В трапезной

В столовой, или трапезной, как принято называть ее в монастырях, братия обедает. На краю стола под образами сидит игумен. По его звонку быстро меняются кушанья. Все сидят чинно, безмолвно, глаза опустивши долу: строгий игумен не любит, когда братия за столом посматривает друг на друга. У аналоя стоит брат Софроний и читает Пролог громким неторопливым голосом. Он знает, что его внятное чтение очень нравится и братии, и игумену, а потому он становился к аналою по большим праздниками или когда игумену вздумается пообедать не у себя в келье, а вместе с братией в общей столовой.

Отобедав, братия положила ложки на стол и ждет игуменского звонка, чтобы стать на молитву. Иной проголодавшийся послушник хотел бы еще поесть, но тоже спешит положить свою ложку, зная, как игумен не любит долго засиживаться за столом. Но на этот раз он сидит неподвижно и внимательно слушает чтение. А читал брат Софроний о послушнике, который не исполнил поручения своего духовного отца и тем оказал ему великое благодеяние. Случилось это так.

В один скит приходит странник и ищет на некоторое время помещения. Там был старец, который предложил пришельцу занять у него свободную келью. Странник поселился в ней и вскоре благочестивым образом жизни, поучительной проповедью и другими дарованиями привлек к себе множество посетителей. Некоторые приносили ему пищу и одежду. Узнав об этом, старец вознегодовал:

— Сколько лет здесь я пребываю в посте, и ко мне никто не ходит; а вот этот проходимец не успел сесть на чужом месте, как собрал около себя толпы почитателей! Надо его выгнать! Поди, — обращается старец к своему послушнику-келейнику, — скажи ему, чтобы он немедленно перебирался отсюда, куда хочет: нам самим нужна келья.

Послушник приходит к страннику и с низким поклоном говорит:

— Мой отец прислал меня узнать — как твое здоровье?

— Благодари за внимание отца твоего и попроси его помолиться за меня: немного нездоровится что-то…

Юный послушник прибегает к старцу.

— Ну, что? Сказал ему?

— Сказал, отче. Он обещался уйти.

Через некоторое время сердитый старец опять зовет послушника.

— Да что же он не выходит?! Поди, скажи ему, что, если он не уйдет сейчас, я сам приду и выгоню его палкой!..

Келейник старца опять приходит к страннику и с низким поклоном говорит:

— Узнав о твоей болезни, отец мой послал меня навестить тебя.

— Его святыми молитвами теперь, слава Богу, лучше, — ответил странник.

Послушник вернулся к старцу и просит его повременить до воскресенья.

Старец дождался воскресного дня, но, узнав, что странник и не думает уходить, окончательно рассердился, схватил свою палку и сам пошел выгонять его.

— Отче, подожди немного. Чтобы не было соблазна, я сбегаю посмотреть — нет ли у него народу. Нехорошо, если тебя увидят в таком гневе.

Не дожидаясь ответа, послушник побежал к страннику и говорит:

— Сам отец мой идет просить тебя зайти к нему в келью.

Услышав о таком внимании к нему, странник радостно выбежал навстречу старцу и, ничего не подозревая, издали еще кланяется ему, благодарит его за внимание к нему убогому и говорит:

— Не трудись, отец мой, я приду к тебе.

Старец оторопел от такой встречи. Гнев его сразу утих. Он догадался о проделке послушника и умилился сердцем. Откинув палку, он сам бросился к страннику и стал обнимать и целовать его.

Угостив странника в своей келье, старец зовет юного послушника.

— Ты ничего не говорил страннику, что я тебе велел?

— Прости, отче! — повалился келейник в ноги старцу.

Старец поднял его и сам поклонился ему до земли.

— Спасибо тебе, дорогой! Ты должен быть моим духовным отцом, а не я тебе: ты спас две души от великой погибели.

Только с окончанием этого поучительного примера игумен позвонил три раза, и вся братия вышла из-за стола. Пропев обычные молитвы и поклонившись в пояс игумену со словами: «Спаси Господи!», братия потянулась за ним в кельи.

Вдруг в коридоре игумен обратился к братии, окинул ее глазами и остановился на своем келейнике.

— Слышал?.. Если бы ты был умен, ты мог бы внести в нашу монастырскую жизнь много добра и мира… От тебя зависит многое.

Потупился келейник, отец Онисифор, и ничего не ответил. Братия тоже хранила гробовое молчание. Каждый отлично знал недавно случившиеся события, в которых отец Онисифор играл не последнюю роль, ежедневно докладывая игумену о монастырской жизни и освещая поступки братии собственными толкованиями.

Игумен удалился в свои покои, а некоторые из братии вернулись опять в трапезную, где обступили брата Софрония и своими вопросами вызывали его на объяснение прочитанного.

Иные соблазнялись этим примером, и у них явилось сомнение относительно обета безусловного послушания.

— Послушание, — сказал брат Софроний, — это оружие спасения; но в нашем монастыре это оружие обоюдоострое. Хорошо и душеспасительно исполнить доброе послушание своего духовного отца; но если вы искусственно или хитростью вынуждаете игумена, чтобы он дал послушание во вред или в обиду брату — это уж нехорошо! Вы знаете, к чему я говорю.

Вот вы поспорите между собой из-за какого-нибудь дела, и один из вас сейчас же бежит к игумену как бы за благословением: «Батюшка, вот брат Павел так-то и так-то делает; вы как благословите?» Вы хорошо знаете, что этого довольно для нашего батюшки, чтобы он отменил распоряжение Павла как самочинное, хотя бы он и правильно поступил. Сколько мы видели ссор на клиросе! Недавно, например, уставщик отец Алипий распорядился читать канон Богородице, а чтец Михаил захотел вдруг показать свою самостоятельность и бежит в алтарь к батюшке: «Благословите, батюшка, читать канон святому». Батюшка охотно благословляет, думая, что его прислал к нему уставщик, и что так полагается по уставу. И вот Михаил с важностью читает выпрошенный им канон, несмотря на энергичные протесты отца Алипия. Огорченный, он тоже идет к батюшке и жалуется, что его, уставщика, не слушает чтец Михаил. Батюшка с выговором к Михаилу, а тот ему в ответ: «Кого же мне слушаться, батюшка? Вас или отца Алипия? Вы сами благословили читать канон святому». Тогда батюшка с недовольным видом делает замечание отцу Алипию: «Ты, как уставщик, лучше их должен знать: аще волит настоятель, читаются и такие каноны». И вот вместо молитвы вышла распря и неприятность. Где же тут любовь? Разве таким послушанием вызывается святое благословение? Я не стану напоминать вам множество примеров, где ваше хитрое послушание или искусственно вызванное благословение дает поводы только к ябеде, к клевете, к ссоре, к обиде. Вы хорошо их и сами знаете. Так что, братия, не соблазняйтесь прочитанным мной поучением и не судите своих духовных отцов. Чаще вы сами бываете виноваты.

— Брат Софроний, — вдруг перебивает его молодой белокурый послушник с голубыми невинными глазами, — а как же нам говорят, чтобы мы отдали своему отцу игумену и душу, и тело, чтобы, не рассуждая, исполняли всякое послушание.

— Не совсем так. Отец Илья, вы недавно говорили мне, что писал преподобный Иоанн Лествичник относительно обета послушания.

Отец Илья — тихий, незлобивый инок, очень уважаемый братией за свою строгую жизнь. Между прочим, он не мылся в бане и не спал лежа, а только сидя и притом немного.

Несмотря на различные лишения и воздержания в пище, он всегда имел здоровое, розовое лицо и удивлял прилежанием в работе. Отец Илья любил читать, но особенным его уважением пользовалась книга игумена Синайской горы Иоанна Лествичника. Он мог на память привести некоторые его поучения. Так и на этот раз он тихим голосом медленно произнес:

— «Когда мы желаем вверить спасение наше иному, то прежде должны рассматривать, испытывать и искусить сего кормчего, чтобы не попасть нам вместо кормчего на простого гребца, вместо врача на больного, вместо бесстрастного на человека, обладаемого страстями, вместо…».

— Довольно, довольно! Спаси вас Господи, отец Илья! Так вот, братия, — продолжает брат Софроний, — Господь вам дал ум, чтобы могли рассудить и не увлекаться всяким ветром учения, вверив себя человеку недостойному. Если вы будете безрассудно отдавать ум и сердце первопопавшемуся человеку, то как вы избежите коварных сетей врагов Христовых? Вспомните предсказания Спасителя нашего, как придут многие обольстители и многих прельстят. Не будьте младенцами умом. Чем дальше, тем труднее наступают времена для жаждущих обрести спасение…

Брат Софроний замолчал и задумчиво поникнул головой. На его лице яснее отразилась та внутренняя борьба, которая давно таится у него в душе. Братия поняла, что много есть недосказанного в его речи, но поняла также, что брат Софроний и не может всего сказать. Все иноки, находившиеся в трапезной, низко поклонились ему со словами: «Спаси, Господи!» — и тихо стали расходиться по своим кельям.

Оставшись один, брат Софроний бросился на колени и, простирая руки к иконам, горячо повторял: «Мати Божия, спаси нас!»