В данном случае я хочу сказать, что и сторонники «давней предопределенности», и сторонники «краткосрочной случайности» согласны в том, что последние двести лет Запад доминировал на земном шаре. Однако они расходятся во мнениях относительно того, на что был похож наш мир до того. При этом центральную роль играет различие в оценках ими истории, предшествовавшей Новому времени. Единственный возможный для нас способ разрешить данный спор — рассмотреть эти более ранние периоды, дабы определить общую картину истории. Лишь затем, когда будет определена ее базовая линия, мы сможем плодотворно обсуждать, почему обстоятельства сложились именно так, как они сложились.

Однако есть то, чего почти никто, похоже, не хочет делать. Большинство специалистов, пишущих на тему, почему Запад властвует, имеют подготовку в области экономики, социологии, политики или новой истории. В сущности, они — специалисты по текущим или недавним событиям. Они, как правило, сосредотачивают свое основное внимание на последних нескольких поколениях, заглядывая в прошлое самое большее на пятьсот лет назад. Более раннюю историю они рассматривают (если вообще рассматривают) очень сжато. И это притом, что главный предмет спора — в том, наличествовали ли те факторы, которые обеспечили доминирование Запада, уже в более ранние времена, или же они вдруг появились лишь в современную эпоху.

Некоторые мыслители подходят к данному вопросу совершенно иначе. Они уделяют основное внимание далекой предыстории, а затем сразу перескакивают к современной эпохе, очень мало говоря о тысячелетиях между ними. Географ и историк Альфред Кросби ясно показывает, что многие из указанных ученых принимают за данность то, что изобретение в доисторические времена сельского хозяйства имело решающее значение. Однако «между этой эрой и временем, когда развились общества, отправившие Колумба и других путешественников пересекать океаны, прошло приблизительно 4000 лет, на протяжении которых происходило мало важного по сравнению с тем, что произошло до того»⁶.

Я полагаю это ошибочным. Мы не найдем ответов, если ограничим наши изыскания лишь предысторией либо современностью (и, спешу добавить, мы вряд ли найдем их, если ограничимся лишь четырьмя или пятью тысячелетиями в промежутке между ними). Данный вопрос требует, чтобы мы рассмотрели человеческую историю на всем ее протяжении как единый сюжет, выявляя ее общую картину, прежде чем обсуждать, почему эта картина была именно такой. Именно это я и пытаюсь сделать в этой книге, применяя довольно специфический набор навыков и умений.

Я получил образование археолога и историка Древнего мира и специализировался по античному Средиземноморью первого тысячелетия до Рождества Христова. Когда я начал учиться в Бирмингемском университете в Англии в 1978 году, большинство встречавшихся мне специалистов по Античности, по-видимому, вполне устраивала старая теория «давней предопределенности», согласно которой культура древних греков, созданная две с половиной тысячи лет назад, выковала специфический западный образ жизни. Некоторые из них (по большей части те, кто был постарше) даже, бывало, категорически утверждали, что эта греческая традиция как раз и сделала Запад лучше, нежели остальной мир.

Насколько я помню, ничто из этого я не воспринимал как проблему, пока не приступил в начале 1980-х годов в Кембриджском университете к своему дипломному исследованию на тему происхождения греческих городов-государств. Благодаря этому я оказался в среде специалистов по антропологической археологии, изучавших аналогичные процессы в других частях мира. Эти специалисты открыто смеялись над старомодной точкой зрения, согласно которой греческая культура была уникальной и положила начало специфической демократической и рациональной западной традиции. Как это часто бывает с людьми, на протяжении нескольких лет мне удавалось сочетать в своей голове две противоречащие друг другу точки зрения: что, с одной стороны, греческое общество развивалось теми же самыми путями, что и другие древние общества; и что, с другой стороны, оно положило начало особенной западной траектории развития.

Такого рода балансирование стало более трудным делом, когда я принял свою первую преподавательскую должность в Чикагском университете в 1987 году. Там я вел занятия в соответствии с известной чикагской программой Истории западной цивилизации, начиная с Древних Афин и вплоть до краха коммунизма. Чтобы оставаться хотя бы на день впереди моих студентов, мне приходилось изучать средневековую и новую европейскую историю намного более серьезно, нежели прежде. Благодаря этому я не мог не заметить, что на протяжении длительных периодов времени свобода, разум и изобретательность, которые Греция, предположительно, завещала Западу, куда охотнее нарушались, нежели соблюдались. Пытаясь в этом разобраться, я обнаружил, что рассматриваю все более и более широкие слои человеческого прошлого. Я был поражен, насколько выраженными были параллели между предположительно уникальным западным опытом и историей других частей мира — и прежде всего великих цивилизаций Китая, Индии и Ирана.

Профессора больше всего любят сетовать на лежащее на них административное бремя. Однако когда я перешел в 1995 году в Стэнфордский университет, то быстро усвоил, что работа в комитетах может быть отличным способом узнать то, что происходит за пределами моей собственной узкой области. С тех пор я возглавлял в университете Институт социальной истории и Центр археологии, исполнял обязанности председателя Департамента Античности, был первым заместителем декана Школы гуманитарных и естественных наук, а также проводил крупные археологические раскопки. Все это означало массу бумажной работы и головной боли. Однако это также давало мне возможность встречаться со специалистами из всевозможных областей — от генетики до литературной критики, — что могло оказаться важным для решения вопроса: почему Запад властвует.

Я усвоил одну важную вещь: для ответа на данный вопрос нам нужен широкий подход, объединяющий особое внимание историка к контексту, знание археологом глубокого прошлого и сравнительные методы, применяемые учеными-обществоведами. Мы сможем обрести такую комбинацию, собрав команду специалистов по многим дисциплинам, объединяющую глубокие профессиональные знания по широкому кругу областей. И именно этим я фактически занимался, когда начал руководить археологическими раскопками на Сицилии. У меня не было сколько-нибудь достаточных познаний в области ботаники — чтобы анализировать найденные нами обугленные семена, в области зоологии — чтобы определять кости животных, в области химии — чтобы разбираться в остатках того, что хранилось в сосудах, в области геологии — чтобы реконструировать процессы формирования ландшафтов, а также во многих прочих важных областях. Поэтому я отыскивал специалистов, у которых такие познания были. Руководитель раскопок — это своего рода научный импресарио, сводящий вместе талантливых мастеров своего дела, которые «исполняют представление».

Это хороший способ для подготовки отчета о раскопках, где целью является собрать данные, чтобы ими могли воспользоваться другие. Однако книги, созданные коллективно, обычно бывают не столь хороши в отношении выработки унифицированных ответов на важные вопросы. Поэтому в книге, которую вы сейчас читаете, я избрал скорее междисциплинарный подход, нежели мультидисциплинарный. Вместо того чтобы «пришпоривать» группу специалистов, я сам взялся собирать вместе и интерпретировать данные, полученные специалистами из многих областей.

Это чревато всевозможными опасностями (поверхностность, предвзятость специалиста и просто ошибки общего характера). Я никогда не считал себя столь же тонким знатоком китайской культуры, что и человек, который провел свою жизнь за чтением средневековых манускриптов. Также я не считаю, что мои познания в области человеческой эволюции столь же на уровне современных требований, что и у генетика (мне сообщали, что журнал Science уточняет содержимое своего веб-сайта в среднем каждые тринадцать секунд. Пока я печатал это предложение, я, вероятно, опять отстал). Однако, с другой стороны, те, кто остаются в рамках своих собственных дисциплин, наверное, никогда не увидят общую картину. Междисциплинарная «модель одного автора», возможно, и самый плохой способ написания книги типа этой, — за исключением всех прочих способов. Для меня этот способ, безусловно, представляется наименее плохим образом действий. Однако у вас будет возможность судить по результатам, был ли я прав.

Так что это за результаты? Я доказываю в этой книге, что вопрос, почему Запад властвует, — это на самом деле вопрос о том, что я буду называть «социальным развитием». Данный термин я в основном понимаю как способность обществ добиваться решения каких-либо задач, — формировать свою физическую, экономическую, социальную и интеллектуальную среду в соответствии с их собственными целями. Ранее в XIX, а затем и в XX веке западные мыслители принимали за данность, что социальное развитие является бесспорным благом. Они неявно, а зачастую и явно высказывали мнение, что развитие — это прогресс (или эволюция, или история) и что прогресс — будь то по направлению к Богу, изобилию или людскому раю — является целью жизни. В наши дни это представляется не столь очевидным. Многие люди считают, что деградация окружающей среды, войны, неравенство и крушение иллюзий по поводу того, что социальное развитие приносит в результате, далеко перевешивают любые порождаемые им преимущества.

Однако независимо от того, какой моральный заряд мы придаем социальному развитию, его реальность неоспорима. Почти все общества сегодня более развиты (в том смысле, в котором я определил это слово в предыдущем абзаце), нежели сотню лет назад, и некоторые общества сегодня более развиты, нежели другие. В 1842 году суровая истина заключалась в том, что Британия была более развитой, чем Китай, — фактически настолько развитой, что масштабы ее влияния стали глобальными. В прошлом империй было множество, но их влияние всегда было региональным. Однако к 1842 году британские производители могли наводнить Китай своими продуктами, британские промышленники могли построить металлические суда, превосходящие по огневой мощи любые корабли в мире, а британские политики могли отправить экспедицию на другой конец земного шара.

Вопрос о том, почему Запад властвует, на самом деле означает постановку двух вопросов. Нам необходимо понять как то, почему Запад более развит — то есть в большей мере способен добиваться решения каких-то задач, нежели любой другой регион мира, — так и то, почему развитие Запада достигло таких высот за последние две сотни лет, таких, что первый раз в истории несколько стран смогли доминировать на целой планете.

Я полагаю, что единственный способ ответить на эти вопросы — это измерить социальное развитие, дабы получить график, который — буквально — показывает картину истории. Сделав это, мы увидим, что ни теории «давней предопределенности», ни теории «краткосрочной случайности» вообще не объясняют действительно хорошо картину истории. Ответ на первый вопрос (почему на Западе социальное развитие достигло бóльших высот, нежели в любой другой части мира) не обусловлен ни одной из недавних случайностей: Запад уже является самым развитым регионом мира на протяжении четырнадцати из последних пятнадцати тысячелетий. Однако, с другой стороны, лидерство Запада также и не было предопределено в отдаленном прошлом. В течение более чем тысячи лет — примерно с 550 года и вплоть до 1775 года — восточные регионы показывали более высокие результаты. Таким образом, владычество Запада не было предопределено тысячи лет назад, но и не являлось результатом недавних случайных событий.

Ни теории «давней предопределенности», ни теории «краткосрочной случайности» сами по себе не дают ответа и на второй вопрос: почему западное социальное развитие достигло таких высот по сравнению со всеми более ранними обществами. Как мы увидим далее, лишь около 1800 года показатели Запада начали расти поразительными темпами. Однако сам по себе этот рост был лишь позднейшим проявлением очень долговременной тенденции устойчиво ускоряющегося социального развития. Долговременность и краткосрочность действовали совместно.

Вот почему мы не можем объяснить владычество Запада, рассматривая лишь предысторию либо рассматривая лишь последние несколько сотен лет. Чтобы ответить на данный вопрос, нам необходимо разобраться в прошлом на всем его протяжении. Однако хотя графическое отображение взлетов и спадов социального развития и выявляет картину истории и показывает нам, что именно следует объяснить, в действительности оно не является таким объяснением. Для этого нам необходимо погрузиться в детали.