92

Саба приводит меня на второй этаж, в просторную комнату с белыми стенами и, конечно же, панорамным окном с видом на океан. Слишком красивое помещение для человека, который разрушил мир.

Слишком чистое и, если можно так сказать, открытое.

И слишком пустое, безликое для вожака, для одного из тех, кто отнял все у остальных и теперь может заполучить что угодно. Над белоснежным столом даже нет картин, хотя Зорнов мог бы прибрать к рукам Сикстинскую капеллу. Единственный примечательный предмет – громадная низкая люстра: завораживающий шедевр из тысяч черно-белых ромбов, которые свисают с бесчисленных нитей и поблескивают в лучах солнца.

– Воды нам не захватила? – приветствует Зорнов Сабу.

«Нам» – это, очевидно, ему и доктору Марике.

Зорнов и Марике сидят возле стола в не самых удобных на вид креслах, напоминающих современные троны.

Саба ставит меня на нужное место – кладет руки мне на плечи и направляет к участку в десяти футах от обоих мужчин, откуда я могу видеть лицо как одного, так и другого. Потом Саба бесшумно выскальзывает из комнаты. Наверное, собирается принести воду. Она возвращается с парой высоких матовых стаканов, до краев наполненных ледяной водой. Вместо благодарности Зорнов сует в рот соломинку. Доктор с улыбкой кивает.

Я в жизни не видела, чтобы человеку было настолько неуютно в кресле, как доктору Марике. Он почти ничем себя не выдает – разве что постоянно постукивает ногой по полу. Зорнов вряд ли что-то заподозрит. Мое сердце бьется в том же ритме. По крайней мере, не мне одной хочется побыстрее отсюда убраться.

– Иден.

Неужели Зорнов удостоил меня такой чести? Он – человек, который не желает утруждать себя лишним рукопожатием и обращается к своим гостям по имени, только если они голландско-ливанские доктора, способные выстроить для него нерушимое будущее.

Но что же мне делать? Смотреть ему в глаза или нет? Дни, когда любые его прихоти исполняются, скоро подойдут к концу. Мне плевать, чего он требует, понимаю я, и наши взгляды встречаются. Его – сталь, грозовые тучи без малейшего проблеска света.

– Я ведь был на похоронах твоей матери, Иден.

Он не моргает.

Вот и первый удар. Будь сильной, Иден, не дай ему тебя сломить.

– Подарил твоему отцу бутылку скотча, – продолжает Зорнов. – Мы связаны больше десяти лет, и он один из немногих, кому я могу безоговорочно доверять.

Отец не выпил тот скотч. Бутылка годами стояла на верхней полке кухонного шкафчика и пылилась. Папа к ней не притрагивался.

– Поэтому, – произносит Зорнов, отчеканивая каждый слог, – я хочу услышать от тебя правду, Иден. – Он стискивает подлокотники с такой силой, что костяшки белеют. – Ответь мне на несколько вопросов.

Я понимаю, что начался суд.

Мне кажется, что сквозь ткань кармана явственно проступали очертания кровокода, хотя я знаю, что это не так. А доктор Марике… он же на стороне моего отца, верно? Он не предал нас ради расположения вожаков?

– До моего сведения довели информацию, что на твоего отца напала его коллега – Ава.

Точно, Ава. Зорнов думает, что я понятия не имею, кто она такая.

– Трагическая ситуация, но в ходе разъяснительной беседы выяснилось, что упомянутая коллега убеждена в правомерности своих действий.

Облегчение, причем двойное. Во-первых, если бы папа умер, Зорнов сказал бы об этом иначе.

«Твоего отца убили», а не «на твоего отца напала его коллега». И во-вторых, если речь сейчас пойдет о подозрениях Авы о покушении на Зорнова, то кровокод здесь ни при чем. Значит, доктор Марике не предал папу. Опасность еще не миновала, но если я буду осторожна, то смогу сохранить наш план в тайне.

– Ты прибыла на мой остров со шприцем с голубой сывороткой. – В меня впивается свирепый взгляд. – Почему?

Держу голову высоко, смело смотрю Зорнову в глаза.

– Мне сказали, что он может понадобиться для самозащиты. Что, собственно, и произошло.

Ответ его вполне устраивает.

– Кстати, – произносит Зорнов, – мне доложили, что перед отбытием все вы прошли необходимую процедуру, но ты – что вряд ли совпадение, дочь Уилла – прибыла сюда в полном сознании. То есть твой отец солгал мне, и Пеллегрин не провел процедуру?

– Мой отец никогда не лжет, – отвечаю я.

Но меня уже мучают сомнения. Да, иногда люди вынуждены хранить секреты и молчать, но лучше поступать так, чем корыстно врать. Однако секреты – это шаг в сторону от чистосердечной правды.

– Пеллегрин обработал меня прямо на глазах у отца, но позже сказал мне, что вколол мне особую вакцину. У меня осталась голограмма как доказательство, можете посмотреть.

– И о решении Пеллегрина дать тебе вакцину твой отец не знал?

Осторожнее, Иден.

– Мой отец – очень осведомленный человек, но я даже не представляю, что творится у него в голове. До того как меня отправили сюда, на ваш остров, я вообще думала, что он мертв. Так что отец не привык рассказывать мне все и сразу.

Мой тон и едва завуалированное обвинение застают Зорнова врасплох. Он пытается скрыть собственную неуверенность за покашливанием. «Ты был на похоронах моей матери и забрал у меня отца… и сделал так, чтобы я чувствовала себя сиротой!» – хочу я закричать ему в лицо.

Но я сдерживаюсь. Пусть прошлое говорит само за себя.

И пусть Зорнов услышит следующее: «Уилл бросил дочь в бараке. Уилл заставил ее поверить в его смерть. Уилл создал для меня рай. Уилл не стал бы отправлять ко мне свою дочь, чтобы меня убить».

Зорнов перемешивает тающий лед соломинкой и прищуривается. Он меня изучает – как я делала с отцовским руководством – целую вечность и даже больше, выискивая трещины, скрытые за ними тайны.

И точно так же – как и я с той книжечкой – он видит лишь то, что хочет.

На его каменном лице отражается облегчение, он опять сверкает желтыми зубами и хрипло смеется:

– Как же нам всем повезло! Ты выжила… ну а из тех молодых людей вышло неплохое оружие, весьма неплохое.

Согласна. Впрочем, под «нам» он имеет в виду себя и партнерство с моим отцом, которое утратил бы в случае моей гибели.

– А вы, юная леди, меня впечатлили, – изрекает Зорнов, тыча в мою сторону соломинкой.

Интересно, чем? Тем, что не прогнулась перед ним, что мне хватило дерзости бросить ему вызов? Тем, что и впрямь выжила, хотя до сих пор не понимаю, что заставило Лонана опомниться и не разорвать меня на куски?

– Мне срочно нужен кто-то на замену, в штаб. Ава понесла наказание за причиненный ущерб и разлад. Теперь моя новая Ава – ты, Иден.

Его слова – яркая этикетка, лоск, но я слышу то, что он не говорит вслух: я знаю слишком много, меня нельзя отправить обратно в лагерь, мне вкололи вакцину и меня не сделали ПсевдоВолком. Может, он впечатлен, а может, хочет держать врага поближе.

Однако спорить я не собираюсь.

Особенно когда в итоге окажусь на одном острове с отцом.

Зорнов встает первым, за ним – доктор. Давай, Иден!

Я собираю волю в кулак, чтобы не дрогнуть, хотя сейчас я – сплошной комок нервов. Зорнов идет к столу, чтобы поставить стакан, в котором еще не растаяли кубики льда.

Я вытаскиваю пузырек, предусмотрительно держа его параллельно запястью, и доктор Марике это замечает. Когда Зорнов поворачивается к нам спиной, Марике встает и направляется ко мне.

Доктор улыбается и протягивает мне руку.

– Благодарю за оказанную мне услугу. – Наши ладони соприкасаются: кровокод – между ними. – Вам столько пришлось пережить, Иден, но вы отлично справились. – Доктор отстраняется и ловко прячет пузырек в кармане, я не успеваю и глазом моргнуть. – Кому доверяет Уилл, тому доверяю и я. Буду рад присоединиться к проекту.

Понимаю истинный смысл этой реплики: Марике поддерживает нас, а не вожаков.

Он просто вынужден подбирать слова так, чтобы сохранять видимость лояльности Стае. В моей груди как будто вспыхивает солнце, и мне становится сложно удержать все надежды и чаяния внутри, не выплеснуть их наружу.

Зорнов же не видит ничего, кроме собственных прихотей. Он вызывает Сабу, требует принести скотч со льдом. Зорнов обрадован: ведь никто не собирается его убивать!.. В итоге он теряет контроль над ситуацией и не замечает, как почва под его ногами начинает крошиться. Ему стоило бы беспокоиться не о смерти, а о том, что остаток жизни ему придется провести в мучениях.

Мне его почти жаль. Почти.

Но я вспоминаю о Пеллегрине.

О Финнли.

И о Берче.

Сколько жизней успело оборваться! Сколько людей гниет в лагерях! Сколько Волков превратились в хищников-людоедов лишь ради того, чтобы не стать добычей. Вожаки получили свое счастье, которого хватило бы на долгие годы, за счет жизней других.

Зорнов поднимает бокал, упиваясь моментом.

– За жизнь! – провозглашает он и проглатывает скотч.

За жизнь.