Старуха Ау первой заметила вора.

Сидя на корточках в саду, она прекрасно видела восточную дорогу – прямую полосу серого плитняка среди зеленого кустарника. В одной руке старуха держала нахальный корень, в другой – садовый нож; вокруг дышала плодородная почва. Между мгновением, когда она начала копать, и мгновением, когда извлекла из земли первый клубок грязи и бледной овощной плоти, появился вор – точка на горизонте. Она работала, а он приближался. Его плащ безжизненно висел во влажном летнем воздухе. Шляпа, широкая, как его плечи, затеняла глаза. За спиной у него были пустые ножны. Когда он подошел ближе, старуха Ау отвлеклась от работы. Поравнявшись со стеной из древнего камня, которая отмечала границу между большим миром и охраняемыми землями, он остановился и посмотрел в сторону Обманной башни.

Башня мерцала, как и обещали легенды, ежесекундно меняя очертания. Огромный алебастровый столп, утыканный горящими факелами, превратился в древний дворец из покрытого мхом серого камня, а тот – в розовое переплетение террас, стремящихся к небу. Вор следил за иллюзиями с высокомерным удовлетворением. Старуха Ау некоторое время наблюдала, как он наблюдает за башней, потом откашлялась и кивнула страннику.

– Какие новости? – спросила она.

Он посмотрел на нее. У него были синие глаза, цвета грозовой тучи. Морщины вокруг рта и глаз выдавали возраст и лишения, однако старуха Ау вроде бы заметила малую толику ребячливости, будто отражение желудя, выросшего в дуб. Что-то в нем напомнило старухе Ау любовника, который был у нее много лет назад. Знатный человек, мечтавший стать садовником. Теперь он мертв, и его мечты вместе с ним, за исключением тех, что сохранила она. Вор заговорил, его голос был насыщенным и глубоким, словно кто-то мягко играл на язычковом инструменте.

– Трон пустует, – сказал вор. – Король Раан гниет в могиле, а принцы грызутся за его место.

– Все семеро?

– Тауэн, Мауш и Киннин пали от мечей своих братьев. Еще один, Аус, привел с юга иноземную армию, чтобы заявить свои права на трон. Пять армий бродят по стране и уничтожают все на своем пути.

– Печально, – сказала старуха Ау.

– Войны заканчиваются. Даже войны за престол. Они также открывают определенные неожиданные возможности для смельчаков, – ответил вор и сменил позу, одновременно меняя тему разговора. – Эти земли принадлежат Имаги Верту?

Старуха Ау пожала плечами и ткнула подбородком в каменную стену.

– Все в пределах границы и вокруг нее. Не подчиняется престолу, нынешнему или предыдущему. Или следующему. Обманная башня не принадлежит миру, Имаги Верт позаботился об этом раз и навсегда. Ты пришел от одного из принцев? Просить Имаги принять его сторону?

– Я слышал, будто после смерти короля Раана Имаги Верт взял его душу и превратил в меч. И этот меч хранится в той башне. Я пришел, чтобы его украсть.

Старуха Ау провела черной от земли ладонью по щеке, прищурившись, посмотрела на вора, потом на башню, потом снова на вора. Тот вызывающе вздернул подбородок. Пустые ножны хлопнули его по спине, словно требуя внимания. Зеленый лак, латунные пряжки рассчитаны на весьма большой меч. Будто душе короля действительно требовался роскошный клинок.

– Ты ведь часто это повторяешь, верно? – спросила старуха Ау, стряхивая землю с упрямого бледного корня. – Странный способ добиться желаемого.

Вор снова посмотрел на нее. На его лице мелькнула радостная улыбка.

– Уверен, ты прекрасно разбираешься в садоводстве. Ну а я прекрасно разбираюсь в кражах. Эта дорога ведет к городку у подножия башни?

Старуха Ау кивнула.

– Час пути. На перекрестке держись левее, иначе свернешь к югу, а там одни зернохранилища да мельница. Но учти, все, кого ты встретишь, верны Имаги Верту. Другие надолго здесь не задерживаются.

– Я не собираюсь задерживаться.

– У тебя есть имя, приятель? – спросила старуха Ау.

– И не одно.

Ладонь вора скользнула в рукав и вынырнула обратно. Солнечный луч отразился от маленького блестящего предмета в его пальцах. Он бросил монету старухе Ау, и та ловко поймала ее. Серебряный квадратик с лицом молодого человека. Какого-то принца. Одного из воинственного потомства мертвого короля.

– Это за молчание? – поинтересовалась старуха Ау.

– Это за помощь, – ответил вор. – Все прочее – на твоей совести.

Старуха Ау хмыкнула, кивнула и спрятала монету в пояс. Вор с пустыми ножнами зашагал по дороге. Его плащ раскачивался на ходу, и он напоминал уличного фокусника, правая рука которого отвлекает публику от действий левой. Тень под шляпой походила на вуаль. Обманная башня превратилась в увешанное цепями каменное дерево выше облаков, потом в спиральный базальтовый столб с высеченными по бокам ступенями. Старуха Ау покачала головой и вернулась к работе. Упрямый корень сопротивлялся, но она была тверда и сурова, и умела обращаться с садовым ножом. Когда корень наконец вылез, длинный, как ее рука, и бледный, как кость, она присела на корточки на взрыхленную черную землю, вытерла пот с лица и посмотрела на запад, вслед вору. Тот уже скрылся за изгибом дороги и деревьями.

Город, служивший Имаги Верту, изображал нормальность даже под сенью магии. Мощеной была только центральная площадь. Заросшие сорняками улицы покрывала пыль. Небольшие конюшни запахом не отличались от конюшен по всему миру, а в проулках ночные горшки дожидались, пока их содержимое продадут прачке, чтобы отбеливать белье, или дубильщику, чтобы размягчать кожи. Над первыми летними цветами вились пчелы и мухи. Прогретые солнцем соломенные крыши испускали слабое зловоние. Птицы в гнездах перекрикивались друг с другом. В нескольких сотнях футов к северу высилась Обманная башня: шпиль из кости и стекла, потом столп из тонких каменных пластин, потом спираль из чего-то, напоминавшего освежеванную плоть, потом увитая плющом гранитная дева в короне из живого огня.

Для горожан вор был большей диковинкой. Он шагал по улицам, его глаза были скрыты, но на губах играла веселая улыбка. Пустые ножны колотили его по спине на каждом шагу.

Постоялый двор располагался рядом с площадью, чуть в стороне, словно слуга с вежливо опущенным взглядом. Вор зашел внутрь, будто часто здесь бывал. Хозяин, тучный мужчина с традиционным знаком гостеприимства – железной цепью на левой руке, встретил его во дворе.

– Мне нужна маленькая комната, – сказал вор.

– Маленьких комнат нет. Больших, впрочем, тоже, – ответил толстяк. – Есть просто комнаты.

– Перед Имаги все люди равны? – словно в шутку спросил вор.

– Именно так. Симин позаботится о твоей лошади, если она у тебя есть.

Симин, долговязый темноволосый паренек с наивным, открытым лицом, с надеждой кивнул. Вор покачал головой и вручил толстяку три квадратные серебряные монеты.

– Я беру с собой только то, что могу унести.

Хозяин внимательно изучил монеты, будто они предсказывали будущее, потом крепко сжал губы и пожал плечами. Железная цепь звякнула, словно высказывая свое мнение.

– Я покажу, куда идти, – нарушил молчание Симин.

– Очень мило с твоей стороны, – ответил вор.

Симин затрусил впереди. Он провел вора короткими коридорами во внутренний двор с вишневыми деревьями. В углу стоял каменный резервуар. Тощая девица отскребала мох щеткой с черной щетиной, стараясь не глазеть на гостя. Вор кивнул ей. Она покраснела и кивнула в ответ.

Симин остановился у высокой двери цвета свежих сливок, со щелчком отодвинул латунную щеколду. Вор шагнул в свою комнату, мальчик вошел следом. Внутри пахло мылом и сиренью. Тени гнездились у бледных стен, словно внезапно наступили сумерки. Скромная кровать с грубым коричневым одеялом вроде тех, что делали южные племена сотни лет назад. Кованый ирис в рамке на стене напротив единственного окна. Глиняный кувшин и чашка рядом с тремя незажженными свечами на низком столе. Симин с улыбкой закрыл ставни, будто вор попросил его об этом. Тени стали глубже.

Вор медленно опустился на кровать. Уронил пустые ножны, и те со стуком упали на пол. Вор снял шляпу, припорошенную цветочной пыльцой и пылью, и положил рядом с собой. Мокрые от пота редкие пряди волос прилипли к черепу. Радостная улыбка исчезла, ей на смену пришел страх. Вор покачал головой, прижал ладонь ко лбу и снова покачал головой.

– Я не могу. Не могу это сделать.

– Можешь, – рявкнул Симин, которого звали совсем иначе. От его мальчишеского добродушия не осталось и следа. – И сделаешь.

– Ты видел башню? Я слышал истории про Обманную башню, все их слышали. Я думал, она будет… Сам не знаю. Странным образом отражать лучи солнца. Отбрасывать причудливые тени. Постоянно меняется, так они говорят? Чертовски верно. Как мне противостоять чародею, который способен на такое?

Симин прислонился к стене, скрестив руки на груди.

– Тебе и не нужно. Этим займусь я.

– Мы совершаем ошибку. Нам лучше вернуться.

– Вернуться куда? К огню и смерти? Нет, мы будем следовать плану, – сказал мальчик. – Добыть меч. Закончить войну.

Вор прижал локти к коленям, обхватил голову руками.

– Как скажешь, как скажешь. – Потом собрался. – Ты его нашел?

Симин налил в чашку воды из кувшина и вручил вору.

– Нет. Но теперь, когда ты приехал, найду. Что изменится, где усилится стража, куда тебя не пустят? Так я узнаю. Ты ударишь в барабан, а я буду прислушиваться к эху. Так оно обычно и работает. И чем больше они будут следить за тобой, тем меньше станут следить за мной.

– Знаю, знаю, – ответил вор и одним глотком осушил чашку. Вернул ее мальчику, вытер губы рукавом. – Прежде чем я пришел сюда, этот план мне нравился больше. Престолонаследие, и троны, и кровь, и действующие армии. А теперь волшебные мечи, и чародеи, и башня, будто явившаяся из дурного сна. Мне здесь не место.

– Отправляйся утром. Поговори со всеми, кого сможешь найти. Спрашивай про зеленое стекло.

– Зеленое стекло? Почему?

– Я нашел личный храм недалеко от башни. Сделанный из зеленого стекла. Думаю, меч может быть там.

– Значит, зеленое стекло. И хвалиться перед верными подданными Имаги Верта, что я брошу ему вызов. И вести себя очаровательно и загадочно. Когда чародей прибьет меня, виноват в этом будешь ты.

– Что нового на войне? – спросил Симин, и его тон говорил, что ответ ему известен. Заболачивание Канала гагар. Убийство принца Тауэна. Голод на станции Каи-Сао. Вопрос, в котором содержится ответ, несет скрытый смысл. Вор понял.

– Цель оправдывает средства, – сказал лысеющий человек мальчику. – Я никогда не отказывался от этих слов.

– Значит, начнем завтра, – ответил мальчик и ушел, прикрыв за собой дверь.

– Лично я уже начал сегодня, – пробормотал вор пустой комнате.

Король Раан захватил престол – а с ним и власть над Империей – за неделю до своих двадцатых именин. Мальчишка с сияющей юной кожей воссел на трон из золота, драгоценных камней и костей. Он правил шестьдесят лет – шестьдесят лет мира и раздоров, голода и изобилия. Многие люди, родившиеся в день его коронации, не знали другого правителя. Правление и король Раан срослись в мыслях подданных, словно два молодых деревца, посаженных рядом и обвивших друг друга так, что ни одно не могло существовать отдельно от другого. Король Раан, и империя, и правильное мироустройство – все эти слова означали одно и то же.

Несложно позабыть реального человека, на чьи плечи лег этот груз. Он единственный из всех людей, от Жемчужного моря до кинжальных пиков Даи-Доу, от ледяных долин Верхнего Сараля до жарких пустынь Гелиопона, понимал, что король Раан, который управлял империей, словно простой смертный – своими руками, и Раан Сауво Серриадан, сын Ош Сауво, принцессы Хей-Са, третьей жены короля Гаудона, не были единым целым. Человек и долг, занимавший все его время, лишь внешне пребывали в мире друг с другом. Если на то пошло, тень смерти угнетала короля Раана сильнее прочих, потому что он не мог делать вид, будто больше власти и влияния придали бы его жизни больший смысл. Богатство и положение не давали ответов на мучившие его вопросы. Он искал утешения в плотских утехах, и философии, и – ближе к концу – в оккультизме.

Секс привел к легиону детей в пределах политического брачного лабиринта и за его пределами; философия – к серии меланхолических писем, посвященных королевским представлениям о человеческой душе и природе правильно прожитой жизни; оккультизм – разумеется, к дружбе с Имаги Вертом.

Имаги Верт – имя, породившее целую мифологию опасностей и чудес. Имаги Верт не только создал бестелесный голос Каменного оракула в Калафи или Детей ночи, что играли в волнах у берегов Амфоса; он воплотил в себе глубочайшие тайны мира. Некоторые утверждали, что Имаги был человеком и претерпел превращение, свалившись со скалы в трещину во Вселенной. Другие – что Господь не мог вдохнуть жизнь в глину мира, не приоткрыв щель между небом и землей, и что шрам от этой раны взял себе имя, и башню, и земли. Или что великий чародей обманул саму смерть, научившись жить вспять, к началу времен. Различные версии сходились в трех вещах: Имаги охранял Обманную башню и прилегающие к ней земли от любого вторжения; простые смертные, желавшие подчинить Имаги своей воле, кончали скверно; и чудеса, не подвластные самому причудливому воображению, таились в тени изменчивой вечной башни. Оккультные занятия привели короля Раана к низкой каменной стене, и к городу, и к башне столь же неотвратимо, как течет вниз вода.

Никто не знал, как прошла та первая встреча, но многие строили догадки. Быть может, императору оставалось лишь проявить смирение перед нестареющим, вечным существом, что называло Обманную башню своим домом. А может, эти два человека, настолько возвышавшиеся над простыми смертными, что власть стала им тюрьмой, вцепились друг в друга, словно два беженца в пустыне. Никто не видел, как они общались, а король Раан мало говорил об этом при дворе. Его путешествия в Обманную башню сначала были ежегодным паломничеством; потом он стал ездить туда в разгар лета и в середине зимы. А когда годы истощили его и он больше не мог выезжать, остались добрые воспоминания, сохранившиеся дольше всех прочих.

Смерть пришла к королю Раану, как и к любому другому. Имперский престол не защитил его. Врачи со всего света съехались во дворцы, привезя с собой флаконы с солями и травами, обереги, и заклинания, и пиявок. Король Раан позволил им лечить себя, словно дядюшка, потакающий племянникам и племянницам в их играх. Если он и надеялся продлить себе жизнь, то не говорил об этом. Принцы и принцессы собрались вокруг дворцов. Старший, принц Киннан, надел диадему на волосы, поредевшие и выцветшие за пятьдесят восемь лет жизни. Принцесса Магрен, самая младшая, все еще заплетала волосы в косички в знак своей юности. Дворцы набухли слугами, богатством и амбициями, словно насосавшийся крови клещ, готовый лопнуть.

В момент смерти короля Раана тень пронеслась над дворцами. Факелы, и лампы, и огни в очагах мигнули и погасли. Некоторые утверждали, будто слышали шум крыльев, словно во тьме скрывались огромные птицы. Другие – низкий музыкальный свист, который издавали сами стены. Лишь сиделка короля Раана и принц Тауэн, волей судьбы оказавшийся у постели отца, слышали последние слова короля: «Ты вспомнил свое обещание», – и не придали им особого значения. Когда слуги вновь зажгли все факелы и свечи, очаги и лампы, король Раан уже умер, и Империя изменилась.

Какое-то время казалось, что новый порядок будет мало отличаться от старого. Ученые-юристы и священники, изучавшие тайны благородной родословной, установили детей короля Раана, имевших преимущественные права на престол. Киннан, самый старший, был первым в очереди, однако Наас – более молодой, но сын благородной матери – почти не отставал от него. Потом шли Тауэн и Клар, Мауш и Тиннин. Принцесса Саруенна из Хольта укоротила волосы и имя, объявив себя принцем Сару, – по словам священников, у этого поступка было много прецедентов. На недели траура империя затаила дыхание. Потом принц Киннан провозгласил дату своей коронации и пригласил братьев и сестер прийти в мире, дабы почтить память отца.

До сих пор неясно, кто убил жену и детей Киннана. Однако принц уцелел, и так началась Война семи принцев.

В годы после того, как пролилась первая кровь, империей правил хаос. Вести летели над горами и равнинами, озерами и океанами, вести о смерти, и утратах, и дворцовых интригах. И – для тех, кто желал слушать – об Имаги Верте. Рыбак, чья кузина работала в дворцовых кухнях, сказал, что в ночь смерти короля Раана, когда погасли огни, тень, похожая на человеческую, пролетела на фоне луны. Она явилась со стороны Обманной башни и вернулась туда же. Женщина, в то время путешествовавшая по землям Имаги Верта, сообщила, что в ту ночь горожане сидели по домам, и в теплый летний вечер улицы были безлюдны, словно во время дикой бури.

Некоторые слухи даже удалось проверить. Да, посланники Имаги отыскали полдюжины лучших имперских оружейников в месяцы упадка короля Раана. Да, в тени Обманной башни была построена кузня, которая впоследствии обрушилась – через месяц после смерти короля. Да, в первые недели ухудшения состояния короля в библиотеке Амон-Суэр появился чужестранец и потребовал таинственный трактат о природе души.

Едва слышнее шепота на сильном ветру – однако из ниточек между Имаги Вертом и смертью короля начала сплетаться картина. Новая мифология родилась из последних королевских слов и привела к тому, что один человек решил покончить с войной.

Лоскутное одеяло правды и догадок выглядело примерно так: в старости король Раан стал бояться смерти – или, по крайней мере, сожалеть о ее неизбежности. Он обратился к своему бессмертному другу и спутнику, Имаги Верту. Вместе они придумали, как королю Раану сбросить глину плоти, но не умереть. Имаги Верт способом, неведомым благочестивым последователям, забрал королевскую душу, когда та покинула тело, вернулся вместе с ней в Обманную башню и там заключил ее в меч. Из стали и огня был выкован клинок, в котором Раан мог избежать кончины.

А потом… что чародею, живущему вне времени, делать с таким клинком? Какой властью обладает истинный меч-душа? Простым смертным не под силу постичь глубины замыслов и планов Имаги. Быть может, от меча будет прок тысячу лет спустя. Может, Имаги создал его исключительно ради удовольствия справиться с задачей, на которую не осмелился посягнуть ни один другой алхимик. Но для наследников Империи? Для мужчин, и женщин, и детей перед лицом войны меч приобрел еще большую силу.

И потому в столице небольшого государства, куда король Раан нанес один из последних визитов, в доме женщины, которой почти двадцать лет назад отдали на воспитание юного принца Ауса, самый дальний от трона королевский наследник придумал собственный план.

Он всю жизнь жил один, ничего не зная об отце и матери, кроме стороны света за морем и уверения, что кровь гарантировала ему честь и достоинство, если не любовь. Он покрыл изящные каменные стены углем и воском, планируя свое путешествие, пути своих маленьких армий. Восьмой в Войне семи принцев, имевший меньше всего шансов на победу в битве.

Битвы его не волновали. Для Ауса путь к победе лежал не через поле брани, а через сады и земли Обманной башни. Руины, где обугленные кости кузницы уже заросли плющом. Храм из зеленого стекла. Улицы и конюшни, мельницы, и кухни, и фермы земель, у которых не было короля. Здесь – или нигде – крылся ключ к амбициям Ауса, Забытого принца.

Ауса, чье имя было вовсе не Симин.

– Я всегда питал слабость к… зеленому стеклу, – произнес вор с многозначительной улыбкой.

Стоявшая перед ним женщина – темноволосая и мощная – молча держала топор на плече. Вор снова улыбнулся, будто они обменялись шуткой, коснулся широкополой шляпы и зашагал дальше по улице. В городе не было ничего странного, не считая самой Обманной башни. Мужчины и женщины занимались своими делами, как в любом другом месте. Собаки и дети гонялись друг за другом по грубой каменной мостовой и широким песчанистым лужам. Из густой листвы на деревьях выглядывали птицы. Если не видеть изменчивую башню, нетрудно было забыть о ее существовании. А вор старался ее не видеть.

По улице, пыхтя и потея, шагал круглолицый мужчина с тележкой свежескошенного сена. Вор заступил ему дорогу.

– Прекрасное утро. Скажи, друг, не знаешь ли ты чего-нибудь интересного о зеленом стекле? Плачу добрым серебром за добрые слова.

Мужчина помедлил, нахмурился, пожал плечами и двинулся дальше. Вор улыбнулся ему вслед, будто его молчание говорило лучше самых красноречивых историй. Достал из одежды старый жестяной секстант, прицепил в качестве отвеса кусок ярко-розового стекла и сделал вид, что измеряет макушки деревьев. Он чувствовал себя идиотом, притом испуганным. Ждал, что закончит день в канаве, и рыбы будут выедать его глаза. Но он серьезно относился к своей работе, а потому выставлял себя таинственным болваном и надеялся на лучшее, не уточняя, в чем это лучшее может заключаться.

В конюшне принц Аус изображал Симина, кивал, услуживал как мог – и слушал.

Хозяин – своей жене, когда они возились с виноградными лозами за постоялым двором: «Конечно, я известил башню. Отправился туда лично, едва он ушел к себе в комнату. Вот только Имаги все знал еще прежде, чем я раскрыл рот».

Девушка-уборщица – своей матери, когда они несли на рынок свежие яйца: «Ночью Имаги прислал распоряжения. Маленьких зябликов с пустыми глазами, которые несли в клювах клочки пергамента. Бэр (ученик кузнеца, насколько знал Симин) получил один, и Сойлу тоже».

Маленькая девочка в перепачканном платье, возившаяся в грязной воде у своего дома: «Крыса и вор, крыса и вор, найдется для них острый меч и топор».

Все знали, как и рассчитывал принц Аус. Но если кто-то и запаниковал, он этого не увидел. Подобно человеку, в сумерках идущему по дороге навстречу собаке, город выжидал, тихий и спокойный, и оценивал угрозу. Но он хотя бы ощущал угрозу, или изумление, или интерес. Своих величайших опасений – скуки, любезности, безразличия – Аус не заметил. Вор стал главной городской новостью, и этого было достаточно.

После обеда, когда Симин традиционно улизнул на сеновал вздремнуть, принц Аус улизнул по дорожке, притворявшейся оленьей тропой. Он шел осторожно, напрягая слух в жужжании летней мошкары и шуршании высоких трав. На полуденной жаре он вспотел, тяжелый воздух входил в легкие, словно пар. Обманная башня менялась: устремленная к небу спираль из гладкого белого камня; две массивные желтые кривые, вложенные одна в другую, словно клюв гигантской птицы; нешлифованный кусок дымчатого обсидиана. Приблизившись к храму из зеленого стекла, Аус зашагал еще медленней.

Едва заметные метки, оставленные принцем, были на месте. Длинный травяной стебель, сломанный на высоте колена, по-прежнему клонился поперек тропы. Тонкая, как паутинка, нить на высоте пояса между сухим деревом и густым кустом с заостренными листьями по-прежнему колыхалась на вялом ветру. Аус ощутил растущее разочарование еще прежде, чем преодолел последний поворот и увидел храм из зеленого стекла.

Возможно, храм стал меньше – все казалось возможным рядом с Обманной башней. А может, ему это почудилось под первые нестройные аккорды разочарования. Полуденное солнце сверкало на волнистых изумрудных поверхностях, но Аус видел только пыль. Шагнув внутрь и подойдя к низкому алтарю, он не испытал чувства изумления и уверенности, охватившего его в ту ночь, когда он нашел храм. Пыль, которую он столь тщательно рассыпал, чтобы заметить следы, осталась непотревоженной.

Вор пришел, стал угрозой – и никто на нее не отреагировал. Ни горожане, ни Имаги Верт. Принц Аус сказал себе, что следует радоваться. Он бы предпочел найти тайник, в котором хранится меч, но точно знать, что его нет в этом храме, тоже было важной информацией и сужало круг поисков. Он проявил терпение. В общем и целом. Единственный разочарованный крик вспугнул птиц с макушек деревьев – но лишь один раз. Больше он не кричал.

Он прошел обратно по тропе, спеша вернуться на сеновал прежде, чем придет пора Симину проснуться. Пустившись бегом, ощутил, как вживается в роль Симина-бродяги. Мальчишки слишком глупого, чтобы обзавестись интересной историей. Симина незаметного. И, возможно, именно по этой причине – благодаря роли, с которой он столь сроднился – его не увидела девушка-уборщица, шагавшая по дороге прочь от города и башни.

Рынок был далеко. Рядом с девушкой уже не было хромой матери. И что-то прыгало у нее за спиной. Тряпичная сумка, покрытая жирными пятнами. В такую можно положить еду для недолгого путешествия.

Аус, или Симин, помедлил, не зная, как поступить: вернуться, пока никто не раскрыл его обмана, или… или посмотреть, зачем эта девушка пустилась одна в путь, уведший ее так далеко от привычных мест. И взяла с собой еду. И… да, он испытал легчайшее тайное возбуждение. Его живот напрягся, в горле встал комок.

Он свернул и крадучись пошел за ней, держась на расстоянии.

Девушка шагала на север, удаляясь от храма из зеленого стекла и огибая жуткую изменчивую башню. Алый шарф и волосы сияли на солнце, яркие, словно флаг на поле боя. Тепло солнечных лучей колебалось между приятным и гнетущим. Воздух был душным, словно надвигалась гроза. Аус держался в тенях под ветвями и на краю высокой травы, где изгиб тропы почти скрыл девушку из вида. Страх, что его заметят, нарастал, превращаясь в жгучее возбуждение. В любой момент хозяин постоялого двора отправится его искать. Желание вернуться мучило его, но ощущение, будто он стоит на пороге важного открытия, заставляло идти дальше. Тем временем девушка, не догадывавшаяся, что стала средоточием мира Ауса, шагала и подпрыгивала, останавливалась, чтобы оглянуться, и шагала дальше. Сзади на ее платье темнело пятно пота.

И в полоске пятнистой тени, где два дерева нависли над тропой, она исчезла.

Грудь принца стиснула ледяная рука паники. Девчонка была иллюзией, приманкой в ловушке. Или она ускользнула и сейчас, пока он стоял здесь, бежала поднимать тревогу. Он ждал, застыв, словно дерево, и лишь когда на протяжении десяти долгих, трепещущих вдохов ничего не произошло, двинулся дальше. На тропе между деревьями никого не было. Листья вздрагивали на едва ощутимом ветру. Назад и вперед тянулась ухабистая земля. В этой картине не было ничего странного или неуместного – за исключением воспоминания о девушке и ее нынешнего отсутствия. Принц медленно повернулся, моргая от удивления и смятения.

Он едва не упустил некую неправильность в воздухе. Созданная из пустоты, она и выглядела пустой. Лишь преломление света, словно легчайшая рябь в стекле. Даже заметив ее, он усомнился. Но шагнул вперед – сначала одна нога, затем другая, – и вокруг него развернулся ландшафт, будто, сделав эти шаги, он преодолел поворот тропы, и перед ним открылись новые, незнакомые виды. Склон холма, поросший зеленой травой и усыпанный одуванчиками, поднимался к самому подножию Обманной башни. Над входом в пещеру высилась каменная притолока, и в тени между подземной тьмой и ослепительным дневным светом сидела девушка-уборщица, а рядом с ней – Бэр, ученик кузнеца. Рядом с ними лежал обед – цыпленок с хлебом, позади валялся тряпичный мешочек. Эти двое видели только друг друга, но принц Аус видел все. Неловкую улыбку девушки. Криво сидящую броню ученика кузнеца, топор с обмотанной кожей рукоятью. Меняющийся, меняющийся, меняющийся силуэт башни. Он шагнул назад, мир вновь свернулся вокруг него – и он оказался один на тропе, в том же месте, но другим человеком.

Путь, скрытый магией. Человек, поставленный охранять его, даже ценой своих привычных обязанностей. Заброшенный храм больше не интересовал Ауса. Он нашел то, что искал. Имаги Верт, озабоченный появлением вора, укрепил защиту – и тем самым показал, что именно требовалось защищать. Симин, или Аус, несколько раз прошел туда-сюда, торопясь, чтобы не вызвать подозрений своим отсутствием, но желая запомнить дорогу.

Остаток дня Аус посвятил тому, чтобы быть Симином. Он выгреб стойла и починил стенку курятника в том месте, где какой-то дикий зверь пытался проникнуть внутрь. Он натаскал воды из колодца для кухни постоялого двора и отнес мельнику пироги в обмен на муку. Когда хозяин шутил, он смеялся. Когда, почти на закате, девушка-уборщица протрусила мимо с раскрасневшимися щеками и выпачканным травой рукавом, он сделал вид, что ничего не заметил. Обманная башня менялась: бело-серый столп, пятнистый, как луна; железный блок вроде гигантской наковальни, со светящимися окнами поверху; ветхая конструкция, покачивавшаяся на легком ветру, словно нищенские хижины, поставленные друг на друга.

Вор явился в общий зал на ужин, ел, и пил, и смеялся, будто его ничто не тревожило и совершенно не интересовал Симин. Веселые голубые глаза вора весело сверкали при свечах, он пил вино и пел песни, словно события развивались по какому-то непостижимо сложному плану. Около полуночи, когда принц Аус пробрался в комнату вора, дверь стояла нараспашку, а человек, съежившийся на кровати, ничуть не напоминал былого весельчака. Глаза вора слезились, его лоб и углы губ бороздили глубокие морщины тревоги, граничившей со страхом.

– Я так больше не могу, – сказал он, когда принц вошел в комнату. – Они улыбаются и отвечают, когда я говорю с ними, но замышляют убийство, стоит мне отвернуться. Еще день, в крайнем случае – два, и мне в спину вонзится нож. Я уже его чувствую.

– Неужели? – осведомился принц, закрывая дверь.

– Да. Она зудит. – Вор провел рукой по голове, взъерошив волосы.

Принц сел рядом с ним.

– В таком случае хорошо, что мы уходим сегодня.

Вор уставился на него и замер. Широко раскрытые глаза внимательно изучали лицо принца.

– Серьезно?

– Я нашел место. Тайную пещеру у подножия башни. Она скрыта магией, и ее сторожит человек, чье ремесло – отнюдь не охрана.

– Что ж, – сказал вор и слабо рассмеялся. – План сработал? Действительно сработал? Будь я проклят. Я думал, мы оба покойники.

– Работает, а не сработал, – поправил его принц. – Пока нет. Оставайся здесь и не привлекай подозрений. Уедем, как только я вернусь.

– Понял, – ответил вор. А когда принц поднялся, вор вскочил на ноги, залез под кровать, снова выпрямился и протянул принцу зелено-латунные ножны. – Возьми это. Чтобы убрать меч, когда его найдешь.

Принц мягко, но решительно оттолкнул ножны. Вор недоуменно моргнул.

– Я не собираюсь забирать душу отца, – сказал принц. – Я пришел сюда, чтобы ее уничтожить.

Принц скользил в темноте, тень среди теней. Он не боялся ночи. Облегающий черный плащ и нож в ножнах на бедре, мягкие сапоги и покрытое грязью лицо заставляли его ощущать себя портовым головорезом. Он сказал себе, что комок в горле и учащенный пульс выдавали возбуждение, а не страх, и сам поверил своим словам.

Кустарник и трава у тропы больше не казались зелеными. Лунный свет сделал мир черно-серым. В кустах бродили звери. Шуршание листьев напоминало мягкий шелест дождя. Обманная башня тревожно менялась, словно измученный кошмарами человек, но в темноте принц не мог различить деталей. Даже без свечи он преодолел путь, который показала ему девушка-уборщица.

Когда два дерева закрыли тропу, он помедлил. Мрак скрыл трещину из света и воздуха, но принц ее помнил. Пригнувшись, напрягая зрение, он начал красться вперед. Иллюзии и чары Имаги Верта могли обмануть человеческий опыт. То, что сработало днем, могло не сработать ночью. Но нет, как и прежде, мир сместился. Пустошь стала тропой, холмом, пещерой. И переменчивой башней, где хранилась душа его отца, обращенная в сталь. У входа в пещеру мерцал огонь. Неплотно прикрытая лампа. Принц скользнул на тропу, стараясь не шуметь.

Он узнал ночного стражника, но не вспомнил его имя. Наверное, Симин кивал ему на рынке или махал рукой на мельнице – один горожанин приветствовал другого. Но обстоятельства превратили их в принца империи и слугу его врага. Аус напал из темноты и убил человека, прежде чем тот успел вскрикнуть. Принц смотрел, как тускнеют глаза стражника. Война косила людей по всей Империи. Женщины и дети гибли на улицах Нижнего Шаоена. Солдаты орошали багрянцем общинные поля Маттауана. Стражник, захлебнувшийся удивлением и своей кровью, заслуживал не большего и не меньшего, чем тысячи других мертвецов. Принц Аус стоял над ним, пока он умирал. Принц не был виновен в убийстве. Виной всему был король Раан, а значит, ответственность лежала на его неосужденной душе. И если руки принца дрожали, это лишь доказывало, что он не стал равнодушен к смерти. Что был в большей степени человеком, нежели тот, кто его зачал.

Он снял ключи с бедра убитого, взял лампу, которая стояла рядом с опустевшим табуретом, и вошел в пещеру. Стены из грубого неотесанного камня поворачивали, и ныряли, и поднимались, без углов и дверей. Холодный воздух пах землей. В глубокой тишине даже едва слышные шаги принца казались громкими, словно крики. В какой-то момент, на ничем не примечательном отрезке коридора, уши принца внезапно начали болеть, воздух обрушился на него, словно грозовой фронт, и он понял, что находится под Обманной башней.

Впереди во мраке забрезжил свет, что-то отразило слабые лучи лампы. Какая-то часть души принца говорила ему вернуться, но цель манила его к себе. Мерцание ширилось и набирало силу, пока не превратилось в широкую латунную дверь с тремя панелями, украшенную резными символами и непостижимыми узорами. Увидь принц Аус эту дверь в любом другом месте, он все равно понял бы, что это вход в святая святых Имаги Верта. Потребовались долгие, томительные минуты, чтобы отыскать замочную скважину, затерянную в резьбе – крошечную латунную пластинку, которая сместилась, открыв темноту правильной формы, – однако ключ мертвого стража подошел и повернулся, и дверь открылась.

Принц Аус шагнул за порог.

Вдоль стен горели свечи, однако ни салом, ни воском не пахло. Их свет казался мягче снега. Комната была не больше общего зала на постоялом дворе, но вместо столов, и табуретов, и длинного очага со слабым огнем ее заполняли постаменты, словно кости земли проросли камнями. На каждом лежал какой-то предмет. Ограненный драгоценный камень цвета алой крови, размером с два сжатых кулака. Грубая кукла, сделанная из куска веревки и пучка сухой травы. Череп ребенка, столь юного, что искривленные ряды зубов так и остались в челюстной кости, не успев заменить крохотные острые молочные зубки. Аус медленно шел. Он не слышал никаких звуков. Тишина казалась абсолютной. Даже его дыхание граничило со святотатством. Кружка в форме сложенных чашечкой пальцев с толстыми костяшками. Простой глиняный горшок, разрисованный черными линиями, тонкими, словно перышко. Сокровища, думал принц, собранные за долгие века жизни, которой давно вышел срок. Кусок пергамента с зеленым отпечатком ладони. Птичье гнездо из длинных тонких косточек.

Меч.

Горло принца напряглось, во рту неожиданно пересохло. Меч лежал на боку. Рукоять из драгоценных камней и серебра была в форме извивающегося человеческого тела. По лезвию был выгравирован узор из узлов, запутанный, как лабиринт. Принц потянулся к мечу, помедлил, затем, почти против воли, взял его. На ощупь меч казался холоднее воздуха, словно всасывал тепло плоти. Он был прекрасно сбалансирован. Лучший из когда-либо сделанных мечей. Меч империй. Меч, выкованный из стали, и темной магии, и согласной души отца.

– Восхищаешься?

Голос, хриплый и низкий, словно звук от камня, который тащат по земле, раздался из-за спины принца. Озаренный светом свечей человек стоял там, где, мог поклясться принц, мгновение назад никого не было. Черный балахон неподатливо колыхался, будто древесная кора, превращенная в ткань. Темные вены набухли под кожей, бледной, как кость. Спокойные глаза изучали принца.

– Я тоже им восхищаюсь, – произнес бледный человек. – Полагаю, искусная работа заслуживает уважения. Даже если ты не одобряешь замысел. – Он попытался улыбнуться, потом вздохнул.

– Ты Имаги? – спросил принц высоким, прерывистым голосом. Страх пульсировал в его крови, рука крепче стиснула меч.

– Так ли это? – ответил бледный человек, склонив голову. – Прежде я был частью чего-то большего, и домом моим была тьма. Но сейчас? Думаю, сейчас я играю роль Имаги. Да. И потому вполне могу считаться Имаги Вертом.

– Я Аус, сын Раана. Ты украл кое-что у меня и моих людей. Я пришел, чтобы восстановить мировое равновесие.

Бледный человек словно устроился поудобней. Не смиряясь или соглашаясь с решением принца, но занимая более устойчивую позицию, как бык, который отказывается сойти с места. Он источал глубокое спокойствие, словно лед – холод. Принц ощутил, как пульсирует в руке меч, но, возможно, это было лишь биение его собственного перепуганного сердца.

– И каково же это равновесие? – спросил Имаги Верт, будто этот вопрос представлял некий банальный интерес, но не более того.

– Мой отец согрешил против богов, – ответил принц дрогнувшим голосом. – Он использовал твои силы, чтобы обмануть смерть. Чтобы жить вечно. Все зло мира проистекает из этого греха. Почему империя охвачена войной? Потому что никто не может властвовать над ней, пока жив прежний император.

– Неужели? – Имаги Верт поднял бледные безволосые брови. – Вот как.

– Мои братья пали от руки друг друга. Чудеса империи пылают. Мировой порядок рассыпался, словно кости по равнине. Из-за него. – Принц вскинул меч. – Потому что один трусливый старик слишком боялся умереть, как ему следовало. И потому что его ручной волшебник решил уничтожить мир. Будешь это отрицать?

– А тебе бы хотелось? – Улыбка Имаги могла означать что угодно. – Как пожелаешь. Дай подумать. Да. Да, хорошо. Давай начнем с войны. Ты сказал, ее причина в том, что законный наследник не может сесть на престол при живом императоре. Но прежде были узурпаторы. Если законный король не может занять престол, это мог бы сделать незаконный – но не сделал. Мировая история полна королей, которые отреклись из-за усталости, или любви, или религиозного фанатизма. Представь, что война началась не потому, что король Раан был жадным или злым человеком, а потому, что он был несчастлив.

– Несчастлив, – повторил принц. Это был не вопрос и не согласие. Его взгляд стал отстраненным, ему казалось, будто он подслушивает этот разговор из соседней комнаты.

– Его жизнь никогда не принадлежала ему. Обязанность и необходимость заключили его в самую роскошную тюрьму из всех, что придумали люди, а чужая зависть сделала его одиноким, словно отшельника. Даже окруженный своими почитателями, твой отец прожил жизнь в одиночестве. Другие мечтают о власти и троне. О том, чтобы иметь больше денег, и секса, и уважения. Совсем как ты. Говоришь, ты пришел сюда, чтобы… что? Спасти мир от своего отца? Отомстив человеку, который тебя бросил? И такое сочетание мотивов не заставило тебя задуматься?

Принц отступил назад. Ему показалось, будто пол сместился под ногами, но пламя свечей не дрогнуло, а сокровища на постаментах не покачнулись.

Имаги неторопливо, внушительно пожал плечами:

– Ладно, ладно. Давай представим, что ты получил то, чего, как говоришь, хочешь. Убил неумирающего короля и занял его трон. Чего ты пожелаешь дальше? Когда к тебе придут одиночество и меланхолия, а ты уже будешь иметь все, о чем мечтал, и больше стремиться будет не к чему, чем ты пожелаешь утешиться?

– Мне не потребуется утешение.

– Ты заблуждаешься, – сказал Имаги, и эти слова будто ударили принца в грудь. – Твой отец мечтал о жизни, которую не прожил. Просто жизни со свободами, неведомыми тебе и прочим. Может, жизни пекаря, который ранним утром месит тесто, вдыхает запахи дрожжей и соли, потеет у печи. Или рыбака, который чинит сети с братьями и сестрами, сыновьями и дочерями. Пивовара, или садовника, или распорядителя красильни. Все эти жизни казались ему прекрасными и экзотичными, как его жизнь – простому человеку. И он желал того, в чем ему было отказано. Сильно желал.

– Он не замечал проблем, с которыми сталкивались его дети. Молчаливые страдания лишили его силы быть хорошим отцом. Не дали подготовить сыновей к тюрьме. Быть может, он считал это проявлением доброты? В некоем глубинном смысле он надеялся, что, отгородившись от тебя и твоих братьев, сможет защитить вас от своей ноши. Любовь жестока, а мужчины глупы. Но разве этого недостаточно, чтобы объяснить, почему столь многие из вас – в том числе и ты сам – отчаянно убивают друг друга ради того, чего не хотел ваш отец?

– Меч, – сказал принц. – Душа моего отца.

Бледный человек покачал головой, то ли с печалью, то ли с отвращением.

– Ты все понял неправильно. В этом клинке нет души. Он искусно сделан, но это ничего не значит. Забери его, если думаешь, что он тебе поможет. Расплавь, если хочешь. Мне все равно.

Аус посмотрел на меч. Узоры бежали по клинку, точно письмена на языке, который он почти понимал. Он тяжело дышал, словно после гонки. Или попытки сбежать. Он пытался понять, что за эмоции схлестнулись в его душе: унижение, злость, отчаяние, скорбь. Рукоять стала еще холоднее, будто он держал осколок льда. Он стиснул ее крепче, давая холоду впитаться в плоть. Впитаться в мысли. Дать отпор ревущим армиям в его сердце.

Он крикнул прежде, чем осознал, что собирается это сделать. С силой размахнулся – движение началось в ногах, в бедре, и завершилось единым плавным выпадом, словно меч был продолжением его руки. Глаза Имаги расширились, и острие меча рассекло ему челюсть. Звук был такой, будто топор расколол дерево. Из раны не потекла кровь, только тонкая струйка прозрачной жидкости.

Принц выдернул меч и, крича, ударил снова. Имаги поднял руку, чтобы заслониться, и бескровные пальцы посыпались на пол. Огромные раны открылись в бледной плоти, тело расщепилось и распалось на части под натиском принца Ауса. Если Имаги и крикнул, боевые вопли принца заглушили его слова. Принц Аус понял, что стоит, расставив ноги, над бледным трупом, и машет, машет, машет мечом, так, что запястье и плечо разболелись от усилий. Имаги лежал неподвижный и мертвый, его голова представляла собой бледную пульпу без мускулов, костей и мозга. Принц Аус вновь поднял меч, на этот раз обеими руками, глубоко вонзил его в туловище бледного человека и навалился всем телом. Вогнал меч глубже и повернул, обрушив на металл свой вес, и силу, и безумное желание, сгибая клинок. Все свои силы он вложил в это ужасное мгновение.

И меч сломался.

Принц Аус рухнул на колени. Обломок меча торчал из витой рукояти. Лабиринт узора распутался, насилие лишило его тайны. Металлический осколок лежал на полу у колена принца, мерцая в свете свечей. Неподвижное тело Имаги Верта напоминало склон холма, из которого гордой башней вырастала большая часть клинка. Задыхаясь, Аус глотнул воздуха и выпустил ледяную рукоять. Все тело болело, но физическая боль сейчас не волновала принца.

Меч был сломан, мечты сбылись, и он ждал чего-то. Чувства облегчения. Триумфа. Беззвучного вопля отцовской души, наконец расставшейся с миром. Потока мистической силы, выковавшей бессмертный сосуд. Хоть чего-то.

Сияли свечи. Стояли на постаментах сокровища. Вокруг царила тишина, которую нарушил придушенный всхлип самого принца.

Он поднялся, шатаясь, точно пьяный, задел постамент. Рукоять сломанного меча наконец выскользнула из онемевших пальцев и упала на пол. Мертвец источал сладкий, землистый запах, и принц, ощутив тошноту, отступил к латунной двери. Лампу он где-то потерял. Путь назад к миру был темным, словно гробница, но он пошел вслепую. Шаг за шагом, ладони вытянуты вперед, чтобы не врезаться в стену. Во рту был мерзкий привкус. Руки дрожали. По щекам текли бессмысленные слезы, хотя он не испытывал ни печали, ни эйфории. Ему казалось, что пещера будет тянуться вечно, что гибель Имаги Верта заперла его в могиле бессмертного. Когда он, спотыкаясь, выбрался из пещеры и увидел звездное небо, он решил, что это сон. Видения человека, лишившегося рассудка. Мертвый страж, лежавший в луже собственной крови, привел принца в чувство. Это была война. Война. На войне происходят ужасные вещи.

В ночном небе мерцали звезды. Деревья шелестели на легком ветру. Мир казался жутким, и красивым, и пустым. Принц Аус свернул на тропу, что вела в город. Позади Обманная башня, чьи корни он подрыл, менялась, и менялась, и менялась: тройная башня с паутинным кружевом мостиков между шпилями; огромный зуб, торчащий в небо, с одиноким огнем на вершине; стеклянная колонна, тянущаяся к звездам и сосущая их свет. Принц не оглянулся. В ночи и так хватало ужасов и чудес.

Он пробирался по тропе среди деревьев, к городу, в котором жил, казалось, в другой жизни. К постоялому двору, хозяин которого однажды приютил и взял на работу мальчишку по имени Симин. Мальчишку, полного лжи.

Дверь вора была заперта изнутри, но в щелях по краям мерцал свет. Принц стучал, пока не услышал, как поднимают засов. Дверь распахнулась. Моргая, вор смотрел на принца, робкий, словно мышь.

– Выглядишь ужасно.

– Нам нужно уходить, – сказал принц чужим голосом.

– Ты это сделал? Справился?

– Нужно уходить немедленно. Прежде чем сменится стража. Думаю, это произойдет на рассвете. А может, и раньше. Может, прямо сейчас.

– Но…

– Нам нужно уходить!

Мужчины побежали в конюшню, выбрали лошадей и понеслись галопом по дороге. Они свернули на восток, к первым полосам индиго и румянца, где рождалось солнце. Солнце, которое озарит армейские лагеря и сожженные города, заброшенные поля, лишившиеся хозяев, и речные шлюзы, уничтоженные из страха, что ими воспользуется враг. Руины империи, в которой бушевала война.

Что-то шевельнулось в глубинах Обманной башни.

Сперва тело едва заметно вздрогнуло, залечивая худшие раны с растительной неторопливостью. Затем, пошатываясь, поднялось. Бледные глаза, в которых не было ни страдания, ни радости, оглядели сокровищницу. Треща и поскрипывая грубым плащом, тело – не живое и не мертвое, но мертвое и живое одновременно – вышло из освещенной комнаты и скрылось во мраке. Подземная тьма принесла ему чувство смутного утешения, настолько, насколько оно вообще могло чувствовать.

Вскоре оно оказалось у входа в пещеру. Там лежало другое тело, брошенное и позабытое. Бледный человек, нижняя челюсть которого по-прежнему свисала с черепа на древесных нитях, повернулся спиной к городу и башне и скрылся среди деревьев, где не было тропы. Он шел целеустремленно и стремительно, словно по дороге, и не оставлял следов. Позади Обманная башня менялась, облик за обликом, чудо за чудом, притягательная, словно трепещущий шарф в руке уличного фокусника, призванный отвлечь внимание от другой руки.

Птицы проснулись и нестройно запели, приветствуя рассвет. Стало светлее, пустошь сменилась простеньким садом. Широкие грядки с темной плодородной почвой, чисто выполотые, чтобы ничто не мешало расти луку, свекле, моркови. Приземистая, узловатая яблоня согнулась под весом собственных плодов и тонкой сетки, не дававшей воробьям полакомиться ими. В задней части сада, возле колодца, приютилась хижина, маленькая, но крепкая, с небольшим двориком, мощенным неотесанным камнем. Котелок с водой для чая грелся на небольшом очаге, который потрескивал и дымил.

Бледный человек скрестил ноги, положил ладони на колени и принялся ждать с терпеливостью, которая говорила: он может ждать вечно. Желтый зяблик пролетел мимо, трепеща крылышками. Олениха зашуршала в деревьях на краю сада, но не подошла.

Старуха Ау появилась из хижины и кивнула бледному человеку. На старухе были длинные штаны с покрытыми сухой грязью кожаными заплатами на коленях, просторная холщовая рубаха и сапоги, потрескавшиеся, залатанные и покрытые новыми трещинами. С ее пояса свисали тонкая лопатка и садовый нож, а на плече она несла пустой холщовый мешок. Она со вздохом уселась напротив бледного человека.

– Значит, все прошло скверно?

Бледный человек попробовал ответить изуродованным ртом, потом просто кивнул. Старуха Ау взглянула на слабо кипевшую в котелке воду, словно в ней могли найтись ответы, затем сняла котелок с огня и поставила на камень рядом с собой. Бледный человек ждал. Старуха вытащила из кармана маленький мешочек, достала оттуда несколько сухих листьев и бросила в спокойную, но испускающую пар воду. Несколько мгновений спустя аромат свежезаваренного чая смешался с запахами вскопанной земли и мокрой от росы травы.

– Ты объяснил, что война – это всего лишь война? Что каждые несколько поколений человечество охватывает насилие и что его отец слишком хорошо поддерживал мир?

Бледный человек снова кивнул.

– И мальчик тебя услышал?

Помедлив, бледный человек покачал головой. Нет, не услышал.

Старуха Ау хмыкнула.

– Что ж, мы попытались. Все юнцы одинаковы. Думают, их родители никогда не были молодыми, никогда не мучились сомнениями и желаниями, от которых страдают они сами. Будто мы родились до изобретения секса, страсти и утраты. Им всем приходится учиться на собственном опыте, как бы мы ни хотели им помочь. – Она помешала чай. – Ты предупредил его, что случится, когда он захватит трон?

Бледный человек кивнул.

– Этого он тоже не услышал, да? Ну ладно. Надо думать, он вспомнит об этом, когда состарится, но будет слишком поздно.

Старуха Ау протянула морщинистую руку и взяла лишенную пальцев ладонь бледного человека. Сжала ее, и он вновь превратился в длинный бледный корень. Покрытый шрамами и ранами, бледнее там, где была содрана кора. Старуха отнесла корень к хижине. Позже она сделает из него мульчу или что-нибудь вырежет. Например, свисток. Вернет его природе или превратит в нечто такое, что природе даже и не снилось. Это была простая магия – и потому глубинная.

Она налила чай в старую чашку и принялась потягивать его, с прищуром глядя на небо. Кажется, день будет хороший. Теплое утро, но небольшой дождь после обеда. Это несколько часов доброй работы. Старуха сняла с пояса лопатку и, напевая себе под нос, счистила ногтем большого пальца грязевую корку под рукоятью. Потом взяла садовый нож с зазубренным краем, чтобы резать корни, и именем Раан Сауво Серриадан, выцарапанным на лезвии на языке, которого никто не слышал долгие столетия.

– Луковицы на западном поле неплохо бы проредить, – сообщила она. – Что скажешь, любимый?

На мгновение ветер и пение птиц словно слились в единую гармонию, стали музыкой, напоминавшей шепот. Старуха Ау рассмеялась.

Она допила чай, выплеснула остатки воды из котелка и зашагала в сад, где ее ждала работа.