Я предпочитаю выражение «математизация мира», поскольку «природа», по моему мнению, включает и биологию, а не только физику.

Перевод М. Лозинского.

Почти все первые ученые занимались несколькими дисциплинами (единственным значимым исключением можно считать нескольких врачей, таких как Уильям Гарвей). Врач и экспериментатор Гильберт, будучи членом совета колледжа Святого Иоанна в Кембридже, принимал экзамены по математике, а своей главной целью он считал доказательство истинности системы Коперника. Галилей внес вклад в физику и астрономию, преподавая фортификацию и оптику. Стевин публиковал работы по алгебре, инженерному делу, астрономии, навигации и бухгалтерскому делу. Гюйгенс математически описал движение маятника и разрабатывал конструкции часов, а также открыл кольца Сатурна. Меркатор и семья Кассини (начиная с Джованни Доменико Кассини) были и картографами, и астрономами. Бойль публиковал работы по физике и химии. Ньютон, помимо физики и оптики, занимался алхимией. Сочинения Даниила Бернулли посвящены астрономии и теории вероятностей. Даже не получивший систематического образования Левенгук, основоположник микроскопии, не знавший латыни, имел диплом землемера. Мы зачастую забываем о широте их интересов: Браге и Галлей известны нам как астрономы, но кто теперь помнит, что они были также картографами? Коперника вспоминают только как астронома, однако он был специалистом по денежной реформе и опубликовал «Трактат о чеканке монет» (1526), в котором сформулировал закон, который мы теперь называем законом Грешема, – о том, что «плохие» деньги вытесняют «хорошие». Междисциплинарный характер новой науки сохранялся по меньшей мере до Леонарда Эйлера (1707–1783), который пересмотрел взгляды на баллистику и на орбиты планет, не соглашался с Ньютоном в некоторых вопросах оптики и писал о музыке. Переключаясь с одной дисциплины на другую, новые ученые переносили в нее свои представления о том, как создавать новое знание. Именно эти представления составляют основу научной революции.