По-прежнему здесь пахло смертью и старым, ржавым железом. Железом по большей части уже не способным убивать, но всё ещё поджидающим в лесных зарослях свою жертву. Мутно белело полуденное небо Саракша, на броне вездехода было жарко, и в кабине вездехода тоже было жарко, и Федя Скворцов (он так и представился: Федя, хотя было ему на вид за шестьдесят) то и дело отвлекался от руля и ветрил, чтобы в который уж раз смахнуть рукавом пот со лба и приложиться к фляге с водой, и вода тут же выступала на его лбу капельками пота, которые снова надо было смахнуть… Благо дорога всё больше прямая, почти без виражей. Хорошо знакомая дорога.

Боже мой, ведь столько лет прошло! И что здесь изменилось? Впрочем, кое-что изменилось. Вот радиационный фон заметно снизился, сказал Федя Скворцов, причём – усилиями ихнего Экологического комитета. Может быть. Всё может быть. Но скорее всего – естественное снижение.

А ещё обширные лагеря для воспитуемых по эту сторону Голубой Змеи преобразованы в полевые клиники для душевнобольных. Последствия лучевого голодания. Каковое голодание, мысленно дополнил я, в свою очередь, – последствие атаки на некий Центр некоего террориста Мака Сима…

Это уже после моего убытия на Землю, подумал я. Лучевое голодание отшибало мозги не сразу. После короткой «ломки» обычно наступала длительная ремиссия, но потом приступы повторялись всё чаще, год за годом, и, наконец, психика не выдерживала… Особенно страшно – у детей. Массаракш-и-массаракш.

О да, конечно, воспитуемые, вернее, излечаемые нынче содержатся в гораздо лучших условиях, и никто не гоняет их на расчистку трассы. Потому что теперь это – часть лечебного процесса. Трудозаместительная адреналин-терапия, и только в периоды умственного просветления. Во всяком случае, начальник Службы полевых клиник, светило психиатрии, академик Алу Зеф… Вы ведь, Максим, кажется, с ним были знакомы? Почему – были? Ах, нет, он жив и здоров, это я неудачно выразился, поправился Федя Скворцов. Так вот, Алу Зеф считает, что адреналин-терапия увеличивает период ремиссии, по крайней мере втрое. Гибнут? Случается. Однако редко, всё меньше и меньше. Боеспособного-то железа в лесах осталось – кот наплакал. Так что эффект во многом скорее психологический. И потом, вот эти самые джунгли за Голубой Змеёй, кроме, конечно, резервации мутантов, – территория народа голованов. А они заинтересованы…

Короче говоря, Федя истекал пóтом и лучился энтузиазмом. С его слов выходило, что Саракш медленно, но неуклонно движется дорогой прогресса. Да, есть трудности, есть пережитки проклятого прошлого, но впереди – несомненные сияющие перспективы. Видел бы этот «вьюнош» совсекретные отчёты Слона в КОМКОНе-1. Как разворовываются даже те жалкие крохи средств, что выделяются тому же Экологическому комитету, в коем Скворцов имеет честь прогрессорствовать. Как деградирует политическая система и пышным цветом цветёт коррупция. Как сокращается рождаемость и растёт смертность. Как изымаются из обращения всё новые и новые нелегальные ретрансляторы, как, невзирая ни на запреты, ни на грозные предупреждения Департамента общественного здоровья, увеличивается количество лучевых наркоманов, готовых за сеанс «белого» облучения на всё, что угодно… и кому угодно. Про возросшую активность разведслужб Островной Империи я вообще молчу… Рокотал двигатель вездехода, рокотал голос неутомимого Фёдора над ухом, а лес по обе стороны дороги тянулся всё той же нескончаемой лентой. Я смежил веки и стал прокручивать в голове обстоятельства своего предыдущего визита – к вору-на-кормлении…

Местом нашей встречи была какая-то пещера в прибрежных скалах. Тристановский бот, согласно заранее полученной инструкции, я затопил в полукилометре от берега и далее добирался вплавь, держа курс на изредка вспыхивающий в кромешной ночной мгле сигнальный маячок.

Вор-на-кормлении Гнилозуб сразу оправдал своё прозвище – как только раскрыл рот и произнёс первую же фразу. Я оценил, невзирая на почти полную темноту в гроте. Да и запах… Батюшки святы, это ж как потрудиться надо было, чтобы такое учинить над ротовой полостью! И сколько придётся вставлять имплантов по возвращении на Землю. Прогрессоры нового поколения…

Гипносеансы языка Архипелага не слишком мне помогли – Гнилозуб изъяснялся на какой-то чудовищной разновидности местного преступного жаргона и к нормальной человеческой речи возвращаться не пожелал. Правда, перешёл-таки на силингву, однако и её ухитрился обильно разукрасить словечками из лексикона преступных сообществ разных времён, народов, и даже подозреваю, что – планет.

Мою идею тайного проникновения на военную базу группы флотов «Ц» он сразу же отмёл как бредовую. Чухни, выстребан, объявил он, и прикинь, на кого лукаешься. Это ж кузнечики! Ты ж против них, как сявка против козырных. Ваши не пляшут, и всё такое. И прикид твой понтовый – тут он небрежно и брезгливо, двумя пальцами, ощупал рукав моего костюма-невидимки – не канает. У кузнечиков – ага, это, значит, военные, догадался я, – шиза гуляет, всюду у них измена да палево. Если на мине не гробанёшься, как последний клошар, ежели тепловизоры пройдёшь, так на лазерных этих, как их… Датчиках, подсказал я. Точняк, на датчиках засветишься. По воздуху? Не гони волну, в леталках только центровые летают, понял? Центровые, значит, в Центре живут, где Император. А нецентровые леталки всегда сбивают. Чё я тебя в воду окунал, дошло?

И в том же духе. Я даже заколебался – стоит ли излагать свою просьбу, но потом всё же решился. Рассказ о пропаже Рады и гипотезу о возможности существования Каммерера-младшего вор-на-кормлении выслушал, не проронив ни слова. Потом достал сигаретку, закурил. Вспыхнувший огонёк позволил лучше разглядеть его лицо – серое лицо ведущего нездоровый образ жизни человека, с толстыми, набрякшими веками и неожиданно умным, цепким и холодным взглядом из-под этих век…

Всё-таки я задремал, потому что вездеход уже катил не по лесной дороге, а огибал остатки разрушенного города. Ещё один призрак прошлого. Беркеш, бывшая культурная столица бывшей империи. Город тысячи храмов и сотен театров. Город десяти крупнейших университетов. Вся культурная элита империи… Затем – резиденция вождя мутантов, незабвенного принца-герцога. А теперь – столица народа голованов. Благо метрополитен в Беркеше, говорят, был большой и разветвлённый. Впрочем, сейчас день, и голованы должны спать.

Должны, но не спали. По крайней мере – не все. Троица подземных жителей, умеющих покорять и убивать силой своего духа, выскользнула откуда-то из развалин и преградила нам путь. Стоявший впереди медленно поднял переднюю лапу, подержал на весу и так же медленно опустил. Изменившийся в лице Федя Скворцов – похоже, не нравилось ему племя подземных упырей, или были у него с псинами-сапиенс какие-то свои трения – выругался и заглушил двигатель.

– Какого чёрта? – бормотал он, отирая рукавом лоб. – Мы же получили разрешение…

Официально мы с Федей числились экспедицией Экологического комитета, совершающей инспекционную поездку в Резервацию.

Я спрыгнул с брони, из-под сапог брызнули струи белёсой раскалённой пыли. Рядом приземлился Скворцов. По бокам его гимнастёрки, от подмышек, расплывались огромные мокрые пятна.

Тот, который стоял впереди, должно быть, главный, заговорил. На языке Страны Отцов, медленно и чётко роняя слова:

– Что надо людям?

– Мы едем в Резервацию, – так же медленно и чётко ответил Скворцов. – Нам обещан свободный проезд.

– Нельзя, – коротко ответил голован.

Нет уж, подумал я, так у нас не пойдёт. Мне нужно добраться до Колдуна, и я до него доберусь, хоть бы все местные упыри повыбирались из своих подземелий. Жаль только, что Лёва Абалкин не успел проверить, только ли собачек могут они покорять и убивать силой духа. Или успел? Впрочем…

– Меня зовут Максим Каммерер. У вас есть нуль-передатчик, – я не спрашивал, а утверждал, памятуя недавний опыт общения с Щекном. – Вы свяжетесь с Миссией народа голованов на Земле и скажете переводчику Миссии Щекну-Итрчу, что я, Максим Каммерер, нахожусь здесь по делу Льва Абалкина. Пусть он скажет своё слово.

Всю тираду я выдал на силингве. Чего уж там.

Наш собеседник мгновенно сменил стойку – присел сразу на все четыре лапы, выгнул спину и медленно покрутил головой, глядя то на меня, то на Скворцова. И через несколько томительных мгновений произнёс, вернее – проворчал:

– Ждите здесь…

Посёлок мутантов являл собой жалкое зрелище: три или четыре десятка убогих домишек, несомненно возведённых на средства Экологического комитета, крошечный пятачок центральной площади, такие же крошечные, отвоёванные у леса, поля-огороды. Сколько же их осталось? Сотня? Две? Похоже, что высыпали нас встречать все, кроме самых ленивых. Федю здесь знали, а вот меня разглядывали с опаской. Скворцов изложил суть вопроса, мол, приехал к Колдуну старый знакомый – повидаться. Из толпы выдвинулся дряхлый старец – обеими руками он тяжело опирался о внушительный посох, а свободная, нелепо и бессмысленно торчавшая откуда-то из области правой лопатки, непрестанно шевелила корявыми пальцами, словно перебирала невидимые чётки. Старец резонно возразил, что Колдун, он сам решает, кого ему видеть, а кого – нет, и поскольку всё знает наперёд, то, ежели бы, к примеру, хотел бы своего знакомца повидать, так непременно или сам явился б, или бы позвал. А раз не явился и не позвал, значит, не надо ему этого… А проводить сами они никак не могут, потому что против воли Колдуна им совсем нельзя. Колдун дичь приманивает, Колдун урожай даёт и непогоду отводит. Вот давеча, скажем, без дождя никак было… И всё в таком же роде.

Кто-то подёргал меня за рукав. Я обернулся. Лысая женщина, глаза-щёлки, руки и лицо в страшных пятнах, короткие, чудовищно кривые ноги…

– Я помню тебя, – сказала женщина, и я вздрогнул, потому что голос у неё был чистый и ясный, и разительно контрастировал с жутковатой внешностью… – Я маленькая была, мы ещё в Городе жили, а ты приехал на такой же железной машине. С другом приехал, он хороший был, цацку вот подарил.

Женщина показала раскрытую ладонь с лежащей на ней свистулькой из автоматной гильзы, и я вспомнил. Девочка Танга. Умненькая.

– А ты снова приехал, чтобы звать нас воевать? – спросила она. – Тогда уезжай, нам тут хорошо.

– Послушай, Танга, – я наконец разлепил пересохшие губы, – никуда воевать я вас не зову. Мне к Колдуну надо. Очень.

Она окинула меня быстрым взглядом, нахмурила брови – вернеее, сморщила кожу там, где они должны были быть.

– Правду говорит, – объявила она, обращаясь к трёхрукому. – Я спрошу.

– Разгневается Колдун – быть беде, – обронил старец и заковылял прочь.

Вслед за ним начали расходиться по домам остальные.

– А что же Бошку, Хлебопёк и все? – зачем-то спросил я, хотя и знал ответ.

– Померли, – махнула она рукой. – Давно. Много померло. У меня трое детей померли. Скоро все умрём, и сюда упыри придут, сядут в наших домах жить…

Танга снова наморщила лоб, постояла, словно прислушиваясь, и с внезапной торжественностью в голосе объявила:

– Колдун ждёт тебя! Иди за мной.

Я ошибался, полагая, что увижу жилище Колдуна. Мы встретились в лесу, у мощных, выпирающих из почвы на добрую сажень корней неестественно толстого дерева-мутанта. Фонило от дерева изрядно, я сразу ощутил, как начинает зудеть кожа под мокрой от пота гимнастёркой.

Колдун почти не изменился – разве что резче стали тени под глазами, да серебристый некогда мох на неестественно огромной голове приобрёл серый, линялый какой-то оттенок. На плече у него сидела, свесив длинные кожистые крылья, крупная летучая мышь. Глаза её были закрыты.

Колдун молчал, и вертикальный зрачок его пульсировал, то сжимаясь в нить, то расползаясь во всю радужку. Я тоже не спешил начинать разговор.

– Ты изменился, Мак, – раздался наконец в моей голове громкий и хриплый голос. – Муки совести теперь не беспокоят тебя, и ты почти научился правильно выбирать соотношение целей и средств их осуществления.

Вот так. Словно не двадцать лет прошло, а вернулся к вчера прерванному разговору. Да, заматерел Колдун. Раньше он вроде бы ко мне на «ты» не обращался.

– Возможно, – согласился я. – Но не об этом я пришёл говорить.

– Сейчас ты хочешь спросить меня, знал ли я тогда, двадцать лет назад, что здесь, на Саракше, есть ещё земляне? – по-прежнему не раскрывая рта, «произнёс» он. – Хотя на самом деле ты хочешь спросить меня о другом. Но прежде чем ответить на второй, ещё не заданный вопрос, я отвечу тебе на первый: да, знал. Ты спросишь, почему я не сказал тебе об этом? Потому, что каждый должен пройти свой путь.

– Мой путь – уничтожение Центра? – я невольно впал в такой же лапидарный стиль.

– И это тоже. Излучатели не должны быть здесь. Это чужое.

Чёрт побери, он же читает мои мысли… Раньше за ним такого не наблюдалось. Или просто не подавал виду? Редкость редчайшая, один шанс на триллион триллионов, полезная мутация. Ох и хреново мне сделалось в тот миг…

А Колдун произнёс, вернее, продекламировал:

Змеиный взгляд вдруг поймал меня, зажал, словно в тиски, земля и небо опрокинулись, поменялись местами, а затем, краем угасающего сознания я увидел картинку: громада танка, тёмное ночное небо, и на фоне этого неба – серебристый, утыканный иглами шар, а на земле, у гусениц, – два распростёртых силуэта с неестественно вывернутыми шеями…

– Максим! Максим, вы слышите меня? – голос будто с другого края галактики.

Колдуна и след простыл. Меня тормошил за плечо встревоженный Скворцов. Интересно, сколько времени я тут валяюсь, подумал я и понял, что вовсе не это мне сейчас интересно.

Весь обратный путь я отмалчивался, пресекая поползновения Феди выяснить, что же всё-таки произошло у нас с легендарным Колдуном. Которого, к слову сказать, Федя никогда в глаза не видел. Впрочем, я и сам хотел бы знать что. Визит к Колдуну закончился, очевидно, полным и окончательным фиаско. Остаётся с позором вернуться на Землю. Впрочем… кое-что есть. Из загадки Колдуна можно попробовать что-нибудь дельное выжать. Если, конечно, он не просто издевался. Что на него не похоже. Зачем-то же он пожелал встречи…

Напоследок меня удивил ещё и Федя Скворцов. Когда в мутных рассветных сумерках наш вездеход выкатился наконец из леса перед мостом через Змею, Федя, смущённо отводя глаза и отирая с лица на сей раз несуществующий пот, произнёс:

– Максим… тут такая просьба… вы ведь скоро на Землю, так? Не трудно будет вам передать вот эту кристаллозапись доктору Айзеку Бромбергу?