не так сложно, как я думал. Такое впечатление, что почти все сбежавшие дети говорят, что они сироты, так что мне нужны доказательства того, что отец ваш действительно умер. Если же он жив, я должен добиться его согласия, а также согласия вашей матери.

Я задохнулась. Согласия нашей матери? Значит, мы должны снова увидеть ее! Я не хочу ее видеть! Никогда!

Заметив мое волнение, он мягко посмотрел на меня и продолжал:

— Суд вызовет вашу мать присутствовать на слушании дела. Если бы она жила в этом же штате, ее бы заставили явиться в трехдневный срок, но поскольку она живет в Виргинии, ей предоставят три недели. И если она не возражает, то вместо временной опеки над вами я получу право на постоянную опеку, но только в том случае, если вы дадите согласие на это и подтвердите, что я опекал вас хорошо.

— Вы прекрасно нас опекали! — выкрикнула я. — Но она не приедет! Она хочет, чтобы о нас никто не знал. А если мир узнает о нас, то она потеряет все свои деньги! И, может быть, ее муж от нее отвернется, когда узнает, что она скрыла от него наше существование. Могу поспорить на что угодно, что если вы решитесь добиваться постоянной опеки над нами, вы ее добьетесь, но не будете ли вы потом жалеть?

Рука Криса сильнее сжала мою руку, Кэрри смотрела на меня огромными испуганными глазами.

— Скоро Рождество. И неужели вы хотите, чтобы я опять встречал праздник в одиночестве, наедине с собой? Вы здесь уже почти три недели, и я говорил всем, кто спрашивал, что вы — дети моих родственников, которые недавно умерли. Я совершаю этот шаг не в ослеплении. Мы с Хенни много думали об этом. И она считает так же, как и я, что нам будет хорошо с вами. Мы оба хотим, чтобы вы остались. Когда в доме дети, дом больше похож на дом. Я давно уже не чувствовал себя так хорошо, и давно уже не был так счастлив. С тех пор как жены и сына нет в живых, я отвык иметь семью. Но за все это время я ни разу не захотел вернуться к холостяцкой жизни. — Его голос из убеждающего становился все более и более задумчивым. — Мне кажется, это веление судьбы — стать вашим опекуном. Мне кажется, Бог сулил Хенни оказаться в том автобусе, чтобы она привела вас ко мне. И если таково веление судьбы, кто я такой, чтобы отказываться? Вы — это дар небес, посланный мне во искупление моих прошлых ошибок.

Ух! Дар небес! Я сдалась больше, чем наполовину. Я понимала, конечно, что людям свойственно находить убедительные мотивировки, оправдывающие их желания, я прекрасно понимала это. И тем не менее, когда я вопросительно посмотрела на Криса, глаза мои были полны слез. Он встретил мой взгляд и в замешательстве потряс головой, не понимая, чего же хочу я. Когда он заговорил, глядя все еще на меня, а не на доктора Пола, его рука железной хваткой сжимала мою.

— Мы сочувствуем вам в потере жены и сына, сэр. Но мы не сможем заменить их, и я не знаю, вправе ли мы отяготить вас расходами на троих чужих детей. — Затем он добавил, глядя доктору прямо в глаза: — Подумайте также о том, как будет ужасно, если вы, оформив опекунство над нами, найдете себе другую жену.

— Я не собираюсь жениться еще раз, — как-то странно ответил он.

И продолжал уже более спокойно:

— Мою жену звали Джулия, а сына Скотти. Когда он умер, ему было всего три года.

— О, — вздохнула я. — Как страшно потерять такого маленького сына и жену тоже.

Его видимая скорбь и раскаяние попали в цель и растрогали меня: я была в том же настроении.

— Они тоже попали в катастрофу, в автокатастрофу, как наш папа?

— В катастрофу, — коротко ответил он, — но не автомобильную.

— Когда наш папа погиб, ему было всего тридцать шесть лет, мы праздновали день рождения — торт, подарки… он так и не пришел, вместо него пришли два полисмена…

— Не надо, Кэти, — мягко сказал он. — Ты мне уже рассказывала. Переходный возраст нелегок для всех, но еще тяжелее оказаться в одиночестве, без поддержки, без приличного образования, почти без денег, ни семьи, ни друзей…

— Но нас ведь трое! — стойко возразил Крис, продолжая испытание. — Нам не грозит одиночество!

Пол продолжал:

— Если я вас не устраиваю, и того, что я делаю для вас недостаточно, тогда поезжайте во Флориду, желаю успеха. Твои занятия, Крис, а ведь ты почти у цели, полетят псу под хвост, и ты, Кэти, можешь забыть о мечтах стать балериной. Но вы хоть на минуту задумались о том, что будет с Кэрри? Как вы обеспечите ей счастливую жизнь и здоровье? Я отнюдь не принуждаю вас остаться, вы поступите так, как вы хотите и считаете нужным, но подумайте, что лучше: я и возможность исполнения мечты или суровый, неведомый мир?

Я сидела на перилах рядом с Крисом, наши руки сплелись. Я хотела остаться. Я хотела, чтобы доктор устроил жизнь Криса, не говоря уже о Кэрри и о себе самой.

Южный ветер ласкал мои щеки и шептал, успокаивая, что все будет хорошо. На кухне Хенни делала тесто для свежих рогаликов к завтраку, которые мы ели по утрам, намазывая маслом. Масло — то, чего мы были напрочь лишены раньше, и особенно страдал от этого Крис.

Все здесь прельщало меня: и ветерок, и мягкий, ласковый блеск глаз доктора. Даже звон кастрюль и сковородок Хенни звучал, как райская музыка; так долго я жила с тяжестью в сердце, а сейчас на сердце становилось легче. Может быть, действительно сказки иногда сбываются? Может быть, мы оказались достойны того, чтобы жить в этом Божьем Раю, может быть, мы вовсе не проклятые ростки дурных семян, брошенных в дурную почву.

Но сильнее слов доктора, сильнее того, что стояло за мягким блеском его глаз, меня убеждала кружащая голову сладость аромата роз, которые все цвели, хотя уже была зима.

Все решила Кэрри, а не я и не Крис. Она вдруг вскочила со своей ступеньки и бросилась в объятия доктора, он едва успел их раскрыть. Она повисла на нем, обхватив его шею своими тонкими ручками.

— Я не хочу уезжать! Я люблю вас, доктор Пол! — безумно кричала она. — Я не хочу никакой Флориды! Никакого цирка! Я никуда не хочу отсюда ехать!

Она заплакала, дав волю своему горю по Кори, так долго сдерживаемому, выплакивая давнюю печаль. Доктор взял ее на руки, посадил на колени, поцеловал ее мокрые щеки и лишь потом достал носовой платок, чтобы вытереть ее слезы.

— Я тоже люблю тебя, Кэрри. Я всегда хотел, чтобы у меня была маленькая дочка, со светлыми локонами и большими голубыми глазами, совсем как ты.

Но он не смотрел на Кэрри, когда говорил это. Он смотрел на меня.

— Хочу остаться здесь на Рождество, — хныкала Кэрри. — Я никогда не видела Санта Клауса, ни разу…

Разумеется, она видела, много лет назад родители водили близнецов в большой магазин, и папа сфотографировал их на коленях у Санта Клауса, но, наверное, она об этом забыла.

Как удалось чужому человеку с такой легкостью войти в нашу жизнь и полюбить нас, в то время как наши ближайшие родные по крови хотели только лишь нашей смерти?