Резиновая лошадь-игрушка стояла на столе, и Борис глядел на нее во все глаза, потирая потные ладони. Потом встал, прошел на кухню, взял с полки большой широкий мясницкий нож и провел по нему языком, словно смакуя кислый железистый вкус. Он напомнил ему кислоту недозревшего белого налива, который они с друзьями собирали возле яблонь в соседских садах, пока хозяева их не видели. Правда, на этот раз ему хотелось ощутить другой вкус – соленой крови и сочного сырого мяса. И он знал, что для этого нужно сделать.

Он вышел на балкон и полной грудью вдохнул холодный сентябрьский воздух, наполненный ароматами ломкой тоски, суетливой толпы, мрачного падающего неба и влажного привкуса приближающегося дождя. Накатившая волна осенней меланхолии высосала все силы из худощавого, одетого в клетчатую рубашку тела, вонзилась в глазные яблоки буравчиками непреходящего уныния и сдавила горло жестоким спазмом. Седые демоны кружились над его головой, пахучая патока жаркого битума обтекала его члены и проникала в поры, наполняя тело спазмами изломанной агонии. Прорубая рукой сгустившийся плотный воздух, он прикоснулся к чешуе начинающегося дождя и выплюнул изо рта корявый сгусток желтой влаги. Повернувшись, прошлепал на кухню, налил в граненый стакан мутный текучий комок самогона и опрокинул в дергающуюся кадыком глотку, ощущая, как алкогольная патока мешается с едким желудочным соком. Инкубы вонзили в его тело десятки иззубренных когтей, сдирая окровавленную кожуру, и Борис, ощущая эйфорию страдания, сжал жилистыми пальцами рукоятку кухонного тесака, направившись по перекошенному коридору к входной двери.

Пол под ногами прихотливо изгибался и напоминал ленту Мебиуса, оставляя на своей деревянной коже ожоги следов. Низкий потолок свернулся змеей, словно желая опутать Бориса своими железобетонными кольцами, – а может, ему это только казалось. В конце концов, нетвердым шагом добредя до порога, он взялся за холодную изогнутость ручки и открыл дверь в клубящийся плотоядной темнотой коридор. С потолка свисали сталактиты мрака, где-то вдалеке, на расстоянии нескольких тысяч световых лет, мерцала тусклая лампочка, чей электрический пламень еще больше сгущал ледяную космическую пустоту лестничной клетки.

Борис нажал худой рукой на выпуклость соседского дверного звонка и прислушался к раздавшейся в квартире певучей трели. Спустя какое-то время за дверью послышались шаги, и дверь открыл невысокий грузный мужчина с великолепной сверкающей лысиной и одутловатым лицом.

– Привет, – надсадным тенором произнес он. – С чем пожаловал?

– Подарок тебе принес, – ответил Борис и вонзил стылое жало ножа в выпирающий живот соседа.

На кисть плеснула тягучая густая черная кровь. Раненый как-то резко обмяк и повис на ноже, углубляя рану и превращая ее в глубокий разрез. Борис придержал его за воротник и ударил еще раз, на этот раз в область груди. Окончательно измазавшись теплой кровавой жижей, он принялся широкими размашистыми движениями вырезать из дергающегося в конвульсиях тела теплый мускул сердца. Оно еще билось, когда он сжал его клешнями пальцев и выдрал наружу, присосавшись к нему влажными слизнями губ. Он вонзил в него крепкие, ослепительно белые резцы, вырывая налитые терпким алым соком куски, давясь и глотая их, словно ломти манны небесной. Проглотив последний кусок сердца, Борис облизнул липкое острие и принялся выковыривать им глазные яблоки. Из глазниц потекла багровая юшка, Борис слизнул ее сырым червем языка, мокро причмокивая. Выколупнув глаза, он проглотил их, нервно дергая кадыком.

Взяв труп за ноги, он втянул его в квартиру, оставляя на полу широкий кровавый след, и бросил в углу прихожей, пройдя в узкую кособокую клетку кухни. Перед ним вновь закружились клыкастые инкубы со змеиными языками-щупальцами и телами полусгнивших мертвецов, из-под стола выполз гроб на паучьих лапах, а из темного, заросшего бурой плесенью угла вылезла заросшая черной шерстью тварь, жадно разевающая слюнявые жвала на месте рта. Борис затрясся, завопил, замахал ножом, а потом сломя голову бросился в нору чулана, где забаррикадировал дверь рассыпающимся от старости буфетом. Страшилища колотили в ветхие доски, а Борис сжался, трясясь от ужаса, чувствуя, как к горлу подступает блевотина паники. Потом стук начал понемногу стихать, и спустя какое-то время прекратился совсем. Отодвинув домовину буфета, Борис выглянул в коридор, но увидел там лишь мертвое тело соседа с развороченной грудью. Выйдя из чулана, убийца достал из шкафа ножовку и принялся разделывать туловище.

Мясо слякотно хлюпало, не успевшая свернуться кровь текла алыми родниками. Отпилив ноги, Борис принялся за руки. Конечности отделились с мокрым чавканьем, из-под дверей опять полезла безумная в своем уродстве нечисть, но Борис был так увлечен расчлененкой, что не обратил внимания даже на то, как шестиногие страшилы с волосатыми хоботами-пиявками присосались к его спине. Он не отреагировал, даже когда скопище похожих на пауков сросшихся друг с другом ладоней на многосуставчатых пальцах-лапах с кривыми когтями вцепились ему в руки, глубоко зарываясь под кожный покров. Чудовища буквально облепили его, но одержимость не позволяла ему оторваться от кровавого занятия ни на секунду, и даже страх изменил ему, на время покинув глубинные потемки души. В конце концов, отпилив левую руку, Борис встряхнулся, завертелся и принялся кататься по полу, стряхивая монстров. Они отваливались от его истощенного тела и растворялись, как яд в густом сиропе. Освободившись, Борис, покачиваясь из стороны в сторону, прошел в спальню и взял с колоды тумбочки старый, еще советский будильник с двумя звонками-колокольчиками в навершии. Под взглядом Бориса будильник начал пульсировать в его руке, точно сердце, которое он недавно съел. Пластмассовый корпус прихотливо изогнулся, растекаясь по ладони, как часы с известной картины Сальвадора Дали. Осторожно держа их в руке, словно расползающуюся каплю, Борис протопал в прихожую, положил будильник возле мертвого тела и принялся железным языком ножа расширять отверстие в груди трупа, разворачивая ее в разные стороны. Добившись нужного размера, Борис вложил в нее будильник, а затем начал двумя руками давить на него, делая имитацию искусственного дыхания.

– Дыши, гад! Дыши, сволочь! Дыши, падла! – приговаривал Борис, погружая руки в кровавую дыру, расползщуюся, точно влажный багряный разрыв, на груди мертвеца. Но тело оставалось неподвижным, лишь судорожно дергаясь от рывков Бориса. Выдохшись, он провел по лицу рукой, растирая по щекам и губам темное красное пятно. Усевшись на пол, он принялся считать маленьких зубастых клещей, прыгающих по полу возле его ступней. Потом клещи пропали, но Борис почувствовал, что надвигается что-то новое, страшное, чудовищное. Он вновь бросился в чулан, задвинул дверь буфетом, но существо просочилось сквозь дряхлое дерево и предстало перед ним во всем своем обнаженном до крайней наготы ужасе. Был он весь как располосованная туша с содранной кожей, со змеящимися конечностями, увенчанными зубастыми пастями и сотней глаз самых разных размеров в верхней части туловища. Глаза эти, красные, с полопавшимися сосудами, почему-то вызывали особое отвращение. Нижняя часть тела представляла собой склизкую подошву, судорожно сокращающую и двигающую страшило вперед. Борис упал на колени и закрыл лицо руками, лишь бы не видеть надвигающийся на него кошмар. А монстр все приближался, обвивая скорчившегося, ослепленного страхом человека дюжиной клыкастых щупалец. Не в силах больше сдерживать крика, Борис завопил, и от этого прорезавшего пространство вопля существо неожиданно отпрянуло, словно сраженное воплотившейся в звук жутью своей жертвы. Разлагающаяся, слепленная из гнилого мяса тварь растворилась, и Борис остался лежать на полу, скрученный безобразной агонией паники.

Где-то через полчаса он нашел в себе силы встать на ноги и выползти из чулана, затравленно озираясь по сторонам. В квартире было пусто, лишь в углу лежал торс с отпиленными конечностями и вставленным в грудь будильником. Он был неподвижен, что удивило Бориса: он-то надеялся, что механизм в дыре на месте сердца оживит труп, заставив его как минимум попытаться двигаться и даже заговорить. Тишина угнетала его, как и неподвижность мертвеца. Борис, цепляясь за пол, словно за сырой дерн, подполз к убитому и похлопал его по щекам. Все было тщетно: тот не двигался.

– Что же делать-то… Что делать… – бормотал Борис, ползая вокруг изувеченного туловища и содрогаясь всем телом, точно пробужденный к жизни самой темной некромантией студень, обзаведшийся мозгом и центральной нервной системой. Черные флюиды, наполнявшие гробницу квартиры, вились в воздухе стаями жирных мясных мух, сплетаясь в искореженные остовы рожденных патологической фантазией безумных чудовищ, обраставших слоящейся плотью и воплощающихся в реальность самыми дикими кошмарами. Борис вжимался в глыбу стены – извращенное воображение убивало его, изнасилованный болезнью мозг пробуждал к жизни дьяволов подсознания, выпуская их наружу, в облеченный материей мир. Сонмы нежити проходили перед его взором, и тогда он в последней отчаянной попытке защититься от падения в единоличную преисподнюю крепко обнял труп за плечи, притянул к себе и уткнулся лицом в остывающую, мягкую округлость плеча. Вялые гусеницы пальцев пробежали по холодной коже, погладили скальп, ощупали все провалы и выступы мертвого рельефа лица. Борис надеялся, что труп станет его охранным талисманом, мерзкой реликвией, тихо гниющей в гробнице коридора или расчлененной и замороженной на полках белого, как надкостница, айсберга холодильника. Однако в разлагающемся торсе не могла зародиться никакая магия, кроме самой жуткой, самой страшной, плюющей на все законы природы и мироздания, уничтожающей все вокруг смердящего тленом артефакта. И тогда Борис поднялся во весь рост, сжал в руке тонкий источенный нож и сделал шаг навстречу соткавшемуся из витальных потоков новому монстру – шатающейся на хлипких трясущихся ножках, скрученной из жилистого, истекающего мокротой мяса воронке с редкими хитиновыми волосами по всему туловищу и разверстой пропастью пасти на месте плеч. Зубы в огромной дыре шли в три ряда и постоянно двигались, словно цепь бензопилы. Опьяняя себя, превращаясь в загнанную в угол двуногую крысу, Борис бросился вперед, вонзая лезвие по рукоять в отвратную, пахнущую ацетоном плоть – один раз, потом второй, и еще, и еще. Воронка задвигалась, издала надсадный хрип и завертелась, хлеща Бориса хитиновой порослью. Кожа его тут же покрылась алыми полосами, блестящими рдяными кляксами. Но Борис и не думал сдаваться, он кромсал вязкое тесто исполинского монолита неуклюжего страшилища, отсекая кусок за куском, будто разделывал коровью тушу. Раны твари затягивались, как струящаяся ртуть, она внезапно склонилась, практически переломившись пополам, и сжала Бориса своими ужасными челюстями. Отрава потекла по венам безумца, он задохнулся от накатившей на него вони, отшатнулся и каким-то чудом вырвался из зловонной пасти. Упав на пол, он отполз прочь, заскулив. Пальцы по-прежнему сжимали нож. Заорав от захлестнувшего сознание ужаса, он вдруг увидел, как покалеченный торс задергался, задвигал культями конечностей и пополз к кровожадной воронке. Это было движение улитки к червю-мясоеду, движение мокрицы к облепленной дохлыми мухами ленте, скольжение на дно воронки в жвала к муравьиному льву. А в распоротой груди убитого тикал, отмеряя кровавые капли минут, будильник.

Торс дополз до шатающегося клыкастого столба чудовища и, приподняв голову, взглянул на него. Из глаз ударили два льдисто-голубых, ослепительных луча, прожегших тварь насквозь, и она вдруг сжалась, скукожилась, провалилась куда-то внутрь себя самой. Спустя минуту на полу осталась лежать только грязно-серая тряпица шкуры урода, а вскоре и она бесследно исчезла.

Борис осторожно отполз в сторону от мертвеца, а тот повернулся к нему, и остекленевшие глаза вновь полыхнули смертельным светом. Борис откатился прочь, и лучи прожгли стену, оставляя на обоях пятна ожогов. Вскочив, Борис бросился к чулану, но на полпути ногу его опалило трупным жаром, и он упал, ударившись лицом об пол. Кожа на скуле лопнула, брызнула кровь. Перекатившись на спину и приподнявшись, Борис смотрел на приближающийся торс с экстатической жутью, словно на рождение божественной сущности, священного ублюдка.

– Прости меня… Прошу, прости… Я не мог иначе, понимаешь? Я должен был это сделать. Я бы умер, если бы не убил тебя. Оно – то, что в голове, – сожрало бы меня! – бормотал, заикаясь и переходя на всхлипывание, Борис. И когда покойник подполз к нему, он обнял его, как обнимают вернувшегося из запредельных далей после долгой разлуки сына. Они сидели, крепко сплетясь телами, и плакали: Борис – солеными слезами, а мертвец – мутной ледяной влагой. И не было для них большего счастья, чем сидеть вот так, прижавшись друг к другу. Медленно остывающая тишина в квартире слушала их дыхание, в груди Бориса билось сердце, внутри убитого тикал будильник. И не было больше ничего – ни вовне, ни в глубине их самих.