Глава четвертая.
БРАЗИЛИЯ.
Жизнь на краю
Новое рабство процветает там, где ломаются старые нормы, меняется прежний образ жизни. Часто упоминающаяся в прессе вырубка джунглей в Бразилии нарушает привычный образ жизни людей, живущих и работающих в этих регионах. Значительная часть бразильского рабства произрастает из этого социального хаоса. Представьте, как серьезное наводнение или землетрясение может нарушить санитарный баланс и вызвать распространение заболеваний. Даже в самых современных странах, когда природная или техногенная катастрофа разрушает водоснабжение и канализацию в городах, могут объявиться смертельные болезни, такие, как дизентерия или холера, и вызвать эпидемию среди населения. Точно так же разрушение окружающей среды и экономические катастрофы могут привести к крушению общества, и страшная болезнь рабства может расцвести на обломках.
Но разрушение всегда нестабильно, никакой регион или общество не могут соскользнуть в хаос и остаться там навсегда. Вызванное экономическими причинами разрушение прокатилось по Бразилии как волна прилива. Перед ней — кустарники cerrado, или джунгли Амазонии, после нее — эвкалиптовые плантации и новые скотоводческие ранчо, засаженные не свойственной этому региону травой, где больше нет местных животных, и поставляющие мясо на городские рынки. В зоне самой волны — полная неразбериха. Пространство между старыми лесами и «цивилизацией» — зона битвы, где старые правила уже не действуют, а новые еще не вступили в силу. Поскольку естественная экосистема сломана и привычный образ жизни людей разрушен, лишенные своих мест работники, в том числе городские безработные, образуют группы риска, в большей степени доступные закабалению. Люди, пойманные и вынужденные продолжать вырубку джунглей, живут без электричества, водопровода, средств связи с окружающим миром. Они полностью под контролем своих хозяев. Волна разрушений несет с собой рабство. Земля впереди нее еще пригодна к эксплуатации, земля позади нее — обнажена, и когда вся земля будет расчищена, от рабов избавятся.
Мы воображаем разрушение окружающей среды в виде огромных бульдозеров, прокладывающих себе путь через нетронутые леса, сокрушая все живое своими стальными гусеницами, сдирая живую природу, чтобы залить все кругом бетоном. На самом деле процесс разрушения коварнее. В данном случае именно люди, живущие в лесу, который составляет основу их жизни, обычно вынуждены разрушать его. Дерево за деревом руки рабов выдавливают жизнь из собственной земли и готовят ее к дальнейшей эксплуатации. Рабство в Бразилии — явление временное, потому что разрушение природы не может быть вечным: лес можно уничтожить только один раз, и этот процесс не займет много времени.
Иногда лес вырубают, чтобы получить что-нибудь ценное, иногда уничтожение не приносит никакой выгоды. В штате Мату-Гросу-ду-Соль произошло и то, и другое. Двадцать пять лет назад, когда cerrado были вырублены, чтобы уступить место эвкалиптам, древесина была просто сложена в огромные штабеля и сожжена. Сегодня, когда последняя волна разрушения вновь прокатилась через Мату-Гросу, cerrado и теперь уже эвкалипты были сожжены вновь, но на этот раз ради денег. Дерево превратили в уголь — наподобие того, что используется для шашлыков. Это особая разновидность угля, поскольку она сделана вручную, рабами. Но, впрочем, не такая уж и особая, в конце концов рабство имеет долгую историю в Бразилии.
К сведению англичан
Когда европейцы, прежде всего португальцы, пришли в Бразилию, они принесли широкомасштабное рабство с собой. Через восемь лет после «открытия» Колумбом Америки португальский моряк по имени Педро Алвариш Кабрал «нашел» Бразилию, и вскоре первооткрыватели поняли, какие богатства они могут получить, выращивая здесь сахар для продажи на европейских рынках. Жившие здесь индейцы были быстро завоеваны и превращены в рабов новыми хозяевами, но они оказались малочисленными и недостаточно выносливыми, чтобы обеспечить потребности в рабочей силе на быстро растущих плантациях (европейцы занесли в Америку заболевания, которые уничтожили не одно индейское племя). Это не стало проблемой для новых поселенцев, потому что португальцы уже начали захватывать рабов на побережье Африки. Доставка их в Бразилию не вызывала сложностей, это путешествие было даже короче, чем на острова Карибского бассейна или в Северную Америку. Вскоре во всех заселенных частях Бразилии применяли рабский труд официально, и национальная экономика росла, подпираемая спинами рабов.
Начиная с первых шагов колонизации и до конца XIX века, рабы из Африки ввозились в Бразилию в огромных количествах. В Бразилию привезли африканцев в 10 раз больше, чем в Соединенные Штаты: порядка 10 миллионов человек. Но поскольку уровень смертности на сахарных плантациях был очень высок, число рабов в Бразилии никогда не превосходило половины их количества в Штатах. В XVIII веке открытие золота помогло рабству проникнуть глубоко во внутренние районы Амазонии. В XIX веке в Бразилии разгорелась битва по поводу рабства, но в отличие от Соединенных Штатов она не привела к гражданской войне. В Бразилии основной силой, борющейся с рабством, стала Британия, от поддержки которой португальцы зависели все сильнее. Начиная с 1832 года, британский флот патрулировал побережье Бразилии, захватывая суда, перевозящие рабов из Африки, и освобождая несчастных. В самой Бразилии рабовладельцы постоянно стремились поднять волну расизма и страха, необходимую для сохранения рабства; правительство издало закон, названный para Ingles ver (к сведению англичан), фраза, которая и сейчас используется, чтобы обозначить уловку. В 1854 году ввоз рабов в страну и международная работорговля были запрещены, но не само рабство. Власть англичан имела свои пределы, и на последних этапах борьбы именно бразильское движение за прекращение рабства, возглавляемое Хоакином Набуко, собравшее в единую коалицию националистов, антиколониалистов и либералов, одержало победу над земле- и рабовладельцами после двадцати лет политической борьбы. Окончательное освобождение пришло в мае 1888 года, когда Бразилия стала последней страной в Америке, запретившей рабство.
Нельзя сказать наверняка, действительно ли рабство полностью исчезло в Бразилии. Большие плантации в прибрежных регионах, наиболее доступные для правительственного контроля, освободились от рабства в течение нескольких лет, но в отдаленных районах Амазонии правительственные постановления особого значения не имели. Эти районы страны были практически недоступны вплоть до 1950-х годов, когда их освоение и эксплуатация начались всерьез. Большие перемены начались в Бразилии с экономического бума 1960-х и 1970-х годов, который изменил Бразилию так же сильно, как и Таиланд. Снижение детской смертности и иммиграция резко увеличили численность населения, города росли одновременно с числом горожан, производство развивалось, и язвы нищеты становились все глубже и глубже. Военное правительство прельщало иностранных инвесторов обещаниями дешевой рабочей силы, а также неясным законодательством в области охраны окружающей среды и налогообложения. Механизация вынуждала перебираться в города больше сельских жителей, чем было нужно новым производствам, и вокруг Рио и Сан-Паулу выросли невероятные трущобы (их называют favelas), где правили главы бандитских кланов. Кроме того, военное правительство залезло в долги, чтобы поддержать проекты производства ядерной энергии и разработки шахт. Возвращение выборного правительства не смогло предотвратить банкротство 1980-х и скачки развития последующих двадцати лет. Гиперинфляция поглотила накопления населения, а обслуживание внешнего долга, достигшего $120 миллиардов, нанесло серьезный урон экономике.
В 1990-х экономика постепенно окрепла, но с основными проблемами неравенства так и не удалось справиться. Сегодня в Бразилии (как и в соседнем Парагвае) самый высокий уровень экономического неравенства среди всех стран мира. На одном конце шкалы находится 50 000 бразильцев (при 165 миллионах населения в стране), которые владеют практически всем, в первую очередь, землей. На другом конце — 4 миллиона крестьян, и на них всех приходится 3 % земли. У большинства крестьян земли нет вообще. В городских трущобах проживают миллионы безработных. Суровые программы, позволившие взять под контроль гиперинфляцию, фактически разрушили системы здравоохранения и образования. Кроме того, во времена нестабильности коррумпированность государства, и прежде представлявшая серьезную проблему, только выросла.
«Грудь из железа…»
Мы уже видели, как коррумпированность правительства выступает рука об руку с рабством. В Бразилии она, кроме того, взлелеяла разрушение окружающей среды. Авантюра с эвкалиптовыми плантациями, упоминавшаяся в начале этой главы, была частью большой игры, затеянной в 1970-х военным правительством и многонациональными компаниями, чтобы избежать уплаты налогов. Точные источники схемы утеряны, но ее суть ясна: правительство разрешило большим компаниям и международным корпорациям покупать федеральную землю большими пакетами в сотни тысяч акров по очень низкой цене. Если компании затем вырубали дикий лес и засаживали участки эвкалиптами, правительство вычитало стоимость земли и посадок из налогов компаний. В конце концов эвкалипты должны были быть вырублены и послужить сырьем для производства бумаги на фабрике, которую правительство собиралось построить. Получив огромные куски земли, что называется, на блюдечке, крупные международные компании, включая Нестле и Фольксваген, кроме того, получили более $175 миллионов в результате снижения налогов. К 1990-м годам бумажная фабрика оставалась не построенной, и многие владельцы земли стали подряжать местные фирмы, чтобы вырубить лес и превратить древесину в уголь.
Один из геологов-исследователей, разведывавших районы к северу от Рио-де-Жанейро в XIX веке, сказал, что страна имеет «железную грудь и золотое сердце». Этот район, богатый полезными ископаемыми, стал штатом Минас-Жерайс (что значит «главные рудники»). Сегодня этот штат — центр добычи полезных ископаемых и производства железа и стали. Для производства стали требуется уголь. И современная индустрия Бразилии, не важно производит она машины или мебель, использует сталь, произведенную с использованием рабского труда. Многие заводы и плавильни эффективны и современны, но уголь, который они используют, поступает из вырубленных лесов, и произведен он руками рабов.
После того как леса Минас-Жерайса и соседнего штата Байя были вырублены, понадобились новые источники угля, и мы вновь возвращаемся к западному штату Мату-Гросу, расположенному более чем в тысяче миль от сталеплавильных заводов Минас-Жерайса. По мере продвижения границ цивилизации на запад в cerrado появлялись дороги, обеспечивая возможность вывозить уголь. И, учитывая миллионы акров природных лесов и эвкалиптовых посадок, производство угля превратилось в быстрый способ одновременно получить деньги за счет земли и расчистить ее для скотоводческих ранчо. Единственное, чего не хватало в этих отдаленных районах, была рабочая сила.
Производство угля — это искусство, требуется опыт и практика, прежде чем можно будет стабильно получать качественный уголь. По мере вырубки лесов в их собственных штатах производители угля перебирались в города в надежде найти там работу. Они обнаружили, как и миллионы других изгнанных с мест рабочих, что работы нет. Целые семьи в восточных городах Бразилии балансировали на грани голода, некоторые жили на городских помойках, пытаясь продать обрезки металла, которые они там находили, другие побирались, кто-то стал торговать наркотиками. Находясь в ловушке, эти семьи были готовы на все, лишь бы заработать на еду детям. Когда вербовщики появились в городах Минас-Жерайса, обещая хорошую работу и хорошую оплату, бедняки увидели в этом свой шанс.
«Они говорят такие замечательные слова…»
С начала 1980-х годов, когда волна развития захлестнула Мату-Гросу, в трущобах Минас-Жерайса стали появляться вербовщики в поисках рабочих с опытом производства древесного угля. Этим вербовщикам присвоили кличку gatos (коты), и они стали ключевыми фигурами в процессе закабаления. Они приезжали в трущобы на грузовиках для перевозки скота и объявляли, что они нанимают на работу мужчин или даже целые семьи, что находило горячий отклик среди отчаявшихся жителей трущоб. Gatos ходили от дома к дому или использовали громкоговорители, чтобы привлечь внимание людей. Иногда местные политики или даже местный клир разрешали им использовать общественные здания и помогали вербовать рабочих. Вербовщики объясняли, что им нужны рабочие на ранчо и в лесах Мату-Гросу. Как и полагается хорошим торговцам, они говорили о преимуществах постоянной работы и хороших условиях. Они предлагали транспортировку в Мату-Гросу, хорошее питание на месте, регулярную зарплату, инструменты, бесплатные поездки домой для свиданий с семьей. Для голодных семей подобное предложение казалось волшебным началом новой жизни. В лагере угольщиков в Мату-Гросу я разговаривал с человеком по имени Ринальдо, который так описывал процесс вербовки.
Мои родители жили в очень засушливом сельском районе, и когда я подрос, там не стало работы, совсем не было. Поэтому я решил перебраться в город. Я отправился в Сан-Паулу, но там было еще хуже, работы не было никакой, а цены были очень высокими, еще там было опасно — очень много преступлений! Поэтому я перебрался в Минас-Жерайс, где, как говорили, есть работа. Если она и была, то я ее не нашел, а в один прекрасный день появился gato, который стал вербовать людей на работу в Мату-Гросу. Он сказал, что у нас будет хорошая еда каждый день, и, кроме того, хорошая зарплата. Он обещал, что каждый месяц будет на своем грузовике привозить людей обратно в Минас-Жерайс, чтобы они могли навестить свои семьи и передать им заработанные деньги. Он даже дал денег некоторым мужчинам, чтобы они могли оставить их семьям перед отъездом и купить хорошей еды в дорогу. Он с легкостью заполнил свой грузовик людьми, и мы начали свое путешествие на запад. По дороге, когда мы остановились на заправке, gato сказал: «Идите в кафе и хорошенько поешьте, я заплачу за все». Мы уже давно были голодными, можете представить, как мы ели! Мы добрались до Мату-Гросу и продолжали ехать все дальше и дальше вглубь штата. От этого лагеря пятьдесят миль до ближайшего населенного пункта; пятьдесят миль дикого cerrado, прелюде чем можно попасть хотя бы на ранчо, и есть только одна дорога. Когда мы добрались до лагеря, мы поняли весь ужас: даже животные не живут в таких условиях. Вокруг лагеря стоячи мужчины с ружьями. И тогда gato сказал: «Вы мне должны кучу денег: за поездку, за еду, и семьям вашим я тоже дал денег. Так что и не думайте о том, чтобы сбежать».
Ринальдо оказался в ловушке. Как и другие рабочие, он не мог покинуть лагерь и не имел права голоса по поводу работы, которую ему велели делать. Через два месяца, когда рабочие спросили про поездку домой к семьям, им сказали, что их долг еще слишком велик, чтобы отправляться в гости.
Мать трех сыновей, которой удалось освободиться из трудового лагеря, рассказывала: «Когда дела в трущобах плохи, кажется, что gatos узнают о нашем страшном положении, и тогда они приезжают и надувают бедняков… Они говорят такие замечательные слова и закладывают свою правую руку, а когда вы попадаете в лагерь, то не получаете даже кончика их ногтя».
Когда рабочие начинают свое путешествие, gatos просят передать им два документа: удостоверение личности и трудовую книжку. Эти документы абсолютно необходимы для жизни в Бразилии. Удостоверение личности нужно во взаимоотношениях с полицией или властями, а также для подтверждения гражданства, трудовая книжка необходима при официальном оформлении на работу. Подписывая вкладыш в трудовой книжке, наниматель заключает контракт, согласно которому данная работа попадает под государственное регулирование, частью которого является, например, минимальная оплата труда. Без трудовой книжки у работников возникают проблемы при защите своих прав. Вербовщики говорят, что документы им нужны для внесения новых записей, но может оказаться так, что рабочие больше никогда не увидят своих документов. Удерживая эти документы у себя, gatos получают дополнительную власть над нанятыми рабочими. Какой бы тяжелой ни была ситуация, рабочие не хотят уходить без документов. Кроме того, поскольку никаких записей в трудовых книжках нет, нет ни доказательств найма на работу, ни официальной защиты. Как сформулировал один бразильский исследователь: «Начиная с этого момента рабочий умирает как гражданин и рождается как раб».
Для вербовщиков их метод рекрутмента в отдаленных районах имеет массу преимуществ. Увезенные далеко от дома, рабочие плохо знают окружающую местность и отрезаны от семьи и друзей, которые могли бы помочь им. Даже если рабочим удается сбежать, у них нет ни копейки, зато есть долги. Они не могут заплатить за обратное путешествие в свой родной штат. Они продолжают работать в самых страшных условиях в надежде, что смогут скопить какие-нибудь деньги на обратную дорогу. Если им удается освободиться из лагеря угольщиков, местные жители часто опасаются их как чужаков. Без удостоверения личности они могут быть арестованы полицией как бродяги или подозреваемые преступники. Без трудовой книжки они не смогут найти работу, более того, они остаются незарегистрированными на новом рабочем месте, правительственная трудовая инспекция и профсоюзы не подозревают о их существовании.
В лагерях по производству угля рабочие содержатся изолированно, так же как и молодые женщины в публичных домах Таиланда: в Бразилии мы увидим еще один пример закабаления методом «концентрационного лагеря». Лагерь угольщиков — отдельный мир. Gato со своими головорезами полностью распоряжается всем и применяет насилие, когда и как пожелает. Им нужно, чтобы рабочие полностью подчинялись и делали все, что от них потребуют. В то же время они хотят, чтобы их пленники вкалывали по-настоящему, поэтому они постоянно обещают плату, больше еды и хорошее отношение. Сохраняя баланс между надеждой и террором, они заставляют своих новых рабов включаться в работу. Как и молодых женщин, вынужденных заниматься проституцией, угольщиков закабаляют не на целую жизнь — их пребывание в лагерях обычно короче, чем женщин в публичных домах Таиланда. Gato и те, кто стоит за ними, не хотят владеть своими рабочими, они просто выжимают из них все, что возможно. Рабочие, с которыми я разговаривал, удерживались в долговом рабстве от трех месяцев до двух лет, но редко — дольше. Есть несколько причин их столь краткого найма. Угольный лагерь остается на одном месте не больше двух-трех лет, пока леса вокруг не окажутся вырубленными, и рабочих редко перевозят из одного лагеря в другой. Кроме того, сами рабочие истощаются и заболевают после нескольких месяцев работы у печей. Вместо того чтобы удерживать тех, кто больше не может работать в полную силу, выгоднее выбросить истощенных работников и набрать на их место свежих. Поскольку у выброшенных из лагеря рабочих обычно нет ни копейки, многие рабочие никогда не возвращаются домой в Минас-Жерайс. Чаще всего они просто слоняются по окрестным городам Мату-Гросу, и многие вновь оказываются в лагерях угольщиков.
Лагеря, где производят древесный уголь, называют batterias — батареи угольных печей (fornos). Лагерь может содержать от 20 до сотни и более печей, а число рабочих колеблется от 8 до 40. Жара, дым, запустение, царящие в лагерях, превращают их в небольшие кусочки ада, занесенные в лес. Угольные печи имеют круглую форму и сделаны из кирпича и глины, размером примерно семь футов в высоту и десять футов в ширину. Они выстроены в длинную прямую линию, двадцать или тридцать печей, отстоящие друг от друга на расстояние 4 футов. Небольшое отверстие с козырьком размером примерно 4 фута — единственный вход в печь. Через эту дверцу рабочие заполняют печь древесиной. Дерево должно быть сложено штабелями от пола до круглой крыши печи очень тщательно и аккуратно, чтобы оно полностью прогорело и превратилось в древесный уголь. После того как древесина загружена, отверстие закладывается кирпичами и замазывается грязью, и в печи разжигается огонь. Древесный уголь получается за счет сгорания древесины при минимальном содержании кислорода. Если в печь попадает слишком много воздуха, древесина прогорает до золы. Если в печь попадает недостаточно воздуха, то получаются бесполезные полуобгоревшие деревяшки. Чтобы контролировать поступление воздуха, в боковых стенках печи открывают и закрывают небольшие вентиляционные отверстия, то пробивая их, то снова замазывая грязью. Горение продолжается примерно два дня, и рабочие должны постоянно следить за печью, днем и ночью, чтобы обеспечить горение при нужной температуре. Когда горение закончено, печи дают остыть, затем из нее выгружают древесный уголь.
По всем направлениям вокруг лагеря на расстоянии не меньше мили деревья полностью уничтожены, и земля покрыта выбоинами. Она красного цвета и эродирована. Древесные пни, кучи горелой травы и древесины, канавы и ямы, а также вездесущий запах дыма превращают местность в подобие поля битвы. Остатки леса валяются повсюду. Покрытые черной копотью и серой золой, блестящие от пота рабочие, движутся как призраки, в дыму около печей. Все рабочие, которых я видел, состояли только из мышц, костей и кожи, покрытой шрамами, каждый грамм жира был вытоплен жарой и тяжелой работой. Проникающий повсюду удушливый дым придает всему свой цвет и запах. Эвкалиптовый дым, наполненный эфирными маслами этого дерева, едок и щиплет глаза, нос, горло. Все угольщики постоянно кашляют, отхаркивая и сплевывая, пытаясь прочистить легкие, всегда полные дыма, золы, жары и угольной пыли. Если бы их жизнь была длиннее, многие из них страдали бы от болезни «черных легких».
Над большинством печей вьется дым, и жара неимоверная. Когда вы приближаетесь к батарее, жара становится просто невыносимой. Эта часть Бразилии сама по себе жаркая и влажная, уберите защиту от солнца, которую могут предоставить деревья, добавьте жар тридцати печей, и вы получите пышущую преисподнюю. Для рабочих, которые вынуждены забираться внутрь все еще горячей печи, чтобы выгрузить уголь, жара становится невообразимой. Когда я забрался внутрь одной из печей вместе с рабочим, выгребающим уголь, от напора жары в считанные минуты закружилась голова, пот насквозь пропитал мою одежду, а пол раскаленной печи жег мои ноги даже через толстую подошву. Сужающаяся кверху крыша усиливала жару, и через несколько минут я был охвачен паникой и плохо соображал. Рабочие балансируют на грани теплового удара и обезвоживания.
Иногда во время разговора они вдруг сбиваются, как если бы у них расплавились мозги. Рабочие, которые выгружают уголь из печи, ходят практически голыми, но это делает их кожу уязвимой для ожогов. Иногда, стоя на куче древесного угля, они оступаются, или уголь начинает ползти, и тогда они падают на огненно-красные уголья. Все угольщики, которых я встретил, были покрыты шрамами от ожогов, многие из которых были еще вздутыми и гноящимися.
Перед печами лежат огромные штабеля древесины, порезанной на четырехфутовые поленья, готовые для загрузки. Позади печей — груды угля, ожидающие загрузки в огромные мешки для транспортировки на сталеплавильные заводы. Батарея печей — последний шаг в уничтожении леса, он отступает от печей все расширяющимся кругом. На дальнем конце уродливого пространства, окружающего печи, рабочие выжигают подлесок и рубят оставшиеся деревья, оттесняя лес все дальше и дальше. Подтащенные к печам с помощью тракторов, срубленные деревья скоро превратятся в уголь.
Двести лет за две тысячи миль…
Весной 1997 года я объехал несколько лагерей угольщиков в одной из частей штата Мату-Гросу. Я путешествовал вместе с Лучано Падрео, молодым бразильским специалистом по бедности и безработице из Рио-де-Жанейро. Наше путешествие выглядело так, как если бы происходило не только на огромном пространстве страны, но и во времени — из нашего века в прошлый. Бразилия одной ногой стоит среди стран первого мира, а другой увязла в третьем мире. Мы начали в Рио-де-Жанейро — городе, который вполне был бы уместен в Соединенных Штатах. Со своими Макдональдсами, подземкой, домами, вытянувшимися вдоль пляжа, и наркодельцами Рио вполне может конкурировать с любым городом Флориды. Хотя, если быть до конца честным, Рио гораздо живописнее любого города во Флориде: покрытые лесом вулканические горы, вздымающиеся вокруг города и обрывающиеся в океан, производят ошеломляющее впечатление. Чтобы добраться до лагерей угольщиков, мы летели из Рио в еще больший город — Сан-Паулу. В Бразилии все имеет невероятные размеры, и полет над городом с населением в 16 миллионов стал незабываемым впечатлением: дома-башни тянутся до самого горизонта. В Сан-Паулу мы пересели на другой самолет и пролетели еще 1000 миль на запад до города Кампу-Гранди, расположенного в штате Мату-Гросу.
Перелет из Сан-Паулу в Кампу-Гранди был первым сдвигом во времени и в культуре. Кампу-Гранди — типичный «коровий город», полный скотных дворов, магазинов с товарами для ковбоев, фермерских тракторов и грязных, облезлых улиц, по которым люди, похоже, движутся в полусне. Ближе к вечеру пивные открыты, и молодые мужчины в рабочей одежде сидят у дверей, пьют и потеют. Это так похоже на прожаренный на солнце, облезлый городишко в Оклахоме, где я рос, что меня не оставляло чувство, будто я здесь уже бывал.
На следующее утро мы отправились из Кампу-Гранди на полноприводном пикапе. Дороги были асфальтированы и такие ровные, что я никак не мог понять, почему Лучано настаивал, чтобы мы взяли вездеход с шофером. На протяжении примерно 200 миль мы ехали как бы по восточному Техасу. Пространство было открытым и холмистым. Группы деревьев нарушали единообразие пастбищ, где пасся скот, и все было изумрудно зеленым под пушистыми белыми облаками. Там, где травяной покров прерывался, была видна ярко-красная почва, склонная к эрозии. Ручьи свидетельствовали о сильных дождях и стремительных потоках. На расстоянии многих миль от населенных пунктов мы вдруг видели мужчину или, реже, мальчика в лохмотьях, бредущих вдоль шоссе с узелком за спиной. Время от времени заплаты cerrado напоминали о том, что здесь было раньше.
Через несколько часов мы добрались до города Рибас-ду-Рио-Парду и столкнулись с еще одним смещением культур. Мы оказались в недавнем прошлом, в вязкой патоке города, который просто обозначал место, где соединялись несколько ферм. Улицы были заполнены тракторами и скотом, и было ясно, что в этом мире и международные события, и национальная политика мало что значат. В нескольких милях от города мы свернули на грязную грунтовую дорогу. Теперь я понял, зачем нам нужны были и вездеход, и шофер: мы пробирались через ущелья по руслам высохших потоков, скребя брюхом по глубокой колее и увязая в ямах с песком. Открытые пастбища становились все более и более неровными по мере того, как мы продвигались вглубь cerrado. Даже на полноприводном вездеходе нам потребовалось 4 часа, чтобы преодолеть 50 миль до ближайшего лагеря. За это время нам попались только два автомобиля: небольшая старая машина, которой управлял мужчина, возможно, gato, и такой же старый разболтанный грузовик, до краев нагруженный мешками с углем. Он пробирался по колее со скоростью меньшей, чем скорость пешехода.
Когда я спросил Аугусто, нашего шофера, какие животные водились в cerrado до того, как началась расчистка леса, он ответил: «Никто здесь никогда не водился». Но мере того, как мы продвигались вглубь леса, я наблюдал изумительную фауну, особенно поражало разнообразие птиц. В золотом полуденном свете мы проехали мимо небольшого дерева с темно зелеными листьями, на котором расселись ярко-зеленые попугаи. Вдоль дороги мы регулярно видели змей — больших змей, зарывающихся в пыль. Один раз, когда мы выбрались на берег потока, из грузовика мы увидели стаю примерно из 30 птиц. Я никогда не видел ничего подобного: примерно треть птиц была черной как смоль, еще треть также была черной, но с очень яркими желтыми полосками на туловище и крыльях. Остальные птицы стаи были сияющего светло-зеленого цвета с алыми пятнами. На следующем повороте мы спугнули большую хищную птицу с размахом крыльев 5 или 6 футов. А дальше, через милю или две по дороге, внимательно приглядевшись, я понял, что наблюдаю за эму ростом в пять футов, который тоже наблюдает за мной.
Когда мы прибыли в лагерь, мне показалось, что мы достигли края земли. Лагерь возникал из густого, непроходимого леса, встающего рядом с колеей. Теперь я стал понимать, какую власть gatos имеют над рабочими. Лагерь был полностью изолирован от внешнего мира; единственная связь — грузовик, который увозит уголь, и машина, которая привозит gato. Любой рабочий, который попытался бы уйти, должен был бы пройти пешком пятьдесят миль до ближайшего населенного пункта. Поскольку полиция сюда никогда не заглядывает и семьи рабочих не знают, где их родные, понятно, что непокорного рабочего легко просто убить и зарыть в лесу. Забавно, что именно изоляция, которая является ловушкой для рабочих, позволила нам увидеть их жизнь. Gatos не дежурят все время в лагерях, столь отдаленных, как этот. Они знают, что рабочие не могут сбежать, а кроме того, зависят от еды, которую gato привозят в лагерь. Каждые два или три дня gato завозит необходимые для лагеря вещи и проверяет продукцию. Мы приехали в этот лагерь потому, что узнали из разговоров в Рибас-ду-Рио-Парду, что gato все еще в городе.
«Хвост увяз…»
Рабочие в лагере были удивлены и встревожены нашим приездом. Но Лучано, много лет проработавший с бедными и попавшими в кабалу, быстро сумел рассеять их подозрительность и разговорить. Пока они водили нас по лагерю, мы поняли, что даже вообразить невозможно, как в этом месте могут жить люди. Сучья и ветки, срубленные в лесу, но не ободранные, были скреплены или сбиты гвоздями, образуя грубый остов. Обрезки дерева были кое-как закреплены на этой основе, образуя дырявые стены, через которые в сотне разных мест можно было увидеть все, что внутри; венчалось это сооружение куском черного пластика. Здесь рабочие спали. Сооружение было настолько хлипким, что его нельзя было назвать даже хижиной. В качестве убежища оно больше всего походило на тент. Пол был просто земляным, так что цыплята, собаки, змеи могли попадать внутрь без всяких препятствий. Внутри сооружения был сбит еще один каркас из шестов, чтобы люди могли спать не на земле. На помосте лежали небольшие охапки одежды и пара одеял, составлявшие людские пожитки. В лагере была только одна женщина и совсем не было детей, они были вывезены из лагеря, о чем мы расскажем дальше.
Еда в лагере готовилась на костре, а туалетом служили днем — лес, а ночью — ведро. Gato оставил цистерну с водой и еще одну емкость, в которую собиралась дождевая вода. Для рабочих это было голодное, грязное место, где все время хотелось пить. Хотя все они работали с острыми инструментами, такими как топоры, и горячим древесным углем, в лагере не было никаких медикаментов. Несколько мужчин явно страдали от инфицированных порезов и ожогов, другие выглядели слабыми и нездоровыми. Мне сказали, что у многих глисты.
С помощью Лучано я начал говорить с рабочими. Вначале я просто спросил одного из мужчин, откуда он и есть ли у него семья. В ответ он спросил меня, почему я приехал в Бразилию и что я думаю об этой стране. Через какое-то время я спросил его, слышал ли он о рабстве. Вот наш разговор:
— Да, слышал, я много об этом знаю.
— Если так, что такое рабство?
— Рабство — это то, что вот здесь с нами происходит. Мы рабы здесь, я это понимаю. Слушай, я вырубаю cerrado и подтаскиваю древесину к печам, чтобы делать уголь. Мне сказали, что я буду получать 2 реала (примерно 2 доллара) за вязанку. Но я не получаю ничего. Если верить gato, то вся работа, которую я делаю, лишь покрывает расходы на мою еду и мой долг. Они с нас дерут больше, чем стоит еда, которую сюда привозят. Мы должны платить за все, что получаем, но мы не получаем ничего. За все, что мы делаем, начисляется пеня, а все, что едим или чем пользуемся, стоит очень дорого.
— Вы здесь пробыли уже три месяца. Сколько Вам заплатили за это время?
— Я ничего не получил, просто ничего. Понимаешь, с этим gato мой долг всегда опережает мои заработки.
— Но если Вы провели здесь три месяца и не получили ни копейки, почему Вы здесь остаетесь? Почему Вы просто не уйдете?
— Я не могу просто прекратить работу и сбежать. Я должен поговорить с gato и понять, как мои дела, расплатился ли я с долгом. Уходить отсюда надо правильно, когда долги урегулированы. Необходимо выплатить долг, поэтому я должен работать. Если я этого не сделаю, то завтра или через какое-то время, когда мне понадобится работа и я обращусь куда-нибудь еще, gato шепнет кому следует: «Этот человек работал на меня и не выплатил свой долг». Тогда я никогда не получу работу. Сегодня я не могу уйти из-за моих долгов, я должен пахать. Если у меня не получится, как бы я ни старался, тогда мне надо поговорить с gato с глазу на глаз и сказать: «Слушай, ну что я могу сделать? Я работал и работал, а мой долг все тот же. Как мы с тобой можем это урегулировать?» Иногда gato говорит: «Забудь об этом».
Вступает другой рабочий:
— Со мной произошло тоже что-то вроде этого. В последнем лагере, где я работал, я был лесорубом. У меня была своя собственная цепная пила, я пилил и подтаскивал древесину. Когда мы подводили итоги после трех месяцев работы, gato повернулся ко мне и сказал: «Ты мне должен почти 800 реалов». Поскольку я не хотел быть у него в долгу, я оставил ему свою пилу. Мой хвост оказался у него в западне, это был единственный для меня способ получить свободу.
Третий рабочий добавляет:
— Я пробыл здесь два месяца, но я не знаю, получу ли что-нибудь, мы еще не подводили итоги. Никто не говорит о деньгах, gato хочет говорить только о работе, о том, что мы должны больше работать и делать больше угля.
Я спросил рабочего, знает ли он, сколько должен получить, когда будет произведен расчет.
— Нет, понятия не имею, у меня нет никакой возможности это узнать. Мы даже не знаем, как называется этот лагерь, где мы находимся. Я знаю только, как зовут gato, это все.
Нам казалось абсолютно очевидным, что gatos обманом заставляют этих людей работать бесплатно и, кроме того, крадут их пожитки. Но эти рабочие, изолированные и неграмотные, были слишком честны, чтобы осознавать, как их надувают.
Бессовестность паразитирует на честности. Сами основы доверия к другим людям и честности, которыми руководствуется большинство бедных бразильцев в своих отношениях, выступают ключом к тому, как gatos закабаляют их. Все рабочие, которых я встретил, обладали очень сильной установкой на то, что долги должны быть выплачены, что хуже человека, который не платит своих долгов, быть не может. Игра на этих убеждениях позволяет gatos достичь своих целей более эффективно, чем используя насилие: помех меньше, а производительность выше. Действительно, если gato прибегнет к насилию, рабочие поймут, что они никогда не выберутся из долгов, и исчезнет возможность использовать их чувство гордости против их интересов. Поэтому gatos стараются взывать к чувству «честной игры» так долго, насколько это возможно. Рабочие оказались в ловушке, полагая что кредит можно выплатить, а убежать, не заплатив, недопустимо. Один из угольщиков объяснил мне ситуацию так:
Древесный уголь уходит на плавильные заводы, но деньги никогда не возвращаются. Поэтому мы должны подождать, чтобы увидеть, как дела будут складываться дальше. Может быть, мы решим подождать еще два месяца. Мы иногда спрашиваем gato о деньгах, он всегда отвечает, что он нам не платит, потому что мы ему должны, но на самом деле никто ему ничего не должен. Иногда нам приходится занимать деньги у наших друзей, каждому приходится. Мы все в похожих обстоятельствах и не знаем, что делать. Иногда я думаю, что сбегу, не дожидаясь расчета. Мы никогда не знаем, что делать — то ли уйти, то ли остаться, может быть, мы что-нибудь получим в конце концов, а может быть — ничего.
В действительности gatos иногда кое-что платят некоторым рабочим. В нескольких лагерях, которые я посетил, рабочим платили, хотя позже и меньше, чем было договорено. Тот факт, что им могут заплатить (или даже заплатили немного), заставляет их работать, особенно если альтернативой является отсутствие работы, денег и возвращение домой за тысячу миль. Альфио Прандел — священник, работающий с семьями из лагеря угольщиков. Он рассказал мне такую историю.
Совсем не всегда люди с ружьями охраняют лагерь. Часто используется то, что есть у многих бразильских бедняков: чувство, что долги надо платить. Я столкнулся со случаем, когда одной семье сказали, что она должна gato 800 реалов. Им предоставилась возможность уехать с одним из грузовиков, перевозящих уголь, обратно в Минас-Жерайс на похороны. А потом они вернулись обратно! Я их спросил: «Почему вы вернулись?» Они ответили: «Потому что мы должны gato 800 реалов, мы должны были вернуться обратно и попытаться заплатить их». Я им сказал: «Вы же знаете, что были ограблены больше, чем на 800 реалов». Но они ответили: «Долг есть долг, и мы должны его вернуть».
Конечно, gatos не могут всегда полагаться на честность и порядочность рабочих. В конце концов, последним становится ясно, что их обманывают, и когда это происходит, gatos готовы применить насилие. Многие рабочие рассказывали нам об угрозах или избиении, им известно о людях, которые просто исчезли. В одном лагере я встретил человека, который был охранником, и он рассказал следующее.
Самая первая работа, которую я получил, когда приехал сюда из Минас-Жерайса, была работа охранника. Я думал, что буду делать уголь, но gato решил, что я похож на бандита или что уж там еще. Он дал мне ружье. Это был большой лагерь, и в мои обязанности входило остановить любого рабочего, который захочет уйти из лагеря. Я ему сказал, что никогда этим не занимался и не хочу быть охранником, но он ответил, что я либо буду делать, что он говорит, либо пожалею. Я был вынужден стать охранником. Это было нетрудно, поэтому некоторое время я эту работу делал. После трех месяцев работы в лагере я все еще не получил ни копейки. Мне не нравилось быть охранником и помыкать людьми, поэтому через три месяца я сказал gato, что хочу уволиться и получить расчет. Gato сильно разозлился и заявил: «Ты приехал сюда работать. Я не обязан рассчитываться с тобой». Поэтому я сказал: «Хорошо, я продолжу работать, но я не хочу быть вооруженным охранником, мне это не нравится». Gato сказал: «Хорошо, у меня есть для тебя другая работа, залезай в грузовик». Дальше gato отвез меня на семьдесят миль вглубь страны, в эту маленькую лачугу, абсолютно удаленную от всего на свете; когда мы сюда добрались, он сказал: «Вылезай и оставайся здесь», — и уехал. А я там остался без еды, без воды, без ничего, а до ближайшего поселка — 70 миль. Ну, я решил, что должен сразу же убежать, поэтому я отправился через лес, но не по дороге, чтобы не наткнуться на gato, если он вдруг вернется. Через два дня я встретил человека из другого лагеря угольщиков, которого знал. Он мне сказан, что gatos меня ищут и говорят, что собираются убить меня, когда найдут. Мой gato оставил меня в хижине и отправился за помощью, чтобы избавиться от меня — так что, это была удача, что я убежал тайком. Еще через несколько дней я подобрался поближе к дороге и стал ждать машину или грузовик, который не принадлежал бы gato. В конце концов я увидел такой, его вел священник, и я смог добраться до ближайшего города. Так я спасся.
Хотя этот человек и спасся, но у него не было ни копейки, а до дома было больше тысячи миль. Его единственная возможность была связаться с другим gato и надеяться, что этот его не закабалит.
В этом же лагере другой рабочий рассказал мне такую историю, пока мы сидели вместе с его товарищами.
Шесть месяцев назад мы все работали в этом лагере, но у нас был другой gato. Тот человек был очень плохим. (Одобрительное ворчание остальных слушателей подтвердило его слова). Он сбежал вместе со всеми деньгами. Когда мы добрались сюда из Минас-Жерайса, он битьем учил нас, как надо работать. Мы боялись ему слово сказать, потому что было ясно, что он сделает с нами все, что захочет. Мы очень скоро поняли, что он не собирается нам платить. Когда мы заикнулись о деньгах, он нас избил. Некоторые мои друзья из Байи убежали, но gato выследил их с собаками и поймал. Он привел их обратно под ружейным прицелом и избил у нас на глазах. На ночь он спускал собак, которые сразу же залаяли бы, если кто-то попытался бы уйти. В конце концов мои друзья из Байи сумели ускользнуть ночью и сбежать. Вскоре после этого gato исчез, а через несколько дней приехал empreitero (человек, которому gato поставляют уголь, сделанный в лагере) и выяснилось, что gato еще и украл его деньги.
«Когда-то я был gato…»
Все сказанное до сих пор заставляет думать, что главные злодеи в этой истории — gato. Они эксплуатируют целые семьи, детей, обманом втягивают рабочих в долговое рабство, унижают их, иногда доходят до убийства. Их преступлениям нет оправдания. Тем не менее, не все gato являются рабодержателями. Некоторые платят своим рабочим и хорошо к ним относятся. По моим оценкам, в 10-15 % лагерей угольщиков работа организована относительно честно. К сожалению, не gato «крайние» в угольном бизнесе, они просто подрядчики, ответственные перед большими компаниями, которые владеют землей и задают тон всему. Ситуация станет яснее, если мы совершим небольшой экскурс в экономику производства древесного угля.
Мы сможем понять, какие прибыли делаются на древесном угле, если рассмотрим работу одной небольшой батареи из 25 печей и всего 4 рабочих. В течение месяца такая батарея может выработать 10 грузовиков угля, который будет продан на плавильные заводы в Минас-Жерайсе за 18 750 реалов (примерно $17 000). Если мы вычтем стоимость доставки угля на плавильню, останется около 12 000 реалов. Если бы рабочим платили, а не закабаляли их, то это не съело бы прибыль. Максимально угольщик получает 200-300 реалов в месяц. Так что всем рабочим на батарее пришлось бы платить 1200 реалов в месяц плюс расходы на еду, примерно 400-500 реалов. Даже учитывая траты на инструменты, бензин, накладные, месячная прибыль составила бы 100 %. Первоначальные расходы на организацию лагеря невелики: построить печь стоит примерно 100 реалов, а убежище рабочих, сделанное из отходов древесины, практически не стоит ничего. Чтобы запустить производство угля, надо примерно 3000-4000 реалов, и эти деньги можно вернуть в первый же месяц, да еще останется некоторая прибыль. Таким образом, эта небольшая батарея печей может потенциально приносить доход 100 000 реалов ($90 000) в год. Конечно, лагерь угольщиков может работать на одном месте только 2-3 года, пока все окрестные леса не будут полностью вырублены, но перенести лагерь, когда понадобится, на другое место, не сложно.
Высокоприбыльная экономика производства древесного угля ставит очевидный вопрос: если стоимость рабочей силы такая низкая, зачем стараться закабалять рабочих? Заработок в 300 реалов в месяц — это немного, но огромное число бразильцев готово работать за такие деньги. Без всякого труда можно нанять рабочих за 10 реалов в день или за соответствующую плату за кубический метр произведенного угля, или за число загруженных и разгруженных печей. Выплата текущей зарплаты рабочим не отразится ни на чем, так зачем же использовать рабов? Ответ на этот вопрос состоит из двух частей. Первая и наиболее важная заключается в том, что люди, которые заправляют на батареях печей — gato, — не владеют ими. Всем распоряжаются владельцы или их представители, empreitero, и это они устанавливают правила. Рабочие так дешевы и их так легко обмануть потому, что в стране очень высокий уровень безработицы, но это же справедливо и в отношении gato. Владельцы могут крепко зажать gato, предлагая низкий процент с прибыли и устанавливая минимальные расценки на произведенный уголь. Если gato это не нравится, всегда найдется кто-нибудь еще, готовый взять на себя управление батареей. Владельцы сами ведут переговоры с плавильными заводами, и плата за уголь поступает непосредственно к ним. Некоторые gatos, с которыми я смог поговорить, получают зарплату в зависимости от произведенной продукции. В одном маленьком лагере gato сказал мне, что он получает 420 реалов, если батарея производит 500 кубометров угля в месяц (похожую информацию я получил и из других источников). Если производство падало, gato получал 336 реалов, примерно столько же, сколько и угольщик. Один из работников в лагере сказал мне: «Я когда-то был gato, но не смог соответствовать требованиям, так что я лишился грузовика и цепной пилы и теперь работаю, как все остальные».
Небольшие лавки, которые продают еду возле некоторых лагерей по сильно завышенным ценам, принадлежат etnpreitero, они также не без прибыли для себя поставляют gato инструменты и бензин. Часто gatos должны вкладывать в батарею свои деньги или использовать собственные грузовик и цепную пилу в обеспечение будущих прибылей. Владельцы держат gatos на краю финансовой бездны, выжимая каждую копейку, что приносит их работа. А почему бы нет? Всегда найдется другой gato, который захочет воспользоваться шансом и будет чуть более безжалостным по отношению к своему единственному источнику доходов: рабочим. Единственный путь, который может принести gato успех, это снизить стоимость рабочей силы до минимума. Обычно gatos платят рабочим из своей доли доходов, и если невозможно обеспечивать лагерь едой или горючим бесплатно (еще одна необходимая статья расходов), то рабочих можно обмануть или заставить силой работать даром. Чтобы добиться успеха в деле, gatos вынуждены либо жульничать, либо закабалять рабочих.
Еще одна причина закабаления рабочих состоит в том, что их можно закабалить. Для gato практически не существует никаких препятствий на этом пути, и если моральные ограничения отсутствуют, то рабство представляется хорошей деловой стратегией, которую очень легко осуществить, — мы уже видели, как может быть использовано доверие для обмана рабочих. Владельцы земли не имеют никаких возражений: рабство позволяет им увеличивать свои доходы без всякого риска. У официальных инспекторов отсутствуют средства, чтобы воспрепятствовать этому, а полиции нет дела до соблюдения закона. Их полное равнодушие к рабству со всей ясностью демонстрирует, кто же оплачивает счета. Далеко от лагерей угольщиков и рабов, в столичных офисах, в Рио-де-Жанейро или в Сан-Паулу бизнесмены, которые владеют лесом или имеют лицензию на его использование, выписывают кредиты полиции, рассматривая это как еще один накладной расход.
Хотя некоторые gatos и являются кратковременными владельцами — управляющими угольных лагерей, бóльшая часть земли принадлежит крупным корпорациям. Иногда многонациональные компании, которые выкупили у правительства лес по описанной выше схеме, все еще являются владельцами земли, в других случаях они продали или обменяли ее после того, как использовали возврат по налогам. Некоторые большие бразильские компании подключились к этому лесному «менеджменту», покупая землю или получая на нее лицензию у международных владельцев. Эти компании, владеющие землей и производящие лесоматериалы, на самом деле контролируют бóльшую часть производства древесного угля. Одна компания средних размеров, с деятельностью которой я более близко познакомился в городе Агуа Клара, владеет обширным участком леса. На нем расположено 50 угольных лагерей. Кроме того, компания владеет грузовиками для перевозки угля, трейлерами для перевозки лесоматериалов, разными видами тракторов, гаражом для ремонта и заправки техники, а также офисным зданием, чтобы осуществлять руководство всем этим хозяйством. Gatos, которых эта компания нанимает, должны использовать ее грузовики, обслуживать и ремонтировать их в гараже компании, а также покупать все необходимое в магазине компании (по ценам, предлагаемым компанией). Два владельца этой компании — богатые и уважаемые члены местного общества. У них чистые руки, потому что они позаботились о том, чтобы дистанцироваться от происходящего в лагерях угольщиков.
Хотя они владеют землей и получают основной доход от производства древесного угля, эти компании обезопасили себя от всяких упреков в рабстве, организовав свою работу с помощью цепи контрактов. Компания, например, заключает договор с посредником на вырубку определенного количества акров леса, достаточного для организации, скажем, двадцати или тридцати батарей, и пережог древесины в древесный уголь. Посредник получает определенный процент дохода, после того, как уголь будет продан на плавильные заводы. В свою очередь посредник заключает договоры на управление батареями с несколькими gatos. Gatos несут ответственность за подбор рабочих и выполнение норм производства угля. Прекрасно осведомленные о том, что происходит на их земле, владельцы земли тем не менее имеют возможность отрицать, что им что-либо известно о рабстве или унижениях рабочих. Если инспекторы центрального правительства или активисты правозащитных организаций обнаруживают и предают гласности факты использования рабов, компании всегда могут изобразить ужас, уволить (временно) виновных gatos, усилить охрану, чтобы избежать дальнейших инспекций, и продолжать прежний образ жизни. Подобно японским и тайским бизнесменам, вкладывающим деньги в публичные дома, где используют рабынь-проституток, эти бразильские бизнесмены могут сосредоточиться на практических результатах, без какой-либо необходимости знать, что же реально обеспечивает им такой замечательный доход. Это прекрасный пример нового рабства: безликого, временного, высокодоходного, скрываемого и абсолютно безжалостного.
К сведению американцев…
Власть этих компаний и их связи с правительством были ясно продемонстрированы событиями 1995-1996 годов, которые решительно изменили ситуацию с использованием детского труда в лагерях угольщиков. Начиная с середины 80-х годов ряд исследователей и активистов правозащитных организаций продемонстрировали ужасные условия жизни и использование рабского труда в угольных лагерях Мату-Гросу. В то время gatos рекрутировали и закабаляли целые семьи, и дети, загружающие и разгружающие угольные печи, были обычным явлением. Несколько детей погибло от ожогов и других несчастных случаев. В конце 80-х бразильская правозащитная организация Церковный земельный комитет (СТР), опубликовала ряд отчетов, подхваченных национальной прессой и телевидением и обличающих ситуацию в лагерях. Несмотря на общественную реакцию, правительство не предприняло никаких действий. В 1991 году непрекращающееся давление со стороны юристов-правозащитников и церкви вынудило правительство организовать комиссию для расследования. Время шло, но ничего не менялось, правительственная комиссия не представила никаких результатов работы. В 1993 году, пытаясь продолжить давление, СТР совместно с другими неправительственными организациями организовала независимую комиссию, которая предоставила множество информации и документов средствам массовой информации. Но прошло еще два года, прежде чем какие-либо шаги были предприняты. К настоящему моменту минуло уже 10 лет с тех пор, как бесспорные и продолжающиеся нарушения бразильского закона о запрещении рабства были предъявлены, но и национальное правительство, и правительства штатов, и местные власти продолжают пребывать в параличе.
Неожиданно в августе 1995 года одновременно произошло несколько событий. Во-первых, губернатор штата Мату-Гросу прибыл в Нью-Йорк, чтобы выбить инвестиции. Пока он там находился, ВВС показало фильм о том, как производят уголь в его штате, кроме того, «Нью-Йорк Таймс» на первой полосе напечатала материал об использовании рабского труда в Мату-Гросу. Американские инвесторы были против столь явного использования рабского труда, и губернатору объяснили, что инвестиций не будет, пока проблема не будет решена.
Вернувшись в Бразилию, губернатор набросился на СТР и активистов, обвиняя их в позоре, который они навлекли на штат, угрожая им расследованием и запретом по суду. Но в то же время — и вне всякого сомнения как результат негласных встреч губернатора, владельцев земли и бизнесменов — все gatos в штате Мату-Гросу восстали против использования детского труда. Такое глобальное потепление в сердцах, безусловно, было следствием приказа empreitero и владельцев земли, но каковы бы ни были причины, результат оказался впечатляющим. Женщины и дети были удалены из более чем 200 лагерей, и к деревьям у входов в лагеря угольщиков были прибиты поспешно нарисованные плакаты: «Женщинам и детям запрещается здесь работать». Как только появилась угроза зарубежному финансированию больших компаний, федеральное правительство — в восхитительном единении с empreitero штата Мату-Гросу — ввело систему образовательных грантов в размере 50 реалов в месяц каждому ребенку угольщиков, не работающему на батареях.
Для семей это имело и хорошие, и плохие последствия. С одной стороны, некоторые семьи смогли избавиться от лагерной кабалы и вернуться в Минас-Жерайс. С другой стороны, примерно 3 000 женщин и детей были вывезены в город Рибас-ду-Рио-Парду и брошены там. Без средств, не имея жилья, они живут в трущобах, выстроенных на окраинном пустыре Рибаса. Без помощи церкви и «грантов на образование» они бы умерли от голода. Тем не менее, более 1000 детей впервые пошли в школу.
Я встречал детей, все еще живущих в некоторых лагерях угольщиков, где я был (и потому не посещающих школу), но не было никаких доказательств, что эти дети работают. Один из сотрудников СТР сказал мне, что детский труд сейчас можно встретить только на самых удаленных батареях.
Но PR-кампания бразильского правительства не окончилась раздачей образовательных грантов. Всегда существовала группа правительственных чиновников, выступавших за реформы, и теперь небольшая группа получила специальное задание: организовать специальный, показательный лагерь для угольщиков (и иностранных инвесторов). Я видел этот проект, он действительно впечатляет. Расположенный между cerrado и эвкалиптовым лесом, лагерь имеет более 400 печей, это самая большая батарея из тех, что я видел. Рядом с печами — мельница, отжимающая масло из листьев, содранных с эвкалиптовых деревьев. Для рабочих это почти рай: электричество, водопровод, туалеты со смывом, школа с учителями, овощи на грядках, большая общая кухня и обеденный зал для рабочих, детские площадки и игрушки для детей. Семьи здесь живут в аккуратных кирпичных домиках с черепичными крышами. Это было единственное место из всех лагерей, которые я посетил, где рабочие были оживлены и шутили, единственное место, где я слышал поющих людей, единственное место, где у всех была обувь. Семьи, которые там живут, не могут поверить в свою удачу — и им действительно повезло, потому что они единственные из тысяч семей в штате живут в таких условиях.
Показательный проект — это парадная витрина. Используя деньги иностранных благотворительных организаций, правительство устроило островок хорошего отношения к рабочим в океане эксплуатации. Было нелегко поговорить с рабочими-угольщиками вдали от всевидящих представителей правительства, но когда нам это удалось, мы узнали много интересного. Хотя рабочие были очень довольны условиями своей жизни, они сказали, что их отношения с собственниками и empreitero не изменились. Пусть и незакабаленные, они продолжают работать за жалкие гроши, в тех же опасных условиях, без права голоса в работе, которую они делают. С их точки зрения, в выигрыше со всех сторон оказался землевладелец: рабочие производят для него уголь с такой же высокой прибылью, правительство платит ему ренту и построило дороги, дома, амбары на его земле, а иностранные благотворительные организации обеспечивают рабочих едой и медицинским обслуживанием. Все, что землевладельцу нужно делать, это встречаться время от времени с группами иностранных посетителей и рассказывать им, насколько эта новая система лучше. Планов распространить этот показательный проект на другие батареи не существует, это просто еще один случай для сведения англичан, на этот раз предназначенный американским инвесторам. Единственный итог, действительно продемонстрированный этим проектом, заключается в том, что правительственная субсидия символической группе рабочих может существенно защитить интересы землевладельцев и крупных корпораций.
В разговоре об экономическом развитии этого сельского штата последнее слово должно оставаться за министром сельского хозяйства. Когда его спросили о создании рабочих мест в этом регионе, он ответил с резкой откровенностью: «Здесь больше ничего не осталось, только уголь и рабы».
Новое движение против рабства?
При всем очевидном лицемерии, явленном в стремительном прекращении использования детского труда на батареях и организации показательного проекта, из того, что случилось, можно извлечь несколько важных уроков. Внезапные повороты и перемены в политике правительства после долгих лет бездействия подсказывают стратегию и тактику, которые можно использовать в борьбе с рабством. Первый важный урок — реальная власть средств массовой информации. Сочетание документального фильма, показанного на ВВС, и передовой статьи в «Нью-Йорк Таймс» встревожили тех, кто имел возможность влиять на бразильское правительство. Второй урок еще важнее: именно экономическое давление принесло быстрые и заметные улучшения в лагеря угольщиков. Если мы ищем способы помочь людям освободиться от кабалы, мы должны понять, что деньги будут услышаны там, где воззвания к человеческим правам проходят неуслышанными.
Но связь между публикациями в средствах массовой информации и экономическим давлением вне всякого сомнения сильная. Отклик, вызванный статьей сегодняшнего дня, быстро пройдет, когда ее сменят завтрашние события. Рассказ о рабстве и всей глубине человеческого унижения — сенсация; глубокий анализ долговременного социального и экономического развития, необходимый, чтобы с рабством покончить, — скука. Средства массовой информации, особенно западные, могущественны в противостоянии рабству, но их влияние — кратковременное. Так же, как интересы бизнеса могут иметь глубокое влияние на использование рабского труда, но редко когда останавливают его надолго, — и мы не должны упрекать бизнес за это. Действия компаний по развитию, которые отказались инвестировать деньги в Мату-Гросу пока ситуация с использованием рабского труда не изменится, превосходны, но долговременный мониторинг за соблюдением прав человека не их дело. Они хотят видеть улучшения, которые сделают сотрудничество возможным, и вновь вернуться к работе. Необходимо закрепить связь между правительством и деловыми кругами. Чисто экономические или политические попытки покончить с рабством в развивающемся мире редко приводят к успеху. Когда соблюдение прав человека соперничает с прибылью, последняя всегда побеждает. Если правительства Северной Америки и Европы собираются нанести удар рабству, им необходимо действовать, устанавливая контроль над компаниями, вовлеченными, хотя бы косвенно, в использование рабской силы.
В Бразилии этот вопрос экономических и правительственных действий особенно сложен. Рабство в угольных лагерях в Мату-Гросу лишь один пример из многих, многих разновидностей рабства, процветающих в стране. Рабы вырубают джунгли Амазонки и собирают сахарный тростник. Они добывают золото и драгоценные камни и работают проститутками. Производство резины основано на рабском труде, так же как скотоводство и производство лесоматериалов. Индейцы попадают в кабалу особенно часто, но риск оказаться закабаленными существует и для всех бедных бразильцев. Хотя в отличие от Таиланда и Мавритании, Бразилия — относительно современная и демократическая страна. Там существует большой по численности и образованный средний класс, пресса свободна и голосиста, есть хорошо организованные группы, такие, как СТР, открыто выступающие против рабства. Признано, что активисты этих групп рискуют. Правозащитники, профсоюзные лидеры, юристы, священники, монахини не раз становились жертвами насилия, выступая против рабства и человеческих унижений. Имена восьми активистов, выступающих против рабства в маленьком городке Рио-Мариа в штате Пара, внесены в «список приговоренных к смерти», а шестеро уже убиты. Рио-Мариа называют «городом предсказанной смерти». Это звучит зловеще, но не останавливает реформаторов; все активисты, которых я встречал в Мату-Гросу, знают об этой опасности, но относятся к ней с достоинством.
Однако активисты могут действовать только в ответ на проблемы, с которыми они сталкиваются. Проведение в жизнь законодательства, защищающего права человека, и осуществление экономического контроля должно исходить от правительства. Теперь, когда в Бразилии восстановлена демократия, граждане должны спросить себя, как долго они собираются терпеть рабство в своей стране. Иностранные газеты и инвесторы могут оказать влияние, так же как английская полиция в XIX веке, но положить конец рабству — сейчас, так же как и в 1888 году, — это дело, которое могут совершить только сами бразильцы.
