Утром 25 января 1861 года капитан Елкана Бент прибыл в Новый Орлеан. Он с нетерпением ждал того момента, когда наконец доедет до Вашингтона – единственного города, в котором всегда хотел жить. Перевод подоспел как нельзя вовремя. Ситуация в стране стала критической и продолжала ухудшаться с каждым днем. Бент не сомневался, что военное министерство уже готовит списки кандидатов на присвоение воинского звания, а также планы реорганизации армии перед скорой войной. Или же изменений стоит ждать сразу после того, как этот мямля Бьюкенен освободит Белый дом.

Бент был в новом, очень дорогом гражданском костюме, который он купил в Техасе сразу после того, как решил на сутки остановиться в Новом Орлеане. Он понимал, что не стоит рисковать, щеголяя в военном мундире в таком проюжно настроенном городе. Из надежных источников уже было точно известно, что Луизиана скоро выйдет из Союза по примеру других пяти хлопковых штатов, которые кто-то из северян прозвал «приграничным эскадроном». Это звучало очень по-военному, поэтому понравилось Бенту.

Неспешно прогуливаясь по Биенвилль, Бент наслаждался ароматом черного кофе, доносившимся из кафе. Хороший кофе был одним из мирских наслаждений, которые ждали его во время этого краткого визита.

Он считал, что ему крупно повезло вовремя убраться из Техаса. Власти штата откровенно симпатизировали Югу, и отделение Техаса тоже было не за горами. И в этом случае командующий округом старина Дэйви Твиггс и Боб Ли, вернувшийся в прошлом году из Виргинии, чтобы снова возглавить Второй кавалерийский, наверняка поведут себя как предатели.

Однако везунчиком он считал себя даже не поэтому. Неудавшаяся попытка покончить с Чарльзом Мэйном помогла ему избежать трибунала. Но теперь, когда война была уже совсем близко, у него появится достаточно средств, чтобы отомстить и Мэйнам, и Хазардам. Осталось только добраться до их личных дел в Вашингтоне. Эта перспектива примиряла его с недавней осечкой.

Бент так и не смог с уверенностью ответить себе на вопрос о том, знал ли Чарльз причину его враждебности. Чутье подсказывало ему, что молодой лейтенант едва ли мог оставаться в неведении, если он переписывался с Орри Мэйном. Ненавистный Мэйн-старший наверняка не преминул рассказать своему кузену о том, что происходило в Академии между Бентом и двумя закадычными друзьями. Если же вдруг по какой-то неведомой оплошности это в письмах не обсуждалось, секрет откроется сразу, как только Чарльз приедет домой в отпуск.

А когда о его жажде мести станет известно Мэйнам, об этом очень скоро узнают и Хазарды. Однако Бент по-прежнему не терял надежды и считал, что как раз сейчас-то для его плана и наступает самый подходящий момент. Обе семьи, несомненно, решат, что в такое непростое время, когда вот-вот начнется война, его желание отомстить ослабнет или вовсе увянет, и эта ошибка может стоить им очень дорого.

В том, что война будет, Бент не сомневался ни на минуту. Все началось с Чарльстона. На следующий день после Рождества маленький гарнизон Андерсона тайно, под покровом темноты, переправился на лодке в более защищенный форт Самтер, заклепав лафеты пушек, оставленных в форте Моултри. В результате флаг с изображением пальмы теперь развевался над всей федеральной собственностью, расположенной в Чарльстоне и вокруг него, кроме форта на острове в центре Чарльстонской бухты, который занял Андерсон.

Гарнизону Андерсона все еще разрешалось покупать свежее мясо и овощи на чарльстонских рынках. Однако в город спешно стягивалось ополчение. Войска штата заняли Моултри, замок Пинкни и форт Джонсон, объявив федеральную собственность конфискованной. Начались срочные работы по восстановлению артиллерии.

В Вашингтоне за прошедшие несколько недель пока еще действующий президент Бьюкенен очистил кабинет министров от влияния южан и повел более жесткую линию. Он отказался встретиться с делегацией из Южной Каролины, которая приехала в столицу с требованием сдать форт Самтер, и отправил обратно их меморандум, не прочитав его.

Девятого января противостояние достигло крайней точки. По приказу Бьюкенена в Чарльстон был отправлен пассажирский пароход «Звезда Запада», зафрахтованный для доставки в Самтер провизии, боеприпасов и двухсот пятидесяти солдат для усиления гарнизона. Однако при входе в бухту безоружный пароход был обстрелян из артиллерийского расчета для защиты гавани, который состоял из кадетов южнокаролинской военной академии «Цитадель».

Батареи Андерсона не стали защищать подходивший пароход ответным огнем, и «Звезда Запада», получив небольшую пробоину, была вынуждена сразу же повернуть назад. На этом инцидент в Чарльстоне, казалось бы, был исчерпан, в то время как препирательства между правительством и уже новой делегацией из Южной Каролины по-прежнему продолжались.

Всего несколько дней назад Дэвис и другие сенаторы из «приграничного эскадрона», произнеся прощальные речи, фальшивая сентиментальность которых была призвана замаскировать предательство, покинули Капитолий. Именно в это утро на городской пристани Бент и услышал новость о том, что Дэвис и все остальные скоро соберутся в Монтгомери, штат Алабама, чтобы сформировать новое правительство.

Вашингтон, разумеется, воспримет это новое правительство в штыки. Старине Бьюкенену придется скоро освободить свое кресло, а эта темная лошадка Линкольн, при довольно мягком отношении к рабству, был непреклонен в своем стремлении сохранить Союз. Война была неизбежна. Будущее выглядело блестящим.

В таком радужном настроении Бент поднялся по красивой черной кованой лестнице и постучал в дверь некоего заведения, рекомендованного ему одним джентльменом, с которым он познакомился во время поездки. Когда дверь открылась, Бент использовал его имя как пропуск.

Через два часа огромный негр свирепого вида притащил его, полуодетого, в комнаты владелицы заведения, швырнул в бархатное кресло, а сам встал рядом в ожидании, пока конфликт будет улажен.

– Сто долларов – это просто возмутительно! – заявил Бент, заправляя рубашку в брюки и застегивая манжеты; это было единственное место, где мундир мог послужить в его пользу.

Мадам Конти, сидевшая в вальяжной позе за роскошным письменным столом, уставленным изысканными безделушками, казалась спокойной и невозмутимой. Это была крупная, плотная женщина лет шестидесяти в темно-синем шелковом платье с вышитыми павлинами. Ее пышные седые волосы были изящно уложены; рядом с унизанной кольцами рукой стояла курительница с благовониями. Подобные восточные вещицы стали предметом всеобщего увлечения с тех пор, как эскадра Перри вошла в залив Эдо.

– Тем не менее, мсье Бентон, вы должны заплатить именно сто долларов. Столь юная девушка, как Отилия, ценится очень дорого. – Женщина сверилась с какими-то записями на листке бумаги. – Вы также просили о нескольких… э-э… особых услугах. На случай если они ускользнули из вашей памяти, я могу их вам перечислить. Разве она не сообщила вам о дополнительной плате?

– Разумеется, нет.

– Что ж, это наша оплошность, – пожала плечами мадам Конти. – Однако цена остается прежней.

– Я отказываюсь платить, черт побери! Об этом не может быть и речи!

Мадам Конти встретила его ярость с терпеливой улыбкой.

– Ну и что будем с ним делать, Помп? – спросила она, глядя в сторону.

– Будем и дальше обращаться как с джентльменом, – прорычал негр. – Подождем, пока не передумает.

Над верхней губой Бента выступил пот. В голосе Помпа отчетливо слышалась угроза, но он постарался ничем не выдать своего страха.

– Налей-ка нашему гостю шампанского, – сказала мадам Конти все с той же терпеливой улыбкой. – Вдруг это поможет.

– Не поможет! – огрызнулся Бент.

Мадам засмеялась и попросила второй бокал для себя. Тем временем Бент судорожно обдумывал следующий шаг. Вырваться из борделя силой он, конечно, не сможет, не стоит даже пытаться. Разумнее будет выждать, решил он, принимая из рук Помпа бокал превосходного французского шампанского. Выпив вино залпом, он продолжал держать бокал, рассчитывая, что его наполнят снова. Мадам Конти кивнула слуге.

Шампанское подействовало успокаивающе. Бент начал замечать элегантную обстановку кабинета. На стенах, оклеенных красными тиснеными обоями, висело не меньше дюжины больших картин, эффектно освещенных газовыми лампами под абажурами. На одном холсте была изображена разухабистая компания охотников на пушного зверя, сидящих на речном плоту.

– Моя гордость, – сказала мадам Конти, проследив за его взглядом. – Один человек с Запада сказал, что ее написал сам Бингем.

Вот уж неуместная гордость, подумал Бент, осушая очередной бокал. Продолжая осматриваться, он заметил портрет молодой женщины, висевший за левым плечом мадам Конти. Прекрасное лицо, обрамленное черными волосами, показалось ему смутно знакомым. Но откуда?..

– Ах вот что вам нравится? – протянула мадам Конти, заметив его интерес. – Она работала здесь какое-то время много лет назад. Была даже прекраснее моей Отилии. И намного дороже.

Сука, подумал Бент. Снова напоминает об оплате.

И вдруг он вспомнил, где видел такое же необычное лицо. На одном из семейных дагеротипов Мэйна.

Нет-нет, эта женщина на портрете, улыбавшаяся соблазнительной нарисованной улыбкой, не была той самой красавицей-креолкой, которая так восхитила его тогда, в Техасе, когда он рассматривал фотографию в комнате Чарльза. Безусловно, сходство было сильным, но это точно не она. Но кто же тогда? Сестра?

– Кто она, мадам?

Браслеты на руке мадам Конти мелодично звякнули, когда она подняла бокал с шампанским.

– Думаю, вреда не будет, если я вам скажу. Все-таки вы человек посторонний. Бедная девочка… Поднялась так высоко, но, к несчастью, рано умерла. Она ушла отсюда, чтобы выйти замуж за одного очень богатого промышленника в Новом Орлеане, и стала весьма уважаемой дамой.

– Оттенок ее кожи просто завораживает. Художник явно был вдохновлен.

– Только тем, что видел.

– Вы хотите сказать, ее кожа действительно была такого оттенка?

– Да, мсье Бентон.

– Я поражен. Какой чудесный романтический образ! – Он слегка наклонился вперед и добавил вкрадчивым голосом, как настоящий мастер интриги: – И чем же закончилась ее история… если, конечно, вам это известно и вы готовы поделиться, мадам?

Она повернулась в кресле и с нежностью посмотрела на портрет:

– Моя дорогая девочка родила дочь от обожаемого мужа, когда они поженились, но, увы, прекрасная мать умерла. Позже, перед тем как тоже покинуть этот мир, ее любящий отец отослал свое дитя далеко от дома, чтобы выдать замуж. Она выглядит такой же белой, как вы и я, но кое-кому в этом городе известно о происхождении ее матери.

Так вот оно что… Мать и дочь. Бент не мог оторвать глаз от картины.

– А известно им то, что она была не француженкой и не испанкой, а цветной. Окторонкой. Много лет назад привлекательные женщины со смешанной кровью пользовались большим спросом, но теперь нет. Все из-за этой шумихи с рабством. Теперь, – она выразительно пожала плечами и грустно улыбнулась, – быть на одну восьмую черным – значит быть просто черным, какой бы светлой ни была ваша кожа… Мсье Бентон, в чем дело?

Рука Бента дернулась, пролив шампанское на дорогой ковер.

– Простите, мадам, я не нарочно. Еще раз прошу покорно простить.

Он достал из кармана носовой платок и нагнулся, чтобы промокнуть ковер, но из-за огромного живота задача оказалась довольно сложной.

Значит, дочь черномазой шлюхи как-то связана с высокомерными Мэйнами? Разумеется, сами они ничего об этом не знали. Ни одной женщине с негритянской кровью никогда бы не позволили оказаться на групповом портрете с плантаторской аристократией. Какая замечательная новость! Бент еще не знал, как и когда он использует эту неожиданно открывшуюся информацию, но точно знал, что такой момент наступит.

– Мадам, вы были совершенно правы: шампанское мне очень помогло. – Его блестящее от пота лицо просияло. – Услуги вашей юной леди в высшей степени превосходны, и я был не прав, когда пытался сбить цену. Я заплачу все сполна. Мне даже хотелось бы оставить ей щедрые чаевые, если вы позволите.

Мадам Конти и громила-негр, который уже несколько минут чистил ногти огромным ножом, обменялись взглядами. И по ее едва заметному кивку нож исчез.

– Ну разумеется, – ответила она, любезно кивнув.

С техасского неба лил холодный дождь. Чарльз Мэйн уныло наблюдал, как вслед за остальными подняли и погрузили в санитарную повозку последний сундук. Все вещи принадлежали полковнику Ли.

Пять дней назад, восьмого февраля, Чарльз и двое рядовых покинули Кэмп-Купер по срочному поручению полкового командира. Они проскакали сто шестьдесят пять миль в отвратительную погоду, а вернувшись, узнали, что Ли сдал командование и срочно выехал в Вашингтон по распоряжению генерала Скотта, который, по всей видимости, хотел лично узнать от полковника о его дальнейших планах и убедиться в его преданности.

Отъезд Ли стал еще одним свидетельством хаоса, творящегося вокруг. Хотя такие важные пограничные штаты, как Теннесси и Виргиния – родной штат Роберта Ли, – пока не присоединились к сецессии, Техас вышел из Союза уже в самом начале года, несмотря на мрачные предостережения губернатора Хьюстона.

За то время, пока Чарльз выполнял поручения, в Алабаме появилось новое правительство Конфедерации. Его временным президентом стал Джефферсон Дэвис, и уже была написана временная конституция.

Избранный президент Линкольн отправился из Иллинойса на восток поездом. По пути он был вынужден делать частые остановки, чтобы произнести очередную речь перед избирателями. В Вашингтоне сенатор Криттенден выдвинул отчаянные компромиссные предложения относительно рабства, но усилия оказались напрасными. Поскольку сенаторы от хлопковых штатов ушли, сенату было нетрудно провести закон о вхождении Канзаса в состав Союза в качестве свободного штата.

Тем временем майор Андерсон со своим гарнизоном по-прежнему находился в форте Самтер, в окружении мощных артиллерийских батарей и южнокаролинских канониров, которым уже не терпелось пострелять. Чарльз не переставал думать о своем друге. Где сейчас Билли? Андерсон отправил нескольких людей в Вашингтон за указаниями о дальнейших действиях. Возможно, Билли попал в их число? Чарльз молил Бога, чтобы его друг выбрался из форта живым.

Техасские пограничные заставы бурлили слухами о возможном захвате боеприпасов штата местными рейнджерами. Несмотря на свои симпатии к южанам, генерал Твиггс уже четыре раза обращался в Вашингтон за распоряжениями и все четыре раза получал расплывчатые и бессмысленные ответы.

В одной сан-антониевской газете появилось описание эпизода, который наглядно демонстрировал смятение, царившее в армии. В январе суперинтендантом академии был назначен один из наиболее уважаемых выпускников Вест-Пойнта, Пьер Борегар. Однако, не пробыв на этом посту и недели, он был смещен, потому что присоединение Луизианы к Конфедерации сделало его неблагонадежным. Люди, которые вместе проливали кровь в Мексике и делили трудности столько лет, теперь смотрели друг на друга как на возможных врагов, способных почти на любое предательство. Это чрезвычайно угнетало Чарльза, который по-прежнему не был уверен ни в своем намерении стать военным, ни в своем будущем.

И вот теперь, стоя под дождем, он и еще девять офицеров ждали полковника Ли. Наконец полковник появился, он был в плаще и фуражке. Офицеры один за другим подходили поприветствовать его и пожелать ему удачи. Чарльз подошел последним, как самый молодой.

– Для меня было честью служить с вами, сэр, – сказал он.

– Благодарю, лейтенант.

– Желаю вам спокойной поездки.

– Мне не нравятся обстоятельства, которые вынуждают меня так поступать. Но вам я хочу кое-что сказать. Вы хороший офицер. И останетесь им, что бы ни изменилось в будущем.

– Спасибо, сэр.

Ли пошел к повозке, и вдруг Чарльз, поддавшись какому-то внутреннему порыву, решился нарушить субординацию.

– Полковник? – окликнул он.

– Да? – обернулся тот.

– С кем вы будете, сэр? С Севером или с Югом?

Ли покачал головой:

– Я бы никогда не поднял оружие против Соединенных Штатов. Но что, если мне придется взять мушкет, чтобы защитить родную Виргинию? Искренне надеюсь избежать такого выбора. Я думал, президент Бьюкенен сумеет восстановить равновесие между сторонами, сыграв на любви к стране, но он не сумел. Я думал, что смягчающее влияние христианства сможет разрешить проблему рабства, но и этого не случилось. У меня всегда были рабы, и теперь меня мучает совесть. Система рабства себя изжила, это было неизбежно. Что касается отделения, то, на мой взгляд, это не что иное, как революция. Однако, когда в высшей степени достойные и уважаемые люди создают новое правительство, основываясь именно на отделении и рабстве, будущее, как и мое собственное поведение во всей этой ситуации, не может меня не беспокоить. – За пеленой дождя его лицо казалось измученным. – Я уверен только в одном. Не важно, как каждый человек, будь то мужчина или женщина, ответит на вопрос, который вы мне задали. Мы сами виноваты в том, что случилось, и теперь всех нас ждут большие несчастья. Прощайте, лейтенант.

Он запрыгнул на облучок повозки и сел рядом с возницей. Фургон покатил вперед по грязи и быстро исчез в тумане.

Возвращаясь в гарнизон, Чарльз все думал о словах полковника. Как ни печально, но приходилось признать, что Ли прав. Страдать будут все – и Север, и Юг, пока не закончится этот кошмар.

Два дня спустя в Сан-Антонио Дэйв Твиггс сдал все федеральные гарнизоны Техаса властям штата. Тех, кто сохранил верность Союзу, вынудили отбыть в порты залива с охранными свидетельствами, хотя, как долго они продлятся, никто сказать не мог.

Чарльз вернулся из форта Мэйсон в Кэмп-Купер за час до того, как его должны были покинуть федеральные войска. Командование принял капитан Карпентер. Одни уезжали верхом, другие шли пешком.

Грязный и уставший после долгих часов в седле, Чарльз смотрел, как уроженцы Огайо из роты К, выстроившись в колонну по два, выезжали из крепости. Среди них был и капрал Таннен, который во время стычки на ферме Ланцманов еще ходил в рядовых, и именно Чарльз поспособствовал его повышению. Окинув взглядом своих бывших сослуживцев, он наклонился влево и смачно сплюнул.

– Любой, кто останется, недостоин носить военный мундир, – намеренно громко, чтобы все услышали, сказал Таннен.

– В чем дело, капрал? – окликнул его Чарльз.

Таннен ответил ему таким же злым взглядом:

– Я сказал, если вы остаетесь, вы подлый предатель.

– Похоже, меня лишили звания, – пробормотал Чарльз, снимая ожерелье из медвежьих когтей, потом грязную, потемневшую от пота рубаху. Прежде чем кто-то успел опомниться, он выхватил револьвер и передал его парню из Алабамы, стоявшему рядом. – Значит, никто и вмешиваться не станет.

Алабамец усмехнулся, кивнул и крепко сжал револьвер.

– Ты мне однажды помог, – сказал Чарльз, подходя к Таннену, – и я был тебе благодарен. Но эти твои слова все меняют.

Таннен посмотрел на него из седла сверху вниз:

– И отлично. Пошел ты…

Чарльз протянул руку. Таннен попытался ударить его по лицу поводьями, но Чарльз перехватил запястье капрала и резко крутанул в сторону. Лошадь взбрыкнула.

Таннен выхватил саблю. Чарльз вырвал ее и зашвырнул подальше. А потом выдернул своего обидчика из седла и колотил до тех пор, пока нос капрала не стал похож на раздавленную ягоду.

– Можете забрать его, если он вам нужен, – тяжело дыша, сказал Чарльз остальным. – Но я убью каждого, кто назовет меня предателем.

Он снял ногу со спины Таннена и стоял рядом, уперев руки в бока, пока капрала не погрузили на лошадь. Вскоре федералы уехали.

Спустя час Чарльз написал прошение об отставке. А потом собрал вещи.

Поскольку в гарнизоне не осталось офицеров регулярной армии, которые могли бы принять рапорт и отослать его в Вашингтон, он просто вбил гвоздь в стену своей комнаты и повесил на него бумагу с прошением. Через несколько минут он уже ехал в сторону залива.

Ли мог позволить себе философские размышления, но будущее Чарльза решилось куда более простым способом. Ну и ладно. Он никогда не был силен в глубокомысленных рассуждениях – просто хорошо умел драться и отлично сидел в седле. Что ж, возможно, такие солдаты сейчас нужны Югу не меньше, чем философы.

Чарльзу совсем не хотелось покидать Техас, который он так полюбил. Он считал рабство глупой системой, отжившей свой век. Но кровь звала его домой. И он то и дело пришпоривал лошадь на пути к побережью.