6. «Pumped up kicks». Foster the People

Пятым уроком у нас был английский, но мне передали записку, где было сказано, что в комнате для внеклассных занятий меня ждет школьный психолог. Я уже пересекался с мистером Бомоном на каких-то мероприятиях в школе, которые нас заставляли посещать, когда мы были новичками, чтобы заставить задуматься над тем, какие факультативы мы хотим взять. Я помнил, что это невысокий парнишка, намного меньше меня ростом, одетый гораздо проще, чем другие административные работники, в джинсы и свитер. Наверное, он хотел, чтобы студенты считали его прикольным, хотя, возможно, переусердствовал с этим.

Он уже ждал меня; когда я пришел в его кабинет, дверь была открыта и он стоял около нее с протянутой в приветствии рукой.

– Привет, Сэм, – сказал он и подождал, когда я ее пожму. Странно обмениваться рукопожатиями со школьным персоналом. Но как бы то ни было, я сделал это. – Рад снова тебя видеть. Садись.

Его кабинет не был похож на другие кабинеты в школе. Здесь имелся стол, но его запихали в угол, а посреди комнаты возвышались два больших кресла, выглядевшие вполне удобными, а между ними – маленький кофейный столик и тарелка с M&M’s. Я успел съесть только один ломтик картошки фри и приведший к катастрофе кусок хот-дога и поэтому умирал от голода.

Мистер Бомон, должно быть, увидел, что я заметил конфеты. Он сел на одно из кресел и сказал:

– Бери сколько хочешь. Вода тебе нужна?

Я устроился в кресле напротив него, засунул в рот горсть M&M’s и отрицательно помотал головой. Это сослужило мне хорошую службу – спасло от немедленного разговора, ведь я не понимал, зачем меня позвали сюда.

– Я хочу побеседовать с тобой, узнать, как ты живешь, – сказал он. – Знаешь, мы все подавлены тем, что произошло, как и ты, конечно. Может, тебе станет лучше, если мы поговорим об этом.

Ни малейшего шанса.

– Я не понимаю, зачем это нужно, – сказал я.

– Не сомневаюсь, что сейчас ты думаешь именно так. Но почему бы не попытаться? Это может помочь, может, нет, но в любом случае мы будем знать, стоило нам затевать этот разговор или не стоило.

Я пожал плечами. Совершенно очевидно, что он не выпустит меня отсюда, пока я чего-нибудь да не скажу.

– Как я понимаю, вы были очень близки, – начал мистер Бомон.

– Можно и так сказать.

– А как можно сказать иначе?

Я опять пожал плечами. Как прикажете описать мои отношения с Хейденом? Он был моим лучшим другом. Моим единственным другом. И я иногда думал, что, возможно, наступит время, когда все изменится, но ничего не изменилось, а теперь его нет. Я не собирался рассиживаться здесь, сколько мистеру Бомону будет угодно, и вникать во все это.

– Ты можешь описать вашу дружбу? – мягко спросил он.

Что он ожидал услышать? Что мы оба плохо ладили с людьми? Что мы спасали друг друга от одиночества очень долгое время, а теперь этому пришел конец?

– Мы были друзьями. Что еще я должен рассказать? – Мое колено дергалось вверх-вниз, и я почти не мог контролировать эти движения. Мне было в лом сидеть здесь.

– Он был твоим единственным другом?

Мое колено еще больше вышло из-под контроля. Мне хотелось, чтобы оно перестало трястись до того, как мистер Бомон заметит это.

– Думаю, да.

– А ты был его другом? Единственным другом? – Его голос становился все тише и тише, словно он знал, что его вопросы трудно услышать в принципе, не важно, с какой громкостью он будет их задавать. Но несмотря на то, что он хотел успокоить меня, я начал сердиться, кровь ударила мне в лицо. Он, должно быть, увидел это, потому что не стал дожидаться ответов. – Послушай, я понимаю, тебе будет трудно говорить о Хейдене. Возьми, почитай, когда будешь готов. – Он протянул мне конверт из оберточной бумаги. Я не стал распечатывать его, просто сунул в рюкзак. – Я понимаю, ты опечален, и смущен, и к тому же сердит. Но все это при сложившихся обстоятельствах – совершенно нормально.

Прекрасно, теперь у меня есть разрешение на мои чувства. Я хотел было сказать что-то резкое, но это прозвучало бы как приглашение к разговору, а я не хотел разговаривать. Ни с мистером Бомоном, ни с кем-то еще.

Мистер Бомон, должно быть, умел читать чужие мысли.

– Вижу, ты не хочешь говорить со мной, и это понятно. Я бы с радостью помог тебе, но только если ты сам этого хочешь. Тебе обязательно нужен разговор с кем-то; можем мы поговорить о том, кто годится на эту роль?

Он знал, как нащупать слабые места. Я не мог поговорить с мамой: она была страшно занята на работе, на дополнительных сменах, и не важно, что я ей скажу, она разволнуется, а у нее и без того немало поводов для стресса. От Рейчел помощи не дождешься, и хотя Астрид вполне могла стать новым другом, мне не хотелось думать о ней как о доверенном лице. А больше у меня никого не было. Я уставился в пол. Мистер Бомон устлал пол большим персидским ковром. Он очень старался.

– На эту роль у меня никого нет, – наконец выдавил я.

– Ну, если дело обстоит так, то, надеюсь, ты рассмотришь меня как одну из кандидатур, – сказал он. – Может, мы поговорим на этот раз больше о тебе, чем о Хейдене? Я перестану гадать, как ты себя чувствуешь, если ты просто скажешь мне об этом.

– Попытаюсь, – процедил я, но было трудно уложить все мои чувства в слова, сузить их до них. Существовал цикл: гнев, вина, скорбь и еще великое множество других эмоций, которые было очень трудно описать. – Здесь у меня, по-моему, большая путаница, и все кажется каким-то ненастоящим. Я продолжаю думать, что друг скоро придет, а он не приходит. – Мое колено снова начало дрожать, и я зацепился ногой за ножку стула, чтобы успокоить его.

Мистер Бомон кивнул:

– Я потерял друга в ранней молодости. И, помню, думал о том же – продолжал ждать его там, где он мог объявиться, или покупал больше печенья на обед, потому что всегда делал это с расчетом на него. Но со временем мне стало легче.

Если он собирается выдавать клише за клише, разговор с ним будет бесполезным.

– Да, я знаю, люди говорят так.

Он наклонился вперед, и я почувствовал, что он смотрит на меня, хотя я сосредоточил взгляд на картинах, развешанных на стенах. Абстрактные композиции, но цвета успокаивающие. Весь кабинет был, по сути, слащавой дешевкой.

– Люди говорят множество вещей. Некоторые из них полезны, некоторые раздражают, а иные действует на нервы. Но они говорят их, потому что услышали от других людей или считают необходимым, если потеряли кого-то. Они хотят только хорошего.

Конечно, хотят.

– И человеку будет лучше? – Я посмотрел ему прямо в глаза, надеясь, что он не увидит в них мои мысли.

Он встретился со мной взглядом, и я каким-то образом почувствовал: он видит правду и это его не пугает.

– Не сейчас, – сказал он. – Когда-нибудь.

Я верил, он пытается помочь, но он ужасно плохо действовал на меня.

– Это все? – Я попытался встать.

Он приподнял руку.

– Можно мне еще парочку минут? Я надеялся, ты сможешь сказать мне, признавался ли Хейден, каково ему. У тебя было ощущение, что он думал о подобном конце?

Надо же, прямо в душу лезет. Я снова сел. Что я должен был ответить? Мы разговаривали об этом постоянно, но я никогда не верил, что он говорит серьезно. Я – нет.

– Любой подросток, которого задирают столько же, сколько задирали Хейдена, думает об этом, – заявил я.

– Значит, он говорил с тобой?

Говорил об этом? Это была наша дежурная шутка. Мы проводили часы с айфоном Хейдена, пытаясь достучаться до Сири – виртуальной личной ассистентки, чтобы она порекомендовала телефон доверия.

– У меня депрессия, Сири, – говорил Хейден.

– Сири, мне нужна помощь.

Я не понимаю тебя, Хейден.

– Я одинок. У меня нет друзей.

– Сири, ты сердишься?

Мы задавали и задавали вопросы, пока уже больше не могли говорить, потому что помирали со смеху. Наконец мы решили, что нам нужно изъясняться более ясно.

– Сири, я хочу спрыгнуть с моста… какой тут у нас самый высокий?

Но я и секунды не думал, что он на самом деле имеет это в виду. Я никогда не думал об этом всерьез. Я знал, что дела обстоят плохо – не мог выбросить из головы ту вечеринку, не важно, как отчаянно я старался сделать это, – но у меня и мысли не было, что он пойдет на такой экстрим. Я решил, он заперся у себя в комнате на уик-энд и игнорировал меня, как делал иногда в расстроенных чувствах, или когда я паршиво вел себя, или же по обеим причинам. Я отправлял ему шутки, приглашал поболтать в Джи-чате, но от него не было ни слуху ни духу до конца недели, да и потом я видел его только в «Битвах магов». Он использовал свои магические способности, побеждая очень сильных монстров, и я знал, что он тем самым мстит миру.

Но откуда мне было знать, что на этот раз все иначе? В конце концов, я пришел к нему на следующее утро, вместо того чтобы действовать как обычно.

– Сэм?

– Простите, – сказал я, качая головой. – Я ненадолго отключился, потому что мало спал.

– Понятно. Значит, ты утверждаешь, что Хейден говорил в прошлом о самоубийстве?

– Говорил, но не серьезно. Я совсем не ожидал того, что произошло. – И это было по большей части правдой.

– Совсем нет? Значит, повода у него не было? – Он снова подался вперед, руки на бедрах, и жаждал услышать, что я скажу дальше.

Но я ни за что не собирался рассказывать о вечеринке или о том, что случилось с тех пор. Хейден много чего перенес, да и я тоже. И я снова начал сердиться.

– Послушайте, Хейден был очень несчастен. Его брат и друзья брата обращались с ним по-свински, он заваливал все предметы, и не знаю, имели ли вы удовольствие видеть его родителей, но они тоже ужасны. И никто ничего не сделал, чтобы ему стало хоть чуточку лучше. Было время, когда, наверное, ему можно было помочь, но теперь уже слишком поздно, так зачем вы пристаете ко мне с этим? Почему бы вам не поговорить со всеми ними? – Мое лицо горело, я понял, что кричу.

– Мне очень жаль, что мы не понимали, что происходит, Сэм, и я, конечно же, поговорю с некоторыми из людей, которых ты упомянул. Но сейчас разговариваем мы с тобой, и я хочу, чтобы ты знал: я всегда здесь, когда ты нуждаешься во мне. Я знаю, ты сердит, но, будь добр, направь свой гнев на что-то продуктивное, а не разрушительное. – Он посмотрел так, будто хотел коснуться меня или сделать что-то в этом роде, но, должно быть, осознал, что у меня руки чешутся ударить кого-нибудь.

– Чего вы от меня хотите? Чтобы я брал уроки живописи и рисовал картинки черными карандашами? Писал короткие истории об альтернативной вселенной, где мой лучший друг не убивал себя? Чего вы хотите? – Мне нужно было успокоиться. Я постарался сосредоточиться на своем дыхании. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Каждый раз все медленнее.

– Я просто хочу напомнить, что у тебя есть выбор. Иногда, когда люди сердятся, они выплескивают свой гнев на других людей, и потому вокруг нас столько насилия и жестокости. – Его брови были нахмурены. Голос опять стал тише, несмотря на мои крики.

У меня ушла минута на то, чтобы понять причину его беспокойства. Но наконец я догадался. Он боялся, что я перестреляю всю школу или сделаю нечто подобное. У Хейдена в плейлисте была песня на эту тему; так, может, он действительно размышлял о чем-то таком. Я заставил себя перестать вопить и стал говорить почти так же тихо, как мистер Бомон.

– Послушайте, в случившемся можно винить многих людей, но среди них нахожусь и я. – На секунду мой мозг вернулся к вечеринке, к последним моим словам, обращенным к нему. Да пошел ты, Хейден! Таким вот я был лучшим другом. – И не моя работа решать, кто должен платить по счетам.

Мистер Бомон выдохнул; а я и не заметил, что он все это время не дышал.

– Меня радует твоя позиция, хотя очень жаль, что ты считаешь себя ответственным, хотя бы отчасти, за эту трагедию. На эту тему можно поговорить в следующий раз.

Я понял, что ожидается следующий раз, кивнул и перед уходом взял еще одну пригоршню M&M’s.

– А пока немного отдохни, – сказал мистер Бомон. – Ты выглядишь изможденным.

Что и говорить.