10

Мой отец был педантичен. Безупречная речь, всегда гладко выбритые и пахнущие мятой щеки, никакой грязи под ногтями – он ее не выносил. Любовь к идеальному порядку пронизывала все сферы его жизни. Я вижу это в каждой точке, линии и изгибе рисунка – они в точности повторяют каждую точку, линию и изгиб острова, к которому мы приближаемся.

Поэтому я не понимаю, каким образом лодка доплыла до него за столь короткий срок. Подробнейшие указания и координаты говорили о том, что путь неблизкий. Вдобавок в своих заметках папа вообще не упомянул об этой странной оптической иллюзии. Почему с одной части лодки остров виден, а с другой – нет?

Но, несомненно, перед нами остров Убежище. Мои чувства, как флюгер на ветру, мечутся от радости к страху и обратно. Он существует! Найдем ли мы на суше свое убежище, конечно, остается загадкой. Но, по крайней мере, теперь я знаю, что у нас хотя бы есть надежда.

Мы с Хоуп, поправляя парус, разворачиваем лодку. Сейчас остров виден с любой точки. И, сообразив, что мы наконец-то преодолели скрывающий его барьер – барьер ли? – мы направляемся к самому острову.

Сперва нам кажется, что до берега – меньше часа плавания. Да и остров выглядит маленьким. Похоже, его можно за час обойти по периметру. Как там могут размещаться беглецы?

Однако, несмотря на приличную скорость, с которой мы рассекаем воду, до берега мы добираемся лишь к вечеру. И нам сразу становится ясно: остров в действительности гораздо большего размера, чем мы предполагали.

Мы чувствуем себя крошечными уже на мелководье, кристально чистом и голубом. За девственной полосой песка растут грозные великаны-деревья: они выше нашей мачты в четыре раза. Я замечаю тотем из девяти глыб с высеченными на них огромными мрачными лицами. Маленьким здесь кажется лишь небо – тонкая голубая полоска, которую почти не видать за зелеными верхушками. Листва настолько густая, что пропускает лишь тонкие лучи света – и то, когда ее шевелит ветерок.

Хоуп опускает парус, а я перемахиваю через борт. Вода встречает меня приятной прохладой. Вместе с присоединившейся ко мне Финнли подтягиваем лодку к берегу.

Мы постепенно замедляемся: чем меньше нам помогает океан, тем тяжелее становится ноша. Алекса и Хоуп спрыгивают в воду возле самого берега, и она плещется у их лодыжек.

Вчетвером мы толкаем лодку вперед, дюйм за дюймом, пока она не оказывается полностью на суше.

Первой перестает толкать Алекса. На гладком мокром песке остаются аккуратные следы ее ног – единственный признак, помимо тотема, что на острове есть люди.

– Неплохо, – бросает она нам через плечо. – Отсюда лодку унести не должно.

Я не совсем согласна. Вернее, я вообще не согласна, однако у меня уже ноют все мышцы. Ощущаю на себе взгляды Финнли и Хоуп. Они продолжают держаться за лодку: наверное, готовы толкать ее еще целый час, если я посчитаю это необходимым. Хоуп раскраснелась. Она такая тоненькая – удивительно, как не переломилась. Финнли покрепче, но ненамного.

– Даже если ее унесет, – произносит Финнли, – нам уже некуда плыть.

Она права, но ее слова никого не утешают.

– Пока что все будет хорошо. Забирайте бутылку «Хейвенвотер» и на всякий случай как можно больше батончиков.

В глазах Хоуп мелькает облечение, но вслух она ничего не говорит. Мы нагружаемся припасами и отправляемся в путь по следам Алексы – туда, где песок вновь становится сыпучим и прилипает к ногам. Следы сворачивают к тотему, у которого замерла Алекса.

Она внимательно изучает каменный столб – крошечная по сравнению и с ним, и с буйными джунглями позади тотема.

Мы останавливаемся рядом, в тени.

– Это… ведь не убежище? – спрашивает Хоуп.

– Если верить описанию в книжке, то нет. – Пробегаю пальцами по бороздкам высеченного в камне лица. – Думаю, храм должен был где-то там, – киваю на джунгли, – в чаще.

Смотрим на тотем. А он глазеет на нас.

– О’ке-е-ей, – тянет Алекса. – Приятного вам созерцания, а с меня хватит.

Она отбрасывает волосы и возвращается обратно к океану.

Листва шуршит на легком ветру. Волны омывают берег. Кругом спокойствие, безмятежность. Ничего общего с тем местом, откуда мы прибыли, где песок начинен взрывчаткой и пропитан кровью. Никаких надзирателей, пуль, ножей.

Однако от мысли, что мы в ловушке – даже если ее унесет, нам уже некуда плыть, – у меня внутри, по позвоночнику, по ребрам, расползается холод, который не хочет уходить. Неуютно.

Увы, меня никто не предупреждал, что надежда бывает настолько тесно переплетена со страхом.