А теперь о невозможном

Как мы уже говорили, дел на самом деле два. Первое – расстрел царя и царицы. Ничего выходящего из логики гражданской войны здесь нет. Наступление противника, леваки хотели свести счеты, пролетарские массы требовали «революционной справедливости», Урал не доверял центру (нужное подчеркнуть, можно все сразу). Расстрелы заложников и вообще классово чуждых при приближении противника – обычное дело. Ужасно? А вы чего от войны хотели?

Один из участников расстрела, чекист Никулин, впоследствии говорил: «Я считал, что если я попаду в плен к белым и со мной поступят таким образом, то я буду только счастлив». На той войне просто расстрел означал большую гуманность.

Но ведь есть еще и второе дело – и оно резко выламывается из логики событий. Кто принимал решение о расстреле остальных девяти человек, к делам бывшего царя совершенно непричастных? Никогда в жизни ни ВЦИК, ни Совнарком не утвердили бы приговор о казни членов семьи, и тем более несовершеннолетних (что по большевистским законам абсолютно недопустимо). В 1919 году Дзержинский, озверевший от измен военспецов, просил разрешения расстреливать членов семей изменников – не дали! А 1918 год – время куда более вегетарианское.

Организаторы казни, кстати, это прекрасно понимали, потому и врали Москве о семье, потому и в постановления ВЦИК и Совнаркома вошел только расстрел Николая.

Ну, а слуги и доктор Боткин и вообще-то были ни при чем.

Нет, если бы речь шла о героическом красном командире Хохрякове – тут вопросов вообще не возникает. От двадцатипятилетнего кронштадтского матроса можно было ждать чего угодно! Но образованные, политически опытные старые большевики – у них-то с какого перепугу проснулась классовая непримиримость до полного помрачения?

У них должен быть мотив, его не могло не быть. А то, что мы мотива не видим, – значит, плохо смотрим.