Глава 3
Ледяной ветер мел жиденькой пылью по стылой земле. Январская оттепель 1940 года сменилась новыми холодами. Теперь над почерневшей землей на ветру мотались черные прутья кустарника, скрипели промерзшие голые стволы осин. Ветер поднимал и разбрасывал по лесу слежавшиеся пласты палых листьев.
Пограничники, укутавшиеся в брезентовые плащ-палатки, лежали на краю оврага. Они морщились, когда прелая замерзшая листва попадала им в лица, но терпели, не издавали ни звука.
Два десятка винтовок смотрели в сторону оврага. Он был извилистый и довольно длинный, тянулся почти на километр через лесной бурелом, потом расширялся и выходил к реке.
Среди старого кустарника, прошлогодних веток и упавших стволов были неплохо замаскированы три ручных пулемета. Пограничники ждали оуновцев.
Информация о том, что банда перейдет кордон и двинется на Шандровец именно сегодня, по этому самому маршруту, в штабе Туровского погранотряда была получена еще вчера утром. Оперативный резерв занял позиции на рассвете, когда с заставы пришло сообщение о том, что оуновцы благополучно пересекли государственную границу СССР.
Они шли осторожно. Восемнадцать человек, все вооружены немецкими автоматами, почти у каждого на ремне кобура с пистолетом, нож в чехле. У многих из брезентовых сумок торчали длинные рукоятки немецких гранат. Имела банда и четыре ручных пулемета.
Эти люди были хорошо вооружены и представляли собой особую опасность. Поэтому в соответствующих кабинетах было принято решение нарушителей уничтожить. Если, конечно, они не захотят сами сдаться после предложения пограничников.
Но опыт показывал, что публика подобного рода, да еще и с таким вооружением, сдаваться не желает и сопротивляется яростно. В состав таких групп, как правило, входили люди, люто ненавидящие советскую власть. Многие из них совершили на территории Советской Украины такие преступления, что были заочно приговорены к смертной казни. Эти головорезы и отщепенцы шли убивать из-за угла, взрывать и уничтожать. Щадить их было не за что. Они были вне закона.
Лежать пограничникам было холодно. Студеный ветер продувал насквозь брезент плащ-палаток, ватные бушлаты, штаны, гимнастерки и зимнее белье. Единственное, что солдаты могли себе позволить, так это медленно сжимать и разжимать пальцы. Руки должны быть теплыми, спуск винтовки – мягким, без рывка. Только тогда пуля попадет в цель.
Наконец-то вся колонна оуновцев втянулась в овраг. Среди кустарника и промерзших деревьев замаячили фигуры людей в теплых куртках, перетянутых ремнями.
– Внимание! – разорвал тишину резкий голос, усиленный рупором. – Говорит заместитель начальника погранотряда майор Тимченко! Всем сложить оружие, поднять руки и идти вперед. Кто сдастся, тому я гарантирую жизнь! Повторяю… – Договорить майор не успел.
Банда мгновенно рассредоточилась по днищу оврага и открыла огонь по склонам, на которых могли скрываться пограничники. Треск автоматов слился с винтовочными выстрелами. Пули взрывали мерзлую землю, подбрасывали ее вместе с лежалыми листьями и мелкими ветками. Деревья гудели в морозном воздухе, когда пули попадали в стволы.
Командир оуновцев понял, что это засада. Он решил, что силы пограничников невелики. Они наверняка прикрывали сразу несколько возможных направлений продвижения группы и, конечно же, предусмотрели тот вариант, что нарушители бросятся назад. Там они сразу же попадут под кинжальный пулеметный огонь. Значит, отходить нельзя, надо прорываться.
Его бойцы падали один за другим. Пограничникам с верхней кромки оврага было удобно выбивать противника, которому толком негде спрятаться.
Тут, снизу, захлебываясь длинными очередями, ударили вверх три ручных пулемета. Оуновцы с истошными угрожающими воплями бросились вперед. Они пытались прорваться к выходу из оврага, сцепиться с пограничниками врукопашную, зубами и ножами проложить дорогу на Украину.
Два ручных пулемета ударили с флангов и сразу скосили несколько человек, находившихся во главе колонны. Бандиты, ошалевшие от свиста пуль, не выдержали и бросились назад в поисках спасения. Они спотыкались о тела убитых и раненых.
Командир, пытавшийся их остановить, рухнул в мокрую листву с простреленной головой. Горячая кровь залила дубовые и кленовые листья, потемневшие за зиму.
Третий пулемет пограничников ударил убегавшим оуновцам буквально в лицо, в упор. В овраг полетели гранаты. Через минуту все было кончено.
В тишине, снова опустившейся на промерзший лес, стали слышны стоны раненых, голоса и кашель тех бандитов, которых по счастливой случайности пощадили пули и осколки гранат. Люди кашляли, задыхались в дыму сгоревшей взрывчатки. Кого-то рвало.
То в одном, то в другом месте стали подниматься руки. Остатки банды сдавались на милость победителя.
Борович поправил шарф, чуть сдвинул набок фетровую шляпу и глянул через стекло в зал со столиками. В этой кофейне, расположенной в исторической части Кракова, Стелла часто бывала одна или с парой коллег из своего идеологического департамента. Днем в заведении обычно было пусто. Лишь вечером сюда приходила молодежь и семейные пары послушать музыку, пообщаться. Вот и сейчас Стелла потягивала из маленькой чашечки остывающий кофе и смотрела на улицу, чуть припорошенную снегом, на редких прохожих, прячущих в воротники подбородки.
Войдя в кафе, Борович знаком подозвал кельнера, указал на столик, где сидела одинокая женщина, и распорядился:
– Коньяк, горячий кофе, шоколад!
Немолодой седовласый кельнер открыл было рот, но внешность визитера сразу отмела все сомнения. Это был состоятельный, уважаемый и, конечно же, платежеспособный человек. Дорогое длинное пальто из хорошего довоенного драпа, замшевые перчатки, штиблеты из натуральной кожи на толстой подошве, фетровая шляпа. Да, у этого пана водились деньги. Во внутреннем кармане его пиджака сейчас наверняка лежал тугой бумажник, набитый немецкими марками.
Кельнер кивнул, забросил на согнутый локоть белое полотенце и исчез за дверью. Борович неторопливо двинулся к столику Стеллы.
– Здравствуйте, – тихо сказал он, снимая шляпу. – Вы позволите?
Женщина обернулась, и ее щеки мгновенно вспыхнули.
– Вы? Господи, Михаил Арсеньевич! Да, конечно же… Куда вы запропастились? Я не видела вас и не слышала ничего уже два с лишним месяца. Грешным делом начала было подумывать, что с вами приключилась беда. А расспрашивать у нас о ком-то никак нельзя. Вы и сами это понимаете. Хотя с чего я взяла, что вы в курсе?
Борович небрежно бросил на соседний стул шляпу и перчатки, расстегнул пальто и уселся напротив Стеллы.
Он выслушал ее сбивчивую речь, улыбнулся одними уголками губ и проговорил:
– Нет-нет! Я, конечно же, в курсе, потому как работаю здесь, в центре. Я видел вас несколько раз, но не имел решительно никакой возможности подойти и заговорить. Все ждал, что доведется с вами вот так встретиться, посидеть за чашечкой кофе, вспомнить наши приключения.
Тут появился кельнер с кофейником, двумя свежими чашками белого фарфора, бутылкой коньяка. Он приподнял ее, продемонстрировал клиенту этикетку, заслужил удовлетворительный кивок и начал распоряжаться. Кельнер убрал пустую чашку и блюдце, смахнул со стола невидимую пыль и снова быстро сервировал его.
Стелла смотрела на ловкие руки кельнера, на то, как он разливал коньяк в маленькие синие рюмки, наполнял горячим кофе чашки.
Заговорила женщина только тогда, когда кельнер пожелал дорогим гостям приятного отдыха и удалился.
– Вы все такой же, Борович! Самый настоящий волшебник! Появились, очаровали, смутили.
– Пустое, – сказал Борович, улыбнулся, поднял рюмку и предложил: – Давайте выпьем за встречу.
Они пригубили коньяк.
Потом Стелла снова взяла в руки чашку и стала катать ее между ладонями, как будто нервно грела замерзшие руки.
– Мне кажется, Михаил Арсеньевич, что расспрашивать вас про ваши дела совершенно бесполезно, – заявила она. – Вы все равно ничего не расскажете. Понимаю, у нашего центра сейчас много задач. Разглашение сродни преступлению, предательству. Но я уверена, что вы находитесь при важном и серьезном деле. А я, как и посоветовал мне Роман Иосифович, занялась пропагандой и идеологией. Кстати, вы с ним видитесь?
– Да, довольно часто. Разумеется, по работе.
– А я часто вспоминаю наш побег. Вы ведь нас тогда спасли, всех на себе вытащили.
Борович сидел, с легкой улыбкой смотрел на женщину и попивал кофе.
Да, он тоже часто вспоминал эти события. Михаил тогда сильно рисковал, спасая Стеллу от Шухевича, настроенного весьма решительно. Ведь тот обязательно убил бы ее, постарался бы избавиться от балласта, который мешал ему быстро исчезнуть в приграничном районе Румынии и благополучно перебраться в Югославию.
Шухевич часто был сварлив и раздражен, но никогда не являлся злопамятным. Он всегда четко исходил из своего представления о том, нужен ему этот человек или нет.
Борович был необходим Шухевичу. Он не раз доказал свою полезность. Так было во время побега из Карпатской Украины, да и потом, когда они сидели в Югославии. Именно Борович убедил Шухевича перебраться в Краков, к Степану Бандере.
В Югославии у Шухевича нашелся то ли дядя, то ли еще какая-то седьмая вода на киселе. Особых родственных чувств Борович тогда между ними не заметил, но кров над головой у них появился.
Стелла быстро устроилась на работу. Оказалось, что она прекрасно знает немецкий язык и может на нем печатать. Ее взяли машинисткой в управление железной дороги с приличным для такой должности содержанием.
Борович попробовал поработать таксистом, потом попал в гараж, где руководил ремонтом потрепанного автопарка. Он довольно быстро сошелся с руководством, отменно наладил работу диспетчерской службы и вообще стал незаменимым человеком в гараже.
Шухевич постоянно писал какие-то письма, слал телеграммы, дважды телефонировал куда-то в другой город. Все это время он с неудовольствием требовал у Боровича денег на свою деятельность.
Михаилу не удалось узнать, куда и кому писал Шухевич, какие он налаживал контакты. Но судя по всему, тот мало чего добился. Сухопарый и стройный Шухевич теперь как-то сгорбился, черты его лица заострились, а губы превратились в тонкую упрямую складку.
Борович тогда голову сломал, размышляя, как ему убедить Шухевича перебраться именно в Краков, намекнуть, что там, а не где-то еще находится самый энергичный и перспективный националистический центр, работающий против Советского Союза. Надо было как-то подать Шухевичу идею о том, что именно в этом движении он найдет себя, свое место героя и освободителя Украины.
Шухевич клюнул осенью 1939 года. Правда, он долго интересовался, откуда у Ворона появились такие сведения. Боровичу снова пришлось ссылаться на свои мифические контакты с Николаем Михайловичем Алексеевым, который здесь, в Югославии, служил по военному ведомству и владел информацией по делам своей родной страны.
И вот задание выполнено. Борович в Кракове, в центре, возглавляемом Бандерой. Здесь активно готовятся диверсионные группы для засылки на территорию Советской Украины.
Более того, именно с подачи Шухевича Ворон был взят на инструкторскую работу. Теперь он сам готовил подобные группы, обучал оуновцев различным способам ведения диверсионной работы, разведки, выживанию вне населенных пунктов, владению оружием, тактике скоротечных огневых контактов. Борович много знал и умел. У него был немалый фронтовой опыт.
Москва ставила ему одну задачу за другой. По приказам, поступавшим с Лубянки, Борович все лучше понимал, что ситуация в Европе накаляется. Несмотря на пакты, подписываемые между разными странами, демонстративную дружбу между ними, в том числе и СССР с Германией, в мире творилось нечто не особенно логичное. Германии была отдана Чехословакия. Она под смешным предлогом напала на Польшу.
Борович все чаще задумывался над тем, что дальнейшие аппетиты Гитлера будут направлены именно на восток. Абвер без всякого стеснения курировал деятельность школ по подготовке диверсантов ОУН. Германия почти открыто поддерживала идею создания украинского государства без Советского Союза.
И вот теперь пришел еще один приказ из Москвы. Борович должен был получить доступ к департаменту идеологии и пропаганды, понять методику работы данного подразделения, выявить основные направления его деятельности.
Чтобы победить врага, надо знать его оружие. Нужно раскрыть людям глаза, доходчиво объяснить им, что нет и не может быть никакой этнической или иной розни между братскими народами СССР. Есть только происки международного империализма и фашизма, которые хотят ослабить мощь советской страны, поссорить ее народы между собой, завладеть несметными богатствами и мирными достижениями.
Борович откровенно обрадовался такому заданию. Значит, у него будет вполне легальная с точки зрения задания Москвы возможность восстановить отношения со Стеллой Кренцбах, чертовски милой женщиной, незаурядной во всех отношениях. Самой большой печалью Боровича оказалось то обстоятельство, что Стелла настроена была крайне антисоветски. Переубедить ее, перевоспитать, открыть глаза на реальную действительность? А удастся ли? И не навредит ли это ему самому, не сорвет ли выполнение основного задания?
Сейчас думать об этом ему не хотелось. Он сидел, слушал женщину, смотрел в ее лицо. Ему было хорошо и уютно. Она ведь искренне обрадовалась при встрече с ним, искала его, ждала.
Вчера Борович получил шифровку из Москвы. В ней говорилось, что Стелла Кренцбах – это псевдоним, который женщина взяла себе во времена подпольной работы, да так и сохранила его как основное имя. На самом деле она урожденная Ольга Новицкая. Ее отец преподавал до 1939 года во Львове, в коммерческом училище.
Ну и как теперь, зная настоящее имя этой очаровательницы, не проговориться и не назвать ее Ольгой. Такое милое, тихое и спокойное имя. Ей совершенно не к лицу быть Стеллой.
– Черт бы его побрал! – вдруг тихо, но злобно проговорила женщина и опустила голову.
Борович глянул в окно и поморщился. Снаружи у высокого большого окна стоял и глумливо улыбался Петро Агафьев. Лоснящееся красное лицо, постоянно мокрые толстые губы и сдвинутая на левое ухо шапка с меховой опушкой были слишком хорошо знакомы Боровичу.
Агафьев тоже занимался подготовкой ударных групп, как он любил их называть. Этот тип очень недолюбливал Боровича. За что, откуда пошла эта неприязнь, понять было не так уж и сложно.
Агафьеву ненавистно было все интеллигентное, по-настоящему культурное. Этот громила с мясистым лицом был по натуре садистом. В его группах был самый высокий процент травматизма. Он набирал к себе людей с точно такими же садистскими наклонностями, склонных к немотивированному убийству.
Но вот откуда его знала Стелла?
Агафьев исчез. Тут же хлопнула входная дверь, звякнул колокольчик, послышались тяжелые мужские шаги.
Борович не оборачивался. Он видел, как помрачнело лицо Стеллы.
– Вы как голубки тут сидите! – с глумливым смешком произнес Агафьев, подходя к столу.
«Если он сейчас сядет на мою шляпу, то я его ударю», – подумал Борович.
Он повернул голову к этому типу и вопросительно посмотрел на него. Однако Агафьев вовсе не собирался объяснять своего поведения. Он, кажется, был основательно навеселе.
– Ничего, если я нарушу ваш тет-а-тет? – спросил этот поганец, пододвинул свободный стул от соседнего столика, уселся на него и сложил красные волосатые руки на животе.
– Вы даже не дождались положительного ответа дамы, Петр Тимофеевич, – напомнил ему Борович. – Возможно, ваше присутствие здесь кажется ей несколько неуместным.
– Ну точно голубки, – развязно проговорил Агафьев и глумливо ухмыльнулся. – Я-то все ночи не сплю, думаю, чего это госпожа Кренцбах от меня свой носик воротит. А причина вот сидит, рядом. Во всей красе. Наш белогвардейский офицерик за ней ухаживает, оказывается. За веру, царя и отечество, значит, кровь на полях Галиции проливал, а теперь проникся идеями свободной Украины?
– Руководству центра эти моменты моей биографии прекрасно известны, – спокойно проговорил Борович. – Не упражняйтесь в остроумии. Хотя я вижу, что вы больше исходите желчью. Никакие личные антипатии не могут быть основанием так вести себя с женщиной.
– Давайте уйдем отсюда, Михаил Арсеньевич! – буркнула Стелла и хотела подняться, но Борович положил ей руку на локоть и сказал:
– Зачем же нам уходить? Мы еще не допили кофе, не побеседовали так, как нам хотелось. Мне думается, что удалиться отсюда следует господину Агафьеву.
– А ты не спеши фиглярствовать, офицерик, – заявил тот. – Манеры, цирлих-манирлих. А я ведь тебя узнал. Мы с тобой на Лубянке виделись в двадцать девятом году. Ты же красный!
Ах ты, чтоб тебя!
Борович не изменился в лице, пригубил кофе, потом неторопливо, твердой рукой поставил чашку на блюдечко, достал платок и промокнул губы.
«То-то мне давно казалось, что я где-то уже встречал эту рожу. Врет он или правду говорит? Доказать все равно ничего не сможет. Не сейчас. Раз столько времени молчал, то, значит, не уверен или врет, скотина».
– Ну и что молчишь? – с напором спросил Агафьев. – Крыть нечем? Или ты сей же миг выхватишь пистолетик и тут же застрелишь опасного свидетеля? Молчишь?
– А я что-то должен сказать? – Борович приподнял бровь и посмотрел на собеседника. – Я слышал различный пьяный бред, грубости и непристойности в адрес дамы, а вот вопроса никакого не было. Действительно, Стелла, пойдемте отсюда. Обидно, знаете ли. Такое приличное заведение было, так нет же, и сюда подобные персонажи добрались. – Он протянул руку, помог женщине встать, взял со стула шляпу и перчатки.
Потом Михаил вытащил из внутреннего кармана бумажник, вытянул оттуда купюру, небрежно бросил ее на блюдце и заявил:
– Кельнер, получите.
– Не нужно меня провожать, Михаил Арсеньевич, – поднимая воротник пальто, сказала Стелла, глядя ему в глаза. – У нас не любят таких вот прогулок по городу. Но мы с вами еще увидимся. Может быть, так же вот посидим в кафе, только без…
– Конечно, – сказал Борович, наклонился, взял Стеллу за пальцы и поднес их к губам. – До свидания. Я был несказанно рад вас увидеть. Надеюсь, что мы вскоре снова встретимся.
Женщина скрылась за углом, и Борович пошел в сторону центра. Он шагал медленно, ожидал, что Агафьев его догонит и продолжит этот милый разговор.
«Возможно, мне удастся вытянуть из него немного информации о том, при каких именно обстоятельствах мы могли столкнуться на Лубянке. Возвращаться и требовать объяснений нельзя. Подозрительно. Надо вспоминать двадцать девятый год, где я был и чем занимался.
Да, тогда в секретно-оперативном управлении ГПУ создавались новые отделы. К концу года их насчитывалось уже с десяток. Секретный отдел возглавил Яков Агранов. Меня перевели к нему и назначили в третье отделение, которое среди прочего занималось националистическими движениями в Белоруссии и на Украине.
Совершенно точно! Именно тогда, в конце двадцать девятого года, я часто бывал на Лубянке, в центральном аппарате. Вывозить арестованных из внутренней тюрьмы было нельзя, и мы работали с ними прямо там.
Проклятье, как я мог видеть этого Агафьева? В разработке он у меня не был. Я бы помнил такой факт совершенно точно, без всяких сомнений. Может быть, мы просто столкнулись в коридоре, когда его вел конвой? А ведь я точно видел этого типа.
Надо его срочно убрать, пока он не начал серьезно мешать мне здесь. Убить? Нет, это будет подозрительно. Могут остаться какие-то следы. Или же просто кто-то уже сейчас знает о нашей неприязни. Не исключено, что сам Агафьев сболтнет кому-то о сегодняшней сцене в кафе. Тогда я попаду под подозрение.
Нет, нужно придумать что-то иное, совершенно естественное и ничем не выделяющееся из нашей рутинной работы. Надо подставить этого мерзавца чужими руками и так, чтобы сразу решить его судьбу. Тут придется поразмыслить».
После того как пограничники и оперативники НКВД взяли несколько ударных групп националистов, пересекших границу СССР, Меркулов вызвал к себе Судоплатова. Павел Анатольевич знал, что первый заместитель наркома очень ярко и с неподдельным энтузиазмом докладывал Берии о том, как эти группы были взяты. Он упомянул, что важная информация, своевременно поступающая от закордонных разведчиков, помогала обезвреживать врагов.
Но совсем не факт, что Судоплатов, инициатор этой операции, сейчас был вызван для похвалы. Может быть и совсем наоборот. Стоит Берии высказать хоть одно замечание, и на Судоплатова посыплются крутые неприятности. Как минимум он попадет под большой разнос.
Однако, вопреки опасениям Судоплатова, Меркулов встретил его вполне благодушно, даже улыбнулся.
– Проходите, Павел Анатольевич, – предложил он. – Прошу садиться. Я вызвал вас, чтобы уточнить, как проходит операция по внедрению вашего сотрудника в краковский центр ОУН.
– Дело идет так, как мы того и ожидали, – осторожно ответил Судоплатов, избегая хвалебных и откровенно положительных оценок. – Наш сотрудник, который работает под псевдонимом Пастор, смог закрепиться в краковском центре. Первая стадия операции «Невод» прошла успешно. Пастор получил рекомендации, мы доработали его легенду. Теперь он работает в центре, вместе с другими инструкторами занимается подготовкой разведывательно-диверсионных групп для засылки на территорию СССР. На их сленге эти группы называются ударными.
– Мы много ждем от этой операции, Павел Анатольевич. Ваш разведчик обеспечен надежным каналом связи? Я знаю, что внедрить и легализовать нового человека на территории генерал-губернаторства не так-то просто. Гестапо очень внимательно отслеживает всех приезжих, проводит перекрестные и весьма доскональные проверки.
– Мы учитывали этот момент, Всеволод Николаевич, когда готовили операцию. Пастору переданы для связи две глубоко законспирированные точки, которые мы замораживали еще до сентября тридцать девятого года, когда ожидали нападения Германии на Польшу и раздела этой страны. Кроме того, сообщения Пастора дублируются. Через четыре-шесть дней после получения от него радиограммы она подтверждается письменным сообщением, переданным по эстафете.
– Вы берете все группы, которые переходят границу?
– Нет, мы лишь имитируем естественные потери при переходе. Большую часть групп ведем до цели, проводим оперативную разработку, блокируем на местах. В результате через ударные группы ОУН, прибывающие из-за кордона, мы выходим на местные подпольные ячейки, их руководителей. На сегодняшний день националистическое подполье несет ощутимые потери. Его деятельность во многом блокируется успешными действиями территориальных органов НКВД.
– Тем не менее я знаю, что в январе на западной границе произошел бой, в результате которого была почти полностью уничтожена большая группа националистов.
– Совершенно верно, – подтвердил Судоплатов. – Это было необходимо. Более того, такова была рекомендация Пастора. Операция проводилась в целях укрепления его положения в Кракове и предотвращения раскрытия. В центр попал человек, который опознал Пастора. Это некто Петр Тимофеевич Агафьев, работавший в аппарате ЧК в конце двадцатых годов. Человек в наших рядах случайный, совершил массу ошибок по службе и имитировал собственную смерть, чтобы не понести наказания.
– Пастор в двадцатые годы работал с этим Агафьевым? – настороженно осведомился Меркулов.
– Нет, не работал. Но мы допускаем, что тот мог хотя бы раз встречаться с ним на Лубянке, запомнить в лицо. На основании этого мы и разработали операцию прикрытия для Пастора. Во-первых, пущена в ход ложная информация о том, что Пастор не работал в ЧК, а был арестован и содержался в камере внутренней тюрьмы. Дело на него изготовлено на основании настоящего, изменены лишь фамилия и фотография. Временно, до окончания операции «Невод», оно будет храниться у нас вместе с другими. При необходимости мы немедленно организуем утечку информации.
– Хорошо. А при чем здесь группа оуновцев и перестрелка на границе?
– Этих людей готовил Агафьев. Группы, с которыми занимались другие специалисты центра, в том числе и Пастор, благополучно прошли на территорию СССР. Таким вот образом мы дискредитируем Агафьева в центре, а Пастора снабжаем информацией, подтверждающей работу этого субъекта в ЧК с двадцать девятого года по сей день.
– По легенде выходит, что Пастор имеет доступ к такой информации? Находясь в Кракове, он может ее получить и передать руководству центра?
– Разумеется, это не так. По легенде Пастор вспоминает Агафьева, называет даты, события, подтверждавшие работу этого человека в ЧК, а также лиц, которые могут прямо или косвенно подтвердить тот факт, что Агафьев и в настоящее время является штатным сотрудником НКВД. По нашей версии, он много лет работает именно по Западной Украине и коллеги знают его. Вброс информации будет совершен через националистическое подполье.
– Хорошо, допустим, вы правы, Павел Анатольевич, – сказал Меркулов, замолчал и около минуты размышлял, крутя в пальцах карандаш. – Но я хочу, чтобы вы подумали вот о чем. Если ваш замысел не удастся, то вы не просто потеряете своего сотрудника. Сразу после его разоблачения по инициативе Агафьева в Кракове догадаются, какую именно часть подполья и по каким каналам вы уничтожили. Оуновцы оценят объем контроля со стороны НКВД и перестроят свою работу, усилят контроль, избавятся от подозрительных и ненадежных кадров. Тогда внедрить другого своего человека к ним будет стократ сложнее. Результаты его работы заведомо будут далеко не столь эффективными. Вы не думали, что возможное разоблачение Пастора ударит по всей операции?
– Мы думали об этом, – спокойно ответил Судоплатов.
Он молча, но от всей души порадовался тому обстоятельству, что именно об этом в отделе они говорили много раз, обсуждали и готовили несколько решений, в зависимости от вариантов развития событий.
– Вывести Пастора из операции мы можем в любой момент, но делать это нужно аккуратно, так, чтобы снять с него подозрения в том, что он сотрудник НКВД.
– Хорошо, что вы это понимаете, Павел Анатольевич. Итак, краковский центр ОУН продолжает готовить вооруженное восстание. Очевидно, что опираться националисты намерены на несознательные и самые отсталые слои населения Западной Украины, на тех людей, которых они намерены запугать и привлечь на свою сторону. Естественно, как это не раз случалось в истории, им помогут паника и неразбериха первых дней, когда начнется реализация их преступных планов.
– Все так, Всеволод Николаевич. Арестованные лидеры националистического подполья на допросах дают примерно одинаковые сведения, касающиеся подготовки вооруженного восстания. Есть у нас и информация, полученная непосредственно от Пастора. Он не имеет прямого служебного доступа к подобным планам. В сферу его компетенции входит как раз узкая тактическая сторона применения ударных групп. Но по тому, что ему приходится иногда слышать на их собраниях, совещаниях и митингах, уже можно сделать общие выводы о стратегии и методике действий ОУН. Более того, Пастор получил от нас задание найти подходы к департаменту пропаганды и идеологии. Эта структура вроде бы никак не связана с боевой подготовкой и силовыми акциями. Но ее сотрудники тоже располагают планами организации восстания. Причем поэтапными, поскольку на каждом из них департамент будет реализовывать те или иные собственные программы. Пастору удалось втемную использовать сотрудницу департамента.
– Хорошо. – Меркулов снова замолчал, опять взялся было крутить в пальцах карандаш, но потом бросил его на стол.
Ему явно не хотелось говорить Судоплатову нечто такое, что сказать он был обязан. Меркулов уже не первый год наблюдал за работой этого человека, видел, что Судоплатов выделяется среди других сотрудников не просто высоким профессионализмом. У этого человека было совсем иное мышление, характерное для прирожденного разведчика. Он четко понимал, где эффективны методы агентурной разведки, а где – силовое воздействие.
Именно Судоплатов первым предложил изучать иностранный опыт подготовки и проведения разведывательно-диверсионных операций. Он уже начал эту работу.
Прежде всего его заинтересовала деятельность германской разведки. Теперь уже не было секретом, что глава ОУН Мельник намеревался открыто сотрудничать с Германией. Центральный провод еще не определился, соглашаться с его позицией или нет.
Здесь назревали разногласия между Бандерой и Мельником. Бандера – талантливый боевик, его нужно обязательно оторвать от Мельника, поссорить с ним. Ни к чему Мельнику такой помощник.
Наконец-то Меркулов снова заговорил:
– Я хотел вот еще что сказать вам, Павел Анатольевич. Вы прекрасно понимаете, что Германия уже готова обратить свой хищный взор на восток. Гитлер подмял под себя едва ли не всю Европу и не собирается останавливаться на достигнутом. Есть Великобритания, США, СССР. Он понимает, что эти страны представляют собой серьезную угрозу для него. Они не позволят ему установить мировое господство. Фюрер постарается уничтожить их. Никакие пакты и договоренности его не остановят.
– Да, мы слишком открыты перед Германией, – согласился Судоплатов, вглядываясь в лицо Меркулова, пытаясь понять, куда он клонит. – Немцы видят, что Красная армия становится с каждым месяцем все сильнее, у нас появляются образцы военной техники, которые превосходят германские, английские и французские аналоги. Каждый упущенный день и час осложнит ему войну с нами. Но Гитлер не решится нападать на нашу страну, когда за спиной у него Англия и США.
– Возможно, что с Англией он попытается разделаться в самом ближайшем будущем. Ла-Манш – не слишком-то серьезное препятствие. Но вы, Павел Анатольевич, пока еще слабый политик. США не станут ввязываться напрямую в европейскую бойню, пока не почувствуют собственной выгоды и не сведут к минимуму своих экономических рисков. Я бы не решился сейчас с твердой уверенностью заявить, чьим именно союзником будет Америка в случае войны Германии с Советским Союзом.
– Значит, Всеволод Николаевич, война с Германией все-таки будет? Вы об этом хотели поговорить?
– Ну-ну, я так вопрос не ставил, – заявил Меркулов и напряженно улыбнулся. – Я всего лишь говорил вам о возможных неожиданных поворотах в неустойчивой европейской политике. Мне очень не хотелось бы, чтобы в случае каких-то непредвиденных осложнений мы получили бы еще и нож в спину от националистического подполья, действующего в Западной Украине и Западной Белоруссии. Вы меня понимаете?
Да, Судоплатов его понимал. Говорить об этом открыто было не принято даже здесь, в этих вот самых стенах. За такие беседы запросто можно было получить обвинение в политической близорукости, ложном истолковании и непонимании ценных указаний руководителей советского государства. Не исключался и другой ярлык, куда более страшный, совершенно несовместимый с жизнью как таковой.
Тем не менее Меркулов при всех его недостатках был человеком широкого кругозора. Аналитических способностей ему было не занимать.
Мельник встал во главе ОУН за границей потому, что это нужно было германской разведке. Абвер чужими руками собирал информацию в приграничных районах, насаждал глубоко законспирированную агентуру. Он заблаговременно создавал пятую колонну, которая в случае вторжения германских войск на территорию СССР начнет убивать командиров, рвать связь и захватывать стратегические мосты. Значит, надо помешать Мельнику, выбить его сильных помощников, внести раздор и дезорганизацию в деятельность краковского центра и всего заграничного штаба ОУН.
Мельник совершенно открыто шел на сотрудничество с Германией. Судоплатов видел это и хорошо понимал, что такой факт нам даже на руку. Легче всего дискредитировать того человека, который сотрудничает с врагом, оккупирующим твою Родину. Как бы кто ни ненавидел советскую власть на территории Западной Украины, но оккупант – всегда оккупант.
Рядовые члены ОУН, которые борются за независимость Украины, должны будут узнать о встрече Андрея Мельника с адмиралом Канарисом. Надо бы рассказать им и о том, что деятельность ОУН координирует руководитель абверовской резидентуры в Бреслау.
Утром 1 февраля Борович был вызван в кабинет начальника службы безопасности краковского центра ОУН. Посыльный, здоровенный детина в пальто с полинялым меховым воротником, все время держал руки в карманах. При этом на лице его невозможно было прочитать настороженности или неприязни.
«Интересно, – подумал Борович, одеваясь, – имеет он приказ стрелять, если я окажу вооруженное сопротивление? Пистолет, видимо, брать бессмысленно. Если бы они хотели меня арестовать, то способов и удобных мест очень много. Это можно было бы сделать тихо и незаметно. Или, наоборот, с шумом и публично. А вызов через посыльного – это неуверенность, приглашение на беседу, которая вообще-то тоже может закончиться чем угодно. Все зависит от того, что известно им и как мне удастся использовать то, что знаю я».
Борович, как и многие другие сотрудники центра, жил в городе. Бойцы ударных групп и отдельные агенты, проходившие подготовку, располагались в казармах, устроенных на территории заброшенной усадьбы. Там же базировалась и служба безопасности.
Идти предстояло два квартала. Эта короткая прогулка должна была показать, насколько сильно руководители ОУН подозревают Боровича. Если на улице сейчас окажется дюжина подозрительных лиц, то это будет сигнал тревоги.
Борович немного постоял возле своего стола, но его рука так и не коснулась выдвижного ящика, в котором лежал пистолет. Ни к чему. Это не решение проблемы. Он хорошо помнил слова Судоплатова: «Когда разведчик берется за пистолет, он перестает быть разведчиком».
В кабинете Боровича ждал начальник службы безопасности центра Олесь Воронец. На его физиономии поблескивали стекла очков в тонкой оправе. Он то и дело кривил узкие хитрые губы и рассматривал Боровича так, как будто видел его впервые. Этот человек делал вид, что никогда не обращался к Михаилу со словами безмерной благодарности за спасение Романа Шухевича, с которым Воронца связывала давняя дружба. Он якобы не знал, что Борович получил от Степана Бандеры денежную премию за хорошую службу.
Бандера сказал, что это награда за тщательную подготовку группы диверсантов. Она не только свободно прошла в пограничный район Украины, но и успешно взорвала мост, сожгла амбары с семенным зерном.
Правда, ни Бандера, ни Воронец не могли знать, что шум, поднятый в газетах и на рынках в связи с взрывом моста националистами, был осознанно, совершенно целенаправленно раздут сотрудниками НКВД. Повреждения моста были не такими уж большими. Вместо амбаров горели пустые сенные сараи, стоявшие рядом с ними, изрядно подгнившие, грозившие развалиться в любой момент. Надо сказать, что все эти взрывы и поджоги осуществляли вовсе не националисты, а специально подготовленные люди из НКВД.
– Вот и вы, Михаил Арсеньевич, – наконец-то произнес Воронец внушительным баритоном. – Честно говоря, я полагал, что мне долго придется вас ждать.
– Почему? – Борович сделал вид, что удивился. – Думаю, вам по роду вашей службы хорошо известно, что я мало куда хожу, помимо центра. Иногда в кафе с другими сотрудниками, если они меня уговорят принять чарку по какому-то поводу. Время от времени я встречаюсь там со старыми товарищами. Например, со Стеллой Кренцбах. Вы же знаете, что меня многое связывает с ней и с Романом Иосифовичем. Вы послали за мной курьера, я не мог не поторопиться. Но давайте к делу. Я вас слушаю.
– Нападение – лучший способ обороны, – заявил Воронец и похвально кивнул. – Правильно, это же азы разведывательной работы. Вас неплохо учили в вашем ЧК. Правда, теперь это называется НКВД.
– Учили меня там действительно хорошо. Держать язык за зубами, думать о том, что говоришь в камере, выдерживать допросы. В двадцать девятом году меня арестовали. Я почти полгода провел в камерах внутренней тюрьмы на Лубянке. Да, должен признать, что это была одна из самых серьезных школ, которые мне пришлось пройти. Чему-то большему меня научили только окопы германской войны.
– Не понимаете, да? – спросил Воронец и улыбнулся.
– Вы о чем? – Борович сделал очень удивленное лицо. – Я что-то упустил в ваших вопросах?
– Да ладно вам. – Воронец махнул рукой, снял очки и принялся протирать стекла мягкой тряпочкой, подслеповато посматривая на собеседника. – Темнить я не люблю, предпочитаю ясность во всем. Вот господин Агафьев утверждает, что встречал вас в коридорах Лубянки в форме сотрудника ОГПУ. Даже орден у вас на груди виднелся, только он не разглядел, какой именно. Конечно же, Красного Знамени. Других у Советов в двадцать девятом году просто не было.
– Если угодно, то в царской армии я имел три солдатских Георгиевских креста, которые получил, еще будучи вольноопределяющимся в пехотном полку. Офицерские награды мне потом вручал генерал Брусилов. Что же касается господина Агафьева, упомянутого вами, то я не имел чести знать его ни в двадцать девятом году, ни ранее. Честно говоря, будь моя воля, я и сегодня с ним не знался бы. Тип весьма неприятный, не имеющий ни малейшего представления о чести и достоинстве.
– У вас с ним был конфликт здесь, в центре?
– Я уже сообщил вам о том, что прежде Агафьева не знал. Поэтому никаких конфликтов с ним иметь не мог. А здесь… Все, что не касается нашей работы, я полагаю, можно и не обсуждать. Мало ли кому я на улице на ногу наступил. Я не хочу, чтобы обо мне думали как о человеке, сводящем личные счеты.
Тут дверь кабинета распахнулась. Борович увидел Романа Шухевича. Тот хмурился, рассеянно кивал, потирал руки.
Потом он подошел к столу, который разделял Воронца и Боровича, и сказал:
– Олесь, ты не мог бы нас оставить на минуту наедине? Я хочу сказать несколько слов Михаилу Арсеньевичу.
– Да, пожалуйста, – как-то слишком уж легко и быстро согласился Воронец, рывком поднялся из кресла и вышел.
Вся эта интермедия с появлением в кабинете Шухевича наводила Михаила на мысль о хорошо поставленном спектакле.
Шухевич подвинул стул и сел рядом с Боровичем.
– Миша, мне здесь во всем верят, так что положись на меня, – торопливо проговорил он, заглядывая в глаза собеседнику. – Если все обстоит именно так, как говорит Агафьев, то я помогу тебе. Я обязан тебе жизнью, а это многое для меня значит. Скажи, он прав, да? Ты действительно прислан сюда из НКВД? Я готов пойти на преступление перед своими товарищами, спасти тебя, помочь скрыться. Ни черта они со мной не сделают!
– Роман, ты спятил? – медленно проговорил Борович, тоже глядя прямо в глаза Шухевича. – Какое, к лешему, НКВД?
Борович умышленно произнес не «какой», как следовало бы, а «какое», в среднем роде. Так часто говорят люди, толком не знающие, о чем идет речь.
– Эх, Миша!.. – Шухевич поморщился. – Агафьев узнал тебя, и с этим ничего не поделаешь. Но я тебе обещаю…
– Вы тут с ума все посходили, господа? – холодно осведомился Борович. – У вас под носом работает чекист. Все вы об этом знаете и так вот совершенно спокойно доверяете ему подготовку ударных отрядов?
– Ладно, хватит, Роман Иосифович! – раздался вдруг властный голос.
Борович поднял глаза и увидел, что на пороге кабинета стоит Бандера в дорогом костюме-тройке. Начищенный ботинок чуть постукивает по полу, колючие глаза смотрят зло, очень внимательно, но как-то устало.
– Да, вы правы, – сказал Бандера и с заметным раздражением потер подбородок. – Мы действительно недоглядели, в наших рядах был враг. Но как вы, Михаил Арсеньевич, человек, искренне преданный нашему делу, могли промолчать, не рассказать нам, что Агафьев чекист? Почему вы смолчали о том, что встречали его на Лубянке?
Этот новый подвох оказался довольно неуклюжим. Борович вовремя заметил ловушку.
Он опустил голову, сокрушенно покачал ею, потом поднял глаза, посмотрел на Бандеру и Шухевича, а потом с усталой обреченностью проговорил:
– Я уже битый час твержу вам одно и то же. На Лубянке я был только один раз, когда меня арестовали в двадцать девятом году. Нас из камер в кабинеты почти никогда не поднимали, допрашивали в специальном помещении, расположенном внизу. Я не имею ни малейшего представления о том, работал там Агафьев в те времена или он вам врет. Я его на Лубянке не видел. Я бежал из-под конвоя, когда нас повезли в суд. Была тогда у большевиков такая мода – устраивать показательные процессы.
– Ладно, – буркнул Бандера, прошел мимо стула, на котором сидел Борович, и покровительственно похлопал его по плечу.
Агафьев был повешен на рассвете, на открытой площадке посреди поместья, именуемой плацем. Лицо его было багровым, бешено вращающиеся глаза выдавали дикую панику. Петро Агафьев никак не рассчитывал на то, что вся эта история обернется для него таким вот трагическим образом.
На роль палачей Бандера назначил двух бойцов, которые проходили обучение в группе Агафьева. Еще недавно он часто разговаривал с ними при помощи тяжелых кулаков. Поэтому парни проделывали свою работу с видимым удовольствием.
Рот Агафьева был плотно завязан на тот случай, если тот перед смертью в запале начнет снова клеветать на Боровича, а еще хуже, если на все руководство центра. Степан Бандера вполне разумно рассудил, что не стоит бросать тень подозрений на еще одного инструктора, создавать впечатления, что краковский центр битком набит чекистами.
Агафьев не смог ничего выкрикнуть. Табурет вылетел из-под его ног, и тело закачалось на веревке под лучами восходящего зимнего солнца.
Борович смотрел на казнь и хмурился.
«Как-то слишком просто все произошло, – раздумывал он. – Сначала Бандера и Шухевич поверили на слово Агафьеву, а потом – мне. Ему они мигом вынесли смертный приговор».
Борович не знал, что за всей этой видимой простотой решения руководства краковского центра ОУН крылась еще и одна замысловатая операция, которую провел в Москве Павел Анатольевич Судоплатов. Он вычислил человека, который прибыл из Кракова с целью получения информации о Михаиле Боровиче. Этот тип искал контакты на Лубянке и попал на человека Судоплатова. Тот за рюмкой чая, разумеется, подтвердил, что на Боровича в двадцать девятом году заводилось дело. Он тогда сидел на Лубянке и сумел сбежать при транспортировке в суд. Ну а Агафьев до сих пор числится в штате НКВД.
