Уильям

Длина пчелиного яйца не превышает полутора миллиметров. По одному сероватому яйцу в желтой восковой ячейке. Спустя всего три дня из яйца проклюнется личинка, закормленная, совсем как избалованное дитя. Потом она начнет расти, а затем соты покроются восковыми крышечками. Там, внутри, личинка создает кокон и обматывается им, точно одеялом, защищающим ее от всех и вся. Здесь и только здесь она остается в одиночестве.

Через двадцать один день из соты выползает рабочая пчела. Новорожденный младенец, не готовый пока к жизни в этом мире. Она не умеет летать, не умеет самостоятельно питаться и едва способна ползать, карабкаться, перебирать лапками. Первые дни она выполняет самые простые задания внутри улья и не перемещается на большие расстояния. Она приводит в порядок соты — сперва собственную, потом чужие — и больше ни мгновения не находится в одиночестве. Рядом с ней другие пчелы, их сотни, и они развиваются и меняются совершенно так же, как она сама.

Затем приходит пора стать пчелой-кормилицей, хотя она по-прежнему еще ребенок. Теперь она обязана кормить тех, кто еще не родился. Она совершает первые вылазки, первые короткие полеты и разминает крылья, робко и осторожно. Это происходит по вечерам, когда погода хорошая. Для начала она выбирается из летка, быстро взлетает вверх и опускается вниз — все это прямо перед ульем, но затем постепенно увеличивает расстояние. Но пчела все еще не готова.

И у нее по-прежнему хватает дел в улье. Пчела перерабатывает поступающую в улей пыльцу, производит воск и выполняет обязанности сторожевой пчелы. Но расстояние ее полетов все растет и растет. Она готовится. Скоро придет ее время. Скоро.

И вот наконец она превращается в летную пчелу. Улетает надолго, крылья переносят ее с одного растения на другое, собирает сладкий цветочный нектар, пыльцу и воду, покрывая километр за километром. Пчела вновь одна, и тем не менее она — часть общности. В одиночку пчелка ничего собой не представляет, она настолько мала, что не играет никакой роли, но вместе с другими она — всё. Потому что все вместе — это улей.

Идея возникла из пустоты, но развивалась быстро, будто сама пчела. Я начал с набросков, едва заметных линий на бумаге, неточных расчетов, робких карандашных рисунков. Со временем я осмелел, высчитывал, прикидывал, линии стали отчетливее, весь пол был теперь устлан листками с выкладками. Наконец я взял перо и чернила, и моя идея обрела окончательную форму и четкие очертания. И в конце концов на двадцать первый день улей был готов.

— Вы сможете его сделать? — Я положил чертеж на потертую столешницу в доме у Конолли.

За долгие годы столешница покрылась царапинами, а сам стол обзавелся колченогостью. Уж, казалось, у Конолли-то мебель должна быть самой лучшей, но сапожник, как говорится, частенько ходит без сапог… В маленькой гостиной все выглядело каким-то перекошенным и кривым: незаправленная постель в углу, сломанный стул возле очага. Возможно, до собственного жилища у Конолли руки не дошли и, когда его вещи приходили в негодность, он просто бросал их в огонь? Повсюду на полу валялись стружки, словно он работал даже здесь, в гостиной, хотя на самом деле мастерская его располагалась в другой комнате.

Он взял один из чертежей. В его толстых заскорузлых пальцах бумага казалась особенно тонкой. Света не хватало, и Конолли, поднявшись, подошел к окну, где одно из стекол было разбито, а к раме была приколочена сучковатая доска. Я пришел сюда по рекомендации, Конолли называли лучшим плотником в округе, однако обстановка в его доме говорила скорее об обратном.

— С ящиком мне все понятно, но почему крыша скошенная?

— Ну… это дом. Жилище…

— Жилище? — Он помолчал. — Это же для пчел, разве нет?

Я подумал, что не смогу объяснить ему все это, мне нужно придумать причину, заговорить на его языке.

— Это из-за дождя. Во время дождя вода не будет скапливаться на крышке.

Он кивнул. Такое объяснение он понял, ведь теперь речь шла о практических принципах строительства, а не о чувствах.

— Из-за крыши выйдет сложнее. Но это ничего. — Он взял в руки чертеж, изображающий улей внутри. — А это… рамки?

— Они должны крепиться сверху. Лучше, конечно, по десять на улей, но для начала достаточно будет семи или восьми. И к каждой нужно прилепить кусок воска.

Он вопросительно посмотрел на меня.

— Пчелиного воска. Чтобы пчелы могли использовать его для строительства.

— Вон оно как.

— В природе пчелы строят диагональные соты, а мне хотелось бы, чтобы они немного изменили эту свою привычку, но для этого им надо создать условия.

— Ясно. — Он почесал ухо. Похоже, мои объяснения его нисколько не интересовали.

— Благодаря рамкам в улье пчелы будут располагать соты в линейку. Тогда я смогу через дверцу наблюдать за их жизнью, вынимать соты и помещать обратно. Так будет проще ухаживать за пчелами, вести наблюдения и собирать мед, не нанося обитателям улья увечий.

Он посмотрел на меня своими невыразительными глазками и снова принялся изучать чертеж.

— Рейки у меня есть, — сказал он, — а вот стены и крыша… Не знаю, что за материалы тут лучше подойдут.

— Здесь я всецело полагаюсь на ваше решение. — Я постарался, чтобы эти слова прозвучали как можно более доброжелательно. — Здесь вы профессионал.

— Это точно, — согласился он, — зато вы… э-хм… много чего знаете про соты. — Он широко улыбнулся, впервые за все это время, и протянул мне здоровенную пятерню. Я улыбнулся в ответ и пожал ее.

Я уже представлял, как из плотницкой мастерской выносят его — Стандартный улей Сэведжа, который потом окажется настоящей золотой жилой и для меня, и для Конолли. Да, не исключено, что наше сотрудничество и впрямь принесет плоды.