Виталий Храмов
Катарсис: Наследие

© Виталий Храмов, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

Всадник в черном плаще с белым крестом уныло пылил по дороге. Стража ворот уже привыкла к этим воинам с большими белыми крестами на темных одеждах. Они брали на себя негласный обет Милосердия, в расплату за свое излечение этими свихнувшимися бабами – Матерями Милосердия.

Пригрел же император змей на груди! Внес смуту в бестолковые головы бабьего племени! Зачем было давать столько вольности женщине? Неразумно это! Зачем создавать отдельный орден для баб? Почему не сделать это же, но как орден Паладинов – только мужским? А теперь и остальные бабы что-то о себе возомнили, бухтят.

Хотя к крестоносцам у Стражи никаких нареканий не было. Одевший черный плащ с белым крестом становился добровольным и – бесплатным – помощником Стражи. Бродили от города к городу, помогали попавшим в беду, защищали слабых. До тех пор, пока воин сам не считал свой Долг Чести исполненным и не снимал плащ. Сколько ватаг лихих людей было порублено такими странниками, сколько людей они спасли от костяных лап Бродяг, от когтей и зубов Тварей!

Крестоносцев уважали. Вот и сейчас стражники освободила дорогу страннику. Только седой юноша не заметил их, погруженный в глубокие раздумья. Копыта его коня процокали по брусьям моста перед подъемными воротами. Старший стражник покачал головой. У молодого воина еще борода не полезла, а уже седина побила волосы. Что же ему пришлось пережить?

А за воротами воина ждал мальчишка – посыльный.

– Гадкий Утенок? – спросил он, с трудом выговаривая незнакомые слова.

Юноша вздрогнул, посмотрел на посыльного.

– Можно и так сказать, – хрипло, от долгих дней молчания, сказал он.

– Вас ждут в Доме гильдии наемников, – гордо возвестил мальчишка, протягивая ладошку за монеткой.

Но воин в черном плаще проехал мимо, поморщившись. Мальчишка не расстроился. Крестоносцы редко бывают при деньгах. Их обет не приносит денег. Глава гильдии вознаградит. Мальчишка взял коня всадника под уздцы и повел его по улицам города. А потом увел коня на конюшню, когда крестоносец зашел – со своей тощей перекидной сумой и странным глухим шлемом яйцевидной формы – в Дом наемников.

– Гадкий Утенок, – кашлянув, возвестил крестоносец.

Принимающая в зале Дома гильдии девушка кивнула и дернула за шнур, что висел за ее плечом. Где-то за стеной звякнул колокольчик. А Гадкий Утенок смотрел на Стену найма. Этим сразу выдал девушке то, что был наемником. Считывать Стену становится привычкой. Но интересно не столько само разглядывание Стены, а – как он смотрит и куда. У девушки глаз наметан.

– Пройдемте, – попросил воин с заколкой главы наемников на груди. Крестоносец прошел за ним.

В отдельной комнате глава стал доставать из сундука и складывать на стол свертки. Потом, спохватившись, спросил:

– Если не затруднит, не можете удостоверить свою принадлежность к Красной Звезде?

Крестоносец удивился, покопался в своих новомодных карманах, показал знак Красной Звезды. Да не простой – из крашеной бронзы, а рубины в золоте. Глава крыла гильдии удовлетворенно кивнул:

– Вас мы и ждали. Диспетчер Красной Звезды принял заказ, указал исполнителем именно Звезду Гадкого Утенка и оставил для вас вот это.

– Диспетчер? – удивился крестоносец. – Заказ? Моя Звезда?

– Да, заказ. Сопровождение Матерей Милосердия и их крестоносцев в земли Дома Лебедя. Вся ваша Звезда уже неделю вас ждет.

Крестоносец выругался на незнакомом языке, на ослабевших ногах прошел до стены и сполз на лавку. Глава наемников понимающе протянул свою флягу. Крест носили, принимая обет, только после очень тяжелых ран, когда за спасенную жизнь и берут на себя Долг Чести. Глава наемников решил, что крестоносец еще не совсем оправился от ран. Потому такой серый и худой. И в глазах – невыносимая боль и тоска.

Крестоносец стал распаковывать свертки, тут же укрепляя на себе оружие и амулеты. Когда он чуть вынул из ножен очень длинный меч, не только глава наемников, но и сам крестоносец присвистнул – изумрудную сталь глаз опытного бойца ни с чем не спутает. Еще главу наемников поразило, что доспех крестоносца, скрытый черной накидкой, был великолепен, но юноша оказался почти безоружен. Как он бродил от города к городу лишь с ржавым кинжалом? Зато теперь воин был увешан оружием на все случаи жизни.

Юноша вскрыл конверт, прочитал написанное, хмыкнул, небрежно смял пергамент, сунул в карман.

В зале юношу уже ждали – воин в таком же плаще крестоносца и Мать Милосердия. Девушка, принимающая в зале Дома гильдии, как раз принесла им медовухи.

Крестоносец склонил голову в жесте приветствия. Чеканность жеста показала всем безукоризненность манер этого юноши.

– Гадкий Утенок, – представился он.

Представились и его будущие спутники. Крестоносец назвал себя Сбитый Зуб, а женщина в белом плаще – Жалейкой.

Глава и его дочь, сегодня – принимающая в зале, переглядывались. Уже много раз обсуждалась Малым Советом крыла гильдии странная манера вести дела у этой Красной Звезды. Эти люди впервые видят друг друга, но идут на дело уверенно. Наймом и денежными вопросами сами Звезды не занимаются. Этим занимаются другие люди, называющие себя диспетчерами. Но расценки Звезда ставит – ломовые. И им – платят. Потому что заказ – или будет выполнен, или Звезда погибнет. Но и в этом случае – заказ будет выполнен. Диспетчер пришлет две, три Звезды. Столько, сколько потребуется для выполнения заказа. И с наемниками, которых нанимает диспетчер, расплата всегда без обмана. С правом показывать при последующем найме крашеную бронзовую звездочку. Только оплата – не сразу, а через некоторое время. Это многих отпугивает. Но оплата – всегда. И – неплохая. Потому диспетчеры Красной Звезды не испытывают трудностей в найме. А наличие на руках даже крашеной звезды резко повышает стоимость оплаты услуг наемника. И свои десятые доли гильдии и властителям диспетчеры выплачивают всегда. С некоторой задержкой, но – всегда. А доля с их расценок – очень существенная.

Именно поэтому глава наемников не посчитал ущербом своей чести некоторые дополнительные услуги для Красной Звезды – поделиться сведениями, слухами, передать Звездам такие вот посылки, придержать «сладкий» заказ, лично встретить Звезд. Это еще и интересно. Звезды на себя надевают иной раз и очень любопытные личности. Вот и сегодня глава наемников не пожалел потраченного времени – он лишь однажды видел изумрудную сталь. И то небольшой нож. А тут – огромный двуручный меч! Крестоносец повесил ножны с мечом на спину, рукоять торчала над плечом.

А остальные бойцы Звезд? Если не с крашеной звездой, а с настоящей, то – в знаменитых доспехах из крупных стальных пластин, обшитых тканью или кожей. С не менее легендарными шлемами, которые теперь так и называют – краснозвездные.

Звезда покинула Дом наемников.

– Послать соглядатая? – спросила главу его дочь.

– Упаси Триединый! Там у них – Разумник! Нам подозрения от Красных не нужны. Странный этот крестоносец. Заказ плевый – сопровождение. А такие силы! А его меч! Ты видела?

– А какой, папа, по-твоему, должен быть меч у Наследника? – пожала плечами дочь. – Ты не узнал его? Дважды похороненный Белый Хвост. Теперь – и правда – белый. А заказ не плевый. Не он сопровождает их, а они – его. Домой.

Глава наемников стиснул дочь в объятиях, расцеловал.

– Какая ты же умница у меня выросла! Беги в храм. Поставь свечу за их здоровье. Знал бы сразу…

– Что бы ты сделал? – насмешливо бросила девушка, выскальзывая из захвата рук отца, направляясь к дверям, заперла их, повернулась. – Если они рядятся в чужие личины, то лучшее, что ты можешь сделать, – забыть о наших догадках. Если не хочешь проснуться однажды с моей косой на подушке. Хорошо, если без моей головы, отделенной от тела.

Главу наемников передернуло.

– Я думаю, что это – слухи.

– Может быть. А может, и нет. Голова любимого коня на подушке быстро образумила Князя Липу. Даже если народ и врет. Но лучше верить в эти слухи. Судьба Охотников многих и многому научила. И нам бы поучиться у них.

– Так и быть! Открывай, давай сюда этот кувшин и лети в храм. Триединого забывать тоже не следует.

– Ну, здравствуй, Глаза и Уши, – впервые за последний месяц улыбнулся Белохвост.

– И тебе не кашлять, Хвост и Грива, – улыбнулся стройный, но невысокий юноша в хорошо сидящем костюме зелено-коричневых тонов, в котором когда-то тщедушный забитый мальчишка Пятый угадывался с трудом.

– Чем обязан такой чести? – Белый придержал коня, уравнивая скорости движения.

На выходе из Дома наемников Белого ждал караван Матерей Милосердия в количестве тридцати семи молодых женщин и девушек, при двадцати трех воинах в накидках крестоносцев. Половина из них была ездовыми на дюжине двуконных повозок. Матери шли в земли Дома Лебедя для организации Обители Милосердия – отделения ордена Милосердия на землях Лебедя. В повозках везли необходимое на первых порах имущество. Только шесть девушек путешествовали верхом. Остальные – не умели, ехали в повозках.

Позже Белый узнал, что среди женщин, которых народ, скопом, называл Матерями Милосердия, именно Матерью – была только одна. У них оказалась своя структура, своя пирамида иерархии. Мать Милосердия была как Настоятель Оплота у орденов – глава будущей Обители Милосердия. Дальше шли – Сестры. По старшинству чинов – Старшая Сестра, Сестра Боли, что заслужила право самостоятельно проводить сложные операции, просто – сестры. И – сиделки, что не носили красных крестов, да и одежды их были не белыми, а – серыми. Как послушники орденов – никто пока.

Старшим над воинами с белыми крестами на черных накидках был как раз Сбитый Зуб. Бывший когда-то властителем, разорившийся, изгнанный князем со своей должности. Зуб был отличным рубакой, но не очень хорошо умел вести хозяйство, потому поток жалоб на него и вызвал гнев князя. И Зуб опять занялся тем, что умел лучше всего – продавать свой меч. Десять лет в гильдии наемников покрыли его имя уважением, но не принесли ему достатка.

А три месяца назад Зуб чуть не отдал Триединому душу. Пустяковая стреляная рана загноилась. Жизнь покидала бывалого воина, и он знал об этом. Гнили ребра, по которым чиркнул грязный наконечник стрелы. И он пошел к Обители, упав в беспамятстве прямо около ворот Милосердия.

А когда открыл глаза, впервые в жизни влюбился. Как мальчишка. И страсть не оставляла его уже полгода. Он не снимает накидки крестоносца, хотя от болезни не осталось даже воспоминаний. Но беда в том, что полюбил он – Матерь Жалейку. И она ответила взаимностью. Уже полгода длится их едва скрываемая связь, которой не суждено завершиться свадьбой – Кодекс Милосердия запрещает Матерям связывать себя узами брака. Конечно, Жалейка могла и снять с себя мантию Матери, но Долг – не позволяет. Этот Мир болен. И Зуб поддерживает ее. Согласен быть при ней тайным ухажером. Лишь бы – рядом. Лишь бы – вместе.

Зуб поджал губы. Третьего дня его заплаканная любовь призналась, что не праздна. Еще несколько месяцев – и ей придется сложить с себя обязанности Матери Милосердия. А тут Указ императора – Обитель в Княжестве Лебедя. И жребий пал именно на Жалейку. Ей предстояло не только пробраться через всю страну, тлеющую войнами и бунтами, но и построить обитель. Заменить Жалейку было некому. Не было в ее крыле никого даже с близким опытом и возможностями, с таким организаторским даром.

Выбор: выполнить требования Кодекса и уйти из Милосердия или выполнить требования Долга – построить и наладить Милосердие на землях Лебедя, после чего – позор нарушения Кодекса и рождения ребенка вне брака.

Вариант убить ребенка в чреве не рассматривался влюбленными в принципе. Оба они были уже не молоды. И это был, может быть, их единственный шанс стать родителями.

Вот такие тяжелые думы омрачали лица старших в походе. Видя это, крестоносцы и сестры тоже старались вести себя поскромнее. Ну, а когда во главе колонны встал седой юноша со страдальческим лицом, стало вовсе не до шуток. С истинным краснозвездным лучше не шутить.

Когда колонна проходила мимо таверны, к Седому присоединились три мага – Разумник, Воздушник и Магистр земли. Молча, они выстроились позади Седого.

Привратная стража не только не задавала вопросов, а почтительно склонила головы перед их колонной, разгоняя с дороги прочих путников, которых было немного, – южные рубежи были неспокойны. Красную Звезду не столько уважали, сколько – боялись. Крестоносцев уважали. Матерей Милосердия уважали и на них злились – разом. Уважали за их Служение, злились за те мысли, что витали в головах жен и сестер стражей.

И вот когда башни города скрылись за холмом, на изгибе дороги их и встретил господин Брус Чан в идеально сидящем по фигуре костюме путника.

– Так чему я обязан видеть тебя в нашей компании, о, великий и ужасный Серый Кардинал? – опять спросил Белохвост.

Пятый довольно метко плюнул Белому прямо в глаз. И оба рассмеялись, обнявшись. Крепко, до хруста хрящей. Пятый сам, своим платком вытер лицо Белого:

– Нехватка людей, Утенок. Не может же Совет диспетчеров отпустить тебя на задание с неполной Звездой? – пожал плечами Брус.

– Чеши, чеши, я – слышу, – кивнул Белый.

– Я серьезно! Эти два щегла выгребли все! Пошли Оплот Пауков брать. С твоим отцом.

Белый вскинулся.

– Тихо. Ты свою задачу выполнил. Тем, что выжил – перевыполнил, – Брус сжал руку Белого чуть ниже наплечника. – Пришло время приступить к основному заданию.

Белый усмехнулся, достал из кармана смятый пергамент.

– «Делай, что должен, и будет тебе салом по губам», – прочитал он. – Я сразу понял, что тут кто-то из наших.

Но слова эти опечалили Бруса:

– Стариков – жаль. Без них – сложно будет.

– А остальные? – спросил Белый, трогая коня. Колонна уже догоняла их. Разговор будут слышать. А это ни к чему. «Многие знания – большие печали», – говорил Старик.

– Разлетелись кто куда, – вздохнул Брус, поправляя ремень своего самострела.

– Вижу – Сумрак выжил. Этот самострел был у Рекса на руках, – кивнул Белый на оружие Бруса.

– Выжил. Только спецболт, теперь – один. Сумрак сообщил нам, что ты жив. Отдал все ваши вещи. И ушел. На нем лица не было. Спешил. Боялся, что Щегол его поймает. Говорят – он убил Старика. Веришь?

Белый пожал плечами:

– И пришел бы к тебе, отдав самострел. Ага! Обычно именно так подлецы и поступают. А если ты еще и Клинок Вздоха мне отдашь – совсем поверю.

– Горьким корнем хрена тебе по губам! Вздох Дракона – у Дракона. А тебе и так – изумрудную ковырялку выделили. Хватит с тебя!

– Мне-то не ври! Жмот! Мойша! Так я и поверил, что Марк явился к Ястребу. Ага! А у тебя портала нет. Гони клинок! Как Ястреба увижу – верну. А сейчас нам нужнее. И я им владею лучше. Сам себе голову отсечешь, не почуешь.

Вздохнув, Брус протянул руку, скрытую плащом. Обратным хватом он держал рукоять Клинка Вздоха Дракона. Так же скрытно Белый принял клинок и запихнул его в сапог, прикрывая это действие плащом.

– Белый? – тихо спросил Брус. – Старики точно… того…? Или – как ты? Для всех – того, но на самом деле…

– Олег, точно. Половину его тела съело Дыхание Смерти. Тут никакой корень жизни – не поможет. Деду – только руку. Потом меня накрыло. Очнулся – сижу на этом коне на дороге, скверна пойми где. Определился по светилу и пошел на юг. Вот и все. Не знаю даже, кто меня спас! Как? Где я был все это время?

– Тебя Марк вытащил и отнес в Некрополис. Наверное, Некромант тебя спас. Отрастил тебе руки и ноги.

– Некромант лечит? Не со мной бы было – не поверил, – вздохнул Белый.

– Да. Он же нам сказал, где тебя ждать.

– Долго же вы собирались.

– Легко сказать! А ты попробуй в том кипящем котле, в который превратился Мир, найти бледного юношу со взором горящим! – горячился Брус. – И этот, Кащей клятый, только намеками и разговаривает. Нет, чтобы пальцем на карте указать!

Белый смеется. Тут же скрючивается от боли. Брус с сочувствием смотрит – ему было понятно, какой из Некроманта лекарь. Седой юноша восстановил дыхание, поехали дальше.

– А остальные? Ты сказал – разлетелись, – спросил Белохвост.

– Молота из кузни не вытащишь. Если бы борода не сгорала, был бы, как Одичалый. Старик его даже выпорол за неряшливость – все не в науку. Марк сквозанул – только пятки сверкнули. И даже не намекнул – куда. Может, сам не знает. Зверюга наш и наш Господин пошли Пауков воевать. И Лонес – с ними. Присмотрит за этими шалопаями.

Белохвост покосился на Бруса. Усы еще не растут, а старших «шалопаями» называет. Как же они плотно перешли на словечки Деда! Опять спазм в груди от воспоминаний и утраты…

– Да и мы с тобой, – продолжал Брус. – Вот и все наши. Зверь потом поведет наемников на Ярикрав. Там и сгинет. Дурень! А Ястреб решил завершить Урок.

– Это тот, с «навозом»? – усмехнулся Белый.

– Тот самый. Так что год о нем нельзя даже вспоминать. Дед не засчитает.

– Дед не засчитает… – криво усмехнулся Белохвост. – Но ты мне зубы не заговаривай. Ты, «Совет диспетчеров», давай, колись, что за плюшки у нас разбросаны на пути?

Теперь Брус косится. Вздыхает:

– Много непонятного. Ну, не могу я допустить прямого срыва конкретного указания Обретенного. Он сказал – ты, Гаденыш…

– Ща, как заболит у тебя ухо, шея и обе руки! – прошипел Белохвост.

– Да ладно, чё ты? – пожал плечами Брус. – Так вот, ты должен принять Дом Лебедя и сделать его образцовым.

– Не слышал про «образцовый»! – качает головой Белый.

– А накер тогда затеваться? – так же пожал плечами Брус.

– И поэтому ты сам, лично, оставив весь «Совет диспетчеров», припылил…

– А что столько издевки в твоих словах? Думаешь, Пауки кончились? Ничего не закончилось! Все только начинается. А вдруг – это не единственный их оплот? А? А что, кроме этих тварей, больше некому обидеть беззащитных сироток?

– Сиротки – это Красная Звезда? – усмехнулся Белый.

– Вот! Видишь – работает! Все думают, Красная Звезда – великая и могучая. А если голову включить? Ну, как там Старик говорил, а? Работаем! Урок! Подсказываю: и на вольных владык – всё одна Красная Звезда.

– Да? – Лицо Белого посмурнело. Он покачал головой.

– Заценил? – спрашивает Пятый, с которого сползла маска важного господина, и он стал тем, кем и являлся, – мальчишкой безусым.

– Заценил. Ты – молодец. Возьми с полки пирожок.

– Там два, – кивнул Брус. – Крайний – Деда. Всё, сворачиваем. Там хороший распадок. Там моих «артистов» подождем.

– Ты и их подтянул?

– А как же! Между этим местом и Домом Лебедя – сплошная непроходимость. Даже мои «птахи» не пролетают. И что там происходит – сплошная «непонятка». Понятно, что ничего не понятно. Уже три группы моих «птах» пропали. Как я тебя одного отпущу?

– Мышь своих соглядатаев называл «мышками». А ты – «птахами».

– Ну, у нас все – крылатые. Лебеди, утята, соколы. Ящерицы, и те – крылатые. Да и старики – какая-то крылатая пехота. Видел их знаки на телах? Вот! Кстати, про Лебедей – Престол нам отсыпал пряников, чтобы мы пронюхали, что там, впереди, происходит. Ну, и тебя заодно доведем. Или – ты нас. Вот, Матерей прихватили. Открою тебе тайну: они – тоже творение Старого.

– Да ты что? – воскликнул Белый. – Правда, удивил.

– Мы тогда немного обнищали, нанялись к этому оленю… Блин! Так ты же там, с другой стороны, был! Уел меня! Уел, седая твоя башка!

И они оба рассмеялись.

Колонна повозок заворачивала в распадок двух крутых холмов, на которых через сухую корку глины прорывались, как клыки, известняковые продолговатые глыбы. Этот распадок так и назывался – Челюсть Великана. А в распадке было безветренно, тихо и тек ручей с почти пресной водой. Почва в распадке не застывала коркой в ладонь толщиной, как в Пустошах. Жизнь в этом месте пойдет именно отсюда.

Белый покопался в своих вещах. Нашел мешочек с семенами, что передал ему, среди прочего, глава наемников. И Белый, как и Старик, посадил семена, которые шли по весу золота, вдоль лужи-озерца, что натекал из ключа. Матерь Жалейка благословила посаженные Белым семена. Отметили место, воткнув в землю заготовки древки стрел.

Крестоносцы быстро и привычно ставили повозки коробкой, растягивали навесы, разводили огонь под медными котлами.

Белый втянул воздух носом, полез по осыпающейся круче наверх, туда, где среди белых клыков застыл невысокий, стройный юноша, на самом деле – мальчик, взваливший на свои плечи неподъемный груз.

Брус кивнул Белому, смотря на раскинувшиеся перед ними Пустоши.

– Я тоже боюсь, что не справлюсь. Что подведу их – отца, стариков, – сказал Белый.

– Они тебя взяли с собой. Не меня, – буркнул Пятый, махнув рукой.

Порывы дикого ветра Пустошей гоняли пыль, завихрениями. Далеко – на пределе видимости – кружила птица над кучкой Бродяг. Кому-то сегодня не повезло. Их жизненные силы, кровь и плоть стали добычей нежити. И – падальщиков.

Они стояли рядом и просто молчали. Потому что все, что можно было сказать, они и так знали. Просто, молча, вели каждый свой разговор с уже ушедшими. Пока их не позвали на ужин.

С кучей бродячих артистов дорога короче. Оттого что – веселее.

Безумные одежды, подчеркнуто безвкусно-яркие, подчеркнуто безвкусно – до смешного – скроенные. Аляпистые, пестрые. Но артисты – жизнерадостные, веселые, смешливые, певучие – разогнали тоску колонны. Улыбался Зуб, смеялась Матерь Милосердия над ужимками акробатов, ухмылялся даже их седой командир.

Хотя ему стало еще тяжелее с присоединением к их отряду этого балагана. Потому как старшим во всем этом веселом безумии был акробат Корень, а с ним прибыла его сестра – Синеглазка. А с ней – боль первых чувств Белохвоста.

Она училась у Ольги, Белохвост лечился. Она понравилась ему, он – ей. Первая любовь. Первый кипяток по венам, первые томные взгляды, первые вздохи томимого сердца. Первые – робкие – объятия. Первые – невыносимо сладкие – поцелуи.

Нет, Белый не был мальчиком. Но то, как он стал мужчиной, казалось, навсегда сделает из него женоненавистника. И вот – он плывет под синим пламенем ее глаз. Его пьянит запах ее волос.

Все закончилось очень больно. Они, как им казалось, украдкой, уединились на сеновале. Волосы Синеглазки – на лице Белого. Ее горячее дыхание и стоны обжигали.

Корень, ворвавшись на сеновал, сдернул Синьку, как ее называли братья, с Белого, очень крепко припечатал своим твердым, как корень дуба, кулаком – в глаз Белому, поволок ее, растрепанную, в порванном в порыве страсти платье, на выход, где они вдвоем – Корень с Ольгой – стали кричать на Синьку, но так, чтобы слышал и Белый:

– Ты разве не знаешь, кто он? Княжич! Наследник! А кто ты? Забыла? Соплячка! Ты себе чего понапридумывала? Любовь? Какая любовь? Он – сам себе не хозяин! Он – раб своего Дома! Интересам Дома надо будет, чтобы он соединился с какой-нибудь грымзой из Темных Владычеств, старой и страшной, – и он это сделает! Будет строгать птенцов десятками – только бы не было войны! Кто ты будешь? Кем? Любовь? Даже если он любит тебя – он откажется от своего Долга? Кто он тогда будет? Какой судьбы вы хотите друг другу?

Эти слова, как раскаленные гвозди, вбивались в голову Белого. Больше они не виделись. Корень очень строго следил, чтобы даже взгляды влюбленных не пересекались.

И все же – им удалось поговорить.

– Твой брат прав, – сказал тогда Белый, – прости. Мой Долг – служение моему Дому. Я не смогу связать свою судьбу с твоей. А представить тебя наложницей не могу. Я люблю тебя. Но нам надо прислушаться к голосу разума и сделать так, как правильно, а не так, как хочется. Прости!

Она, в слезах, убежала. А он – с тяжелым сердцем – пошел навстречу Судьбе.

Единение разумов сильно изменило Белохвоста. Очень сильно. А смерть – еще сильнее. На многое юноша взглянул иначе.

Но прошедшие месяцы изменили и Синеглазку. Она вытянулась, расцвела, похорошела. В некоторых местах – особенно. Но изменилась она – не только внешне. Когда она увидела Белого, глаза ее смеялись… Жестокой насмешкой… От едва скрываемой ненависти. И она сделала вид, что не знает Белого. Подчеркнуто манерно и холодно приветствовала его.

– Кто пользовал вас так грубо, Ал Гадкий Утенок? Вы, весьма вероятно, испытываете жуткие боли? Еще бы! Вас лечили смертью?

И – смеется. Издевательски. Белый отводит, стыдливо, глаза. Торжествующий взгляд Корня – сестренка уела княжича! Торжество рожденного простолюдином над благородным – сладкое чувство!

Удивленный взгляд Пятого. Он не в курсе этой истории.

Красный от стыда Гадкий Утенок бежит. От ее смеха… Ее голоса… Ее запаха… Ее глаз.

И – от себя. От стыда, что он, Наследник, которого с пеленок учили контролю эмоций, не смог совладать с ураганом чувств и мыслей. Это – стыдно. Это – обидно. И – досадно. Сожаление по упущенному счастью – сильное чувство. Не только выбивающее из равновесия. Сводящее с ума. Он ее любил. И, увидев, вспомнил, насколько сильно. Но лед ее глаз ранил больнее, чем дыхание смерти Паука. Этот лед вымораживал сердце и разум. Бегство – неосознанная реакция организма на эту боль.

Брус догоняет. Пристает до тех пор, пока Белый, в эмоциях используя слова языка Старых, не поведал ему предысторию его и Синеглазки.

– М-да! – Вздохнул Брус. – Я в ваших, благородных, раскладах – ни в зуб ногой. Как Старый говорил: «Вас, богатых, не поймешь». А сейчас-то ты чего расстроился? Все, как ты хотел.

– Там, под Зеленой Башней, Олег нам сделал единение разумов. И Старые узнали эту мою самую сокровенную тайну…

Брус усмехнулся. «Тоже мне – тайна!» – подумал Брус Чан.

«Влюбишься – посмотрю на тебя! – мстительно подумал Белый. – Тоже посмеюсь!»

– И что Старый сказал? – спросил Брус.

– Да, как обычно – перевернул все с ног на голову, обгадил и заморозил. Сказал, что я – дурень и полено дубовое. «Любовь нам посылается самими богами. Всю жизнь до смерти можно прожить, так и не полюбив. А кто не любил – тот и не жил. Бежать от любви – бежать от самой Судьбы, от самой – жизни» – вот его слова.

– Да? – удивился Пятый. – Вот, блин навозный! Вот ты попал, братишка! Теперь ты решил, что можно и любить, а она – что поезд ушел? Вот, блин! М-да! Дела! Тебе – как? Платок дать – слезки утереть? Или веревку?

– Пошел ты! Тоже мне – братишка! Тварь ты оскверненная!

– Да куда нам, глинорылым, в ваш высокородный ряд?! – крикнул Пятый, уворачиваясь от удара длиннющего меча и пришпоривая коня.

– Убью! – кричал Седой.

– Себя, – кричал Брус, – в зад – поцелуй! Проикал ты свое счастье! Моя теперь она будет! А ты иди – долги свои исполняй! Да получше! А то папа осерчает.

Белый рычал, раздирая шпорами бока коня до крови, но конь Бруса был быстрее, сам Пятый – легче, да и без брони. Не смог Седой догнать Бруса. Только кричал вслед полосе пыли ругательства на незнакомом языке.

Поток ругательств резко оборвал далекий крик:

– Бой!

Белохвост проорал эту же команду и вновь пришпорил коня.

Но боя не было. Как не было и Бруса. Только пыль. И два распятых тела без кожи, растянутых между стволов деревьев. Тела дергались и извивались. Белохвост развернулся в сторону колонны и заорал:

– Жалея! Синька! Быстрее! Есть живые!

Подскакавшие крестоносцы и артисты стали кружить вокруг тел.

– Может, Бродяги? – спросил один.

– Живые. Пока, – качает головой Зуб, спрыгивая с коня и поднимая с земли окровавленную черную накидку с белым крестом, – наш!

Все поспешно поспрыгивали с коней, стали снимать тела, разрезая веревки, удерживающие тела в подвешенном состоянии.

– Командир, – спрашивает Зуба один из крестоносцев, – ты уверен, что их стоит спасать?

Зуб поворачивается к Белому, добавляя от себя:

– Может, это – лихие или одичалые?

– А накидку с крестом и сутану клирика оставили палачи? – спросил в ответ Белый.

Зуб поднял накидку клирика шипом топора. Сутана была вспорота полосами. Клирика из нее вырезали.

– Что за звери это сделали? – воскликнул один из бойцов.

– Люди, – ответил Зуб и повторил: – Люди, что хуже Тварей.

– Тол, – обратился Серый к магу разума, – посмотри, кто их так. И это… ты умеешь блокировать боль?

Наконец прискакала Синька, прямо на ходу спрыгивая с коня, ловко, акробатически, гася скорость. Сказалось прошлое бродячей артистки. Сразу бросилась к телам, распихивая всех на своем пути, крича:

– Не лезьте к ним! Со своими блокировками! Топорная работа! Будет как с этим! – она мотнула головой в сторону Серого.

Она полыхнула аурой Силы так, что даже Белый увидел, являясь полным бездарем. Мать Белого была магом стихий с талантом к воде, отец – без дара. Белый родился – в отца. И внешностью, и характером, и отсутствием дара.

Бойцы и маги – почтительно расступились, издали наблюдая за работой Синьки.

Только теперь прибыли первые повозки и сестры Милосердия. Поспешили помогать девушке, но Жалея остановила их:

– Не мешайте! Впервые вижу такую Силу Жизни! – восхищенно воскликнула Матерь Милосердия.

И только когда девушка бессильно откинулась на руки брата, сестры Милосердия бросились к телам с тонкой розовой кожицей, гремя горшками с мазями и разматывая полотнища для обертываний.

– Когда ты успела так продвинуться в даре? – спросил Белый девушку.

– Ольга передала свой дар, – тихо ответила девушка, не открывая глаз. Она тяжело дышала, капли пота сбегали по ее лицу, волосы прилипли ко лбу.

– Ольга? – прорычал Белый придушенно. – А сама о…? – Конец фразы Белого потонул в горловом булькающем звуке.

– Она ушла в Храм Матери и развеяла себя в Стихии Жизни, – тихо ответила Синеглазка.

Белый резко вздохнул, откинув голову, да так, надутый, и поспешил к коню. Вскочил в седло, пришпорил.

Девушка открыла глаза и смотрела ему вслед. Увидев ее взгляд, Корень пихнул сестру, смотря на нее гневно. За что получил не менее гневный взгляд. Корень, резко и грубо, усадил девушку со своих рук на землю и тоже поспешил прочь.

Девушка осмотрелась вокруг, выискивая взглядом кого-то, но не нашла. Вздохнула, легко поднялась, стала ладошками бить по подолу, сбивая пыль. На нее уже никто не обращал внимания. Сестры хлопотали вокруг пострадавших, артисты и крестоносцы обустраивали лагерь. С десяток крестоносцев, с щитами и топорами стояли вокруг, спиной к отряду, с тревогой вглядываясь в мрачные ландшафты Пустоши.

Прискакал Стрелок – так, для всех – непонятно, звучало имя этого бойца Звезды. Пятый, верный традиции Старика, опять назвался новым именем. О том, что он – Пятый, знал только Белый. О том, что он – Брус Чан, – только часть артистов. Для остальных он – Стрелок. Из присутствующих истинное значение и перевод слов «Стрелок» и «Гадкий Утенок» знали только Белый и сам Пятый. Использовать язык Старых было не только весело, но и – полезно. Потому как звучал он приблизительно схоже, имея мало несовпадающих звуков, но хорошо скрывал смыслы.

Стрелка встречали. Он помотал головой отрицательно, кивнув магу разума вопросительно. Тол также покрутил головой, разведя руками. Стрелок поискал глазами командира, не нашел, зато попался в захват цепких пальцев Синьки.

– Что ты, сестренка? – спросил ее Пятый.

– Серый. Он спросил про Ольгу. И как девка какая – психанул. Почему? – Синька, спрашивая, все сильнее сжимала пальцы на локте собеседника.

Стрелок осмотрелся.

– Вечером расскажу.

– Сейчас!

– Отстань, дева! – возмутился Стрелок, попытавшись выкрутить руку из цепких пальцев девушки.

– Сейчас!

– Он считает себя виноватым в этом! Ты! Тут – уши! Пусти! Бешеная лиса! – наконец Стрелку удалось вырвать свою руку, и он поспешил по следам Белого.

Стрелок быстро нашел командира – он не слишком далеко ускакал. Все же контроль эмоций был у него второй натурой. Потому он быстро возвращался к взвешенному состоянию.

– Будешь драться? – крикнул Брус.

– На кой ты мне нужен, балаболка? Давай, признавайся, как ты так опростоволосился и никого не догнал, – махнул рукой Белый.

– От тебя гоняясь, коня утомил.

– А не затеяли бы эту дурость – не успели бы спасти этих бедолаг. Что хоть увидел?

– Черные какие-то. Не темные, от грязи, одежды, а крашенные черным. Как у Черного Братства или крестоносцев. Все. Как думаешь, они одни были? Или теперь своим о нас сообщили?

– Никак не думаю. А дозор усиленный выставлять. Завтра бедолагам этим Синька еще поможет, как Силу восстановит, можно будет Толу с ними потолковать. Поехали обратно.

– Буянить не будешь?

– Нет от этого пользы.

– Так и сразу не стоило.

– Пошел ты! Сам же меня вывел!

– Сам пошел! А что ты как живой мертвец? Как Бродяга свежий ходил – ни одной эмоции.

– Тоже мне, мозгоправ нашелся! Тебе до Старых…

– Слушай, говорят ты в единении их мир видел?

– Видел.

– Расскажи!

– Обязательно. Но – потом. Злой я на тебя, дитя скверны.

– Да пошел ты! Сам ты – скверный! Нет во мне скверны!

– Так я тебе и поверил, что Дед не научил тебя скрывать это.

– Ты мне зубы не заговаривай! Что видел?

– Представляешь, малыш…

– Сам – малыш! Козел седой!

– Не буду рассказывать. Ты и в Голливуде все видел.

– Давай, вей из меня теперь веревки! Вот уж у кого скверный характер, так это у тебя!

– Вот и договорились. Иди, делом займись, Диспетчер хренов! Проверь состояние оружия и запасов. Если такие мутные вещи начали происходить уже тут – могут возникнуть большие сложности с дозакупкой еды. Иди, иди! Успеем еще поболтать о том, чего уже нет и не будет. Теперь – не опоздаем. Уже.

– А я верю, что Дед выкрутился.

– И я бы очень хотел верить. Но, его мертвое тело попало к клирикам. Это…

Белый бросил фразу на языке стариков, означающую полный и окончательный крах всех надежд.

Эта ночь была малолунной и темной. А Белый так и не смог уснуть, терзаемый мыслями, воспоминаниями, подавляемыми чувствами, что ломали барьеры воли, прорывались, бурлили, подогреваемые юношеским максимализмом и гормональным бунтом.

Потому он видел, как Синька скользнула под навес к Пятому. Что они делали, не было видно. Ревнивое воображение юноши само все дорисовало. Да еще и брошенная Пятым фраза «Моя теперь она будет!» Где ж тут уснешь?!

Но с посеревшим востоком пришло и охлаждение кипящих мозгов и бурлящих чувств Белого. Встав лицом к рассвету, Белый прошептал:

– Делай, что должен!

Присказка Старого. Конец фразы каждый раз менялся, в зависимости от повода высказывания: от «…и получишь навозом по губам» до «…и будет тебе счастье», но начало всегда такое.

– Делай, что должен, и посмотрим, во что это выльется, – сам себе сказал Белый и пошел к своему коню.

В этот день Синька, как специально, постоянно попадалась на глаза. Белому надоело скрипеть зубами, и он, обогнав головной дозор из двух крестоносцев и мага воздуха, поехал впереди, но в пределах видимости отряда.

Одному Белому было проще. Проще справиться с самим собой. И не только Синька виновата. Вчера Пятый поднял вопрос про увиденное Белым в слиянии. Но мир стариков настолько был непривычным, а Белый – получил столько весьма сложных и непривычных знаний, что голова постоянно лопалась, не в силах освоить полученное. Потому Белохвост был предельно сосредоточен, на пределе силы воли удерживал свое сознание от погружения в безумие отчаяния. От боли. Телесной, душевной боли. Боли утрат. Боли невозможности исправить произошедшее. При этом имея чудовищно сильное желание вернуть ушедших.

Хотя Белый и прошел специальную подготовку Разумниками, в том числе и Вещим Олегом, Пересмешником, несмотря на все эти навыки контроля собственного разума, юноша справлялся сам с собой с крайним напряжением сил. Тем более, что часть сознания Белого была занята «освоением» огромного массива информации, что он получил от стариков в единении.

Метод изменения разума неодаренных к магии был очень сложен, рискован и чрезвычайно дорог. Но Наследнику императора это было нужно. Маги разума из любого полудурка могли сделать весьма шустро соображающего умника. Если полудурку хватит на это золота. Императору – хватало. Такое же изменение разума прошел и Ястреб. Может быть, поэтому и удалось Олегу слияние разумов, что головы всей пятерки были подготовлены магией разума. А тупой зверолюд Рекс был изменен странным артефактом Некроманта. Он полностью изменил Рекса, превратив тело и мозг гоба в тело и мозг Ястреба. Поэтому этих изменений и не могут засечь маги. Потому что это – не иллюзия, как все думают, а полная перестройка. Рекс стал Ястребом. Говорил, как он, думал, как он. Действовал, как он. Прыгнул под дыхание смерти, как сделал бы Ястреб, прикрывая соратника, без раздумий, чего злой, неуравновешенный, но трусоватый, гоб никогда бы не сделал.

И вот – опять. Белого опять скрутила судорога. Спазм боли сжал его тело. Боль пронзала все тело. В голове – как шестопер появлялся, разрывая мозги. Разряды молнии пробивали по костям, судорога сжимала все мышцы разом. Белый Хвост едва удержался на коне. Судорожно глотал воздух, когда приступ прошел. Проделал, уже привычно, комплекс дыхательных и медитативных упражнений. Отпустило. Несколько часов у него теперь есть. Лишь сильные боли будут простреливать дважды в час. А к вечеру опять скрутит.

Белый не знал, что происходит с его телом. Как осознал себя живым, на дороге, так и мучается. А Синька еще и посмеялась над его бедой. Ну, и… с ней! Девка! Верно говорят – волос длинный, да ум короткий!

Мучается Белый в том числе и вопросом – почему он? Почему Марк вытащил именно его тело, а не Деда, например. Хотя Олег к тому моменту уже был мертв. Единение же – пропало.

Благодаря слиянию разумов, Белый знал, что у стариков тоже был Корень Жизни. Невероятно редкий артефакт. Невероятный, еще и потому, что школы Жизни и Смерти считаются противоположностями. Маги могут владеть воздухом и водой, например, одновременно. Потому как это одна магия – стихия. Но нет магов, владеющих сразу Светом и Тьмой, Жизнью и Смертью. А Корень Жизни мог сделать только маг, одинаково владеющий и Жизнью, и Смертью.

Артефакт не лечит. Он ничего не делает. Ничего. Никак не фонит, никак не проявляет себя. Пока ты не начинаешь умирать. В тот момент, когда душа готова покинуть тело, он и начинает работать. Смерть не дает душе покинуть тело, держит душу, как якорем, как корнем, поэтому артефакт так и называется. А Жизнь – поддерживает тление жизни в умирающем теле. Пока владельцу артефакта не будет оказана помощь.

Олегу артефакт был бессилен помочь. Не в чем было поддерживать жизнь. Потому Смерть – отпустила душу.

А вот Дед был живой. Дед вообще категорически не желал умирать. Его жизненная энергия сбивала с ног! Заставляла людей вокруг него крутиться, как Круговерть Дикого Ветра Пустоши крутит пыль и камни. Почему он приказал Марку спасти именно Белого? Марк никогда бы не спас Белого, бросив Деда, без прямого и недвусмысленного приказа. И обоснования правомерности приказа, которое принял бы этот Темный с его повернутостью на праве, на чести. А вот – почему? Что сказал Дед Марку?

Почему? Чем Белый дороже Деда? Сколько Старик сделал для Мира! Его наследие только начинает укореняться. Оно еще зацветет и принесет плоды. Неизвестно пока, какими они будут. Древо познается по его плодам. Горькими они будут или – сладкими? Но то, что они будут – точно. И их будет много. Цветочки – вон они, сзади идут. Красная Звезда, крестоносцы, Матери Милосердия, изгнание Пауков, сохранение Престола – это только навскидку, не задумываясь. А сколько бы он еще «наследил», проживи он в Мире не несколько десятков месяцев, а несколько десятков лет? Старый не знал этого? Невероятно!

А что для Мира – Белый? Простой человек. Нет, для людей Мира – не простой. Наследник Престола, поколения отбора, подготовка, знания.

Но есть Ястреб. А у него – та же подготовка, те же знания, но – Кровь! Кровь – Драконов. Потому Белый не уникален. Ястреб будет намного уместнее на Престоле, чем Белый. Намного. И Мир это знает. И Дед это знал. Именно поэтому Ястреба и не было под Зеленой Башней. Дед «не складывает все яйца в один карман». С точки зрения Мира, бессмертных богов, с отстраненной вышины Бесконечности, Белый – пыль.

Тогда – почему? Белый так и не смог найти разумного ответа, не содержащего в себе внутренних противоречий. Не мог. И этим сильно мучился.

И совета спросить – не у кого. Большинство – просто нельзя допускать до таких знаний. Пятый? Мальчишка еще. Только щеки надувающий. Нет, он искренне старается. Изо всех своих сил. Но тут Пятый – не советчик. Ястреб? Где он? Отец? И он – далеко. Кто для Белого кумиры, образчики мудрости? Отец, Рулевой, Мышь, Старый, Олег, Ольга, Некромант. Часть из них – далеко. Часть – слишком далеко. Слишком. При жизни не добраться до них. И свидание с ними уже ничего не изменит. Из Круга Перерождений в прежнее тело нет возврата.

– Старый! Что ты наворотил?! Будь ты проклят! – в сердцах выкрикнул небу Белый.

Следы запустения болью отзывались в сердце людей. Хищнически вырубленные деревья, пеньки которых торчали вдоль дороги, зубной болью кривили лица людей.

Самое сердце Империи – Срединные Земли, давно обжитые, бойкие, густозаселенные – запустело. Хорошая, ровная дорога пустовала. Уже второй день – никаких путников. Не спешат по своим делам наемники, посыльные, вестовые. Нет егерей, стражи. Не ходят на пересменку отряды гарнизонов застав. Нет многочисленных прежде караванов купцов. Нет жителей этих земель. Лишь пыль и пепел летают через дорогу. Все чаще попадаются распятые тела без кожи. Зуб говорит, что кожу снимают, чтобы использовать ее, как кожу скота. Для выделки. Безумие!

Некоторые распятые уже обратились. Стали Бродягами. Бились на привязи при виде их отряда.

Белый Хвост так и ехал впереди на полет стрелы. Он, первый, и упокаивал Бродяг. Быстрым ударом в основание шеи, разрубая их надвое. Изумрудный меч не терял своей остроты и рубил, как Вздох Дракона, легко проходя сквозь плоть и кости.

И оставлял желудь Измененного Дуба. Его все чаще называли плотоедом. Маг земли выбивал в почве ямку, туда спихивали тело, погружали в плоть измененного желудь, засыпали землей. Оказываясь окруженным мертвой плотью, желудь сразу прорастал. Его корни без остатка перерабатывали плоть и кости. Силы ростку хватало даже пробить корку Пустошей, которая образуется после каждого ливня.

Белый знал, что в мире стариков дожди тихие и незлобные. И корка там образуется только в нескольких местах мира. Это – такая редкость, что такие места еще поискать надо.

А тут – корка убивает все живое, что смогло прижиться в этих ядовитых землях. Росток плотоеда пробивает корку. Получаемой из плоти силы ему хватало, чтобы укорениться, вытянуться. А потом корни сами выберут из ядовитых почв то, что нужно дереву. В остальном – это просто дуб. Когда жизнь дерева завершится, в круге земли, что он переработал, можно высевать даже хлеб. А само дерево смело использовать хоть для строительства, хоть на дрова. Только плотоед не любит много скверны. В скверне лучше высаживать чистодрево. Измененную березу. Что силу черпает как раз из скверны.

И – еще Бродяги. Двое. «Мясных». Тоже – свежие, еще не утратившие плоть. Но со сломанными ветвями в руках. Белый дважды взмахнул мечом. И решил дождаться остальных.

Перед ним простиралось поле. С сожженным, на корню, хлебом. Памятник безумию людей. В самом центре Империи! А за полями – валы Ограды. С черными огрызками сгоревших укреплений. Дыма уже не было. Ветер доносил только запах старого пожарища.

– Безумие! – воскликнули маги, догнавшие Белого. Увидев, что он встал, они поспешили, считая это плохим знаком. Так оно и было.

– Не имеет смысла хоронить этих Бродяг тут, – сказал Комок, маг земли. – Там таких – сотни. Вместе и прикопаем.

Белый кивнул. Тела Бродяг привязали ремнями к седлам, поволокли.

И у валов были атакованы толпой Бродяг. Многие из них были вооружены. Белый, бегло оценив противника, крикнул:

– Сталью! Силу беречь! Маги – за спины!

«Мясные» Бродяги были лишь чуть быстрее Костяных Бродяг. Не умели визжать так, что непривычные к такому люди полностью теряли мужество, часто – честь. Вместе с жизнью. И не умели так прыгать. Со временем Бродяга заматереет от поглощаемой скверны, утратит плоть, станет намного опаснее.

Белый, как острие тарана, прорубался сквозь Бродяг, рубя их своим длинным мечом с коня – направо и налево, сразу разваливая тела Бродяг. Но не оправившееся после «смерти» тело очень быстро уставало. Бродяг добивали уже без Гадкого Утенка, которого скрутил очередной приступ, да так, что он меч выронил из ослабевших рук.

Комок, уже привычно, выбил яму в земле, когда Бродяги были перебиты. Тут почвы были обихоженные, мягкие, потому обычная доза Силы вместо ямки выбила большой котлован. Туда и покидали останки тел, освобождая их от металла.

Когда их догнали повозки, могила уже была засыпана, а три желудя начали прорастать. Клирик, все еще хромая на обе ноги и пряча в плащ тело, со слишком нежной, для Пустошей, молодой кожицей, осмотрел кучку железок.

– Скверна – только зарождающаяся. Пойдет!

– Зарождающаяся? – переспросил Белый.

– Они проводили ритуал Осквернения, – пояснил клирик.

– Твои бывшие братья? – переспросил Зуб.

– Они, проклятые безумцы!

Маг Тол кивнул:

– Безумие бессмысленной бойни свихнуло им мозги. Один из них решил, что когда была Скверна, то люди вместе боролись с ней. Скверны не стало – стали резать друг друга.

– Логично, – кивнул Белый.

Тол, с опаской, посмотрел на него. Белый улыбнулся:

– Логичный вывод из неверных предпосылок. Люди – те же твари. Когда нет общей угрозы, начинают грызню меж собой. Только я бы не стал выбирать лекарством скверну. Лучше дружно ненавидеть сборщиков налогов, например. Или – соседа. И – полезнее.

Воины рассмеялись.

Белый опять поймал голубой омут глаз девушки, поморщился.

– Всем одеть доспехи! Вооружиться! – начал он кричать.

– Может, обойдем? – спрашивает Зуб.

– По Пустошам? С повозками? Да и!.. Наш долг – очищать землю! Иначе чем мы лучше тварей? Поджав хвост, сбежать? Пусть эти безумцы продолжают ловить людей поодиночке и сдирать с них кожу? Если не мы, то кто? Ты знаешь хоть одну силу на ближайшую неделю пути? Если знаешь – сообщи, не стесняйся! Я же первый пойду к ним и заставлю их вычистить этот скверный безумный гнойник! Вперед, щуки! Родина вас не забудет!

– Безумие – это заразно! – Тол наклонился к Комку.

– Вы Старика не знали! – рассмеялся Стрелок. – Вот кто настоящий Безумец! Вот с ним было безумно весело! С голой задницей и стальной палкой на Повелителя Бродяг со свитой! Вот это была веселуха!

И с гиканьем поскакал догонять командира, размахивая своей саблей.

Маги переглянулись, свернули свои плащи и достали посохи, окольцованные заговоренными, расписанные рунными знамениями, полосами. Пришпорили коней. Следом через разбитые и частично сожженные ворота потянулась плотная колонна повозок, со всех сторон ощетинившаяся копьями и топорами.

Безумные священники заперлись в храме. Белый стоял у ворот храма, оперевшись на меч. Стрелок деловито вырезал стрелу из тела клирика.

– Нож Старого? – спросил Белый.

– А то! – ответил Пятый. – Не отдам! Я даже с Молотом навсегда разругался. Говорит, это единственное известное ему изделие из дымчатой стали. Не отдам! Мне Старый был вместо деда родного. Мое наследство!

– Да я и не претендую, – ответил Белый. – Просто узнал. Дед им дорожил.

– Нож освящен кровью Старца. Так Дед говорил. Смотри, как тело этого безумца парит. Будто нож раскален.

Белый посмотрел и позвал клирика. В коробке щитов его привели. Клирик вздохнул:

– Значит, алтарь осквернен, – покачал головой клирик, – теперь они служат темным богам.

– Триединому они служат, – вздохнул Белый, – его темной ипостаси.

Клирик даже накидку скинул с головы, но, столкнувшись взглядом с Белым, смутился, поклонился, отступил, спрятал глаза под капюшоном.

– Постой, – остановил его Белый, – ты сможешь переосвятить алтарь?

– Нет, властитель. Я – простой служитель Триединого. Он не дал мне столько своей Силы.

– Жаль. Иди, – отмахнулся от клирика Белый, тут же позвав магов. – Выносите ворота. Остановим это безумие!

Комок провел ритуал, Шепот – Кулаком Воздуха ударил в ворота. Крепкие дубовые брусья ворот храма разлетелись. Петли и полосы, что их стягивали, были сильно ослаблены ритуалом мага земли.

– Всем! – крикнул Белый. – Блокировать храм! Внутрь не лезть! Стрелок, брат мой, пошли? Я думаю, нам большими безумцами уже не стать!

Смеясь, двое воинов вошли в ворота. Сразу же раздались крики умирающих людей. Люди в накидках из сыромятной человеческой кожи стали прыгать из высоких витражей храма, выбивая мозаичные наборы. Крестоносцы отходили, давая им упасть на утрамбованную землю, а потом закалывали их копьями, шипами топоров, пронзая клинками мечей.

Синеглазка до крови грызла костяшки пальцев, не замечая этого. И только когда оба воина Красной Звезды вышли из ворот храма, выдохнула и, подув на руки, залечила свои пальцы.

Оба вышедших были в крови – до ушей. Но ран не имели. Клирики и до обращения не были бойцами, а теперь – вообще, как бараны лезли на меч, как на добровольное заклание.

Белый обвел безумным взглядом город вокруг, вздохнул:

– Сжечь бы здесь все! Но нельзя. Работаем!

Кровавое безумие отпускало его. Но накатил приступ. Третий подряд. Высокий седой воин выгнулся дугой, захрипел, рухнул на руки Стрелка, дергаясь в судорогах. На губах пену разрывает хрип от нестерпимой боли.

– Синька! Быстро, щука! Сюда неси свой хвост! Довыеживались! – кричит Стрелок, чуть не плача.

– Вставайте, Ал! Нас ждут великие дела! – услышал Белый.

– Отвали! – буркнул Белый.

– Я серьезно. Там – горожане повылезли из нор своих. Что с ними делать?

– На хрен всех шли! – опять бурчит Белый, не открывая глаз. Чувствуя ее рядом. И от этого чувствуя себя еще беспомощнее. Еще поганее.

– Синька, девка бестолковая, ты его что, не починила?

– Сам ты бестолковый, – звучит ее голос. – И, вообще, ты что на меня окрысился, а, Брусок?

– Вы меж собой поделить не можете то, что давно ясно, а дело страдает!

– Шел бы ты! – хором сказали и Белый, и Синька.

– Сами пошли! Тоже мне – нашли проблему! Узы! Долг! Судьба! Свадьба! До них дожить надо! Сложитесь завтра – не говорите мне там, что это – самое большее, о чем жалеете!

– Да уйди же ты наконец! – кричит Белый.

Громко хлопает дверь. Только тогда Белый открывает глаза.

– А он прав, – говорит Синька, кладя руку на лоб Белому. – Как ты?

– Спасибо, хреново. В чем он прав? Сводя нас? А ты к нему в шатер вечерами бегать будешь?

Синька смотрит на него некоторое время удивленно. Потом в ее глазах – понимание и синие искры смеха:

– Ревнуешь, – утверждает она. Закрывает глаза, откидывается к стене, говорит: – Я не знала, что тот, на иллюзии, воин в доспехе Стража Драконов с Пламенным Мечом – ты. Не поняла, почему тебя так задело то, что Ольги нет. Спросила у Бруски, он говорит – потом, когда никто не будет подслушивать. Вот и ходила к нему.

– Так вы разговаривали?

– Нет, дубина, спаривались мы там! Мал еще Бруска! Да и он мне – что брат. Я тебя люблю.

Белый сел, широко распахнув глаза.

– Правда? – спросил он, поперхнувшись, закашлявшись.

– Хотела я тебя помучить, – говорит Синеглазка, выплеском Силы поддержав Белого, так же устало откинувшись к стене, не открывая глаз, сама оставшись без Сил, – чтобы знал. Ну, и себя – тоже. Но когда Брусок мне рассказал, что Некромант тебя из кусков собирал…

Она широко открыла глаза, как будто испугалась чего, схватила лицо Белого в свои ладони, стала горячо шептать, покрывая его лицо поцелуями:

– Ты же умер. Я так боюсь потерять тебя опять! Пусть! Пусть я буду всего лишь подстилкой под твоими ногами, только быть с тобой! Быть с тобой! Женись, на ком велит отец. Только хоть иногда приходи ко мне. Я только твоя. Только от тебя хочу рожать! Боги! Я же чуть не потеряла тебя! Я бы как Ольга – развоплотила бы себя! Я умею!

Синька толкнула Белого в грудь, опрокидывая его обратно на ложе, выплеснула в Белого последние крохи Силы, выхватила нож, срезая ремни и завязки с его штанов, разрезая его рубаху снизу доверху, и, разрывая остатки материи, потащила штаны вниз. Белый стал рвать руками завязки на ее платье, полетели клочья ткани. Слишком долго они ждали друг друга. Слишком долго ошибались.

Пятый стоял, подперев спиной дверь, твердо решив не выпускать этих двоих из помещения, пока не поговорят, не выяснят меж собой все. Услышав сдвоенный протяжный стон, Пятый усмехнулся, поманил к себе девушку в сером, что скромно ждала указаний поодаль.

– Да, Ал, – склонила голову послушница Милосердия.

– Иди в обоз. Платье неси запасное госпожи Синьки. Слышу – лечение затянулось. Придется платье менять. Сложная операция.

Послушница лукаво усмехнулась, кокетливо строя глазки. Пятый хлопнул ее по упругой заднице.

– Шевелись!

Девушка умчалась, отмахивая рукой и косой. Пятый поморщился.

– Как больные, с этим своим «люблю»! Блин, столько дел, а им занемоглось! Неужели и меня так же будет ломать? Тьфу, напасть! Бабы! Ни-ко-гда! Мне и одному – зашибись!

Услышавший эти страстные проклятья, Зуб остановился, так и не зайдя за угол, не показавшись на глаза Стрелку. Идти дальше смысла не стало. И так было понятно, что там все заняты. Зуб улыбнулся. Все же оказалась права именно Жалейка – отсутствие растительности на лице Стрелка не признак недуга и не признак переодетой девушки, благо, что личиком хорош, да и стройный, а всего лишь – юный возраст. Погоди, юноша! Тебе скоро твой же организм такую неожиданность преподнесет – взвоешь! Все так думают: «да чтобы я! да никогда!» А потом бабы из нас ремни, с живых, срезают.

«Очень скоро, господин Стрелок, ваше «достоинство» заставит вас круто переоценить ваш взгляд на мир», – усмехнувшись, подумал Зуб, разворачивая свои стопы.

Ладно, что нам эти юные да ранние? Сами не сообразим, как этот город от падали очистить?

Проходя мимо своей возлюбленной, Зуб шепнул ей новость, которая неожиданно выбила слезу из глаз Жали.

– Что? – удивился он.

– Как мне их жаль! Бедные дети! Они умирать научились раньше, чем любить!

Зуб сильно задумался. Стало как-то неловко от прежних своих мыслей. Ведь Жаля права. Ребята уже очень хорошо дерутся. Очень уверенно себя чувствуют в любом бою. А если вспомнить, как Стрелок крикнул про Старика и Повелителя Мертвых, а Зуб что-то слышал про эту историю из подвигов Охотников. Но когда это было! Сколько же тогда было Стрелку лет, если он до сих пор физиологически – ребенок еще? М-да. Тут не смеяться, тут и, правда, плакать надо.

Утром Белый, в обнимку с Синеглазкой, наткнулись на спящего в дверях, на ворохе тюков, Стрелка.

– Э! Вы че! – возмутился Стрелок, глядя на счастливые лица парочки. – Вы так и собрались идти? Бегом переодеваться! Эй! А это? Я за вас это барахло тащить буду?

Стрелок пнул тюк и вошел в спальню бывшего смотрителя города, поморщившись – запах любовных утех еще витал в комнате.

– Бруска свали! – кричит Синеглазка.

– Ой-ой-ой! Что я там не видел! Твоих набухших грудей и мохнатой щели? Сестренка, я вообще еще маленький, можешь не стесняться. Я отвернусь.

– Браток, ну правда, – смущенно говорит Белый.

– И ты не стесняйся. И тебя видел. Тебе бы постесняться! И что она в тебе нашла? Кости одни! Вот у Корка – стать! Мускулы, как скалы! А какая скалка была у Деда – ты бы сам от стыда спрятался! Граб верно говорил тогда – ею можно Бродяг было бить!

– Тьфу на тебя, похабник! – плюнула Синька, скидывая порванное платье и роясь в тюках, и на самом деле – не особо стесняясь Пятого, как удивленно отметил Белый.

– Что? – спросила Синька, уперев руки в бока и выставив свои прелести в самом выгодном развороте. – Он мне, и правда, как брат. А я выросла среди парней, да в цирке. В дороге. Своих не стесняюсь.

– Да, ребят, что я вчера подумал, – говорит Стрелок, с трудом отводя глаза от Синьки.

«Ох, и расцвела, сестренка!» – подумал Пятый.

«Не такой уж и маленький!» – подумал Белый.

«Съел?» – злорадно подумала Синеглазка, углом зрения видя лицо Белого.

– Я, конечно, рад за вас, – продолжил Пятый, – но, там, за дверьми – ты, брат мой, командир, властитель. А она – твой холоп. И это так и должно быть. Ты должен ее не выделять из прочих. Если надо – отодрать, если надо – на смерть послать.

– Не учи отца…

– Не матерись, – поморщился Пятый. – Это у Деда было смешно. У тебя – кощунство. Берите пример с Зуба и Жали. Они – муж и жена. Но кто об этом знает? И это мешает им любить? Как по мне – помогает. Иначе начнут через Синьку тебе, Серый, руки выкручивать.

Влюбленные переглянулись:

– Устами младенца глаголет истина, – сказал Белый и поймал брошенный сапог, кивнув Пятому, благодаря.

– Ну, тогда… – Пятый повернулся к двери, – хотя… Синька, лови! Белый, надеюсь, ты подскажешь, что с этим делать.

– Шелк? – удивилась девушка, разворачивая сверток.

– Это белье. Старый заказал какой-то из своих возлюбленных, но не успел забрать. Носи. Мне кажется, должно подойти. Старого – поминая добрым словом, – Пятый хлопнул дверью.

– Милый, а это – зачем? – девушка развернула сшитые меж собой краями два треугольника из шелка.

Белый рассмеялся:

– Наследие Старого. Знатно он наследил!

Белый подошел к глубокой яме, что возникла усилиями мага земли вместо утрамбованной площади. Крестоносцы и жители города свозили и стаскивали к яме тела горожан и куски плоти порубленных Бродяг. Клирик, наглухо закутанный в сутану, проводил ритуал Очищения. Потом тела летели в яму. Плюхались в воду. На площади был колодец. Вода начала собираться на дне котлована.

Белый раскрыл мешочек семян и, по одному, бросил в яму пять желудей. Можно было и сотню. Но семян осталось мало. А купить новые было негде. И не на что.

Будто прочитав его мысли, Стрелок докладывает:

– Распятого крестоносца, в сопровождении еще двоих, отправляю назад. С донесениями и письмами. Докладываю Престолу, гильдии наемников и Совету диспетчеров. Клирик накатал свою «телегу», по своей службе. Надеюсь, смежники вовремя прочухаются и подсуетятся, а не как обычно.

Белый кивнул. Эту смесь двух языков, неправильное применение привычных слов даже Белый понимал с некоторым напряжением мыслей. Остальные вовсе не улавливали смыслов. Благо так Пятый разговаривал только с Белым. С остальными – на общем языке.

– По-любому, пока туда, пока там – бестолковки будут чесать. Нам это – никак, – ответил Белый, подражая манере общения Стрелка.

– А я о чем? – кивнул Пятый.

– Сколько мирных выжило? – спросил Белый.

– Сто тридцать шесть душ. На данный момент. Не весь город обследовали. Они себя заживо похоронили в подземельях. Из них только восемь – дети. Зато мужиков – восемьдесят три головы.

– Первыми умирают всегда самые слабые, – сказал подошедший человек, почтительно поклонившись, – я – Прибыток. Был купцом в этом городе. Выбран Старшиной общины.

– Общину образовали, выбор сделали, – кивнул Белый. – Молодцы! Я – Гадкий Утенок, командир этого отряда.

Прибыток опять поклонился, сказал:

– Бродяги и безумные священники – не самая большая беда, постигшая наши края. Войско властителя Ужа – с них все началось. Они разбили войско нашего властителя и всех его знаменосцев. Со всех знатных сняли шкуры живьем. Прочих – скормили свиньям. А потом – уничтожили каждое поселение одно за другим.

– Куда смотрел наместник императора?

– Наверное, на кишки своей дочери, на которых его вешали. А знамена Лебедя тут никогда и не бывали. Да и Соколов тут не было никогда.

– Уж всегда вовремя присылал налоги и людей, – поджал губы Белый. – Почему он обезумел?

– Он был таким всегда. Только его безумие за границы его земель не выплескивалось. А чужим никогда не было хода в его земли. Даже купцы переваливают товары на границе.

– Почему Престол об этом ничего не знает? – воскликнул Белый.

– Сие мне неведомо, – поклонился Прибыток.

– А князь Удав был казнен Церковью за склонность к Тьме… – вспомнил Белый, повернулся к Стрелку. – Пауки… И тут они нагадили. Только зачем?

– Для создания вечного тления и беспорядка, – вздохнул Стрелок.

– Ну, а от нас ты чего хочешь, Старшина? – спросил Белый у бывшего купца, стоящего теперь босыми ногами на земле в простой домотканой рубахе до колен.

– Узнать нашу судьбу хотелось бы, – говорит, с опаской, Прибыток.

– В вас нет Тьмы. Убивать вас не за что. И мы над вами не властны. Живите. А мы дальше пойдем, – пожал плечами Белый.

– А властитель Уж? – спросил Прибыток.

– Если мы на него наткнемся – погибнем, – сжал губы Белый, – если не наткнемся – проскочим.

– Вы не будете его убивать? – удивился Прибыток.

– Ты видишь за моей спиной полки? И я не вижу. У меня только те люди, которых ты видишь. И наша работа – доставить Матерей Милосердия. Убивать властителей нам не заказывали. Мы – наемники. Бесплатно не работаем.

– А эти? – рука Прибытка указала на оскверненный храм.

– А эти… оскорбили нас, содрав шкуру с одного из наших братьев. Это была месть. Если это все, то я вас, Старшина, не задерживаю больше, – Белый повернулся, чтобы уйти.

Вокруг – толпа народа. Горожане, сестры, крестоносцы.

– Возьмите нас с собой, властитель! – крикнула какая-то женщина.

– Я не могу вас взять! У нас не хватит припасов даже на нас самих. Я не смогу прокормить вас!

Женщины упали на колени, уткнув лицо в землю. Тут же пали ниц и остальные.

– Люди! Остановитесь! – закричал Белый. – Остановитесь! Старшина! Вы что делаете?

– Нам тут – смерть! Уж вернется и перемешает это место с грязью Пустошей!

Белый смотрит на Стрелка. Тот пожимает плечами.

– У нас нет припасов! Я не смогу прокормить вас! – в отчаянии кричит Белый, наклоняясь к Прибытку, как будто дело было в том, что бывший купец с первого раза не расслышал.

Рядом со склоненными спинами горожан встает на колени спасенный ими клирик:

– Ты спас меня, спаси и их, Белый Мститель!

Рядом с клириком опускается на колени Матерь Милосердия. А за ней – все ее бело-крестовое море.

Зуб встал на одно колено, оперся на топор:

– Я поклялся защищать обездоленных… И сопроводить Матерей Милосердия. Этот выбор убивает меня. Не заставляй меня изменить Клятве. Я умру за них.

За ним встают на колени все крестоносцы.

Остались стоять только Звезды.

– Брат! – воскликнул Белый. – Ты что, ежанулся?

Стрелок тоже преклонил колени и склонил голову. За ним – артисты. Только Белый и маги остались стоять.

– Мы не преклоняем колен, – сказал Комок. – Но и мы просим за них.

– Какие вы все – щуки – добренькие! – зло говорит Белый. – Легко быть добреньким, когда за них не отвечаешь!

– Первый урок засчитан, – говорит в землю, не поднимая головы, Стрелок.

– Пошел ты! – ответил ему Белый, осмотрел склоненные спины и головы, глотнул сил и уверенности в глазах любимой.

Громко стал говорить, как учили наставники – властным голосом, или, как это называл Старик, – «командирским голосом», используя некоторые немагические умения Школы Разума по воздействию слов на людей:

– Так, гля! Раз вы тут все, копной, приняли меня как властителя над вами, то слушайте и не говорите, что не слышали! Принимаю вас под мою власть и ответственность! Со всеми вашими правами и обязанностями ко мне. За неповиновение буду карать, как изменников! Даю время до вечера – передумать. Потом – не взыщите.

Обвел людей тяжелым взглядом:

– Стрелок! Назначаешься смотрителем дозора. Под твое начало отходит этот бродячий беспорядок. Задачи поставлю отдельно. Прибыток! Утверждаю тебя смотрящим за общиной. Старшиной. И – завхозом. Снабжение, то есть пропитание, одежка, обувка, вооружение – на тебе. Спрошу с тебя. Сбитый Зуб! Ты – воевода. Берешь под себя крестоносцев и проводишь набор и обучение бою мужчин общины. Мы не сможем их защитить. Но защитить себя им самим – поможем. Мать Жалея! Ты утверждаешься смотрящей за здоровьем и излечением всех наших людей. К тебе переходит маг Жизни из балагана акробатов. Комок! Ты старший звена магов. К тебе переходит клирик. Разобраться с личным составом, составить вопросы, жалобы, предложения! Исполнять! Бегом, негры! Светило еще высоко! Я вас научу Родину любить! Плакать будете кровавым потом! Бегом! Прибыток! Что ты завис! Где наше продовольствие и обмундирование? Бегом!

– Урок второй засчитан с отличием, – вякает Стрелок, уворачиваясь от сапога Гадкого Утенка.

И тут же – тысяча вопросов от всех. Белый уже через пять минут взвыл, достал меч и пообещал лично отрубать тупые головы за тупые вопросы. Частично – помогло. Вопросов осталась только сотня.

Утром выступить из умершего города не получилось. Людей продолжали выкапывать из их добровольных погребений заживо. Всем им нужна была помощь. Никак не удавалось собрать людей в кучу, никак не завершался процесс сбора еды и вещей. Казалось – еще часок, еще полчасика. Но проходил час за часом, а бесконечная вереница людей, проблем не иссякала.

Гадкий Утенок бродил чернее тучи. Уже не сдерживая себя, рычал на всех, считая себя виноватым в том, что все эти люди никак не соберутся. Считал себя плохим организатором, руководителем, поэтому ничего и не получалось.

– Как ты? – подбежала к нему Синеглазка, всматриваясь ему в лицо. – Приступы были? Ты прости, я совсем закружилась со всеми этими людьми!

– Все ты сделала верно, – мотнул головой Белый. – Мне – терпимо. Главное – собрать все это стадо бы скорее! Иди, Синя, отдохни, поешь.

– Спасибо, мой Ал! – Синька поклонилась, кокетливо, и убежала.

Недолго смотрел Белый ей в спину, на ее легкую фигурку. Недолго волна сладкого меда текла по его сердцу. Сразу два объекта отвлекли его внимание – с одной стороны на бывшую площадь вывалила толпа мужиков, неся в охапках копья, щиты, гроздья шлемов и ворохи поддоспешников, битых молью и тленом, отчего клоки конских волос, которыми они были стеганы, торчали во все стороны. Во главе этой толпы шел гордый Прибыток. Белый застонал – он рассчитывал на лучшую сохранность арсенала смотрителя, а не на эти убитые доспехи и ржавые железки. А с другой стороны на площадь вылетел Стрелок на своей резвой лошадке, лихим свистом привлекая внимание к себе.

– Вооруженный отряд! – кричал он. – Тревога!

С тоской Гадкий Утенок осмотрел свое воинство. Жители города выглядели так, будто их весь вчерашний день Бродяги рвали своими костлявыми пальцами.

– Поехали навстречу, – вздохнул он, надевая шлем. – Это стадо даже врагу показывать стыдно.

За его спиной выстроился клин Красной Звезды и крестоносцев. Прибыток, путаясь в полах расползающегося стеганого доспеха, побежал их догонять, неся свое копье наперевес, как оглоблю, тем намекая на свое «высокое ратное умение».

Отряд бойцов, до полусотни человек, на их глазах перетекал из походного строя в неровную шеренгу. Белый остановил своего коня и вскинул руку в латной перчатке:

– Кто вы? Зачем вы пришли с оружием на эту землю? – крикнул он.

– Кто вы? – крикнул в ответ воин в кольчуге и в чиненом-перечиненом плаще, в котором еще угадывался узор Егеря. – И зачем с оружием пришли на НАШУ землю?

– Слет? – крикнул Прибыток. – Слет, ты ли? Это я – Прибыток! Эти господа спасли нас от безумцев!

Потом Прибыток выбежал перед Гадким Утенком, развернулся перед мордой его коня, стал пылко говорить:

– Это наши, господин Гадкий Утенок! Егеря и выжившие стражи смотрителя.

Потом повернулся к воинам, что грозно ощетинились оружием:

– Все жители города присягнули властителю Белому Мстителю, который обязался нас защищать.

– Прибыток, вы, похоже, все тут ополоумели, – вздохнул Слет, опуская свой меч и опуская плечи, – Готовы свои головы вручить любому…

– У вас есть раненые? – прервал Слета Белый. – У нас целый выводок Матерей Милосердия. Всем нуждающимся будет оказана помощь. От вас я не требую клятвы. Можете идти на все четыре стороны, вас никто не держит. Если нападать на нас не будете.

Белый развернул коня.

– Поехали, братья, у нас – полно дел, – сказал он своим спутникам. – Стрелок, объявляю благодарность!

Пятый кивнул в ответ, сразу пустив своего коня наметом в Пустошь.

Белый проводил его глазами, вздохнул. Пятый будет гоняться за ветром, а Белому – разгребай проблемы этих захребетников. Белохвост только для вида возмущался и отказывался от этих людей. Чтобы вынудить их всех присягнуть ему. Чтобы иметь право управлять ими, приказывать им, иметь право, больше всего – моральное, заставить их делать то, что Белый считал нужным. Белохвост не мог отказаться от этих людей, не мог не принять их под свою защиту. Это были его люди. Все они. Даже те сумасшедшие, бывшие Светляки, души которых он отправил в Круг Перерождений. Это были люди Империи. А Белохвост – будущий император. Если ему – не повезет. А ему – не повезет. Алеф-Обманщик, Алеф-Пересмешник для Ястреба задумал что-то иное. Что-то хитро вывернутое. Потому Белый не питал иллюзий, что отцу удастся притянуть Ястреба к Престолу.

Белый Хвост скорее почувствовал, чем увидел ее. На башне. Невольно улыбнулся. Она переживает. Но тут же нахмурился. Протуберанец был прав. Если ты имеешь привязанность – ты уязвим. Не поэтому ли Старик бежал от женщин как от огня? В единении Белый увидел, что Старик испытывал чувства к ним. Но если бы не единение – ни за что бы не догадался об этом. «Мы в ответе за тех, кто нас полюбил», – сказал Старый.

Белый вздохнул. Тяжело. Тяжело! Жить двойной, тройной жизнью, скрывая от всех свои планы, мысли, эмоции, чувства. От всех. От самого себя. Это не жизнь. Это – проклятье! Жить, любить, не показывая своей любви, каждую секунду быть готовым пожертвовать самым дорогим, что у тебя есть, самым сокровенным – ради этого вот стада. Как отец потерял мать Белого, проклиная себя, ненавидя себя. Смерть мамы была уроком. Жестоким уроком Лебедю от Пауков. Белый застонал – он любил. Этим подводя Синеглазку под удары всех своих врагов.

Белый решительно тряхнул головой, выгоняя лишние мысли. Глупо переживать о том, что еще не случилось. Прав Малыш – держать зримую дистанцию с Синькой – разумная мера.

– Сбитый Зуб! – взревел Гадкий Утенок. – Как выглядит твое воинство? Ты думаешь, что враг от смеха умрет при виде твоих ополченцев? А?

– Когда, господин? – изумился Зуб. – Мы же…

– Вчера, друг мой! Вчера! Мы уже опоздали! Бегом! Исполнять! – взревел Белый.

Ну, вот! Наорешь на кого-нибудь, прямо легче становится.

А вот и Слет со своими воинами – созрели. Идут. Безо всяких условий складывают оружие к ногам Гадкого Утенка, встают на колено и клянутся кровью. Хорошо. Полсотни настоящих воинов – не полторы сотни вчерашних ремесленников и пахарей, которые и от Бродяг отобьются едва ли. А настоящий воин не вспотев порубает в фарш этих так называемых ополченцев. Что же делать с ними? Что? Как защитить этими силами три сотни немощных, раненых, женщин, Матерей и детей?

Вариант – бросить всех на произвол судьбы – Белохвостом не рассматривался совсем.

Дело даже не в том, что он был Наследником. Он так был воспитан. Это был его Путь, его Долг – служить всем этим людям. Только – тс-с-с! Самим этим людям не говорите! Потому как – они служат Гадкому Утенку. Такой вот замкнутый круг служения. И это – правильно. Тогда – Порядок. А если кто-то размыкает эту цепь взаимного служения, размыкает замкнутый круг, наступает беспорядок. Бардак, Хаос и Смута. Безумие.

Белый опять погрузился, с рычанием, в бесконечный круговорот неотложных, но мелких дел. Надо было понять, что за люди были теперь под его началом, на что они способны, на что не способны, надо было принять сотни решений – кого куда определить, кто будет ремонтировать стеганки и оружие, как, что и куда упаковывать…

В душе Белохвоста все больше зияла пустота отчаяния. Это никогда не закончится! В злости на своих людей, на их тупость, он закатил глаза к небу, на закатное светило.

И это помогло. Белый вспомнил Старика. В очередной раз. Появилась мысль – «а как бы поступил Дед?» Белый настолько зримо увидел образ Андра, что невольно улыбнулся. И решил изобразить из себя Старика. Он нахмурился, постаравшись «нависнуть» над Прибытком, как «нависал» Андр:

– Ты че буробишь, дятел? – зарычал Белый. – Ты с этим пустяком ко мне приперся? А на плечах у тебя – что? А зачем она тебе, если ты не знаешь, как и кто будет штопать эту рвань? А? Тогда зачем мне ты? Если я буду решать, кто из твоих баб будет шить, а кто – смотреть на шитье и трещину свою почесывать? Бегом, сукин сын! Еще раз с дерьмом ко мне сунешься – укорочу на голову, если все одно ею пользоваться не умеешь! Зуб! Тебя это тоже касается! Ко мне лезете только с теми делами, которые сами решить не смогли. Я понятно объяснил? Или вам в печень постучать, чтобы дошло? Пшли все нах! Выступаем на рассвете! Завтра – на рассвете! Кто не успеет, тот – опоздает! Я уйду. Делайте потом что хотите! Вы меня услышали? Или я тихо сказал? Бегом, чурки дубовые! Заикали! Мозги мне запутали хуже Разумника! Лебяди! Порублю, как Бродяг! Я вас для чего поставил смотрящими? Чтобы самому все непонятки разгребать? Исполнить! Доложить! Свалить! Бегом!

И хотя вокруг никого уже не было – все разбежались от его гнева, Белохвост продолжал буянить, махать мечом и орать. Потому как знал, что если ты никого не видишь, то это вовсе не значит, что и тебя никто не видит.

«Старый! Так вот почему ты орал все время! Ха-ха! И вот почему Алеф всегда лишь посмеивался, нисколько не опасаясь твоего гнева. Как ты это называл? «Режим дурака»? Нет, это – другое. Ладно, пусть будет «Режим Старика». Да, так и будет. Надо время от времени изображать из себя гневного Андра, иначе они совсем меня утопят в рутине!»

Белый увидел нерешительно стоящую поодаль Синеглазку. Она пришла, зная, что должен начаться приступ фантомных болей Смерти.

– Что? – резко спросил он ее.

– Как вы себя чувствуете, властитель? – скромно спросила она, потрясенная увиденным буйством Белого.

– Тебе заняться больше нечем? Силу потратить некуда? На рассвете выходим из этого проклятого города! Кто не сможет идти – тут останется. Бросим, как мусор! Поняла? Или еще раз повторить, для особо тупых?

Синеглазка сначала смотрела на него непонимающе, удивленно. Но потом глаза ее пыхнули нескрываемым гневом, она резко развернулась, фыркнула, пошла нервной походкой, подпрыгивая через шаг от сжигающей ее злости и обиды.

Корень увидел все это, подождал, пока сестра уйдет, пошел к Гадкому Утенку с видом решительным и гневным.

– Как ты смеешь? – прорычал акробат, совсем сблизившись. – Что, поигра…

Белый вознес над головой меч, который не выпускал из рук в «буйстве».

Удар меча перехватил изумрудной сталью своей сабли Стрелок.

– Господин! – крикнул в лицо Белому Пятый.

– Убью! – зарычал Белый.

Пятый пихнул Белого, смело повернулся к нему спиной, заслоняя своим телом сжавшегося Корня.

– Как смеешь ты что-то предъявить? Попутал? Знай свое место, червь! Пшел! Чтоб ноги твоей! Пока не вызову!

И пнул мускулистого акробата. Корень убежал.

Стрелок повернулся к Белому, что терпел, но боль все одно кривила его лицо. Пятый понял, что как только Серый начинает волноваться – его накрывает. Да и Синька неспроста пришла. Еще и очередной приступ наложился. М-да, Серому досталось.

– Как ты? – тихо спросил он.

– Заикали, суки! – прохрипел Белый.

– Режим Старика? Я вижу – помогло… – Смеялись только уголки глаз Стрелка.

– Бруска, браток, объясни ей! Прошу! – хрипит Серый, не размыкая губ, со стиснутыми зубами.

– Не вопрос, Серый, не вопрос, – кивнул Стрелок, бросая саблю в ножны.