– Пусть твое путешествие будет быстрым. Пусть боги приветствуют тебя крепким медом и красивыми женщинами.

Халли погладил грязными руками печальный курганчик, сморгнул туманившую глаза морось, пытаясь не думать о высохшем теле, что лежало, свернувшись, под его ладонями, пытаясь не представлять, как грязь сочится сквозь камни и застывает на старом, мудром лице. По ту сторону луга великие лорды покоились в каменных кораблях или спали в могучих курганах, окруженные могильными богатствами.

Раба можно похоронить в грязевой яме. Они хотя бы поступили немного лучше. Дедова кружка, рог для питья и свинья отправились вместе с ним. Ему расчесали бороду, а волосы заплели в косы. Подстригли ногти, чтобы в час Рагнарёка йотуны не смогли призвать его на строительство корабля Нагльфар. Остается надеяться, что дед будет в безопасности за стенами Валгаллы. Он умер не геройской смертью, и его не вознесут сразу на небеса, но Один призывал и великих людей. А дед был брегоном, судьей, мудрым советчиком. Его лорд к нему не прислушивался… поставит ли Всеотец это ему в вину?

Дождь моросил, скапливался лужами на утоптанной земле. Сегодня утром сияло солнце. Вечером дождь застал их за печальной работой. Халли с отцом продолжали трудиться, возводили земляной курган. Они почти не разговаривали, берегли дыхание, чтобы вырыть яму в мокрой земле и насыпать над камнями курган. В конце концов земля превратилась в слякоть, а место, где они копали, – в лужу.

Отец кинул лопатой мокрую грязь на курган, который поднимался не выше колена. Грязь сочилась водой.

– Хватит. Достаточно. Свет меркнет. Мы сделали что могли.

– Я могу работать дальше.

– Он был сварливым, своенравным стариком. По крайней мере, теперь не встанет. Мы отдали ему проклятую лучшую свинью.

Отца это не обрадовало. Халли выбрал свинью, вытащил на улицу и зарезал на могиле прежде, чем тот вернулся с камнями.

– Иди в тепло, отец. Я закончу.

Отец лишь смотрел на него, вода стекала с его шапки и капала на бороду. Они сломали лопату. Одну из двух, что у них были. Теперь ее требовалось починить – очередное дело в бесконечной череде дел, которые следовало завершить до листопада. Только это имело значение для его отца, Эгглафа, сына Унферта, сына Эгглафа, героя Скьёльдунгов, владевшего великим мечом Хрунтингом. Отец собрал обломки и уцелевшую лопату, швырнул их в грязную тележку и потащил ее прочь, пустую и легкую.

Смерть деда стала для отца облегчением. Под конец дед нуждался в постоянном уходе. Старость лишила его всего. И отец сказал над могилой: дед Унферт был постоянным напоминанием о том, как низко пала их семья. И они выбрали это место, рядом с одним из великих курганов, но скрытое кустарником, чтобы деревня могла о нем позабыть.

Чтобы деревня забыла его.

– Это неправильно, – сказал Халли. – Неправильно, что пришли только мы, неправильно, что он здесь один.

– Рядом с ним лорд, – ответил отец. – Это лучшее, что мы можем для него сделать. Боги свидетели, он для нас не сделал ничего. Через семь дней мы выпьем сьюунд и унаследуем все, что он нам оставил. Дом и трех свиней. Хоть это он не потерял.

Он не потерял меч, хотел сказать Халли. Он его одолжил. Только одолжил.

Но они не говорили о мече.

Все прочие говорили, когда обсуждали деда. Все это помнили.

Халли помнил иное. Один, в меркнущем свете, он пригладил грязевые комья, даже похлопал по ним. Попытался представить деда юным и сильным, входящим в Валгаллу вместе с героями. Сегодня днем над ними пролетел ворон, и Халли надеялся, что это было око Одина, высматривавшего деда, чтобы призвать его в чертоги богов, снова молодого, но как никогда мудрого. Всеотцу ведома правда обо всех вещах. И Всеотец, сам отдавший глаз за мудрость, конечно же, знал цену честному судье, который осмелился поспорить с собственным господином и усомниться в репутации гостя.

Дед осмелился прогневать лорда Хродгара и не смог доказать свою правоту, когда товарищ Хродгара, Эскер, белобородый старик, упрекнул его в оскорблении гостя. Дед отплатил за это сполна – сполна, если Беовульф не лгал о своем геройстве.

Отец одолжил семейное сокровище, меч Хрунтинг, древний и несокрушимый в руке героя. Никогда не подводивший истинного героя в битве.

До тех пор.

Халли крепко зажмурился. Сосредоточился на грязи, на похлопывании по комьям, на том, чтобы сделать курган как можно более аккуратным.

Он никогда не видел Хеорот во времена его славы. Никогда не видел Хрунтинг. Отец говорил, что тоже их не помнит. Он был слишком юным. Отец помнил только огонь, когда Хеорот сгорел дотла. В том огне погибла бабка. Дед вытащил отца. И на этом все кончилось. Дед построил домик в деревне Лайре рядом с руинами, рядом с могилами великих лордов и героев.

Первое воспоминание Халли о деде: морщинистое лицо близоруко щурится на него, старик гадает, почему глупый пятилетний мальчишка решил в одиночку накормить свиней. В тот день он перепачкался не меньше, чем сегодня. Тоже шел дождь, летняя морось, и голодная старая свиноматка сбила его с ног. Отец спас Халли и отвесил ему могучую оплеуху, так, что зазвенело в ушах, – от испуга, что чуть не потерял сына.

Дед спросил, почему он это сделал. Дед всегда так поступал. «Почему?» и «Почему не?» были его любимыми вопросами. Халли представил деда судьей, облаченным в золото, всегда, прежде чем вынести решение, задающим людям этот вопрос.

Солнце уползало под землю, дождь сменился туманом. Опасный час, время бояться призраков. Но не дедова. Если какая-то нежить поднимется со своей каменной постели, дед встанет и защитит внука. Халли в этом не сомневался.

– Ха!

Его сердце пропустило удар. Обернувшись, он увидел в тумане силуэты – но не призраков. Молодых людей. Четверых. Тех самых, которых хотел бы никогда не видеть на этом месте.

– Так-так-так, что у нас тут? Попрошайка? Червь, роющийся в грязи?

Халли замер, потом медленно, нарочито провел грязной рукой по лицу и еще медленней поднялся навстречу хозяину голоса.

Не ему одному, нет. Эйлейфр никогда не ходил в одиночку. Эгиль. Хьяллр. Двоюродный брат Эйлейфра Биргир. Они всегда были вместе. Халли подумал о лопате, но ее забрал отец. У него не было ни камня, ни палки. Он стоял безоружный по щиколотку в жидкой грязи.

– Оставь его в покое, – сказал Биргир, который тоже не был Халли другом. – Он хоронит старого нитсинга. Через семь дней его отец сможет хлебнуть сьюунда и присвоить титул себе.

Нет даже ремня с пряжкой. Он мог бы бросить вызов им всем. Но один Биргир весил больше него и был на голову выше. И, конечно, они с оружием.

– Что ты положил со стариком? – спросил Эйлейфр. – Золотые кольца? Великий меч?

Его приспешники расхохотались. Эйлейфр был наследником Райнбьёрда, самого богатого человека в Лайре. Сейчас Эйлейфр казался серым призраком в тумане, но, без сомнений, у него был меч, и отличный. Следующим летом Эйлейфр сможет снарядить корабль и, как надеялся Халли, взять своих дружков на борт, чтобы все они утонули в открытом море.

– Где меч, нитсингово отродье? Где твое наследство? Зарежешь ли ты всех свиней, чтобы деревня собралась на погребальный пир?

– Этих костлявых свиней едва хватит на одного Биргира, – заявил Эгиль под общий смех.

Любое слово приведет к драке, а драку он проиграет. Может погибнуть здесь, и его отец, сам уже старик, останется один. Родных у них не было. Они жили на краю деревни. Зимой им предстояло кормить свиней и выживать охотой.

– Где меч? – подхватил тему Эгиль. – Погребен вместе с ним?

– Удача Хеорота уж точно там, – сказал Эйлейфр. – Под этой кучей грязи. Удача Лайре. И с ними удача старого лорда, под грязью. Взгляните на этого нитсинга: луна исхудала до обглоданной корки – ни славы, ни живота, костлявая, голодная луна. Похоронив старого дурака, ты не разделаешься с проклятьем. Тут нужно золото. Проси меня, нитсинг, умоляй взять с нами в рейд следующим летом.

– Ха! – Вот и все, что смог сказать Халли. Внутри кипел гнев, злость боролась с дедовым холодным здравомыслием. Нужно избежать схватки или хотя бы выбраться на более твердую почву. Бежать? Он пойдет шагом. Если они нападут, уложит одного. Может, Эгиля. Он сосредоточится на Эгиле. Эйлейфр носит кольчугу и кольца на пальцах.

Он зашагал. Миновал обидчиков и услышал их гиканье и насмешки, но продолжил идти, а они решили не нападать… по крайней мере, открыто. Они пристроились сзади, в тумане и подступавших сумерках, и, шагая, он думал, что сейчас самое время для камня в спину – так они развлекались в деревне, – вот только все камни лежали в дедовом кургане.

И если они не тронули его, так лишь потому, что драка здесь, на могиле деда, в такой час, могла сослужить им недобрую службу. В деревне закрывали глаза на поступки Эйлейфра, и если страдал слабый, вина была в его слабости, но напасть ночью, пока он хоронил деда… это связало бы их с дедовой историей, стало бы еще одним печальным, бесславным деянием, из которых складывалась проклятая долгая жизнь старика. Халли Эгглафссон погиб безоружный, забитый до смерти у ног деда? Этот поступок не был благородным, а Эйлейфр жаждал славы… подобно еще одному человеку, которого он мог назвать, но мир никогда не назовет.

Гёт Беовульф. Человек, которому Хродгар доверял больше всех в мире, ведь он потратил золото на дядю Беовульфа и заплатил виру, избавив Гёта от его судьбы. Хель не обманешь. Золотом не исцелить ненависть. Хродгар не прислушался к совету деда, упрекнул его через своего друга Эскера и заглушил мудрые речи. Однако скальды наделили Беовульфа верностью.

Почему? Потому что Беовульф стал королем Гёталанда. И привез золото, которое получил от Хродгара. С учетом всего этого из Беовульфа вышла прекрасная легенда.

Как и из Хродгара… на время.

Но Беовульф забрал не только золото. Он взял Хрунтинг, меч, который нельзя одолеть в битве… и назвал его ложью, подделкой и обманом.

И теперь данами правит пес. Мелкий одноглазый пес, дворняга, поставленная над ними королем шведов, который заявил: если кто-то явится к нему и скажет, что дворняга мертва, этого человека тоже ждет смерть.

Что означало: берегите королишку, драчливые даны, раз уж ваши лорды перебили друг друга. Берегите этого короля. Берегите шавку. И учитесь сдержанности.

Можно ли пасть ниже?

И все потому, что они лишились меча. Лишились своей удачи.

Туман окутал деревню, скрыл домишко, скрыл все вокруг. Халли потянул за веревку на щеколде, толкнул дверь – и почувствовал сильный запах эля, немалая часть которого пролилась на пол. Отец, так и не снявший грязной одежды и сапог, сидел у огня и пил. Халли зачерпнул себе кружку и тоже сел.

Скамья лишилась одного человека. Но она лишилась его давно, когда дед заболел.

Они выпили, и отец спросил:

– Ты доволен?

Халли задавал себе этот вопрос. Он задумался, сделал два долгих глотка, которые не пригасили бушевавший внутри гнев. Наконец ответил:

– Эйлейфр с его бандой уже нашли могилу.

– Ты с ними дрался?

– Я похож на мертвеца? Нет. Не дрался. – Третий глоток, вкусом схожий с горьким стыдом. – Отец, ты когда-нибудь видел меч?

– Не помню такого, – ответил отец.

– Я знаю, почему дед одолжил его.

– Хродгар приказал. Потому что он оскорбил гостя Хеорота.

– Дед усомнился в репутации гостя. Тот вполне мог отшутиться веселым рассказом, если ему было что сказать. Но Беовульф лишь отчасти опроверг слова деда. Нет. Я знаю, что лорд был недоволен дедом в то утро. Но дед говорил, что на Хрунтинге лежит одно простое заклятие. Он никогда не подводит в битве героя. А Беовульфа подвел. Значит, дед не зря в нем усомнился.

– В его правоте мало толку. Беовульф лишился меча. Но вернулся живым.

– И Хродгар отдал ему золото. Столько, сколько он мог унести. И Беовульф уплыл прочь, не оглядываясь. Хродгар думал, отданное им золото приведет воинов, а те принесут новое золото. Но удача погибла вместе с Хрунтингом. И все воины ушли вслед за золотом. Гёты Беовульфа сбежали в Швецию и бросили нас сражаться с франками и Белым Богом, с шелудивой шавкой в качестве короля. Наша удача лежит на дне того озера, с костями Гренделя, и правда лежит там вместе с ней.

– С этим мы ничего не можем поделать. – Отец поднялся, зачерпнул еще кружку эля. – Старика больше нет. И меча больше нет. Через семь дней нас ждет сьюунд, и мы можем лишиться дома и земли, если не зарежем хотя бы половину свиней и не устроим пир для деревни. Завтра мы отправимся на охоту. Посмотрим, не удастся ли добыть шкур на продажу, чтобы спасти наших свиней.

Таков был закон. Таков был сьюунд, эль для мертвеца, который подтверждал право на наследство, а отцу предстояло унаследовать лишь крошечный домишко да загон для свиней – и, возможно, никаких свиней, потому что они должны были угостить деревню и разделить с ней эль, чтобы все признали их наследство.

Эйлейфр и его приспешники придут и будут похваляться своим кораблем, своими великими планами и везением.

Отец и мать Эйлейфра непременно придут и будут презрительно смотреть на их домишко и убогие пожитки.

Прадед Эгглаф сам владел Хрунтингом, добывал золото в битве, помог Хродгару возвыситься. Великий человек. Настоящий герой, ни разу не проигравший в битве, не дававший франкам ступить на датскую землю.

И Эйлейфр будет насмехаться над ними, пока отец пытается придумать, как спасти свиней.

– Нет, – сказал он. – Ступай на охоту, отец, и пусть Один направит твои стрелы, а я пойду к озеру Гренделя.

– Нет! Нет. Ни в коем случае.

Халли поднялся. На улице он продрог до костей. В доме он не снял ни куртки, ни сапог, и теперь эль разгорячил его. Он направился к колышкам, на которых висело охотничье снаряжение, взял свои вещи и разделочный нож.

– Сын. – Отец вскочил на ноги. – Сын, в тебе говорит эль. Очнись.

– Я очнулся, отец. Я пришел в себя. Я отправляюсь к Грендельсъяру, чтобы увидеть то, что смогу увидеть. Грендель мертв, ведь так? И его мать тоже. Чего мне бояться?

– Это гиблое болото. Проклятое место.

– Проклятье – это сдаться. Меч не утрачен, пока мы не сдадимся. А я не собираюсь сдаваться. Дед будет спать спокойней, когда получит его. И, может, нам больше не придется терпеть пса в качестве короля. – Он продел кожаный шнурок в отверстие на ноже, завязал и повесил нож на плечо. – Охоться на оленя, отец. Я буду охотиться на меч. И я вернусь до сьюунда.

– Ты спятил. – Отец подошел к столу в углу, взял грязными пальцами вчерашнюю землистую буханку хлеба и отдал сыну. – Хотя бы возьми с собой это. Посмотри. И возвращайся поскорее. Я добуду оленя, и мне понадобится этот нож.

– Надеюсь, моя добыча будет лучше, – ответил он, обнял отца и хлопнул по спине. – Добудь хотя бы одного оленя, отец.

Он не стал пускаться в путь ночью. И не стал оставаться в доме отца, чтобы тот не разубедил его. Он устроился на сеновале старого Олафа, не в первый раз воспользовавшись этим уютным убежищем, и ушел с рассветом, с первыми проблесками солнца в тумане. Поля вокруг Лайре он знал хорошо, но когда достиг последнего кургана, выбрался на старый торговый тракт. Дети Лайре подначивали друг друга хотя бы ступить на эту дорогу. Теперь она была больше похожа на звериную тропу, но он шагал по ней, пока мог ее различить, намного дольше, чем во время прежних своих вылазок, – шагал целеустремленно, по-прежнему переживая в душе вчерашнюю ночную встречу. Темные мысли на зловещей дороге, воспоминания о нищем погребении деда и соседях…

Их соседи не вышли, когда они несли деда к могиле. Те немногие, что были на улице, свернули в сторону, скрылись в домах, захлопнули двери, словно мертвый дед мог заразить всех своей неудачей. Никто не предложил помощь и не выразил соболезнования.

Эйлейфр видел их. Эйлейфр и компания нагрузились элем и выжидали, когда он пойдет назад вместе с отцом, а не увидев его, отправились на поиски. Но вся деревня знала, что дед умер. Слухи распространялись подобно лесному пожару. И продолжают распространяться.

Ты сегодня утром видел Эгглафа? А сына его видел? Старик наконец в могиле – какое облегчение для всей деревни. Там ему и место.

Если ни он, ни его отец не приготовят сьюунд и лишатся дома и всего прочего, дом будет объявлен ничейным – и кто приберет себе дом, и землю, и все остальное? Кто, как не отец Эйлейфра, Райнбьёрд? Не для того чтобы жить там – у Райнбьёрда отличный дом. Наверное, он поселит там коз, использует их дом вместо сарая. Или позволит отцу остаться и работать на него.

Они могли пасть еще ниже. Он не хотел об этом думать.

Но даже гнев отступил, когда от голода у него начала кружиться голова. Туман сгустился, и он испугался, что сошел с тропы.

Следовало присесть, согреться и подкрепиться хлебом, который дал ему отец. В низинах туман был особенно густым, но дождь прекратился, и, когда после полудня подует ветер с моря, дымка развеется. Он верил, что так и будет, даже если он забрел в ложбину и оказался в излюбленных туманом местах.

Он внимательно проследил за тем, чтобы сесть лицом в ту же сторону, куда шел, а не ошибиться и не развернуться; в таких безлюдных местах могут бродить тролли, которые любят заводить путников в трясины и ямы. Тролли могут походить на деревья, которых вдоль тропы росло немало, или камни, которых здесь лежало с избытком, и разделочный нож от них не защитит, но эти страхи его странным образом не тревожили.

Грендель мертв, напомнил он отцу. Если это не так, вот худшие тролли, которых следует бояться, Грендель и его мать, не выносящие солнца, таящиеся в ночи, и тумане, и темных углах. Но… мертв, сказал он себе. Дед в это верил. Эти двое никогда больше не тревожили Хеорот после возвращения Беовульфа с рукоятью меча, который справился с матерью тролля, когда Хрунтинг потерпел неудачу. Халли слышал, как поют эту историю, как великий герой одержал победу, несмотря на промах Хрунтинга, как Беовульф отшвырнул Хрунтинга в сторону и нашел среди золота другой меч – меч, который ковали йотуны и который расплавился, коснувшись твердого тролльего сердца.

Со дна Грендельсъяра, глубокого озера, великий герой поднял голову Гренделя и рукоять йотунского меча.

Однако в той же самой песне пелось: покидая Хеорот с тяжелым грузом Хродгарова золота, Беовульф послал человека, чтобы вручить деду меч. Послал человека. И послал меч. Словно это было достаточной ценой за утрату сокровища рода Эгглафа.

Можно лишь пожалеть троллей, стариков из камня, земли и воды, древних, как холмы, под которыми они живут. Эти создания подобны йотунам, рождены землей и предпочитают места, где нет людей. Всеотец позволил им жить, если они будут смирно сидеть в своих обиталищах. Великие йотуны, инеистые великаны, – другое дело, но тролли обычно держались наособицу и не причиняли вреда.

Грендель преступил черту и стал угрозой. Он являлся в Хеорот – как и положено троллю, по ночам, – забирался в великий медовый чертог и убивал воинов, которых привлекло Хродгарово золото.

Дед его видел. «Высокий, как дерево, – говорил он, стоя перед очагом. Потом раскидывал руки. – Могучий, как медведь, и с таким же ревом. Таков был его голос. Словно ломающиеся балки. Словно катящиеся булыжники. Никто не понимал его речь, но он произносил слова. У него был скошенный лоб. Спутанные волосы и борода. Он носил куски брони, а в качестве посоха – молодое деревце, узловатое, с веточками. Он был стремительной тенью. Воины кинулись к оружию, а Грендель полез наверх, опрокинул скамьи, повис на главной балке – и исчез в ночи, оставив мертвых. Троих воинов больше никто не видел – они то ли сбежали, то ли были убиты».

Халли просил рассказать эту историю снова и снова. Иногда Грендель был высоким, как дерево, иногда могучим, как медведь – однако насчет троих воинов дед никогда не сомневался.

Пусть тролль – но тролль этой земли. Часть их камней, их почвы, разгневанный людьми Хродгара. Или самим Хродгаром, по причине, о которой песни умалчивали.

Хродгар скверно обошелся с дедом. Не вышвырнул его на улицу, но чести в том чертоге дед больше не знал. Дед сказал Хродгару не выдавать дочь за Ингельда. Хродгар холодно отклонил его совет, предложил мир старому врагу и посеял вражду в собственном доме, приведшую к кровавой междоусобице, какой не знали в легендах. Четыре лорда за год, два – за один час. Хеорот пал.

Халли съел кусок хлеба, выплюнул песчинки – их жернов, и так не лучший, становился день ото дня все хуже, и следовало быть осторожным. Он спрятал буханку под куртку, понимая, что придется экономить. По куску хлеба в день. Больше трех дней у него нет.

Еда и небольшой отдых. Его ногам было тепло. Мир вокруг замер, царила мертвая тишина. Тролли были не страшны при свете дня, даже таком расплывчатом. Он натянул на голову капюшон из барсучьей шкуры, свернулся клубком и немного поспал, отдыхая перед очередным броском… куда? Что он увидит? Озеро, о котором слышал всю жизнь? Окруженное скалами бездонное озеро, где жили тролли?

Он слишком устал и измучился, чтобы думать об этом. Он знал направление, и сейчас ему было тепло под мокрыми шерстяными одеждами и кожаным плащом.

Ничто не шевелилось вокруг, пока ветерок не проник под капюшон и не коснулся его лица.

Солнце пригревало. Свежий ветер шуршал травой, яркий солнечный свет озарял камни. Он поднялся – и увидел впереди, немного в отдалении, холм, прежде скрытый туманом. С этого холма тянулись к синему небу обугленные балки, черные и переломанные.

Хеорот. Проклятое место.

Это действительно был великий чертог, больше дома Райнбьёрда и любых трех деревенских домов, вместе взятых. Он чувствовал себя обязанным подняться туда, хотя бы для того, чтобы сказать, что был там и касался балок, слишком толстых, чтобы прогореть. Эти балки, глубоко вошедшие в холм, и камни очага – вот и все, что уцелело.

Здесь погибла его бабка. Здесь погиб весь род Хродгара, все Скьёльдунги, сыновья Хальвдана.

Он бродил по центру чертога, где воины сражались с Гренделем. Увидел каменный уступ, где было место Хродгара, лорда Хеорота и всех окрестных земель. Увидел проем на месте двери.

Как Грендель проник внутрь? Через двери? Дед говорил, они были заперты изнутри – ведь снаружи рыскал враг. Через дымовые отверстия? Они были слишком малы.

Колдовство? Возможно. Само собой, повсюду были руны и амулеты. Халли замер на том самом месте, где прежде восседал Хродгар, во главе чертога. Вдоль стен, под высокой крышей, раньше стояли скамьи, а на них сидели воины, рассказывали истории, пили и шутили, как все мужчины. Пиршественные блюда шли по кругу в великом чертоге. Вкуснейшая еда, пиры, каких никогда не видывали в Лайре. Здесь собирались сильные и закаленные в битвах мужчины, привлеченные золотом и славой великого лорда; каждую ночь – пир, каждый день – ставки и состязания…

Сильные и закаленные в битвах мужчины, много вооруженных мужчин. Перед такими дрогнула бы даже крепость.

И все они пали беспомощной жертвой Гренделя?

Которому оторвал руку один человек?

На это требуется медвежья сила. На такое способен огромный медведь.

Менял ли Беовульф обличье? Менял ли шкуру, хотя бы на мгновение?

Это бы все объяснило. Даже летним полуднем он ощутил холод, представив такую битву: тролль против оборотня. Беовульф. Пчелиный волк. Медоед. Старый народ, щуплые темные люди, бродившие с места на место и не строившие деревень, никогда не называли медведя по имени. Произнести имя означало позвать его, а они боялись огромных лесных бродяг, ходивших на двух ногах, подобно человеку.

Они звали его Медоедом. Такой человек – сам по себе монстр, – сошедшийся в рукопашной с ночным троллем, что превратил чертог Хродгара в свою кладовку. Что здесь может сделать простой смертный? И в ночи, в дыму и в страхе, кто разглядит истинные очертания? Среди криков и визга, кто отличит один рев от другого?

Халли передернул плечами, поежившись, глядя на обрубки дверных стоек – они смотрели на запад. Лайре тоже смотрела на запад, в сторону рощи Нерты, в сторону священных мест, принадлежавших старым темным силам и ночи, что утаскивала госпожу Солнце под землю и правила миром до рассвета.

Хеорот чтил эту традицию, и его двери смотрели на запад. Но чертогу не было удачи. Как не было удачи и его лорду. За этими горелыми столбами, далеко внизу, таился туман. Без сомнения, именно оттуда приходил Грендель.

И там же лежал Грендельсъяр, озеро, где покоился Хрунтинг.

Тролль был мертв, как и породившая его троллиха. Их он мог не опасаться. Хеорот и старые силы сошлись в схватке – и Хеорот лишился удачи.

Но задерживаться здесь не стоило. Каким бы зловещим ни казалось озеро, куда он направлялся, это место, где погибло столько людей, было еще хуже. Он зашагал прочь, прошел сквозь обглоданный пламенем дверной проем, спустился с холма и направился на запад, где не было следов человека.

Идти становилось трудней, кустарник вырос там, где топоры Хеорота валили лес для дров и балок чертога. Здесь вытянулись молодые деревца и раскинулись густые кусты – олени сюда не заходили. Так решил Халли. Ничто не сдерживало рост, и деревья, родившиеся из случайно упавших семян, еще не затеняли землю. Миновало два поколения лет и зим – а олени по-прежнему не паслись здесь. Ближе к Лайре, к востоку, лес просматривался насквозь, и оленям хватало смелости иногда подходить прямо к деревне.

Но не здесь. Ни следа оленя. Ни куницы, ни кролика. Даже птиц нет, теперь он это заметил. Вокруг царила тишина, которую нарушил только звук покатившегося камня. Этот камень никого не вспугнул.

Наконец он выбрался к чаще, которую давно никто не рубил. Здесь тек ручей, и идти стало легче, но по берегам не было звериных троп, а лес становился все темней и гуще.

Была ли это тропа Гренделя? Этот мелкий поток, эта струйка воды, вьющаяся среди камней?

Валуны стали крупнее, а дорога – угрюмей. Вечернее солнце скрылось за деревьями. Он пробирался среди камней, торопясь выбраться из чащи, не желая проводить ночь в этом мертвом месте.

И внезапно, сквозь деревья и кустарник, он увидел меркнущий дневной свет и чистое бледное золото солнца. Он зашагал быстрее, отталкивая ветки и спеша к свету изо всех сил, радуясь, что у леса есть конец и что солнце еще не село.

Неожиданно лес кончился, корни последних деревьев упрямо цеплялись за камень в поисках опоры. Внезапно он увидел солнце, и обрыв, и скалу, и золотистое небо, и, далеко внизу, в каменной расщелине – озеро.

Пытаясь удержать равновесие, Халли схватился за сухую ветку – та затрещала, но выдержала – и встал над небольшим водопадом, что бежал под его ногами и срывался вниз, в Грендельсъяр. Озеро окаймляли редкие деревья, часть которых высохла и побелела, рухнула или накренилась над обрывом. Обрыв был крутым и, как показалось Халли, ненадежным. Опустившись на четвереньки на крепкую скалу, он заглянул за край, туда, куда падала струйка воды, одна из многих оканчивавших свой путь здесь и белой пеной сливавшихся с озером.

Грендельсъяр. Его сердце забилось быстрее при мысли о том, что он действительно нашел это место, что сокровище деда лежит под этими черными водами, которые могут быть вовсе не столь глубоки, как выглядят сверху, и не столь темны, как кажется в сумерках.

До озера было шесть-семь человеческих ростов; если бы он упал, его бы ждал неприятный холодный сюрприз после долгой прогулки. И он вполне мог приземлиться на обломок камня чуть в стороне от водопада. Скала, на которой он стоял, ограничивала озеро с этой стороны. Другой берег был низким и болотистым, до него попробуй еще доберись.

Но был второй выступ и осыпь. Очень большие камни обрушились и создали лестницу к этому нижнему выступу. Ее захватили молодые деревца – обвал произошел давно, – однако она вела почти к самой воде.

Возможно, ею и воспользовался тролль, ею и лесным ручьем. В темных водах внизу лежал дедов меч и звал Халли, звал спуститься и вернуть наследие. Он двинулся вниз в неверном закатном свете. Массивные валуны были весьма устойчивы, однако их очертания оказались обманчивы и вероломны и привели его не к воде, а к уступу над ней.

В меркнущем свете его глаза различили на уступе странный белый камень, не похожий на серую скалу. Однако, взглянув с другой стороны, он понял, что это не камень, а выцветший череп.

Он вовсе не желал такого спутника в темноте, на узком выступе над водой. Но карабкаться обратно было глупо. И бояться было глупо. Он только что преодолел рискованный спуск – и разве не об этом пели скальды? Разве он не знал, что за украшение поместила над входом троллиха?

Эскер. Друг и советник Хродгара. Его голова была вирой, взятой троллихой за жизнь сына. Она забрала голову Эскера и поставила над своей дверью.

– Что ж, господин, – сказал Халли, усаживаясь на упавший камень. – Великий герой мог вернуть вас домой для погребения. И не вернул. Сколько всего он сделал по словам скальдов – и не сделал на самом деле.

– Унферт? Это Унферт?

Его сердце чуть не остановилось. Он глубоко вдохнул, говоря себе, что ему показалось, что это кровь стучит в ушах после тяжелого спуска. Но голос повторил:

– Это Унферт?

– Внук Унферта. – Не стоило называть злобному призраку имя, но Эскер не был врагом его деду. – Вы Эскер?

– Эскер. Да. – Голос набрал силу. – Похоже, я проспал всю ночь. – Не мелькнул ли огонек в сгущающемся мраке, не появилась ли сотканная из тумана фигура там, где никакого тумана не было в помине? – Я был в чертоге. – Поднялась призрачная рука. – Я спал. Я проснулся. Она была среди нас!

– Она мертва, – сказал Халли. Страх хлынул от призрака подобно волне, заставив его сердце биться чаще, а кожу покрыться холодным потом. – Она лежит мертвая, господин, в озере под нами. Успокойтесь. Больше она не причинит нам вреда.

– Что в Хеороте? Как поживает мой лорд?

– Прошли годы, господин, долгие годы, с тех пор как вы уснули. Хеорота больше нет. Лорд Хродгар мертв. Мой дед Унферт мертв. – Он впервые сказал об этом кому-то, и у него перехватило дыхание. – Он умер совсем недавно, господин. Позавчера. Он был глубоким стариком.

– Твой дед. – Призрак умолк. Теперь, когда солнечный свет погас, он казался ярче. Появилось бородатое лицо, заплетенные в косы волосы, ожерелье из золотых звеньев. – Унферт. Мой друг. Мертв.

Эскер был хорошим человеком, верным и смелым, говорил дед. Смелым, но не мудрым – готовым исполнить любой замысел Хродгара, принимавшим сторону Хродгара в любой великой глупости.

И той ночью, в Хеороте, безоружный Эскер кинулся между своим лордом и матерью Гренделя и погиб смертью воина, пусть без меча в руке. Но она забрала его голову. Моя месть свершилась, говорил этот поступок, голова над входом в ее царство. Кровавый долг выплачен, если не решишь иначе.

Беовульф решил иначе. Но Эскер остался здесь, неупокоенный и тревожный.

Услышав новости, призрак померк, лицо закрыли туманные руки – крупные руки, руки воина, больше не способные поднять оружие. Кольца чести и боевые шрамы виднелись на этих руках. Они скрыли Эскера, словно затенили его, а он пытался вспомнить события, свидетелем которых не был.

– Пришел Беовульф, – произнес призрак, роняя руки. – Спустился под воду. И поднялся. Она мертва.

– Вы хорошо несли вахту, господин. Вы сделали все, что могли. Я похоронил деда. И похороню вас, если пожелаете. Он вспоминал вас как друга, хотя вы часто спорили. Вашего лорда больше нет. Все герои отправились на пир богов, и мой дед в их числе. Он будет вам рад.

– Внук Унферта. Сын его сына.

– Меня зовут Халли. Халли Эгглафссон. – Он продемонстрировал безрассудное доверие. Благословение призрака может ему пригодиться. Но призраки – капризные создания, их волнует лишь собственная цель, собственный повод задержаться в мире. – Мой дед ждет свой меч, который здесь оставил Беовульф. Пожелайте мне удачи в моих поисках внизу, и, вернувшись, я освобожу вас отсюда, чтобы вы смогли воссоединиться с другими. Более того, я расскажу вашу историю и воздам вам воинские почести, которые не померкнут, пока живы песни.

Призрак становился все ярче, пока не возник целиком, не считая ступней.

– Да пребудет с внуком Унферта вся моя удача. Спой мне песни, которые знаешь. Расскажи, что случилось с Хеоротом.

Осмелится ли он солгать? Так можно навлечь на себя проклятие, когда призрак узнает правду.

Можно отшлифовать истину и остановиться, пока рассказ еще хорош. Боги свидетели, скальды так делают.

– Беовульф убил вашего убийцу, господин. Хродгар так оплакивал вас, что отослал Беовульфа прочь, нагруженного золотом. Беовульф сам стал королем, а Хродгар и его щедрый дар вошли в легенды. Герои, которых вы знали в Хеороте, стали великими лордами окрестных земель и сделали страну такой сильной, что король франков с его Белым Богом оставили нас в покое. Король франков решил, что намного проще воевать с югом, чем с севером, где живут столь великие люди, и до сих пор не вернулся. Скьёльдунги, которых вы знали, лежат в больших курганах, и о них до сих пор поют песни. А теперь все узнают и вашу историю.

Мир подернулся дымкой. Халли увидел, что окружен туманом, но не ощутил холода. Он чувствовал себя отделенным от реальности и понимал, что должен испугаться, но не смог бы ничего с этим поделать, даже если бы его тащили на смерть. Он погружался в теплую дремоту, он слишком сильно устал, чтобы поднять голову и запротестовать.

Быть может, он сказал слишком много? Быть может, призрак знал то, о чем он умолчал? Знал про кончину Хродгара?

Его окутала безмолвная темнота, единственным звуком было журчание водопада, тонкой струйки, такой тонюсенькой, что ее можно было перерезать дыханием. Лишь она связывала его с миром.

Пока не запела птица.

Халли открыл глаза. Солнце светило ему в лицо, ослепительно-белое в чистом синем небе. Он сидел на том же камне, на который опустился прошлой ночью. Череп смотрел за край выступа, выбеленный непогодой, но не тронутый птицей или зверем.

Дальний берег ощетинился соснами, странными и перекрученными. Будто земля раскололась здесь, и на одной стороне осталась скала, на другой – приземистый лес, а середина разлома заполнилась мутной водой.

Только когда он поднялся, вода внизу казалась прозрачной, затененной, словно темное стекло, и очень тихой. Ветерок не тревожил ее гладь. Если верить скальдам, Халли стоял на самой притолоке тролльей пещеры, там, куда троллиха поместила свой зловещий трофей. Он был как никогда близок к цели, осталось только спуститься под воду. И как никогда был близок момент, в который он мог передумать. Халли сбросил плащ, отложил остатки хлеба и встал на краю выступа. Посмотрел в стеклянную темноту и помедлил, думая о том, какой холодной она может оказаться, какой обманчивой, думая о вещах, которые долго лежали под водой, и о том, что если он уйдет отсюда и скажет, что спускался вниз, никто не обвинит его во лжи. Это была трусливая мысль. Он ее ненавидел. Но его ноги словно прилипли к камню.

Нет. Он не вернется с ложью. Халли несколько раз глубоко вдохнул, разбежался и прыгнул с края ногами вперед, поджав подбородок.

Его ноги коснулись воды, и она нахлынула со всех сторон, ледяная, выбивающая дух из тела. Он погружался все глубже, потом вода стала неподвижной, он открыл глаза и увидел темные камни, должно быть, упавшие со скалы.

Он повернулся – и заметил среди них более глубокую темноту, ничего отчетливого, место, которого не достигал свет, – возможно, пещеру. Место, где можно попасть в ловушку без воздуха и утонуть даже в стоячей воде. Но он поплыл туда, продрогший и отчаявшийся, высматривая в камнях золотой проблеск, рукоять Хрунтинга, какой ее описывал дед: узел из золота, благородного металла, который не ржавеет и не чернеет.

Его подхватило течение. Ему не хватало воздуха, в груди горело, сердце колотилось в ушах, но если он поддастся желанию вдохнуть, ему конец. Он цеплялся за камни, пытаясь бороться с течением, но тщетно. Вода подхватила его, развернула, поволокла за собой.

Давление воды ослабло. Почему-то он быстро поднимался. Он сдерживал дыхание, пока не достиг поверхности и не вынырнул, задыхаясь, молотя конечностями, чтобы не утонуть в кромешной темноте.

Его ноги нащупали дно, мелководье, где он мог встать на четвереньки, замерзший, мокрый и слепой.

– Узри же! – произнес голос.

Он вскинул голову – и с голосом пришло тепло, а с теплом – слабые отблески, словно огни на корабельной оснастке священными ночами. Синее пламя росло, оно охватило груду костей, черепов и ребер овец и прочего скота, объедки долгого пира. Рядом, среди костей, лежало пять, нет, шесть мечей, и шлемы, и доспехи, и сломанные щиты. Посередине, вонзенный в глазницу коровьего черепа, стоял меч без ножен, сиявший от острия до золотого узла рукояти, которая уравновешивала оружие.

Халли проковылял к мечу, положил ладонь на рукоять, вытащил его – и цвета вспыхнули вокруг, словно меч был факелом, ярким, как солнце. Дед никогда об этом не рассказывал. Но меч узнал его, Хрунтинг узнал. И запылал. Он озарил всю пещеру – и в ней, на каменистом берегу, поодаль от мусорной кучи, жилище троллихи, столы и скамьи, аккуратные полки с ровными рядами простых, незамысловатых горшков, как у любой доброй хозяйки.

По-прежнему тяжело дыша, он повернулся и увидел постель, а на постели – кого-то спящего, как он сперва подумал. Кого-то с волосами, заплетенными в темную косу. Белая рубаха. И торчащий из спины кинжал. Труп женщины, погибшей давным-давно, судя по истлевшей ткани и, как он понял, когда подошел ближе, усохшей плоти.

Кто это? – удивился он. Что за женщина могла здесь очутиться, помимо самой троллихи, и могла ли троллиха быть такой изящной?

И что за великая битва здесь разыгралась, если кинжал вонзился в спину женщины в постели?

Скальды говорили иначе.

Он поднял Хрунтинг, подобно факелу, но цвета слились и вновь стали синими. А женщина зашевелилась, повернула голову.

Он в ужасе отпрянул. Однако ее лицо оказалось миловидным, не молодым и не старым, средних лет. Ее прозрачная фигура начала садиться, оставив безжизненное тело лежать на постели. Женщина посмотрела на него – и все будто затихло. Вода перестала плескать о камни. А пещеру охватил призрачный огонь.

– Женщина, – хрипло прошептал он, – женщина, что здесь произошло?

– Они убили моего сына, – ответил призрак. – А я убила их.

Эта хрупкая женщина, чертами и сложением напоминавшая старый народ, что жил в глубине лесов, убила мужчин Хеорота? Унесла голову и поставила над своей дверью?

В ней крылось нечто большее. Он почти ждал, что призрак вырастет и нависнет над ним, обнажив клыки, протянув безжалостные руки…

Но она лишь смотрела на него глазами черными, как ночь, и он ощутил холод, ледяной холод.

– В нашем святом месте вы устроили свои пиры. Наши леса вырубили для своих печей. Наши луга отдали своим огромным медлительным животным. Истребили наших оленей и зайцев. Охотились на нас для развлечения. Почему нам не забрать ваш скот? Почему не забрать вашу пищу?

– Госпожа, – сказал он, понимая, что спасение – в учтивости, – я ничего этого не делал. Я уйду и больше вас не потревожу.

Ее глаза закатились так, что стали видны белки, она запрокинула голову и испустила пронзительный вопль. Потом уставилась на него своими черными глазами, в которых пылал темный огонь.

– Не потревожишь? Не потревожишь? Я предупреждала сына. Но он был молод, он был глуп, он был зол. Он вышел с голыми руками против ваших мечей. Он сражался. Он забрал пищу. А вы ранили его, и он умер. Я похоронила его. Я похоронила его своими собственными руками. А когда похоронила, отправилась в ту берлогу воров и взяла виру, которая мне причиталась. Я оставила ее в качестве предупреждения. Я покончила с вами до тех пор, пока вы снова меня не оскорбите.

– Вы спали. Вы спали, а он пришел сюда и убил вас. Он взял меч моего деда, который ему одолжили для битвы против чудовища, так говорят легенды, но он сказал, что этот меч его подвел. – Халли стоял перед разгневанным призраком, вокруг бушевала сила, и он знал, что умрет, если ошибется с выбором слов. – Этот меч зачарован. Его гейс в том, что он никогда не подводит героя в битве. Хрунтинг не подвел его. Это он нарушил условия. Он ударил сзади, пока вы спали. Это была не битва. И хуже того, он рассказал совсем другую историю.

– Правда, – произнес голос из глубин пещеры.

Халли вздрогнул, но не отвел глаз от женщины, опасаясь, что призрак воспользуется его слабостью. Это был ее сын? Это был сам Грендель?

– Госпожа, – сказал Халли, – с вами поступили несправедливо. Я в это верю. Позвольте мне уйти, и я расскажу другим, что здесь произошло. Я клянусь.

– Один знает, – ответила троллиха. – Один из живущих знает. Остальные мертвы. Убийца умрет. Воры покинули холм. Луга и леса исцелятся. А мой дом вновь принадлежит мне. Можешь отдать дозорного его богам.

Внезапно она будто стала выше и опасней, расплетшиеся волосы развевались на ветру, которого Халли не чувствовал. Он посмотрел на нее и не сдвинулся с места.

– Как мне вас называть? – спросил он. – Как мне вас называть, госпожа, когда я буду говорить со скальдами?

– У меня нет имени, – ответила она голосом, подобным морю. – Теперь я есть все сущее. Возвращайся!

Он был глубоко под водой, в темноте, и поднимался, поднимался к свету, грудь болела от сдерживаемого дыхания, рука мешала…

Хрунтинг пронзил поверхность и засиял в лучах солнца. Отталкиваясь ногами, Халли поплыл к скалам. Выбрался из воды, насквозь мокрый, и лежал на согретых солнцем камнях, пока не отдышался, пока кровь не прилила к сжимавшей меч руке и Халли не осмелился взглянуть на него.

Золотой узел и серебристое стальное лезвие не потускнели.

Халли смотрел на клинок, призраки и тьма метались в его голове, видения… если бы не вещественное доказательство в его ладони, меч с золотым узлом и гейсом… никогда не подводить героя в битве.

Мог ли он сражаться таким оружием? Халли в этом сомневался. И все же оно было в его руке, настоящее и незапятнанное. Должно быть, меч выглядел точно так же тем утром в Хеороте, когда дед одолжил его Беовульфу. Рукоять сверкала, узел словно задавал вопрос.

Почему такой орнамент? И дед – судья, брегон, не воин, – как должны были смотреть на него герои, на человека невеликого, не прославленного в битвах? Жаль, что такой могучий меч лежит в этих руках, должно быть, говорили они. Действительно сокровище, путь к славе для любого героя, которому он достанется. Более того, защита любому королевству, в котором найдется подобный герой, – верное спасение Скьёльдунгов и поражение любому врагу, что отважится им противостоять. Позор, что он принадлежит такому белоручке. Никто не боялся Унферта. Жители Лайре дразнили его в лицо за мягкость, человека, который побеждал словами и действовал решительно, скупца, который служил раздававшему золото лорду, Хродгару Щедрому, Хродгару Кольцедарителю.

Халли моргнул, крепко зажмурился, открыл глаза, чтобы убедиться, что Хрунтинг по-прежнему в его руке.

Как мог такой человек владеть подобным мечом? Дед не был героем. И никогда к этому не стремился. Он стремился быть судьей, советчиком. Вот только Хродгар предпочел советы Эскера, который всегда с ним соглашался.

Почему дед отдал меч чужаку? Дед всегда был глубокомысленным и осмотрительным, он не привык идти на попятную.

Орнамент в виде узла говорил о характере меча.

Халли не мог его развязать. С этим ничего не поделаешь. Насквозь мокрый, Халли поднялся на колени и подумал о более приземленных вещах, вроде сухого, теплого плаща на выступе и кусочке черствого хлеба.

Он поднял глаза на осыпь, которая при свете дня позволяла взобраться на уступ и исполнить данное обещание.

Он сложил маленькую гробницу из небольших камней, которые смог без опаски взять с осыпи. Он оставил Эскеру половину своего хлеба. Долго думал, но все же добавил к погребальным дарам разделочный нож. Другого у них не было, но он получил жизнь, а Эскер желал ему удачи. Для защиты у него есть дедов меч, а может, и дедов призрак – насчет последнего он не имел ни малейшего понятия.

– Позаботься об отце, если сможешь, – попросил он деда. – Со мной все в порядке. Отец нуждается в тебе. Принеси ему удачу с оленем. Я приду, как только смогу.

Он уложил на место последние камни, сделав для Эскера что мог и поделившись с ним чем мог, доел хлеб и начал карабкаться по склону. Подъем был рискованным – он осторожно выбирал, куда поставить ноги, и проверял каждый валун, порой размером с него самого. Он не обманул призрак Эскера и поступил по-доброму с троллихой. Если кто-то из них может послать ему удачу, он с благодарностью примет ее. Хорошо бы дед задержался, пока он не доберется до вершины.

Наконец он с облегчением залез на осыпающийся край леса и поспешно отполз подальше от обрыва, где каждый шаг обрушивал вниз гальку и небольшие камешки. Скорее всего, какой-нибудь весенней оттепелью, когда лед цепляется пальцами за валуны и трещины в камнях, скала обрушится, и лес рухнет в озеро.

Он не хотел медлить ни секунды. Накинул плащ поверх мокрой одежды и меча, наклонил голову и зашагал на восток, неся домой свое сокровище.

Он обещал, что вернется до сьюунда. Он не принес никакой еды для деревни. Когда он увидел великие курганы, у него болели ноги, он хромал – пришлось оторвать полоски ткани от рубашки, чтобы перевязать ступни в мокрых сапогах – и был голоден, потому что ничего не ел после того куска черствого хлеба, не считая нескольких ягод и семян. Он не тратил времени на охоту и костер. Просто шел, пока были силы, и не встретил на пути никаких преград, но и дичи тоже не встретил.

Наконец он дохромал до могилы деда и увидел, что крайние камни выворочены. Могила не была потревожена, однако камни кто-то раскидал. Вполне в духе Эйлейфра и его дружков.

Он вернул камни на место, сердитый, но слишком усталый, чтобы злиться на дураков. Пригладил землю, опустился на колени возле кургана и распахнул плащ. Положил Хрунтинг на могилу деда, сияющее сокровище на грязь.

– Дед, – сказал он, – я его достал. Я вернул его. Не думаю, что мне следует его носить. Думаю, для этого мне нужно было бы стать таким же мудрым, как ты, и знать так же много, и, помимо прочего, быть героем, а я не герой. Героев больше нет, все золото роздано и исчезло. Кроме этого. Я нашел его там, где он его бросил, и я знаю, почему он так поступил. Меч не хотел наносить удар. Он пытался убить женщину в ее постели, а меч отказался ему повиноваться. Вот почему он не принес его назад. История могла повториться. Меч не подводил его. Он подвел меч. Вот что я узнал.

Эскер говорил с ним. И троллиха говорила. Он надеялся, что теперь дед тоже заговорит, хотя бы один раз.

– Хрунтинг никогда не подведет героя в битве, – пробормотал он. – И на его рукояти – узел. Эту загадку я не могу решить. Ты одолжил его чужаку. Почему, дед? Чтобы доказать, что ты был прав насчет этого человека? Но ты и так не сомневался в своей правоте.

Молчание.

Потом ему в голову пришла мысль.

– Он не мог совершить убийство с его помощью, верно? Ты был судьей, и хорошим. Мать Гренделя сказала, что она отомщена, и так оно и было. Они убили ее сына. У нее было право требовать виру. И она потребовала. Ты был справедливым судьей. Всегда справедливым судьей, верно, дед? Закон, говорил ты. Берегите закон. Его создали мудрые люди. Мы должны его беречь. Ты дал ему Хрунтинг, чтобы он не смог ее убить. Не смог сделать то, что сделал.

Материнское проклятие – мощная сила. А мать Гренделя не была обычной женщиной.

Хеорот сгорел. Его лорды в исступлении поубивали друг друга – двое погибли в течение одного часа. Золото ушло с Беовульфом, а страной правит пес.

– Это ответ на загадку, дед? Ты одолжил Хрунтинг не для битвы. Ты одолжил его для правосудия, потому что твой лорд не желал тебя слушать, а Беовульф никогда бы не послушал. Меч не убил бы ее. Меч не обрушил бы на нас проклятие. Вот только Беовульф нашел место, где было полно оружия. В этом беда троллихи и Хеорота. Ее проклятие легло на нас, неотвратимое, как смерть, хоть ты и пытался его отвести. В этом загадка Хрунтинга?

По-прежнему молчание. Он поднялся, взял меч.

– Я верну его чуть позже, дед. Покажу только отцу, не деревенским, чтобы Эйлейфр его не искал. Хотя это было бы правосудием, если бы он украл его и отправился в рейд. Он уж точно не герой. Этот меч сам находит свой путь в мире и приносит удачу лишь до тех пор, пока ты им не пользуешься.

Меч вновь был завернут в плащ и скрыт от глаз. Халли миновал последний великий курган. Увидел свой дом.

Перед ним висела оленья туша. Халли очень обрадовался. Один олень не накормит всю деревню, разве что если потушить мясо в больших котлах, но это уже неплохо. Шкуру можно обменять на эль. Ему было жаль говорить, что он лишился разделочного ножа, и он даже помыслить не смел о том, чтобы воспользоваться Хрунтингом.

Но он думал, что отец его простит. Отец прощал ему почти все.

Он стукнул в дверь, бесцеремонно дернул веревку от щеколды и вошел в дом, теплый и ярко освещенный. Отец вскочил и поприветствовал его крепким объятием, охваченный радостью и облегчением. Халли хлопнул отца по плечу и отстранился, чтобы показать меч.

– Боги. – Вот и все, что смог вымолвить отец.

– Я не хотел оставлять его ему, пока ты не увидишь. Не хочу, чтобы его видела деревня.

– Но они должны увидеть!

– Отец, ты знаешь Эйлейфра и его шавок. Они станут копать. И я обещал деду. Послушай. Я знаю тайну меча и его удачи. Это очень важно.

– В чем же она?

– В том, что лучше владеть им, чем пользоваться. Я знаю, почему дед отдал его, и знаю, почему Беовульф его выкинул. Грендельсъяр непредсказуем и, думаю, в ближайшие годы совсем исчезнет. Полагаю, меч должен был вернуться домой. Но не для того, чтобы мы им пользовались.

– Я помню героев, – сказал отец. – Они много пили и отталкивали с дороги ребятишек. Я бы не хотел быть таким.

– Хорошо, – кивнул Халли. – Хорошо. Я рад. Рад, что охота была доброй.

– Три оленя.

– Три!

– Лучший день в моей жизни. Один за другим. Мясо, шкура и кости – все обменяно. У нас полно эля. Есть мясо для сьюунда. Мы проводим старика с почестями.

– Я потерял нож. Точнее, отдал. – Посмотрев на стену, Халли увидел красивый новый нож с серебристым лезвием, блестящим и острым. – Это новый!

– Удача, – сказал отец. – Простая удача. Я никогда не был хорошим охотником. Но теперь сделал себе репутацию.

– Удача. Жаркий огонь. Достаточно еды для нас и для пира.

Халли хотелось рухнуть на скамью перед огнем и съесть порцию похлебки, которую он унюхал. Ступни отчаянно болели, ноги дрожали от усталости. Но ему пришло в голову, что удача Хрунтинга опасна, а дед неплохо с ним справлялся. Теперь Халли это знал.

И если меч в земле ничуть не хуже меча в руках, так пусть упокоится там со своей загадкой на веки вечные.

– Я хочу вернуться на могилу деда и оставить меч там, прежде чем ложиться спать, – сказал он. – Пойдем со мной. Давай вместе отдадим его ему. Он будет доволен.

– Удача вернулась, – откликнулся отец. – Три оленя, в жизни такого не было. А раз удача вернулась, значит, она достанется нашей семье, а раз она достанется нам, люди позабудут все плохое о деде и запомнят его добрым судьей.

– Он таким и был, – ответил Халли и укрыл меч плащом. – Таким и был.