Прошло около трех недель. Сосновая хвоя потемнела, другие деревья нарядились в медь и бронзу и, словно гигантские кошки шерсть, сбрасывали листья. Я совершала прогулки по усадьбе.

Никто не поощрял эти прогулки, но и не возражал против них. Неужели им было нечего от меня скрывать? Но я не вожу машину, поэтому лишь в некоторых пределах могла пройти пешком и вернуться назад, тем более, что вечера становились все холоднее и холоднее. Днем в доме и за его стенами не было почти никакой деятельности. Чтобы бодрствовать ночью, я стала позднее вставать по утрам, и не ложилась до четырех или пяти часов. Причем, вовсе не для того, чтобы следить за тем, что происходит в родовом замке Дювалей. Просто мне было неуютно от того, что их так много и они так активны, когда я сплю.

На моей двери имелся замок. Я всегда пользовалась им. Я также подставляла к двери стул, просовывая верх его спинки под дверную ручку. Но не за тем, чтобы отгородиться от Зеэва. Да и от других тоже. Просто из-за атмосферы этого места. В Северине было несколько человек, которые в значительной мере или полностью вели ночной образ жизни, например, моя мать. Но были и такие, как я. И даже если они, в отличие от меня, не могли долго выносить прямые солнечные лучи, то все равно предпочитали бодрствовать днем.

Пару раз во время моих дневных прогулок по поместью мне довелось обнаружить в лесу открытые пространства, а на них – небольшие дома, виноградники, сады и поля с уже собранным урожаем.

Однажды я даже увидела нескольких мужчин со стадом овец. Ни овцы, ни люди не обратили на меня внимания. Думаю, их предупредили, что в поместье приехала будущая супруга будущего Союзного Брака, и показали им, как она выглядит.

Брачная церемония была назначена на первую ночь следующего месяца. Она будет короткой, без всяких изысков, простая легализация отношений. Браки в большинстве домов заключались именно так. Никакими празднествами, не говоря уже о религиозных обрядах, они не сопровождались.

Я думала, что смирилась. Но, конечно, это было не так. Что касается его, Зеэва Дюваля, то я «встречалась» с ним главным образом лишь за ужином… О эти ужасные, тоскливые ужины! Увы, хорошие манеры требовали моего присутствия на них. Иногда мне подавали мясо – мне одной. На столе появилась хрустальная ваза с фруктами – для меня. Я чувствовала на себе их брезгливые взгляды, и кусок застревал у меня в горле. Я взяла за правило уносить с собой несколько фруктов, чтобы съесть их позднее в моих комнатах.

Зеэв был неизменно вежлив. Он сдержанно и бесстрастно предлагал мне хлеб, вино, воду… Иногда я пила кровь. Я нуждалась в ней. Правда, у нее был странный вкус, но, возможно, я это просто себе внушила.

По ночам, время от времени, я видела, как он расхаживает по дому, играет в шахматы с кем-то из домочадцев, слушает музыку или читает в библиотеке, тихо разговаривает по телефону.

Три или четыре раза я видела его из окна верхнего этажа: длинными, похожими на волчьи, прыжками, он носился между деревьями, и его волосы были похожи на лучи бледной луны.

Он охотился?

Я решила выйти замуж во всем черном. Как и героиня пьесы Чехова, я тоже носила траур по собственной жизни. В ту ночь я повесила платье за шкаф и поставила на пол под ним черные туфли-лодочки, готовые к завтрашнему дню. Никаких украшений.

Я также приняла решение не идти на их ужасный ужин.

Чтобы не видеть старухи, которая читала за столом романы и довольно посмеивалась; отвратительного типа, вытирающего хлебом последние капли крови в стакане. Горстку других, из тех, что появлялись на ужине крайне редко и перешептывались друг с другом о былых временах и о людях, известных только им одним. И его. Зеэва.

Зеэв. В отличие от других он изящно осушал свой стакан. Иногда стакан воды или вина – для него обычно подавали красное, чтобы казалось, что это кровь. После той первой ночи он стал одеваться чуть элегантнее, хотя его одежда всегда была неброской. У него была одна молочно-белая рубашка, сшитая из какого-то бархатистого материала, с кремовыми пуговицами…

Он был прекрасен. Я была готова его убить.

Кстати, нас легко убить, – автомобильные аварии, пули, – хотя мы можем жить, как однажды сказал Тифа, даже тысячу лет. Но это, наверное, еще одна ложь.

Но сегодня вечером я не стану спускаться вниз на ужин. Лучше съем здесь последнее яблоко и сушеные вишни.

Около половины одиннадцатого раздался стук в дверь.

Я вздрогнула, причем скорее от того, что ожидала, а не от того, что испугалась.

– Кто там? – спросила я, отложив книгу, которую читала – пьесы Чехова, – хотя прекрасно знала, кто это.

– Могу я войти? – спросил он – строгий, музыкальный, чужой.

– Я бы предпочла, чтобы ты меня не беспокоил, – ответила я.

– Хорошо, Дайша, – спокойно ответил он. – Я спущусь в библиотеку. Кроме нас там никого больше не будет. Зато будет свежий кофе. Я буду ждать тебя до полуночи. А потом у меня кое-какие дела.

Я встала и подошла к двери.

– Дела? – бросила я ему с такой злостью, какой от себя даже не ожидала. Мне казалось, я уже научилась держать себя в руках. – О, это когда ты отправляешься на охоту и разрываешь в лесу животных для того, чтобы напиться их свежей крови, ты это имеешь в виду?

Молчание.

– Я подожду до полуночи, – повторил он.

И он ушел, хотя я и не услышала, когда именно.

Когда я вошла в библиотеку, был уже двенадцатый час, и на мне было мое свадебное платье и туфли. Я объяснила, что это все значит.

– Считается, что счастья не будет, – сказала я, – если жених до свадьбы увидит невесту в подвенечном платье. Но ведь счастья и так не будет, не так ли?

Он сидел на стуле перед камином, вытянув к огню длинные ноги – в джинсах, свитере и сапогах, как будто собрался на прогулку. Со стула свисала кожаная куртка.

Кофе все еще ждал меня, но уже успел остыть. Несмотря на это, он встал, налил чашку и принес ее мне. Ему удалось – ему всегда удавалось – передать чашку, не прикоснувшись ко мне.

Затем он отошел и, встав у камина, окинул взглядом высокие стены с многочисленными книжными полками.

– Дайша, – сказал он, – мне кажется, что я понимаю, как тебе неуютно и что ты сердишься…

– Неужели?

– …но могу я попросить тебя выслушать меня? Не прерывая и не убегая вон из комнаты…

– О, ради Бога…

– Дайша.

Он посмотрел на меня. Из бутылочно-зеленых его глаза стали почти белыми. Он пылал гневом, это заметил бы любой, но, в отличие от меня, он владел собой. Он щелкал гневом, словно кнутом, разбрызгивая электричество по всей комнате. Впрочем, на лице его была написана боль. Скрытая, потаенная боль и… или это было всего лишь разочарование или отчаяние? Именно это и удерживало меня, иначе я бы ушла, как он и сказал. Я стояла, как будто оглушенная, и думала: ему больно, как и мне. Почему? Кто сделал ему больно?

Боже, ему ненавистна мысль о женитьбе – ненавистна так же сильно, как мне ненавистна мысль о замужестве. Или же ему ненавистно то, как его… вернее, нас – используют.

– Хорошо, – сказала я, садясь на стул, и поставила холодный кофе на пол. – Говори. Я выслушаю.

– Спасибо, – сказал он.

На каминной полке над очагом стояли огромные старые часы. Так-так-так. Каждая нота – это секунда. Шестьдесят секунд. Та самая минута, о которой он просил меня раньше. Или же минута, когда Юнона, дрожа, держала меня в лучах рассветного солнца.

– Дайша. Я хорошо знаю, что тебе не хочется быть здесь, не говоря уже о том, чтобы быть со мной. Я надеялся, что ты испытаешь здесь другие чувства, но я не удивлен твоим настроением. Ты была вынуждена оставить свой дом, где у тебя были близкие люди, любовь, привычный образ жизни. – Я сказала, что буду молчать. Я не спорила. – Ты оказалась в этом гребаном замке и готовишься стать женой какого-то парня, которого ты никогда не видела, кроме как на коротенькой видеозаписи. Буду честен. В тот момент, когда я увидел твое фото, я потерял покой.

Я глупо подумал: «Это красивая, сильная женщина, и я хочу быть с ней. Вдруг у нас с ней что-то получится». Я имел в виду что-то, что важно только для нас с тобой, для тебя и меня. О детях я тогда – да и сейчас – меньше всего думал. Ведь у нас, в конце концов, будет еще много времени, чтобы принять решение по этому вопросу. Но ты. Я… я с нетерпением ждал встречи с тобой. И я бы вышел, чтобы встретить тебя, когда ты приехала. Но кое-что случилось. Нет, у меня вовсе не возникло желания отправиться в лес, чтобы разорвать животных и напиться их крови. Дайша, – неожиданно спросил он, – ты видела водопад?

Я удивленно посмотрела на него.

– Только из окна машины…

– Там живет одна из наших человеческих семей. Я должен был пойти, и… – Он помолчал, а потом продолжил: – Люди в этом доме отключились сразу, как компьютеры без электрического тока.

Я вырос здесь. Это был ад. Да, то самое место, в которое ты хотела, чтобы я отправился. Но только не яркое и огненное, а просто… мертвое. Они здесь все мертвы. Живые мертвецы. Нежить, как это называется в легендах, в этой чертовой книге «Дракула». Но я – не мертв. И ты тоже. Тебе когда-нибудь приходило в голову, – сказал он, – что твое имя, Дайша, звучит по-особому? Дай-ша. Оно красиво. Как и ты сама.

Он уже пригласил меня к разговору, так почему бы мне не предложить еще один комментарий?

– Но ты не выносишь дневной свет, – сказала я.

– Верно, не выношу. Но это не значит, что я не жажду света. Когда мне было два года, меня вывели наружу… отец вел меня за руку. Он мог примерно час выдерживать солнечный свет. Я был так взволнован… я с таким нетерпением ждал этого мига. Я помню первые цвета… – Он закрыл глаза и тут же их открыл. – Затем взошло солнце. Я никогда его не видел. Первый настоящий свет… и я ослеп. Моя кожа… Я толком ничего не помню. Просто тьма, мучительная боль и ужас. Всего одна минута. Моему телу даже ее оказалось слишком много.

Я болел десять месяцев. Затем ко мне снова вернулось зрение. Спустя десять месяцев. Но я видел дневной свет, видел его на видеозаписях и на фотографиях. Я читал о нем. И музыка… «Восход солнца» Равеля из его знаменитого балета. Ты представляешь, каково это – тосковать по дневному свету… и что такое – любить дневной свет… но никогда не видеть его по-настоящему, никогда не чувствовать тепло, не ощущать его запахи или не слышать звуков, лишь видеть на экране или слушать компакт-диск? Когда я увидел тебя, ты была такой, как настоящий дневной свет. Знаешь, что я сказал моему отцу, когда я начал выздоравливать после этих десяти месяцев, после этих тридцати секунд рассвета? Почему, сказал я ему, почему свет – мой враг, почему он хочет меня убить? Почему свет?

Зеэв отвернулся.

– И ты тоже дневной свет, Дайша. Ты тоже стала моим врагом. Дайша, – сказал он, обращаясь к очагу и его яркому, как солнечный свет, пламени. – Но я освобождаю тебя. Мы не станем мужем и женой. Я объясню всем, и обитателям Северина прежде всего, что вина лежит целиком на мне. Ты не услышишь в свой адрес ни единого дурного слова.

Да, ты свободна. Я крайне сожалею о тех мучениях, которые невольно, эгоистично причинил тебе. Прости, Дайша. А теперь, видит бог, уже поздно, и мне пора идти. Не сочти это за грубость, я надеюсь, что ты согласишься с этим. Пожалуйста, поверь мне. Иди наверх и хорошо выспись. Завтра ты можешь вернуться домой.

Я сидела как оглушенная. Внутри я ощущала себя разбитой на мелкие осколки тем, что он сказал. Он надел куртку и направился к двери, и только тогда я встала.

– Подожди.

– Не могу. – Он отвел глаза в сторону. – Прости. Кто-то… нуждается во мне. Пожалуйста, поверь мне. Это правда.

– Это какая-то девушка? – услышала я свой собственный голос.

Мой вопрос остановил его. Он недоуменно посмотрел на меня.

– Что?

– Та человеческая семья, к которой ты торопишься… у водопада? Я угадала? Ты хочешь человеческую женщину, а не меня.

И тогда он расхохотался. Настоящим, неукротимым смехом. Он вернулся и взял меня за руки.

– Дайша, ты с ума сошла. Ну, хорошо. Пойдем со мной, и ты все увидишь. Но нам придется побегать.

Мои руки уже покалывало от возбуждения; мое сердце уже было готово выскочить из груди.

Я посмотрела ему в лицо, и он ответил на мой взгляд. Ночь как будто переминалась с ноги на ногу. Он отпустил мои руки, и я бегом взлетела вверх по лестнице. Стаскивая с себя платье, я разорвала на плече рукав, и бросила его на туфли. Через пятнадцать минут мы бок о бок бежали по тропинке.

Этому не было никакого объяснения, никакой разумной причины. Но я видела его, видела, как если бы из-под черной крышки ночи струился солнечный свет, чтобы впервые показать его мне, – свет, который был его врагом, и врагом моей матери, но никогда моим.

К тому времени луна висела низко, и ее лучи касались края водопада. Это было похоже на жидкий алюминий, и рев падающей воды наполнял собой воздух до глухоты. Человеческий дом стоял примерно в миле отсюда, затерявшись в чаще высоких черных сосен.

Дверь открыла молодая, светловолосая женщина. Стоило ей увидеть его, как ее лицо озарилось. Это тотчас бросилось мне в глаза.

– О, Зеэв, – сказала она, – ему гораздо лучше. Наш врач говорит, что он фантастически быстро идет на поправку. Заходи.

Это была симпатичная комната – с низким потолком и танцующим пламенем в очаге. В кресле сидел роскошный черный кот в белом «жилете» и с белыми «перчатками» на лапах и подозрительно посматривал на посетителей.

– Вы пойдете наверх? – спросила женщина.

– Да, – ответил Зеэв. Он улыбнулся ей и добавил: – Это Дайша Северин.

– О, так ты Дайша? Хорошо, что ты тоже выходишь, – сказала она мне. Зеэв уже поднялся наверх. Человеческая женщина продолжила складывать полотенца на длинном столе.

– Разве для вас это не очень поздно? – спросила я.

– Мы не ложимся допоздна. Мы любим ночь.

Я знала, что и в Северине часто так бывает.

Но я почти не общалась с людьми – и потому не была уверена, что именно должна сказать. Однако женщина продолжала разговаривать со мной, я же услышала над головой скрип половиц. Зеэв никогда не ходит так шумно. Там, очевидно, был человек, тот, кто «фантастически быстро шел на поправку».

– Это случилось сразу после захода солнца, – сказала женщина, положив синее полотенце поверх зеленого. – Уму не постижимая авария – порвалась цепь. Боже, когда они принесли его домой, моего бедного Эмиля…

Ее голос дрогнул, и она заговорила тише. Наверху тоже говорил тихий голос, едва слышный даже мне. Но она подняла голову и повернулась ко мне лицом. Оно было розовым и довольным, и ее голос повеселел.

– Мы позвонили вам домой. Зеэв откликнулся тотчас же. Он сделал замечательную вещь. И она сработала. У него всегда все получается, когда он берется за дело.

Дыша часто и испуганно, я пристально посмотрела на нее.

– Что… – сказал я, – что он сделал?

– Но ведь он вам наверняка сказал! – туманной фразой ответила она. – То же, что и для Джоэла и бедного Арреша, когда у того был менингит.

– Скажите вы, – потребовала я. Она заморгала. – Пожалуйста.

– Кровь, – ответила она, глядя на меня чуть виновато, как будто сожалея, что смутила меня, причем, сама не поняла, как и почему. – Он дал им напиться своей крови. Его кровь, она исцеляет. Я помню, когда Зеэв сказал Джоэлу: «Все в порядке, забудь всякие небылицы… это не изменит тебя, только сделает тебя здоровым». Зеэву тогда было всего шестнадцать. Он спас здесь пять жизней. Но он слишком скромен, чтобы рассказывать об этом. И с Эмилем то же самое. Это было ужасно… – она уверенно заговорила дальше. – Дорога была каждая секунда. Он заранее разрезал рукав, чтобы вскрыть вену, чтобы не терять ни секунды. – «Кровь на рукаве, – подумала я. – На вампирах раны заживают быстро… дело сделано, осталась лишь эта маленькая ржавая метка…» – И мой Эмиль, мой милый супруг, он в безопасности и жив, Дайша. Спасибо вашему мужу.

Его голос позвал меня, перекрывая гудение пламени в камине.

– Дайша, поднимись на минутку.

Женщина положила оранжевое полотенце на белое. Я же безропотно и безмолвно стала подниматься по лестнице.

– Я попросил у Эмиля разрешения, – сказал Зеэв. – и он любезно ответил, что не возражает, если ты увидишь, как это делается.

Я стояла в дверях и смотрела, как Зеэв с помощью тонкого чистого ножа сделал надрез, сцедил и вылил меру своей животворящей крови в кружку с изображением кошки, похожей на роскошного черного зверя в нижней комнате. Сидевший на постели человек в халате поднял кружку и, с улыбкой отсалютовав Зеэву, выпил это странное лекарство.

– Мы молоды, – сказал он мне, – мы оба по-настоящему молоды. Тебе семнадцать, так ведь? Мне двадцать семь. Только мы с тобой здесь по-настоящему молоды. Остальные, как я уже сказал, выключились. Но мы можем делать что-то не только для себя, Дайша, но для наших людей. Или, если угодно, моих людей. Или любых других людей. Люди. Тебе не кажется, что это будет справедливо, учитывая, что они делают, – сознательно или нет, – для нас?

Мы медленно шли обратно по самому краю черной бездны оврага, шли уверенной поступью, ощущая свое всемогущество. Затем мы сидели вместе на краю леса и любовались серебристыми струями водопада. У него не было выбора. Он должен был падать вниз, причем падать всегда, влюбленный в неведомую темноту внизу, неспособный и не желающий остановиться.

Я все время думала о маленькой метке, пятнышке крови на его рукаве, которую я увидела в ту ночь, о чем я тогда подумала, и чем это оказалось на самом деле. Я также подумала о Юноне, о ее навязчивых, расточительных приношениях капель крови тому, кого она больше не любила. Как она больше не любила меня.

Она ненавидит меня, ведь у меня есть успешные солнцерожденные гены и я могу жить в дневное время. Но Зеэв, который не может вынести даже тридцати секунд солнца, не злится на меня за это. Он… он вообще не питает ко мне ненависти.

– Так ты вернешься завтра в Северин? – спросил он, когда мы сидели на краю ночи.

– Нет.

– Дайша, даже когда они поженят нас, пожалуйста, поверь: если ты все еще хочешь уйти, я не стану возводить на твоем пути препятствия. Я поддержу твое желание.

– Я тебе безразлична?

– Наоборот.

Его глаза светились в темноте. Их свет посрамил сияние водопада.

Когда он касался меня, когда он касается меня, я узнаю его. С давних времен я помню эту несказанную радость, этот жар, это жжение, эту заново обретенную правильность – и я навсегда падаю в бездну, добровольно, как сияющая вода. Я никогда никого раньше не любила.

Кроме Юноны, но она излечила меня от моей любви.

Зеэв целитель. Его кровь исцеляет, ее вампирская жизненная сила чудодейственна, но не заразна. От нее люди не уподобляются нам. Они просто – живут.

Позднее, когда перед самым рассветом мы расстались внутри дома, расстались до следующей ночи, дня нашей свадьбы – мне пришло в голову, что если он умеет исцелять людей, позволяя им пить его кровь, то, возможно, я могла бы предложить ему немного моей крови. Вдруг она поможет ему пережить дневной свет, пусть всего на одну драгоценную минуту?

На свадьбе я буду в зеленом платье. И надену ожерелье цвета морской волны.

Между тем, этот бесконечный день тянется дальше, а мне не спится, и я пишу эти строки.

Когда он коснулся меня, когда поцеловал, я, наконец, узнала Зеэва, чье имя вообще-то означает «волк». Я не верю, что он проживет всю свою долгую-предолгую жизнь, так никогда и не увидев солнца. Ибо именно солнце и напомнил он мне. Его тепло, его поцелуй, его руки, сжимающие меня в объятьях – моя первая память о том золотом свете, что ослепительной вспышкой взорвался в темноте, устремляясь ввысь. Больше не было никакого страха, который в любом случае не был моим страхом, только это восхитительное, хорошо знакомое волнение и счастье, эта желанная опасность. Возможно, я ошибаюсь. Возможно, я заплачу тяжелую, жестокую цену за то, что дала себя обмануть. И за то, что обманывала себя, ведь в тот момент, когда я его увидела, я поняла, что он для меня значил, – иначе, зачем возводить такие баррикады? Зеэв – это мой восход солнца после темной ночи моей бессмысленной жизни. Значит, да. Я люблю его.